Глава шестая
ПЕРЕПРАВА

На последних рубежах. "Дойдем!" Три переправы — которая из них танковая? Разгадка найдена. Захват моста. "За Пилицей — Одер, за Одером — Берлин!" В огне. Спасибо "катюшам". Переправа удержана! Путь через Пилицу открыт. Высокая награда. Ушаковцы у Бранденбургских ворот.

1

Утром 4 января 1945 года наша танковая бригада переправилась через Вислу, южнее Варшавы. Сразу за мостом наше внимание привлек огромный фанерный щит. Длинная остроконечная стрелка указывала на запад:

До Берлина — 575 километров.

Ниже мелом было написано:

ДОЙДЕМ!

...Ровно год назад на башнях наших танков появилась надпись: "Ленинград—Берлин". Хотелось верить, что это сбудется, мы дойдем до Берлина! Но тогда этот путь был еще бесконечно далек.
И вот прошел год. Вместе с другими войсками Ленинградского фронта мы прошли с боями от Пулкова до Пскова. Летом 1944 года дислоцировались на Карельском перешейке, а потом воевали в Эстонии, наступая на Тарту и Раквере. Осенью нас направили в Польшу.
Раньше надпись на башнях наших танков имела больше символическое значение. Если говорить всерьез, мы не могли тогда предугадать, будем ли участниками великого похода на Берлин: после разгрома врага под [206] Ленинградом нас могли направить на любой другой фронт. Теперь же, в январе 1945 года, когда мы переправились через Вислу, надпись на броне наших машин приобрела совершенно реальное, конкретное значение. И путь до Берлина теперь исчислялся вполне точным числом километров. Об этом нам напомнил фанерный щит на фронтовой дороге.
Мы сосредоточивались на Магнушевском плацдарме, рядом с войсками, которые прошли славный боевой путь. Это были дивизии и армии 1-го Белорусского фронта — воины, в свое время разгромившие врага под Сталинградом, на Украине и в Белоруссии. Севернее развертывались армии 2-го Белорусского фронта, а на Большом Сандомирском плацдарме — войска 1-го Украинского фронта, обладавшие не меньшим боевым опытом... На Вислу вышли бойцы великой армии, нанесшей врагу непоправимые потери на всем пути от Москвы до Варшавы. И солдат, прошедший этот путь, верил: он одолеет врага и на последних рубежах его отчаянного сопротивления. "Дойдем!" — энергично написал безвестный воин на дорожном щите.
Год — срок немалый. Много перемен произошло и в нашей бригаде. Я уже говорил, что она была теперь краснознаменной. Многие наши танкисты были также награждены орденами и медалями. Наше подразделение стало еще более дружным и боеспособным. Мы дорожили именем, присвоенным батальону в начале войны, и с гордостью думали о том, что старая песня ушаковцев прозвучит и на улицах Берлина.
У нас был теперь новый командир бригады. Полковника Проценко, получившего назначение в другую бригаду, сменил гвардии полковник Пашков — танкист, много раз прославившийся в боях, истинный герой войны.
Уроженец деревни Ендогуба Беломорского района в Карелии, Андрей Никитович Пашков закончил рабфак, потом был секретарем Беломорского райкома комсомола, по партийной мобилизации пришел в армию, окончил бронетанковое училище, а перед войной — академию имени М. В. Фрунзе. В первые дни войны служил начальником отдела штаба 28-й танковой дивизии, которой командовал известный генерал И. Д. Черняховский.
При отходе 28-й дивизии из Прибалтики Пашков был [207] тяжело ранен. Но как только поправился, он снова прибыл на фронт... 32-й гвардейский танковый полк под командованием А. Н. Пашкова шел в первых рядах наступающих в дни прорыва блокады Ленинграда в январе 1943 года... Снова были тяжелые бои, гвардии полковник Пашков был ранен вторично. Он писал семье:
"...Бои за Ленинград идут с небывалым ожесточением... Сейчас уже вечер, но от взрывов по-прежнему гудит земля... Пять дней я не имел ни минуты отдыха, спал на ходу... А сейчас получил вынужденный отдых, вышел из строя, прикован к постели. Но, думаю, не надолго. Командование с себя не сложил, да и не на кого сложить: два моих заместителя ранены... Простите, что пишу так неразборчиво — писать лёжа очень трудно, да и, по совести сказать, не могу — невыносимая боль".
18 января 1943 года солдаты Волховского и Ленинградского фронтов, наступая по заснеженным Синявинским болотам, встретились у рабочего поселка № 5. Вдоль Ладожского канала у Шлиссельбурга был завоеван небольшой сухопутный коридор, по которому Ленинград соединился с "Большой землей". Пашков в этот день был снова в строю, а день спустя, еще не оправившийся от предыдущего ранения, — снова пролил кровь. Но и теперь он не ушел в госпиталь...
Зимой 1944 года гвардии полковник А. Н. Пашков командовал бронетанковыми и механизированными войсками 4-й армии Волховского фронта; он направлял подчиненные ему части на прорыв вражеских укреплений под Ленинградом, а через полгода, в июне 1944 года, стал командиром нашей 220-й Отдельной Краснознаменной Гатчинской бригады. Невысокого роста, плотный, кряжистый, с хмурыми белесыми бровями, он казался внешне суровым. "Нелюдим и строг", — решили мы вначале. Однако вскоре поняли, что это не так.
Готовясь к боям на Карельском перешейке, мы часто проводили рекогносцировки местности. И здесь узнали своего нового командира поближе. Он всюду поспевал. Сам указывал батальонам районы исходных позиций, тут же ставил нам боевые задачи и по-пластунски переползал в боевое охранение, чтобы лично разведать подступы к переднему краю обороны противника.
Однажды нас обстреляли автоматным огнем. Мы ушли в укрытие. Я спросил полковника: [208]
— Зачем вы рискуете собой — сами выходите так близко к противнику? Не доверяете нам?
— Ишь ты, чин! — отозвался полковник. — Каждый из вас, командиров батальонов, проведет рекогносцировку на своем участке. У меня целая бригада. Я все участки должен видеть сам, исходить по ним, присмотреться.
"Чин" — это слово оказалось любимой присказкой командира бригады. Пашков добродушно улыбался, строгость с его лица исчезала, он становился не только доступным, но по-особому обаятельным.
К январю 1945 года произошли большие изменения и в личном составе нашего батальона. Люди выросли, продвинулись по службе. Механик-водитель старшина Перегудов сдал экзамен экстерном, получил звание техника-лейтенанта и стал помощником командира по технической части в другом подразделении. Водителем на танк к Гусарову был назначен старшина Алаторцев, а сам Гусаров уже командовал ротой...

2

Немецкая оборона на Магнушевском плацдарме включала все современные инженерные сооружения и огневые средства, имевшиеся в заключительный период второй мировой войны. Прорвать эту оборону для нас, танкистов, значило — пройти по минному полю, сделать для пехоты проходы в проволочных заграждениях, ворваться в траншеи и вести бой в глубине. Вместе с передовыми частями пехоты и артиллерии мы должны были огнем и гусеницами протаранить главную полосу оборонительных сооружений, подавить в них живую силу и огневые средства, а с выходом на реку Пилица овладеть переправами через нее. В частности, нашему батальону ставилась задача захватить мост в районе местечка Михайлув. На картах эту переправу мы условно назвали "Михайлувской". Разведывательные данные, полученные нами перед наступлением, указывали, что этот мост довольно ветхий и он пригодится нашим войскам лишь для пропуска лошадей и повозок... Ниже по течению Пилицы находилась вторая переправа, названная нами "Танковой". К ней, как показывала топографическая карта, подходили хорошие грейдерные дороги. Овладеть "Танковой" переправой возлагалось на батальон майора [209] В. Кабанова. Придавая основное значение захвату этого моста, полковник Пашков соответственно усилил батальон Кабанова батареями средних и тяжелых самоходных орудий. Севернее "Танковой" была третья переправа — "Автомобильная". Овладеть ею надлежало батальону М. Кононова.
Всем нашим батальонам, кроме самоходных орудий, были приданы тяжелые танки "ИС" и танки-тральщики.
Бои по овладению переправами через Пилицу имели важное значение для исхода большой операции.
Захватив мосты, мы должны были открыть путь для стремительного ввода в прорыв крупных сил танков и мотопехоты — 2-й танковой армии и других подвижных войск 1-го Белорусского фронта, уже готовых к боям.
Наступление началось утром 14 января. К полудню нашей бригаде, взаимодействовавшей с мотопехотой и артиллерией, удалось подойти к железной дороге Варшава—Радом, проходившей по тыловой стороне главной оборонительной полосы противника. Здесь нам пришлось задержаться до подхода стрелковых частей, отставших из-за бездорожья.
Меня вызвал к себе командир бригады Пашков.
Его танк стоял между молодыми сосенками, неподалеку от железнодорожного полотна. Сам Пашков сидел на разбросанной по земле соломе. Перед полковником лежала карта с нарисованными на ней стрелами. Комбриг изучал карту. В левой руке у него была зеленая сосновая ветка. Карандаш в правой руке скользил по карте в направлении атак наших батальонов и всякий раз останавливался перед мостами. Пашков задумывался и переставал вращать ветку.
Ветер донес гул боя слева. Пашков прислушался.
— Слышишь? — спросил он. — Левый сосед отстает. Приказано помочь ему. Я решил тебя "ограбить". Танки "ИС" сейчас же отправь на помощь левому соседу.
Помолчав, добавил:
— Но это не всё. Одну из приданных батарей самоходок забираю в свой резерв.
— Выходит, "грабите" подчистую?
— Да, основательно, — улыбнулся Пашков и уже серьезно добавил: — Главное направление у Кабанова. Он идет к "Танковой" переправе... А в основном — действуй, как я сказал. [210]
Это в "основном" ни малейшим образом не меняло положения, в которое ставил меня Пашков. Но слово это как-то заворожило, успокоило, будто полковник оставлял возможность действовать каким-либо образом иначе.
— Слушаюсь, — сказал я и, сев в танк, поехал к своему батальону.
Только потом, в пути, мне до конца стало понятно, с какой осторожностью и тактом "раздел" меня командир бригады. Но что поделать: мое направление — второстепенное!

3

Позади нас, на западной опушке молодого сосняка, показались первые цепи нашей пехоты. Пашков подал сигнал: "Танкам — вперед!" Одна за другой машины перевалили через железнодорожную насыпь и направились строго на запад.
Наступление развивалось стремительно.
Впереди показался Камыйшлув. Это была обыкновенная польская деревня с приземистыми хатами, крытыми соломой. Хаты теснились близко друг к другу. Их соломенные крыши как бы слились в одно целое. Издали деревня казалась покрытой темно-желтым покрывалом.
Со всех сторон в Камыйшлув сходились проселочные дороги. К северо-западной окраине деревни примыкала круглая сосновая роща, которую мы для удобства ориентировки назвали "Зеленый блин". К западу от Камыйшлува простирался широкий лесной массив, за ним — река Пилица и местечко Михайлув. Там же была "Михайлувская" переправа.
На нашем участке противник почему-то молчал. Левый же сосед снова отстал. Там не прекращался жаркий бой. Опасаясь, чтобы противник не контратаковал нас слева, мы в трех местах на подступах к Камыйшлуву выставили боковые заслоны из самоходок и небольших групп пехоты. Не хотелось дробить свои силы, но что поделаешь — этого требовала обстановка. Мы должны были немедленно занять деревню Камыйшлув, хотя средств для этого у нас было маловато.
В Камыйшлуве противник оказал сопротивление силою до взвода автоматчиков. В деревню мы ворвались с ходу. [211]
— Ожидаю подхода пехоты, — кодом радировал я комбригу.
— Понятно, — ответил он и выключил свой передатчик.
Поведение противника на нашем участке становилось загадочным. На пути к Камыйшлуву он, по существу, не сопротивлялся; не беспокоил нас и сейчас. Неужели враг бежал? Но нет, бежать он не мог: на участке левого соседа не утихает жаркий бой. Сильная перестрелка завязалась справа, на участке Кабанова. Оставалось предположить, что противник сосредоточил свое внимание на обороне наиболее важной для него переправы — "Танковой". По ней он рассчитывает отвести свои войска, в том числе танки, за Пилицу, а потом взорвет эту переправу... Но еще одно обстоятельство казалось загадочным. Мы знали, что немцы располагают на этом участке танками. Однако где они? Почему не действуют? Не притаились ли где-нибудь в лесу западнее Камыйшлува, чтобы напасть внезапно?
В целях предосторожности я приказал командирам рот Гусарову и Дорофееву рассредоточить машины до подхода пехоты и усилить наблюдение за лесом.
Между тем на участке справа бой разгорался. Противник задержал танки Кабанова перед небольшим хутором на грейдерной дороге, ведущей через лес к "Танковой" переправе. Это опять подтверждало, что гитлеровцы делают всё, чтобы удержать эту переправу.
Прошло еще с полчаса...
— Ландыш, я — Роза, — раздался в наушниках баритон полковника Пашкова.
— Ландыш слушает, — ответил я.
— Противник теснит Кабанова... Немедленно помогите ему — атакуйте хутор!
Я побежал к Дорофееву. Через несколько минут подразделение взяло курс на хутор, указанный комбригом.
Теперь я оказался совсем "ограбленным".
Загадочное молчание противника западнее Камыйшлува вынуждало произвести разведку, и прежде всего разведать лес.
Оставив самоходки и три танка в деревне и приказав им ждать подхода нашей пехоты, я, Гусаров и Крымов поехали к лесу.
Нас вела грейдерная дорога. Это подтверждало, что [212] мост, к которому мы идем, как и значилось на наших картах, предназначен для гужевого транспорта.
Въехали в лес. По обеим сторонам дороги стояли шалаши, сделанные из еловых ветвей. Но здесь, под шалашами, мы увидели ниши, к которым вели... танковые следы! Это заставило насторожиться. Проехав дальше, мы обнаружили танковые детали: сломанные ленивцы, лопнувшие траки, опорные катки. Стало ясно: здесь было место стоянки немецких танков. Но куда они ушли?..
Гусаров, ехавший впереди, остановился и жестом позвал меня к себе:
— Смотрите, товарищ майор. Вот на местности развилка дорог. А на карте этой развилки нет. Не обозначена и вот эта лесная дорога. — Гусаров показал на северо-восток, в направлении хутора.
Действительно, лесной дороги на карте не было. Присмотревшись, мы увидели, что сверху эта дорога тщательно замаскирована. Над ней, от сосны к сосне, перекинуты толстые бревна. К ним прикреплены вертушки сосен, срубленных где-то в стороне. Это "насаждение" скрывает дорогу от наблюдателя с воздуха. Такая маскировка не дала возможности сфотографировать эту дорогу ни одному нашему самолету-разведчику. Не могли дойти сюда и наши пешие разведчики (от линии фронта до этого места около восемнадцати километров). Вот почему лесная дорога не значилась на наших картах! А она, как мы теперь догадывались, служила противнику рокадным путем... "Танковая переправа, очевидно, тоже находится не на участке Кабанова, а здесь, у Михайлува. — Эта мысль крепла с каждой минутой. — Через михайлувский мост немцы переправляли свои танки на восточный берег Пилицы, а далее по лесной дороге — на подмогу своим частям. Теперь по этим переправам противник отводит войска за Пилицу".
Не теряя времени, мы попытались разведать дальнейший путь к Михайлуву. Вперед были посланы разведчики. Пройдя около полукилометра, они в лесу увидели болото и наведенную по нему гать — как и значилось на карте. Здесь разведчики были обстреляны, но им всё же удалось установить, что гать заминирована.
Обо всем этом надо было срочно доложить командиру бригады. С ним мы вскоре встретились. [213]
— Где, говоришь, лесная дорога? — переспросил он.
Я карандашом прочертил по карте.
Поразмыслив, Пашков сказал:
— Новость очень важная... — и склонился над картой.
В трех километрах — река Пилица. На ней три переправы. По ним отходят теснимые нами немецкие войска. Лесную дорогу противник сдал без особого боя, потому что в глубине, по восточному берегу Пилицы, он имеет еще один путь. Теперь противник предпринимает отчаянные усилия, чтобы удержать нас перед этой дорогой и переправами. Он оказывает упорное сопротивление; он заминировал гать в лесу на михайлувской дороге, контратаками сдерживает нашего левого соседа.
— Товарищ полковник, — обратился я к Пашкову, — возвратите мне, пожалуйста, подразделение Дорофеева!
— Зачем?
— Чтобы захватить танковую переправу у Михайлува.
— Танковую? Ишь ты, чин... А почему танковую?
Но Пашков лукаво улыбнулся, и стало ясно, что мы думаем об одном и том же. Настоящая танковая переправа, по всей видимости, не на участке Кабанова, а именно здесь, у Михайлува.
— Не горячись, — сказал полковник. — Всему свое время. Во-первых, дождись подхода пехоты; во-вторых, Кабанову осталось пройти до Пилицы полтора километра. Если там, в самом деле, не танковая переправа, то не только подразделение Дорофеева, а всю бригаду поверну на твой участок. Понятно, чин? Действуй!

4

Стрелковый полк, с которым взаимодействовал наш батальон, подошел к Камыйшлуву.
— Как дела, танкист? — спросил меня командир полка.
— Вас ждем. Отстаете, товарищи.
— Человек — не машина, — отозвался командир полка. — За пять часов солдаты отшагали восемнадцать километров. И с полной боевой выкладкой.
Я доложил командиру полка о лесной дороге, о возникшем предположении, что "Михайлувская" переправа является танковой, и о полученном от Пашкова распоряжении. [214]
— Танковая или гужевая — всё равно брать надо, — сказал командир стрелковой части. — Так я понимаю?
Не задерживаясь в Камыйшлуве, стрелковый полк стал втягиваться в лес. Командир полка выделил две группы автоматчиков, приказав им сбить немецкий заслон у гати.
Следом за пехотой в лес потянулись повозки с боеприпасами, тягачи с пушками на прицепах, тяжелые понтоны на грузовых автомобилях. Шли кухни и походные ремонтные мастерские. Лес наполнился голосами людей, рокотом моторов, запахами нефтяного перегара.
Впереди у болота завязалась перестрелка. Заработали пулеметы и автоматы. Вскоре всё стихло. Над лесом взвилась красная ракета. Это был сигнал автоматчиков, что вражеский заслон сбит.
У лесной дороги меня ожидали танки Гусарова и Крымова. Отсюда втроем направились к гати.
Здесь уже работали саперы, обезвреживая мины. Мин оказалось много, они лежали чуть ли не под каждым бревном. По пути, открытому саперами, переправились танки Гусарова, Крымова и мой. Следом за нами пошел грузовик с противотанковой пушкой на прицепе. Далее двигались повозки, другие машины. Когда грузовик с пушкой вышел на середину гати, где-то за лесом грохнули немецкие орудия. Снаряды разорвались в болоте, брызнув коричневой грязью. Вторым залпом накрыло гать. У идущего по ней грузовика разорвало кабину. Шофер был убит. Машина стала поперек гати, загородив всю дорогу. Обстрел теснины продолжался.
В лесу создалась пробка. Всё болото было вспахано снарядами.
После обстрела ко мне подбежал командир стрелкового полка:
— Пока я тут порядок навожу, ты с танками выдвигайся на опушку леса и прикрой дорогу на Михайлув. Да смотри, чтобы нам еще большего лиха не наделали!
И вот мы на опушке леса.
Быстро сгущались сумерки. В небе тускло догорала вечерняя заря. Дул легкий, но холодный ветерок. Засохшая прошлогодняя трава, сохранившаяся у дороги, таинственно шуршала.
Впереди виднелся Михайлув. Он стоял на западном [215] берегу Пилицы, раскинувшись на высоте, господствующей над местностью. В центре местечка высился купол польского костела. Восточная окраина Михайлува опускалась к реке. На нашем берегу Пилицы, у моста, виднелись четыре деревянных дома. Вправо и влево от них чернели голые кусты, разделенные дорогой. Со стороны Пилицы доносился гул моторов, грохот повозок. С участка Кабанова противник отходил к Михайлуву. Это еще раз подтверждало, что танковой переправой является михайлувский мост. По этому мосту гитлеровцы спешат переправить остатки своих войск за Пилицу. А дальше? Дальше они немедленно взорвут мост и задержат нас у реки, задержат те войска, которые ждут от нас захвата танковых и автомобильных переправ.
Значит, надо во что бы то ни стало опередить врага. "Но почему молчит Пашков? Что же решено?" Хотя момент для захвата переправы был сейчас под ходящий, но идти к ней тремя танками — больше чем рискованно. Моста не захватишь и всё дело испортишь... Надо дождаться подхода новых сил...
— Товарищ майор! — позвал меня радист А. Давыдов. — Вас вызывает комбриг.
— Я — Ландыш. У аппарата Десятый.
— Доложите обстановку, — затребовал Пашков.
— Нахожусь на западной опушке леса у михайлувской дороги, — доложил я кодом. — При мне три танка. Пехота задержалась в районе гати. Там создалась пробка. Слышу передвижение войск противника с участка Кабанова в Михайлув.
— Знаю. У Кабанова переправа ложная... Сделайте всё, чтобы противник не успел взорвать михайлувский мост! Дорофеев уже направлен к вам. Скоро подойдет и батальон Кабанова.
Далее полковник сообщил, что Кононов уже вышел к автомобильному мосту, грузоподъемность которого оказалась всего лишь пятнадцать тонн!
Итак, всё теперь ясно. Нужно действовать.
Рота Дорофеева придет не скоро. Ее задержит пробка в лесу. Противник без боя переправу не отдаст. Он ее заминировал и взорвет, как только переправит войска. А что если воспользоваться темнотой, ворваться в отступающую колонну немцев и выйти к мосту? Так уже бывало... Надо рискнуть! [216]

5

Три танка, четыре сапера и девять пехотинцев-десантников, — вот всё, чем мы располагали перед выходом к михайлувскому мосту.
К моей машине собрались танкисты, саперы и десантники. Объясняя задачу, я сказал:
— Прямо перед нами Михайлув и река Пилица. Захватим мост наличными силами, — и рукой показал на окружающих меня людей.
Все переглянулись. Да, сил мало. Но разве мы новички? Сколько боев пройдено!
Вот стоит побратим Никита Гусаров. Он пристально смотрит в сторону Михайлува. Его широкие брови сдвинулись к переносице, губы шевелятся. Никита сосредоточен и думает о предстоящем деле. Таким я видел его всегда перед броском в атаку. В эти минуты он не проронит ни слова. Наступит срок — и послышатся его команды: "Вперед! Заряжай!"
Старшина Мазуров стоит, прислонившись спиной к крылу танка. Он тоже смотрит вдоль михайлувской дороги. Навстречу ему ползет серая поземка; у дороги шуршит сухая трава, а позади, покачиваясь, шумят высокие сосны. Мазуров нахмурился. Сосновый шум кажется дразнящим: не в последний ли раз он напоминает о родной, вечно бушующей сибирской тайге, о высоких крутых горах, сплошь поросших кедрами, пихтами и осинами? Неужели ничего этого он никогда больше не увидит? Не может быть!
Я гляжу на Мазурова и мысленно беседую с ним: "Вдруг окажется, что мост взорван. Тебе, Мазуров, придется переправляться вплавь по ледяной воде. Пойдешь?" Мазуров ответит: "В каком месте прикажете?" — "Прямо!" — "Есть прямо!" — и поплывет.
Рядом стоит недавний рядовой Анатолий Решетников. Он уже сержант, бывалый фронтовик. Теперь не вздрагивает от броска полена в костер. Теперь не робеет, даже когда враг близко. Глядя в сторону Пилицы, Решетников подтянул поясной ремень и пристегнул лямку ларингофонов. Лямка черной лентой прошла под подбородком от уха к уху. Яйцеобразные шарики ларингофонов плотно прилегли к горлу. Радист нащупал их рукой, подтянулся, словно говоря: "И я готов". [217]
Высокий и тонкий старшина Алаторцев молча взял из рук Гусарова карту. В сгустившихся сумерках были плохо различимы надписи. Алаторцев поднес карту ближе к глазам и мысленно пошел вдоль дороги к михайлувскому мосту. "Тут притормозить левым, тут — правым, здесь добавить газку"...
Передо мной сапер Карпов. Он переступает с ноги на ногу. За голенищем правого валенка у него поблескивает рукоятка кинжала, на груди автомат, на поясе чехлы с ручными гранатами, за спиной вещевой мешок с толовыми шашками, у ног миноискатель. Сапер поглаживает его рукой.
За Карповым высится широкоплечая богатырская фигура Плотникова. Теперь это уже не только храбрый, но и опытный воин. Он смотрит вперед, видит реку. "За Пилицей — Одер, за Одером — Берлин, а там и конец войне", — читаю в его взгляде. "Дойдем до Берлина!" — уверен Плотников.
Стало совсем темно. В ночной мгле скрылся из виду Михайлув. У самой переправы тихо. Но правее, вдоль восточного — нашего — берега Пилицы, всё явственней слышится передвижение немецкой колонны. Оттуда доносятся гудки автомобильных сирен, иногда сверкает луч карманного фонаря.

6

В немецких колоннах образовался интервал: одна колонна прошла по мосту, вторая приближалась к нему. Это было как раз то, чего мы выжидали. Теперь оставалось вклиниться в интервал между колоннами и незаметно в темноте подойти к мосту.

Три наших танка двинулись вперед. Незамеченные противником (он, конечно, принял нас за своих), мы через семь минут были уже у переправы.
Михайлувский мост, судя по дорожным указателям, мог пропускать грузы весом до шестидесяти тонн!
Первым к переправе подошел танк Гусарова, за ним — Крымова и мой. Саперы бросились осматривать мост. И тут из-под него выскочил гитлеровский офицер. Карпов и еще один сапер успели схватить его и зажать [218] рот. Выяснилось, что это капитан, инженер пехотного полка. Он ждал момента, чтобы, как только переправятся последние колонны немецких войск, взорвать мост, который был уже заминирован. На сваях, ряжевых опорах и прогонах была заложена взрывчатка. С того берега к толовым шашкам тянулись провода от адской машинки.
Сержант Карпов и двое автоматчиков побежали по мосту на тот берег, чтобы перерезать провода. Двое других саперов стали обезвреживать мины, заложенные возле берега.
Разговоры были настрого запрещены: за рекой противник...
С того момента, как ушел Карпов, прошло не более трех минут. Но сейчас это казалось вечностью.
Новая немецкая колонна, отступавшая с участка Кабанова вдоль восточного берега, была уже совсем близко. Из прибрежных кустов отчетливо слышалось: "Шнель, шнель!" Властный голос гитлеровского офицера торопил своих солдат. Казалось, еще минута, две — фашисты подойдут ближе, обнаружат нас у переправы, и тогда... Мы находились в расположении врага. Из Михайлува и с восточного берега Пилицы гитлеровцы могли нас в любую минуту зажать в тиски.
"Лишь бы успел Карпов перерезать провода!.. От этого зависит сохранность моста", — твердил я, озираясь вокруг... Немецкая колонна, идущая вдоль берега, приближалась. Напряжение росло с каждой секундой. Наконец прибежал запыхавшийся Карпов.
— Всё в порядке, товарищ майор, — доложил он.
Я подал команду переправляться. Пошли танки Гусарова и Крымова. Темная ночь скрыла их из виду. Только слышались ритмичные щелчки траков о стальные обода ленивцев. Мой танк оставался на месте, чтобы охранять мост с восточного берега.
— Переправились благополучно, — кодом по радио сообщил Гусаров.
То ли этих двух слов, выпущенных в эфир, было достаточно, чтобы гитлеровцы обнаружили нас, то ли что-то другое было тому причиной, но Михайлув вдруг ожил. В разных местах засверкали огоньки пушечных выстрелов, загрохотали артиллерийские залпы. Мины и сна-[219]ряды рвались у переправы, другие падали в реку, обдавая мой танк брызгами воды и льда. Вторым залпом фашисты накрыли свою же колонну, которая приближалась справа к мосту. В колонне загорелись машины. Там поднялась паника.
Залпы из Михайлува по переправе следовали один за другим. Надо было как-то противодействовать огню противника. Поворачивая башню, я стал стрелять то вправо — по немецкой колонне, то прямо через реку — по Михайлуву, ориентируясь по вспышкам выстрелов. В Михайлуве что-то загорелось. Зарево пожара выхватило из темноты танки Гусарова и Крымова. Я увидел их на том берегу, неподалеку от моста. С огородов Михайлува к ним приближались цепи атакующей вражеской пехоты. Гусаров и Крымов отбивались огнем из пулеметов. Но вот по дороге, спускавшейся из местечка к мосту, в помощь гитлеровской пехоте появились два вражеских танка "Т-3".
Угроза для "тридцатьчетверок" Гусарова и Крымова возросла. Наступил тот отчаянный миг схватки, поединка, когда почти исключена какая-нибудь случайность удачи, — побеждает лишь более сильный духом и более умелый в бою. Предельное напряжение воли, величайшая решимость и собранность — всё, что дали этим людям годы войны, всё, на что только были способны Гусаров и Крымов, их водители и башенные, — всё это слилось воедино и заговорило ливнем огня и стали... Фашистские "Т-3" потонули в дыму разрывов, над ними зажглись огромные факелы. Но и после этого опасность не миновала. Гитлеровские автоматчики и гранатометчики приближались к нашим машинам.
— Прошу огонь по восточной окраине Михайлува, — радировал я комбригу Пашкову и командиру стрелкового полка.
Но наша артиллерия почему-то медлила. Ее по-прежнему задерживала пробка, образовавшаяся в лесу.
А бой у моста нарастал. Оба берега Пилицы в районе переправы густо перепахивались снарядами. Нервы были так напряжены, что голову будто сковало железным обручем, и невозможно вздохнуть.
Рядом с моим танком загорелся дом. Машина оказалась на виду у противника. Два снаряда попали в мой танк. Но надежная советская броня выдержала и эти [220] удары, хотя мы на время лишились слуха. Новый сильный удар по правому борту снова потряс машину. Меня больно ударило в спину, в плечо; что-то обожгло живот. Во рту мгновенно пересохло, появилась тошнота... По спине стекала кровь...
"Отъезжать нельзя, — говорил я себе. — Немцы могут вдоль берега просочиться к мосту и снова занять его. Стоять и стоять!"
Пламя горевшего дома нагрело броню. В танке стало нестерпимо душно. А тут дом стал разваливаться. Верхняя его часть рухнула на танк.
— Назад! — крикнул я водителю Михаилу Бурикову.
Мы отошли настолько, чтобы мост всё же был виден.
— Снарядов осталось семнадцать штук, — доложил башенный стрелок Валентин Ефимов.
Продолжать стрельбу по Михайлуву было теперь бесполезно: снарядов в обрез, да и что могла сделать одна моя пушка против десятка вражеских, стрелявших из Михайлува? Надо было беречь снаряды, чтобы прикрыть переправу от фашистов, которые притаились в прибрежных кустах.
А вражеский обстрел продолжался. Немецкие снаряды падали в реку, взметывая фонтаны водяных брызг, взрывались вблизи моей машины. Очередным взрывом на танке сорвало антенное устройство. Радиосвязь прекратилась. Нечего говорить о том, что думалось в эти минуты. Я даже забыл о ранах, они не чувствовались.
"Продержаться еще немного... Скоро, сейчас по Михайлуву ударит наша артиллерия, подойдут танки, пехота, подоспеет помощь!.."
И вот позади возник гул и гигантский шорох. Это открыли огонь "катюши". Заговорили десятки других наших орудий. Снаряды разорвались на восточной и северной окраинах Михайлува, как раз в тех местах, откуда стреляли вражеские пушки. Мощные залпы следовали один за другим. Фашистская артиллерия ослабила, а вскоре и вовсе прекратила огонь.
— Быстро к мосту! — крикнул я водителю, боясь, как бы гитлеровцы, всё еще таившиеся в прибрежных кустах, не опередили меня. Одним рывком танк выскочил на мост.
В Михайлуве продолжало что-то гореть. Пламя [221] пожара отражалось в темной глади воды. По реке плыли редкие белые льдины.
По мосту я побежал на противоположный берег выяснить, не поврежден ли обстрелом мост и как дела у Гусарова. Мост оказался целым. У гитлеровцев, видимо, еще была надежда, что они смогут пропустить по переправе остатки своих войск. Поэтому и стреляли вокруг моста. Лишь в одном месте снарядом сорвало перила и перебило колесоотбойный брус.
Танки Крымова и Гусарова оказались изрядно общипанными. На башнях и подбашенных коробках черным воронением поблескивали вмятины от бронебойных снарядов. Запасные топливные бачки и инструментальные ящики с крыльев были сорваны, а сами крылья были сплошь изрешечены осколками и пулями. Но из людей никто не пострадал.
Выслушав доклад Гусарова, я побежал обратно, чтобы провести по мосту свой танк. Здесь уже появились передовые подразделения нашей пехоты. На мосту командовал командир стрелкового полка, взявший на себя обязанности коменданта переправы. На поляне между рекой и лесом уже продвигались танки. Это полковник Пашков вел в Михайлув всю нашу бригаду.
Переправа была удержана. Через несколько часов по ней двинулись нескончаемые колонны танков. По другим переправам через Пилицу рванулись вперед мотомеханизированные и кавалерийские корпуса. 2-я танковая армия вошла в прорыв.
За успешные боевые действия по захвату и удержанию переправы через реку Пилицу гвардии полковнику А. Н. Пашкову и еще пятерым танкистам, в том числе и мне, было присвоено звание Героя Советского Союза.

17 января 1945 года наша бригада уже находилась в восьмидесяти километрах западнее Пилицы. После короткого боя мы заняли город Скерневице. Я вылез из танка, и в то же мгновенье чем-то сильным и жарким, словно раскаленным прутом, меня ударило по правой руке. Я упал. Руку потянуло назад, за спину. С пальцев потекла кровь... Я вскочил на ноги, но почувствовал новую страшную боль... [222]

...Санитарный поезд остановился на какой-то маленькой станции в Польше. Я лежал, привязанный к носилкам. Вокруг было тихо, как бывает тихо среди тяжело раненных, еще не привыкших к новой обстановке. Никто еще не мог отрешиться от того, что было до роковой минуты, каждый мысленно был еще там, где продолжались бои, где был труд, была опасность, подвиги и радости.
За окном послышались голоса. По отрывочным фразам, долетавшим в санитарный вагон, я понял, что на соседних путях стоит воинский эшелон. Едут танкисты. У самого нашего вагона остановилась группа людей. И слышатся голоса, которые кажутся знакомыми. Я прислушался: "Они! Да, да, они!"
— Сестра! Сестричка! — закричал я.
Из глубины вагона прибежала испуганная сестра:
— Что случилось?
— Бегите на улицу, крикните: Гусаров! Максимыч! Карабанов... А еще Перегудов... Не забудьте всех... Скорей! Зовите...
Я не помню точно, как всё это произошло. Но когда сестра бросилась к выходу, чей-то голос задержал ее:
— Разве вы не видите?...
Возможно, ее остановил врач, давая понять, что раненый бредит.
Так случалось не раз: люди, с которыми я прошел трудные дни, продолжали жить рядом.
Мечта о том, чтобы песня ушаковцев прогремела на улицах поверженного фашистского Берлина, сбылась! Наши танки дошли туда... Когда мне написали об этом в госпиталь, я отчетливо увидел там и свой танк "У-330", на башне которого тоже значилось: "Ленинград—Берлин".
"...Шлем боевой привет, — писали мне фронтовые друзья. — Сегодня вечером, в День Победы, стояли у Бранденбургских ворот и пели нашу любимую песню. Слова ее, правда, немного устарели, но забыть их невозможно!.."