Главная страница

Архивные материалы

История 1-й ГвДНО: Предыдущий текст — Следующий текст

Воспоминания М.А. Штейна:
Артполк 1-й ГвДНО
412-й ГАП у Невской Дубровки
Из истории 38-й ГаБр

Музей обороны и блокады Ленинграда, Рукописно-документальный фонд, дело 63[?]

М.А. Штейн
Ополченцы 1-ой Гвардейской.

(Записки из дневника командира огневого взвода 5-ой батареи \артполка/ 1-й гвардейской стрелковой дивизии народного ополчения Куйбышевского района гор. Ленинграда) [См. также воспоминания Я.Б. Маслова]

На партийном собрании "Ленгипроводхоза" выступило двое: Лев Иосифович Рольник – секретарь партбюро и управляющий – Олег Константинович Харзеев. Оба призывали запис\ыв/аться в народное ополчение для быстрейшего разгрома врага, вероломно напавшего на нашу родину.
По предложению Харзеева здесь же открылась запись добровольцев. Первую же группу записавшихся, в числе которых был и я, Лев Иосифович немедленно направил в Куйбышевский райком партии. В райкоме нас зарегистрировали и направили на сборный пункт в Текстильный институт.
В институте было тесно. Направляемые невидимыми организаторами и командирами люди расходились по разным аудиториям, распределяясь по родам оружия. Не имеющие военной специальности примыкали к группам, в которых были сослуживцы или знакомые. Здесь собрались рабочие, служащие, студенты, инженеры и профессоры. Здесь все равны. Все пришли добровольно отдать все для спасения родины. Среди собравшихся умудренные житейским и боевым опытом прошлых войн с боевыми орденами на груди. К их рассказам о лихих кавалерийских налетах на Юденича и Махно прислушиваются юнцы, не знающие цену котелка в походе.
Протискиваясь сквозь группы, окружающие рассказчиков, я пробрался в большой зал со сценой, куда собирались артиллеристы. Здесь я чувствовал себя своим человеком. Хотя на фронте я не участвовал, но звание младшего лейтенанта я получил при прохождении действительной военной службы в команде одногодичников 6-го корпусного Сиваше-Перекопского артиллерийского полка.
В зале было шумно. А особенно шумела сцена. Большой стол, стоявший у самой рампы был окружен 3-4мя рядами наклонившихся к нему людей. Похоже было, что кто-то за столом записывал. Никто вразумительно не мог пояснить, что здесь происходит и куда надлежит обратиться.
"Артиллеристы, выходи строиться!" раздалась властная команда. На мгновение все притихло. Толпившиеся вокруг стола выпрямились и, спрыгивая со сцены, влились в общий поток, направившийся к выходу. В просторном дворе института выстроились сотни людей и строй как ветром клонило к левому флангу. В середину строя то в дело протискивались товарищи по заводу, по институту, чтобы попасть в один взвод, в одно отделение, чтобы вместе воевать.
Строем артиллеристов командовал капитан, а помощниками его были старший лейтенант и лейтенант.
"Артиллеристы-командиры, два шага вперед – марш!" скомандовал капитан, и по напевной команде, вышедшие из строя командиры безошибочно определили, что товарищ командует подразделением на конной тяге. Из общего строя артиллеристов выступило человек 35-40. Сомкнувшись и сдвоив ряды, группа артиллерийских командиров, под командой старшего лейтенанта, вышла из ворот института и направилась по проспекту 25-го Октября /Невскому/ в сторону Московского вокзала.
При выходе на Невский старший лейтенант пристроился в голову колонны и дал полный шаг. За ним чеканным ровным шагом по гладкому твердому асфальту двигался разношерстно экипированный стройный прямоугольник бывалых армейцев.
Строй придает человеку новое направление мыслей. Забыты служебные дела и семейные заботы. Отзвуком душевной боли остались недоработанные проекты, недоведенная кирпичная кладка, недомолвки с девушкой, с матерью, с женой. Под машинально-ритмичную поступь отряда, сопровождаемого беспокойными взглядами сотен людей, запрудивших проспект, ополченцы мысленно прощались со старым, привычным и старались представить страшное как смерч, но необходимое как воздух – будущее.
Дойдя до кинотеатра "Художественный", маршировавший впереди колонны командир повернул налево, пересек проспект и, следуя за ним, отряд вступил в улицу Маяковского. Завернув вправо, в подворотню дома, мы очутились во дворе средней школы.
Здесь за небольшим столиком сидело трое военных. Остановив группу, наш проводник доложил о прибытии и скомандовал нам подойти ближе к столу. Майор, сидевший в центре у столика, разрешил курить и начал подзывать командиров для беседы. Я подошел к столу одним из первых и после двух-трех вопросов назначен командиром огневого взвода 5-ой гаубичной батареи 2-го дивизиона.
Комплектование полка проходило быстро. Из прибывшей группы командиров были отобраны командиры батарей, командиры взводов управления полка и дивизионов, а также командиры огневых взводов.
Это происходило 5-го Июля, а комплектоваться начал полк, видимо, несколько раньше, так как, оказывается, командование полка, командиры дивизионов, начальники штабов и кое-кто из командиров батарей уже были назначены и присутствуя здесь, у стола, при беседе "подбирали" себе кадры.
Во дворе школы становилось все оживленнее. Для укомплектования полка рядовым составом колоннами прибывали рабочие, служащие, студенты и ученые и из других районов, только вчера оставившие верстаки, чертежи и книги.
...
Полк разместился в двух зданиях школы. Красноармейцы, командиры орудий, отделений тяги, связи, а также помкомвзводы разместились в аудиториях повзводно. Средний командный состав разместился побатарейно. На всех этажах школы стоял невообразимый шум. Люди разных возрастов и всевозможной экипировки носились по коридорам, перетаскивая мебель, тут же на ходу знакомясь и приглашая друг друга перекурить.
Казарма умиротворяет пылкость юности и ставит в жесткие, на первый взгляд несносные рамки видавших виды. Распорядок дня неумолим. В 23-00 – отбой. Разве представлял себе еще вчера ученик токаря, а ныне установщик, 17 летний Глазов, что сегодня по сигналу "отбой", хочешь или не хочешь, а немедленно раздевайся и ложись и не только не шуметь, а прекратить всякие разговоры. А как тут прекратишь разговоры когда от полноты впечатлений тесно в груди. Ведь жизнь у людей вывернулась наизнанку. Например, студент 2-го курса литературного факультета – наводчик Гудыма так и решил, что весь свой боевой путь, который он себе пока смутно представлял, систематически, ежевечерне будет превращать в стихи, а тут тебе "отбой". О переложении своих впечатлений на музыку мечтал композитор – заряжающий – Барбэ. Окончательно выбит из привычной колеи грузчик торгового порта – правИльный – Пинаев. Сегодня он лишился своей традиционной послешабашной стопки. И никуда не денешься. У входа, хотя и в гражданской форме, но с берданкой стоит часовой. Бдит и дежурный по батарее – очкастый взводный Варганов.
Казарма объединила и уравняла всех. Все устремления, чаяния, наклонности и близкие сердцу привычки подчинены здесь уставам и наставлениям, подчинены воле командира.
С утра, поднимая облака пыли, во дворе школы личный состав занимался строевой подготовкой. Материальной части и артиллерийских приборов пока не было.
Командир полка, оказавшийся тем майором, который зачислял нас в полк, проводил совещание командного состава. Задача ясна, говорил он. Враг вторгся в пределы Ленинградской области. В минимальный срок необходимо сколотить боеспособные подразделения и через 10-12 дней встретить врага на дальних подступах к Ленинграду. Такова обстановка. Несколько пространней поставил задачу комиссар полка товарищ Аверин.
Сразу же после совещания началась экипировка среднего командного состава, затем младших командиров и рядовых.
Подтянутый, с пилоткой на бекрень, автор этих строк по распоряжению начальника штаба дивизиона выехал на грузовой машине с группой красноармейцев в артиллерийский музей с поручением отобрать и прибуксировать орудие для обучения личного состава.centralsector.narod.ru
Оказалось, что музейные грозные экспонаты только и способны красоваться на своих пьедесталах. Среди многочисленной музейной артиллерии с большим трудом удалось выбрать более или менее подходящую 76 мм полковую пушку, и панораму к ней с большим масляным пятном \на объективе/. Несмотря на минимально возможную скорость движения, буксируемая пушка рассыпАлась на составные части. На этой пушке поочередно, по графику обучались и тренировались боевые расчеты пушкарей и гаубичников. На этой пушке, страстно изучаемой ополченцами, спешно готовились артиллеристы, призванные остановить лавину немецких полчищ на дальних подступах к Ленинграду.
Широкий школьный двор гудел как муравейник. Перекрывая разноголосые команды и строевые песни раздавалось: "Гранатой, взрыватель осколочный..." и как эхо вторило – "Откат нормальный". Разведчики замеряли вертикальные и горизонтальные углы между балконами, радиоантеннами и громоотводами многоэтажных зданий.
Военная форма преображает облик и фигуру человека и в строю водворяет порядок. Перед полком, выстроенном в 4 шеренги буквой "П", позванивая шпорами появился командир полка в сопровождении комиссара и представителя горкома партии. Еле уловимая улыбка смягчила суровое лицо командира после дружного ответа полуторатысячеголосого коллектива на его приветствие. Своим негромким волевым голосом он вливал в людей сознание остроты момента. Полк стоял как вкопанный. Немецкие танковые колонны, говорил командир, обходят наши укрепрайоны и оборонительные сооружения, и, неся большие потери в живой силе и технике рвутся к великому городу Ленина. Уже завязались бои на подступах к Кингисеппу. Наш полк должен выделить самых смелых, самых отважных сыновей в истребительный батальон, который будет заброшен в тылы противника с целью громить его штабы, нарушать связь, уничтожать из засад живую силу и технику. Кто духом смел, два шага вперед, марш! Полк единым порывом подался вперед. После краткого опроса отобрано человек 80, которых сейчас же усадили в автомашины и увезли на пункт формирования.
Приготовления к возможной встрече противника у стен Ленинграда все усиливаются. На ближних подступах к городу строятся доты дзоты, устанавливаются надолбы, роются противотанковые рвы. Налеты авиации противника на город стали более частыми. Сопровождаемые фабричными и паровозными гудками – тревожные призывы диктора "воздушная тревога" останавливали уличное движение, загоняя людей в бомбоубежища. О нормальной боевой учебе нельзя было и думать. По несколько раз в день ополченцев-артиллеристов загоняли в подвал школы оповещения дежурного "Воздух".
Всему личному составу полка приказано одеть знаки различия. Полк лихорадочно готовился к выступлению. Старшины батарей и дивизионов занимаются хозяйственным обеспечением. Выданы тяжелые гончарные фляги, которые, впоследствии, через 2-3 недели разбились, выданы котелки и вещевые мешки.
А что с собой брать? Пригодятся ли в походах и боях запасные носки, портянки, а может быть брюки. А каково с набитым мешком в походе, в бою. Эти вопросы волновали новоиспеченных артиллеристов.
...
Утро 15 июля выдалось каким то нервозным, метушным. Командный состав как будто подменили. И это особенно стало заметно после вчерашнего совещания. Говорят, что танки противника прорвались и подошли близко к Ленинграду и, поэтому нам надлежит незамедлительно выступить на передовые.
Вчера подошло несколько машин с ранеными. Их выгружали против нашей казармы в школу по улице Маяковского, 8, в организованный здесь военный госпиталь. Запыленных и обросших красноармейцев на носилках быстро перетаскивали в госпиталь. У многих были забинтованы головы, руки, грудь и на марлевых бинтах пламенели алые круги высачивающейся крови. Вот тебе и первые вещественные показатели войны. Это, брат, тебе не шпорами клацать.
Обстановка накалялась. Артиллерийскую "академию" ополчение закончило досрочно. 15 июля, после обеда, колоннами побатарейно полк стягивался в Летний сад при полной амуниции. На сборы дано минимальное время. Но для необученных людей скатать шинель тоже проблема. Итак, полк побатарейно в составе двух дивизионов выстроился на аллее Летнего сада.
Провожать на фронт пришло много людей: старики, матери, жены, девушки, здесь были родственники и просто интересующиеся. Я ходил возле своего взвода и всматривался в лица воинов, как они себя ведут при прощании. Кругом стоит шум и гам. Кое-кто вытирает платочком глаза. Напутствия самые разнообразные и особенно со стороны женщин. Мать, она ведь все знает. "Береги себя", говорит мать одному из красноармейцев моего взвода, заряжающему Волкову. А Волкову-то всего 17 или 18 лет, невысокий, чернявый и красивый парень. Похоже, что он и за пределы города никогда не выезжал, а тут – на фронт. Помнится, как мамаша Волкова просила меня: "товарищ командир, посмотрите, пожалуйста, за ним, ведь он еще ребенок".
Не печальтесь мамаша, отвечаю я ей, все мы единой семьей идем на общее дело, здесь все за одного и один за всех.
После соответствующих команд и построения полк вытянулся из Летнего сада, повернул к Инженерному замку и направился в сторону проспекта 25 Октября, по улице Садовой, до Сенной площади, а затем по проспекту Сталина в направление Пулковских высот.
Провожающих становилось все меньше. Одни мы остались лишь у Московских ворот. За Московскими воротами первый привал. Кто-то нашел во дворе дома водопроводный кран, и многие потянулись с котелками на водопой. Несмотря на уговоры, запреты, люди пили холодную воду "запоем" и отмывали потные липа.
Смеркалось. На Пулковских высотах нас застала ночь. Марш был форсированным. На ходу подгонялось снаряжение. Нудно было унять бряцание котелков и фляг.
Оружия ни у кого не было, может быть только у командира полка. В кобуре у командного состава хранились куски сахара, которые весьма охотно потреблялись в походе.
С рассветом голова колонны втянулась в район деревню мал. Карлино, Красносельского района. Здесь наш артиллерийский полк должен получить орудия, лошадей и вместе со своей 1-ой Гвардейской стрелковой дивизией народного ополчения вступить в бой с озверелым врагом, рвущимся к Ленинграду.
Наша батарея разместилась непосредственно в мал. Карлино возле большого сарая с сеном. Скинув с себя скатки и противогазы бойцы начали снимать сапоги и о ужас! Ноги у большинства потерты, спарены, а у некоторых – сплошные волдыри. Вот где была работа нашему батарейному фельдшеру Недосеке и сандружинницам Тамаре и Зине.
Едва я успел распорядиться о предстоящих работах по окапыванию и инженерному обустройству нашего сарая, как меня вызвали в штаб дивизиона, где меня назначили старшим команды. Приказ и более подробные указания о выполнении задания надлежит получить в штабе полка.
Через 30 минут во главе сводного отряда красноармейцев, выделенных со всех батарей, я направился в Красное Село с задачей встретить эшелон с конским составом, направленным с конезаводов Мордовии для укомплектования полка.
В Красном селе мы устроились неплохо. Днем в скверике, ночью в зале кинотеатра. Бойцы спали на стульях, на полу, подстелив и накрывшись шинелью. В скверике на кострах, в ведрах варили сухой паек – гречневую кашу и кофе. И, странное дело, несмотря на воинский порядок, на дежурства и дневальства, слухи о нашем пребывании в Красном Селе просочились в Ленинград, и тут же скверик и наше кино были атакованы женами и родственниками. Ну, известно, там где замешаны гражданские люди, а к тому же и женщины, там воинского порядка не жди. Несмотря на все мои и моих помощников старания дисциплина падала на глазах.
И нельзя же, в конце концов, так уж строго судить жен и матерей желающих пробыть вместе со своими родными воинами еще пару дней, дарованных военной судьбой. Правда женщин в скверик дневальные не пускали, но вдоль забора-штакетника целый день стояли: он – внутри, она снаружи. Вечером, после отбоя мы многих бойцов не досчитывались. Говорили, что некоторую работу по "разложению" наших рядов проводили и местные девушки, которые были довольны тем, что встречаемые нами лошадки где то задержались.
Дней через 20 нам пришла смена. Гора с плеч у меня свалилась, когда повторная перекличка за околицей Красного Села показала, что все воины налицо. А вот от преследующих нас родственников мы никак не могли отделаться. Вобщем, мы занесли в расположение полка гражданский дух. Количество гражданского населения в районе расположения полка все увеличивалось. У бойцов появились цивильные блюда вроде винегрета, холодной рыбы с картошкой, колбасы, сыра, яичек, ну, конечно, приносилась и выпивка.
Через пару дней в расположении полка появилась колонна конского поголовья, окутанная мощной толщей серо-желтой пыли. Все лошади вместе с прибывшими ездовыми выстроились на широком плацу и началось их распределение.
Артиллерийских лошадей быстро развели в места расположения батарей, а строевые разбирались до наступления сумерек. Перед шеренгой строевых лошадей расхаживал командир полка со своим штабом, После них допускались к выбору командиры и штабы дивизионов и так до "нижних чинов".
Мне как командиру огневого взвода спешить было некуда и я присматривался к дележу и "обживанию" некоторых красавцев.
Мне досталась черномастная с лебединой шеей красавица Маша. При выборе она многих отпугивала избытка резвости и игривости. Но несмотря на ее дикий нрав, мы друг к другу довольно быстро привыкли. Она узнавала меня издалека, ходила за мной как теленок и осторожно клала морду на плечо. Я подкармливал ее, отдавал ей часть своего хлеба и сахара. Эх Маша, Маша, здесь ты носишься по плацу как ветер, широко раздувая ноздри, а какой ты будешь в бою, под огнем противника.
Первый дивизион, получивший материальную часть, вместе с командованием полка и всеми его службами завтра выступают на фронт. Наш 2-ой дивизион остается еще на несколько дней до получения 122 мм гаубиц.
Наконец, 11-го Августа 1941 года наш дивизион, в полной боевой готовности, выступил своим ходом по маршруту полка.
...
Итак, выступление на фронт. Общее направление на Кингисепп. Где-то в двух-трех переходах отсюда 1-ый дивизион нашего полка должно быть развернулся и вступил в бой.
Ведет нас начальник штаба дивизиона. Движение, естественно, осуществлялось ночью. Дивизион вытянулся по дороге, обрамленной лесным массивом. Шли шагом. Разведка и связь, так же как и командиры всех рангов, сидели в седлах, а огневые расчеты разместились на передках и на орудийных лафетах, где кроме шанцевого инструмента громоздились нехитрые шмутки батарейцев.
Из леса веяло сырой прохладой и после горячего дня люди и кони остывали.
Зажигать огонь, курить и громко разговаривать запрещалось. Только изредка слышалось передаваемое вполголоса по цепи "под ноги", "не отставать", "соблюдать дистанцию". Где-то впереди раздавались тяжелые, глухие удары. Чувствуется, что приближаемся к фронту.
Вдруг справа из-за лесной стены, как будто рядом выплеснул в небо столб дрожащего огня прожектор. И откуда их столько: то справа, то слева, то спереди, то сзади. Их вибрирующие огненные столбы то соединяются попарно в ножницы, то собираются вместе и сопровождают какую-то точку. Все задрала головы кверху. "Смотри ребята, захватили стервятника в паутину, точно муху". По "мухам", которые летали весьма часто открывали огонь наши невидимые зенитчики.
Перед рассветом посвежело. Люди на ходу дремлют и жмутся друг к другу.
Наш командир батареи Воробьев выезжает из колонны, пропускает батарею вперед и подсказывает командирам взводов следить за людьми и самим не дремать.
Перед рассветом до немоготы сон смежает очи. Дремлют люди в седлах, дремлют и лошади. Нет-нет да и приходиться подправлять поводком направление движения "сонного" коня, уходящего в сторону. Но лошадь – животное умное. Моя Маша и ее подруга под командиром другого огневого взвода – мл. лейтенантом Варгановым, двигаясь стремя в стремя, уткнули свои морды в надульный чехол гаубицы и незаметно для нас дремлют. Их выдает только крупная дрожь, проходящая по крупу во время внезапного пробуждения то ли от постороннего, только ими уловленного шороха, то ли от случайного прикосновения шпор к их бокам.
Рассветает. Немцы, очевидно, начали свой "трудовой" день. Все чаще в далеком небе слышатся надрывный, дрожащий гул одиночных и групп бомбардировщиков, направляющихся на свое стервячье дело.
Голова дивизиона втянулась вправо в лес. Люди спешились. Старшины батарей начали хлопотать у обозных повозок и у кухни. Артиллерийские упряжки разведены в сторону от дороги и разместились среди тенистых, могучих крон деревьев.
Наша задача состояла в том, чтобы отдохнуть, привести себя в порядок и приготовиться к очередному ночному переходу.
В 40-50 м. от дороги, где расположился дивизион стоял одинокий танк, на котором отчетливо были заметны следы боя в виде царапин и вмятин. Танкистов окружили наши бойцы. Оказывается, танк только вчера вечером вышел из боя, Тем интереснее. Вопросы сыплются со всех сторон.
Но то, что танкисты поведали повергло нас в уныние. Командир танка показал на карте, что в 25-30 км отсюда, за совхозом и поселком Кикерино проходит передний край обороны наших потрепанных частей. "Мы еле вырвались оттуда" заключил командир танка. Тот же командир танка посоветовал нам быть готовыми к возможному отходу, так как непростительно будет отдать немцам целый дивизион новеньких гаубиц с полным комплектом боеприпасов.
После такой информации, естественно, каша в горло не лезет. Несколько человек вышли на главную дорогу, откуда слышно движение людей, лошадей и техники. Сведения далеко не радужные. Оказывается, по дороге в сторону Ленинграда движутся повозки с ранеными, автомашины с красноармейцами, а больше всего отдельные бойцы без винтовок, без ремней и гражданское население, уходящее в тыл. Страшно было смотреть на эту деморализованную массу. И у всех, кого не спросишь – один ответ: "Наши части отступают, а там впереди никаких воинских частей нет".
Да, положение наше не из завидных. А где же наш 1-ый дивизион? Где штаб и другие службы нашего артиллерийского полка?
...
Начальник штаба дивизиона собрал командный состав на совещание. Нужно принимать какое-то решение. Часть командиров, в том числе и я стояли на том, что "дорожная" информация не верна. Не может быть, чтобы участок фронта, да еще такой, каким является Ленинградский – был бы открыт. Здесь что-то не то. Здесь, очевидно, отходят раненые, напуганные боем и отдельные трусы, бросающие винтовки в кювет и кончающие войну. Некоторые настаивали на том, что бы немедленно, по тревоге привести дивизион в походный порядок на случай необходимости внезапного отхода.
Принято решение выслать вперед разведку и выяснить обстановку. Но кого послать? Это вопрос далеко не праздный, так как среди ополченцев не так уж много людей, которым можно поручить такое задание.
За короткий срок совместной службы командный состав более или менее изучил друг друга, и начальник штаба дивизиона вот уж который раз обращается ко мне. Дескать товарищ проходил действительную военную службу в артиллерийской части на конной тяге и в седле держится хорошо. Окончил Горный институт по геологоразведочному факультету, следовательно карту читает отлично и на местности ориентируется неплохо. Ну и кроме того он уже, слава аллаху, не юнец безусый, а человек повидавший и познавший жизнь – аспирант Ленинградского Горного института и главный инженер крупной экспедиции "Ленгипроводхоза".
Ну вот, приказал начальник штаба: подберите себе 5-6 человек подходящих людей, седлайте лошадей и выезжайте на разведку с задачей: связаться со штабом полка и получить от него указания о дальнейших действиях дивизиона. Тут он мне показал заветную выкопировку из карты, на которой красным карандашом были нанесены линия и полоса предполагаемого развертывания полка. Эта линия проходила достаточно далеко от нашего местонахождения, где то в районе Волосово.
Я, как и остальные ополченцы, выезжавшие на выполнение задания никаких карт и документов с собой не брали. У каждого из нас в брюках, в специальном карманчике, хранилась только ампула, в которой лежала заполненная тушью или простым, черным карандашом анкетка с фамилией, именем и отчеством, домашним адресом и группой крови.
Часов в 8 утра группа всадников, провожаемая и напутствуемая ополченцами, выехала на дорогу и повернула в направлении Елизаветино, Кикерино,
Солнце уже взошло довольно высоко, и, опасаясь налетов немецкой авиации по дороге значительно уменьшился поток людей. Многие свернули в лес, отдыхать или лесными тропами продолжить путь. Наша разведка двигалась переменным аллюром по лесной дороге. Навстречу попадались отдельные раненные или красноармейцы без оружия. На наши вопросы все в один голос отвечали, что впереди больше никого нет, что они отходят последними.
Один из них, присматриваясь к нам, к нашим сытым, гарцующим лошадям, к новой, скрипящей добротной кожей, амуниции спросил: "Откуда вы такие новенькие и чистенькие взялись?, а нам говорили, что до самого Ленинграда больше никаких войск нет".
"Какой это собачий сын вбил тебе в твою дурью башку такую ересь", вскипятился Николай Соколов, ленинградский рабочий мозаичник, "ты дезертируешь с передовой, да еще несешь турусы на колесах. Там сзади несметные полчища, леса гудят от конского топота и артиллерии, а таких как ты там подбирают и в обоз. Тебе, бросившему оружие, больше его не доверят".
Кони рванули с места в галоп, а наш "информатор" еще долго стоял и недоуменно смотрел в нашу сторону.
Кончился лес, мы въехали в Елизаветино. Яркие солнечные лучи тонули в золотистых бликах куполов Елизаветинского собора.
По улицам поселка и во дворах ни живой души. Все живое кругом как будто вымерло. Как-то жутко стало. Не вернуться ли нам назад, пока не поздно? Нет, пока мы точно не уясним обстановки, будем двигаться вперед.
Елизаветино прошли на рысях, все задирая головы вверх и следя за небом. Со станции Елизаветино чихая и откашливаясь ушел в сторону Гатчино паровозик наподобие "кукушки", за ним лязгая и скрипя тянулись теплушки с редкими промежутками – платформами, уставленными какими-то, вроде, сельскохозяйственными машинами. То-то, повеселели мои разведчики, еще какие-то люди здесь ворочаются, какая-то подспудная, нам невидимая, жизнь здесь теплится.
Дорога, по которой мы двигались лежала параллельно ж.д. полотну, по которому минут через 15, за прошедшим составом, прошуршала дрезина. Казалось, что все живое, оставшееся в этом безжизненном крае, слилось с полотном железной дороги.
Соблюдая известную осторожность мы рассредоточились и двигались гуськом по обочине дороги, с двух сторон. После небольшого поворота дороги кони вынесли нас на широкую площадь, оказавшуюся центром нас. пункта Кикерино. По дороге со стороны фронта все еще тянулись отдельные повозки с ранеными. Мы остановились у пароконной повозки, в кузове которой лежал раненый лейтенант. На наш вопрос об обстановке он объяснил, что впереди организованных, боеспособных частей нет. А артиллеристы отступают лесными дорогами и тропами. Уверяю вас, продолжил он, что никакого артиллерийского полка вы там не встретите. В 2-3 км отсюда концентрируются немецкие танки, которые здесь наверно скоро появятся и нам всем придется углубиться в лес, куда немцы не заглядывают, они в основном движутся по дорогам.
У магазина, что в центре площади толпился народ, преимущественно гражданские. С высоты нашего кавалерийского роста отчетливо было видно как какие-то люди, в военном, раздавали все из магазина, выкрикивая: кому сахар, кому конфеты?, не оставлять же добро немцам.
От этой "увлекательной" картины нас оторвал истерический крик "Воздух" и интенсивно нарастающий звук самолетов. Люди кругом быстро задвигались, побежали искать укрытие. Подняв голову я заметил пикирующего стервятника, сливающегося своей окраской с голубизной безоблачного неба. Не успел я оценить создавшуюся ситуацию, как со всех сторон поднялись страшные смерчи, вздыбилась земля, а над самой головой – вот-вот самолет сорвет голову и сбросит тебя с седла. При разрыве ближайшей бомбы Маша с легкостью воробья всеми четырьмя ногами разом прыгнула в сторону, а затем вздыбилась на задние ноги и после мощного скачка вперед понесла в сторону леса. Я еле удержался в седле. Сзади раздавались страшной силы взрывы, сотрясающие воздух и землю. Я прильнул к грациозной Машиной шее и сбросил с ног стремена. У опушки леса мне удалось остановить коня. Обернувшись в сторону площади, покрытой воронками, окаймленными черными кругами, я вспомнил картину расстрела рабочих в 1905 году. На площади в разных позах лежали убитые, отползали раненные, вскакивали и прочь бежали люди, опасаясь второго захода самолетов.
Мои разведчики на полном аллюре поскакали за мной и, о радость, все собрались, все живы.centralsector.narod.ru
На площадь начали выползать отдельные танки с белыми крестами на боках. В кустарнике заблестели каски немецких солдат, поливавших площадь пулеметно-автоматным огнем.
Стало очевидным, что нам необходимо немедленно, как можно быстрее достичь района расположения дивизиона и предупредить его о приближении противника.
Посмотрел я на ребят, лица у всех вытянутые, бледные, видимо и я в то время выглядел не лучше. 12-15 км, в район расположения дивизиона, мы проскакали не более чем за полчаса, переходя лишь временами в рысь и опять поднимая коней в галоп.
В пути со мной поравнялся один из разведчиков и прокричал, пригибаясь ко мне, стоя в стременах: "товарищ мл. лейтенант, за вами все время след крови".
Когда мы завернули на лесную дорогу к нашему дивизиону, многие нас встречали, "а мы уже не ждали вас, думали, что уже не вернетесь".
Только сейчас я почувствовал тяжесть в ногах. Они одеревенели. Соскочив с коня я рухнул на землю как мешок. Мне разрезали голенища сапог, сняли их с ног полные крови и размотали окровавленные портянки. По заключению фельдшера Недосеки я отделался легким испугом. Множество мелких осколков впилось в ноги, но ни один из них не раздробил кости. Все ранения касательные. Но зато Маша – бедняга пострадала больше. В ее широкую мускулистую грудь впилась масса осколков и кровь каплями стекала из множества ранок.
"Да, говорили товарищи, молодец Маша, что доставила тебя сюда".
После подачи медицинской помощи первому пострадавшему из дивизиона, Недосека и сандружинницы оказали первую помощь Маше. Бедная моя красавица Маша, на кого ты похожа стала, вся грудь измазана йодом, глаза чернущие как громадные оливины с перепуга на выкате, а от перенесенного потрясения и быстрой скачки живот все вздымается и сокращается от глубокого и частого дыхания.
...
Итак, полка нашего нет, мы представляем собою самостоятельную воинскую часть, а главным ее командующим – начальник штаба дивизиона. Но и нашей дивизии нет. Ведь взаимодействуя с любым из его подразделением мы могли бы своим огнем содействовать выполнению его боевых задач. Об этом мы думали вечером, когда дивизион остался в лесу одиноким.
На дороге уже не слышно отходящих красноармейцев. Кругом совершеннейшая, жуткая, а, главное, не понятная тишина. Давно уже снялся наш боевой сосед – одинокий танк и направился в сторону Гатчино. Начали сгущаться сумерки. Дивизион в походном порядке вытянулся вдоль лесной дороги в ожидании приказа.
Где то совсем недалеко со стороны ст. Волосово зажигались ракеты, разбрасывавшие множество бликов в кронах деревьев. Похоже было, что где то рядом с нами кто-то невидимый освещает нас карманными фонарями, выхватывая из наступившей темноты то орудийное колесо, то ногу или круп лошади, то поеживающегося от наступившей прохлады и невеселого настроения бойца.
По коням! раздалась негромкая, передаваемая по колонне команда. Шагом м-а-а-рш! Ездовые единым махом вскочили в седла. Дивизион начал вытягиваться из леса на дорогу и, повернув влево, отходить в сторону Гатчино. В колонне то и дело слышалось: "тише, тише, не курить, соблюдай дистанцию".
Дивизион шел крупным шагом. Боязно было оглядываться назад, как будто нам в спины наведены стволы невидимых орудий. Наша батарея двигалась в хвосте колонны. Часть конных разведчиков была послана в боковые дозоры, которые двигались по два всадника слева и справа батареи по лесным дорожкам и три всадника сзади в расстоянии 50-60 м.
Как смешно и грустно выглядела эта игра в войну. Ведь на всю нашу батарею, а, возможно, и на весь дивизион не было ни одного пулемета, ни одной винтовки и в случае какого нибудь нападения мы, конечно, не сможем успели бы изготовиться к бою. А немцам теперь уже и ночью не спалось. Близость Ленинграда настраивала их на боевой лад. Отдельные самолеты урчали непрерывно, направляясь в сторону города и возвращаясь обратно.
Вдруг лес кругом осветился как днем. Это самолет противника повесил над дорогой "люстры" на парашютах. Хотя движение дивизиона было немедленно приостановлено – противник мог заметить нашу колонну. Поэтому, рассредоточившись мы срочно втянулись в лес. Наша батарея повернула вправо и под защитой сомкнутых крон двигалась по узкой лесной дороге в заданном направлении. Остальная часть дивизиона повернула влево. Больше мы своего дивизиона не видели.
Он углубился в лес и наши группы, посланные на розыски и на связь с ним вернулись ни с чем.
Мы остались одни, в составе одной батареи. Уже под утро батарея остановилась в лесу, у большого оврага, который мог служить естественным укрытием для лошадей и людей. Было отдано расторжение дать корм лошадям и отдых личному составу.
На летучку–совещание собрался "военный совет" батареи, возглавляемый политруком Кузьминым, а по существу это было партийное собрание батареи. Принято решение выставить боевое охранение, занять круговую оборону и выслать разведку на главную дорогу для того, чтобы разобраться в обстановке.
Втроем, вместе с неутомимым Басаевым и еще одним разведчиком, в кромешной тьме мы начали пробираться к дороге, откуда, по мере приближения к ней стало слышно какое-то движение, какие-то разговоры. Затаив дыхание мы и ежеминутно останавливаясь мы прислушивались к тому, что происходит на дороге. В предрассветной мгле не разобрать кто движется и, главное, не понять на каком языке вполголоса разговаривают. Только по чисто русскому матерку, запущенному ездовым в адрес коня мы определили, что это свои и вышли к дороге. По ней двигались с большими перерывами преимущественно пароконные повозки, груженные всяким военным имуществом. На повозках, свесив ноги сидели бойцы. Мы узнали, что их полк отдельными группами отходит и концентрируется в районе Гатчино.
Как только начал сереть рассвет, батарея вытянулась на дорогу и направилась в сторону Гатчино.
Из за леса, со все нарастающим гулом, вдоль дороги начала надвигаться группа немецких бомбардировщиков. Мы насчитали 12 самолетов, идущих прямо на батарею. Часть из них пошла в пике и из фюзеляжа посыпались черные смертоносные точки. Бомбы рвались со страшной силой в 200-250 м впереди, слева от нас.
Вот тебе и на, злорадно заметил командир 1-го орудия, ст. сержант Федотов, оказывается фрицы способны мазать будь здоров. А ты думал как, отозвался наводчик того же орудия Беляев, если каждая бомба или снаряд попадали бы в цель, то давно наверно уже наверное никого в живых не осталось. Пока отбомбилась первая группа самолетов, остальные совершили круг над нами и тоже начали снижаться для бомбометания. Ну, держись, ребята, эти наверно довернут как следует, заметил Недосека. Но бомбы легли примерно в тот район, что и первые.
Да они, наверно, нащупали что-нибудь поважнее нас вставил, поднявшись на локоть, лежавший тут же в кювете Ясновский. На месте попадания авиабомб поднялась невероятной силы пальба. Рвались снаряды, шипели и взрывались мины. В промежутках между мощными взрывами стоял сплошной клекот рвущихся ружейных и автоматных патронов и этот шум напоминал треск горящего сухого дерева на крупном пожаре. Как оказалось немцы засекли состав с боеприпасами, стоявший на ж.д. линии, проходившей здесь почти у самой дороги.
Солнце уже поднялось над лесом. Нужно во что бы то ни стало продвигаться вперед, так как сзади нас не было наших войск.
Несмотря на очевидную опасность, было отдано приказание форсировать этот участок дороги поорудийно на полном аллюре. Дорога, проходившая параллельно ж. д. полотну, на котором стоял эшелон, представляла собою участок ада на котором все клокотало, все рвалось, все ухало. От рвущегося и горящего эшелона тянуло жаром как от гигантской жаровни. Пригнувшись к шее коней и непрерывно стегая их плетками то в один бок, то в другой, батарея буквально прошмыгнула этот участок. Ни в людском ни в конском составе батарея потерь не понесла.
Вот уж действительно ополченцы сейчас усвоили на практике положение устава артиллерийской службы о езде скачками и перекатами.
...
Батарея легкой рысью двигалась в сторону Гатчино. От поселка, показавшегося впереди, нам навстречу выехала легковая машина. Из машины вышел генерал и остановив батарею спросил: "Кто здесь у вас старший?
"Комбатра в голову колонны", прокричали по цепи. Батарея застыла в ожидании. Остановившись и спрыгнув с коня, командир батареи представился генералу. После двух-трех вопросов генерал объяснил, что по имеющимся сведениям впереди его укрепрайона Советских войск не должно быть. Наше появление могло нам стоить жизни, так как из всех амбразур дотов и дзотов все нацелено на дорогу в ожидании колонны немецких танков, продвигающихся в этом направлении и ожидающихся с минуты на минуту.
Нам было отдано приказание развернуть батарею и занять огневые позиции на площади за деревней, откуда выехала машина, а нашего комбатра генерал увез с собой в деревню для выяснения обстановки в районе, откуда мы приехали.
С 11-го августа, со времени выступления нашего 2-го дивизиона на фронт, мы колесим по военным дорогам, но вступать в бой нам еще не приходилось. Сегодня 15-го августа впервые нам отдан приказ как боевому артиллерийскому подразделению занять позиции и приготовиться к встрече танковой колонны противника.
Батарея на рысях выехала на поляну и остановилась, примерно, в 20-25м по фронту орудие от орудия. Огневые расчеты лихорадочно готовились к встрече танков: устанавливали орудия, рыли полукруглые канавки для брусьев под орудийные сошники. Личный состав разведки и связи получил почти весь батарейный запас противотанковых средств и окапывался на флангах, наконец – батарея готова. Впервые замковые заперли в стволах орудий боевые снаряды, а наводчики взялись за боевые шнуры.
Сильное нервное напряжение, которое доводило некоторых до озноба, несколько спало. Танков пока не видно. Орудия замаскированы под стога гороха и они слились с массой стогов, стоявших в районе огневых позиции.
Не робей ребята, подбадривали орудийную прислугу командиры взводов, пусть только сунутся фрицы. Для танков у нас приготовлены добрые гостинцы, как даст-даст, так и гусеницы кверху, а для пехоты у нас есть картечь. Представляете как шарахнут залпом 4 гаубицы картечью – и кошка не пройдет, а вы, ребята, при обстреле прижимайтесь ближе к орудийным щитам.
Из деревни на галопе выскочил командир батареи и срывающимся фальцетом скомандовал: "К бою! направление на пожар, батареею 4 снаряда беглый огонь!" Огневые расчеты смешались, непривычная команда: без угломера, без дальности стрельбы, (мы такого не проходили) как наводить орудия? Я бегал от орудия к орудию командуя: "не смотри на панораму, направляй орудие правИлом на глаз, на пожар, который кстати хорошо был виден по черному, высоко поднимающемуся столбу дыма, прицел ставь больше двадцать, быстрее дергай за шнур".
Нескладный залп прокатился по гороховому полю. Из двух орудий моего взвода одно выстрелило. Ух ты, смотри какой недокат, оказывается плохо размаскировали орудие и при выстреле в люльку набились гороховые стебли. Я выбежал за щит и начал выдергивать стебли, застрявшие в люльке, и в это время орудие произвело следующий выстрел. Меня стукнуло как обухом по голове, ничего не слышу, только нудный, протяжный звон в голове. И тут я заметил, что второе орудие не стреляет. Подбегаю, а здесь осечка. Затвор, как известно, не открывается. В это время – "отбой, передки на батарею". Галопом мчатся передки и зарядные ящики. Все это я вижу, соображаю, что делается на батарее, но ничего не слышу. Оглушило меня здорово.
Чем может мне помочь Недосека? Если бы ногу или руку оторвало, он бы залил йодом, перевязал бы, а тут что – скрытый дефект. Он мне засунул в оба уха ваты и пожелал "будь здоров".
А на батарее уже все готово к движению. Батарея начала разворачиваться, и оставив район огневых позиций после первого артиллерийского боя, вышла на околицу населенного пункта. За околицей начинался лес, в опушку которого втягивалась стрелковая часть с ручными пулеметами и противотанковыми ружьями. Не успела еще пехота скрыться в лесу, как над головой зашуршало, засвистело множество снарядов. На опушку леса, куда только, что скрылась пехота совершен мощный огневой налет.
Уму не постижимо, думалось мне, откуда немцы видят, что здесь в этом лесу концентрируется пехота. Похоже, что действительно кто то по рации передает координаты и немцы сейчас же накрывают цель. Мы смотрели на разрушительную смертоносную работу немецкой дальнобойной артиллерии, на вздымающиеся столбы огня, земли и дыма на подлетающие с корнями и опрокидывающиеся с треском деревья. Немецкая артиллерия так разделывала этот участок леса, что казалось ни одна полевая мышь не уцелеет. Так продолжалось минут десять, затем все стихло. Пехота как ни в чем не бывало, начала выходить на дорогу, построилась и направилась в сторону Гатчино.
Мы двигались за нею. Все отступаем, а почему?
Ведь мы в глаза еще не видели живого немца. Почему мы оставили огневые позиции на горохе? Почему не дождались подхода немцев, что бы встретить их огнем своих гаубиц?
Мы движемся с пехотными частями все ближе к Ленинграду. Темнота, хоть глаз выколи. На дороге тесно. В промежутках между орудиями и зарядными ящиками протискиваются повозки, двуколки. Бойцы стрелковой части с легким и тяжелым вооружением цепляются за орудийные лафеты. Все смешалось. В окружающей тишине только слышно тяжелое дыхание людей, да пофыркивание лошадей.
...
Уже начало светать когда батарея въехала в прямую как стрела аллею Гатчинского парка. Парк нас приветственно встретил легким шелестом листвы и предрассветным щебетанием птиц, прославляющих теплое, насыщенное ароматами трав и цветов летнее утро.
После тяжелого ночного перехода – желанный отдых. Бойцы потянулись к живительной влаге – к каналу с прозрачной водой.
Эх! с каким наслаждением мы мыли в прохладной воде ноги, лицо, голову, шею, грудь, поливали друг-другу на спину. Стирали портянки. С неменьшим наслаждением прошел и завтрак.
Не успели еще некоторые бойцы облизать ложки, чтобы спрятать их за голенище сапога, как раздалась команда "передки на батарею".
Приятно было смотреть как за короткий срок, по существу, за несколько дней, личный состав батареи – ленинградские ополченцы – научились быстро, без сутолоки приводить орудия в походный порядок, как из них складывается дружная, боеспособная артиллерийская батарея.
Мы примкнули к артиллерийскому дивизиону, поддерживающему наступление стрелкового батальона. Батальон занял исходные позиции на подступах к Гатчино. Наша батарея связалась "ниткой" со штабами стрелкового батальона и артиллерийского дивизиона и заняла огневые позиции здесь же в парке за озером. Стволы наших гаубиц были направлены в сторону озера.
Среди бойцов прошел шепот одобрения: "Через воду стрелять, это здорово, авторитетно заявил наводчик первого орудия Беляев, водное пространство искажает звук выстрела и противник не определит наше местоположение".
Наш командир батареи и командир взвода управления Черняк, вместе со своими разведчиками и связистами направились на наблюдательный пункт /НП/ для корректировки огня по наступающему противнику. Огонь мы вели с перерывами, так как нам мешал немецкий воздушный разведчик "Рогач". Было известно, что стоит ему, "рогачу" заметить цель, как на нее немедленно обрушивается огонь вызванной им немецкой артиллерии или цель накрывается бомбами налетевшей авиации.
Итак, 5-ая ополченческая батарея воюет. Она ведет огонь с закрытых огневых позиций по противнику, ищущему незащищенные участки фронта, устремляющемуся в стыки между отдельными нашими частями.
С наблюдательного пункта видно как фрицы драпают и прячутся от нашего огня. Какая радость, какое счастье светится в глазах ополченцев, когда после интенсивного, шквального огня батареи с наблюдательного пункта приходит команда: "Стой! Атака противника отбита, остатки наступавших цепей поползли обратно в траншеи". Это командир батареи передает с НП, а телефонист, дежурящий на батарее, громко повторяет, чтобы всем было слышно, чтобы все насладились плодами своего ратного труда.
Да, мы радовались как дети, что батарея работает слажено, что она ведет огонь боевыми снарядами, что наши снаряды попадают в цель. Командирам было радостно оттого, что только несколько дней тому назад приходилось подсказывать каждому орудийному номеру, что делать и как делать, а теперь наводчики освоились с установкой угломера и прицела. ПравИльные с "полуслова" понимают направление и величину доворота орудий. Меньше нервозности проявляют огневики при ведении огня под обстрелом противника.
Сегодня немцам не удалось продвинуться на нашем участке фронта ни на шаг, и мы к этому приложили свои руки.
...
По шоссе в сторону переднего края идет подкрепление. Мы вышли на улицу посмотреть. В ту же сторону движется могучий, лязгающий и скрежещущий танк с длинным орудийным стволом. Из танка в черном танкистском шлеме вышел К.Е.Ворошилов. То ли он вышел чтобы размять затекшие ноги, то ли посмотреть и оценить местность для развертывания боевых действий, но мы не успели сообразить, что это Климент Ефремович и его рассмотреть, как он вскочил в танк, который мощно зафырчал и помчался в сторону передовой.
Нас охватило радостное волнение. Вот братцы-батарейцы, сказал Смирнов, это не шуточки, здесь наверно большие дела намечаются, коль сюда заглянул Климент Ефремович. Не более чем через полчаса танк прошел в обратном направлении, мы его узнали, но он был без длиннющего ствола. Ствол был начисто срезан, очевидно, снарядом противника.
День клонился к закату. К вечеру, как обычно, бой стихает. Мы начали знакомиться и обживать окружающую обстановку. Здесь было много такого, что могло привлечь наше внимание, что заставляло нас думать о судьбах людей, попавших волею немецких варваров в условия боевых операций. Прежде всего, когда мы только заняли район огневых позиций в Гатчинском парке и начали окапываться, к нам пришла делегация местных, не эвакуировавшихся жителей, с рядом жалоб. Чтобы нам не мешать инженерному оборудованию огневых позиций, политрук ушел с делегацией в глубь парка.
Жалобы делегации, как объяснил нам после Кузьмин, сводились, главным образом, к тому, что немцев еще не видно, а город брошен на произвол судьбы. Многие эвакуировались, а, главное эвакуировалась вся власть, вся администрация. Зарплата не выплачена. Магазины закрыты. Мы без продовольствия и как нам дальше быть. Просители эвакуироваться не могут: у кого малые дети, у кого больные, старики и т.д. Политрук посоветовал им найти кого нибудь \из/ райсовета или из активистов, образовать временный комитет, взять на учет продовольствие и снабжать оставшееся население. Все это, разумеется, делать с соответствующей документацией, так как за все придется держать ответ перед Советской властью,
Тут же, где то недалеко от огневой позиции батареи сандружинницы нашли баню, в которой полно горячей и холодной воды. Значит недавно убрались отсюда жители, еще наверно вчера работала баня. Наш батарейный военфельдшер Недосека вместе со старшиной начали мыть людей по очереди по орудийно. Сандружинницы батареи нашли в бане аптечный киоск, полный всякого добра вроде одеколона, мыла, гребней, мочалок и духов. Все командиры были обдарены флаконами одеколона, расческами. Бойцы мылись в бане детским мылом. Земляничным мылом стирались портянки.
Внизу, в кочегарке найдена груда различных бумаг и особенно много карт. Мы их наскоро посмотрели и большую часть из них, представляющую известный интерес – сожгли. Эти бумаги и карты были, очевидно, свезены сюда из разных учреждений для уничтожения в топке бани, но не успели.
В районе огневых позиций нашлось много землянок, в которых укрывались рядом живущие граждане во время воздушных налетев немецкой авиации. Землянки в настоящее время пустовали и мы их заняли для ночлега, если такая возможность представится. В землянках было все готово для ночлега. Здесь были матрацы, подушки, иногда встречались даже простыни. Но мы уже отвыкли от такой роскоши. Вот уже прошло сколько времени как мы не раздевались, с тех пор как выступили в составе дивизиона по маршруту полка. Сегодня возможно отдохнем на пуховой перине – но также не раздеваясь, так как после затишья на земле немцы заметно активизировались в воздухе. Что они замышляют, что ночью может быть предпринято? Но мы народ не гордый и бесконечно довольны, что выпала возможность передохнуть в горизонтальном положении, пусть даже в одежде,
После назначения наряда каждый занялся своим делом. Кто вышел на улицу посмотреть город, кто укладывается спать, а кто пристроился писать письмо. А мне писать некуда, мои эвакуировались, а куда?
У калитки слышится какая то возня. Оказывается Кузьмин распекает двух ездовых (они прибыли к нам на батарею из Мордовии вместе с конским составом) которые вернулись из города и у которых карманы, пазухи, пилотки и другие возможные емкости заполнены кусковым сахаром. Это они набрали в городе, в магазине, где раздавали населению. Невысокого роста, квадратные от сахарной начинки они еле передвигались. Кузьмин приказал сахар забрать на кухню, а их, Сульдинов, за мародерство посадить на ночь в кочегарку, приставив к ним часового.
А поганец-"рогач" всю ночь урчал над Гатчиной в поисках цели. Пронюхали, очевидно фрицы, подход отдельных частей к линии фронта. Присутствие нашей батареи они крепко почувствовали.
Прибывшие с наблюдательного пункта на огневую позицию командир батареи и командир взвода управления рассказали, что немцы ведут себя совершенно свободно, как на своей земле, и, когда наша батарея открыла огонь они совершенно не были готовы к этому. Снаряды наши ложились в самую гущу немцев, а у них ни траншей, ни укрытий. Видимо не думали они задерживаться на этом участке фронта.
А "рогач" все щупает, ищет возможное передвижение наших войск. С наблюдательного пункта передают, что на переднем крае противника производятся какие то работы, очевидно зарываются в землю. Почуяли, гады, что им дорогу закрыли. Привыкли, видите ли, продвигаться без боя.
Ночь прошла благополучно. Ни с нашей стороны, ни со стороны противника – ни одного выстрела. Лишь непрерывные взлеты белых ракет обозначали передний край противника.
Утром, наскоро помывшись и позавтракав, батарея была приведена в боевую готовность. Комбатр передает с НП, что на стороне противника происходит подозрительная возня и, что нужно быть наготове.
Политрук направился, к выходу из парка, где какая-то женщина настоятельно требовала встречи с командиром. Женщина оказалась заведующей свинофермой. Ей приказано было срочно эвакуировать поголовье свиней. Основное стадо она уже отправила, а часть откормленных свиней, которые не могут встать на ноги – "сплошное сало", таких она не может эвакуировать и просит взять их для красноармейской кухни, чтобы не достались ненавистным фрицам, "а то воны шпэк дуже люблять", говорила женщина на украинском языке.
Наш старшина, конечно, "выручил" свиноферму и на обед появились большие порции свинины. Остался, конечно, и порядочный "НЗ".
На батарею прибыли с НП комбатр, разведчики и связисты со всеми приборами.
...
Нашей батарее, артиллерийскому дивизиону, рядом с которым расположены наши огневые позиции, а также стрелковому батальону, который мы совместно поддерживали, приказано оставить Гатчино и двигаться в сторону Ленинграда для занятия огневых позиций на другом рубеже. Нашей батарее надлежало занять боевые порядки где-то в районе за рекой Ижорой.
Батарея по тревоге приведена в походное положение. Чуть только спустились сумерки, батарея оставила позиции в Гатчинском парке и, соблюдая правила светомаскировки, двинулась в заданном направлении. Двигались довольно медленно, с частыми остановками, так как со всех сторон стягивалась пехота, шли бесконечные обозы с сеном, фуражом, боеприпасами, продуктами и др. К утру мы вышли к назначенному району.
Утро выдалось ясным, солнечным. Батарея подходила к мосту через реку Ижору. Дорога, смоченная утренней росой слегка пылила под копытами коней. Утренний воздух напоен ароматом подсолнуха, занимавшего справа от дороги большую площадь. На слабо всхолмленной равнине, на фоне тучных августовских полей, за поворотом дороги, перед нами предстали два населенных пункта. Один из них, примерно в 0,5 км. от реки, выдвинул по направлению к мосту деревянно-соломенную околицу. Деревня осталась слева от дороги, мы повернули вправо, на выход к мосту, за которым протянулась широкая улица, представленная добротными, с резными украшениями деревянными избами. Противоположный берег – высокий, отвесный и улица за мостом поднимается вверх.
Гулким эхо[м] возвестил мост вступление на него тяжелых, подкованных артиллерийских упряжек и первого орудия. Четырежды громыхал мост под тяжестью прокатившихся орудий.
"Стой!, скомандовал командир батареи, рассредоточиться по обеим сторонам улицы и занять теневые места".
В первую очередь завтрак, еще не совсем упревший горох со свининой, выдали разведчикам и связистам, направляющимся вместе с командиром батареи Воробьевым и командиром взвода управления Черняком на наблюдательный пункт. Как показал нам командир батареи, НП он предполагает занять на одном из чердаков противоположной окраины деревни, а огневые позиции мы должны занять в 300-400 м на площади за деревней.
Группа разведчиков и связистов, обвешанная большой и малой стереотрубами, треногами, биноклями, катушками с проводом, в пешем строю скрылась за домами. Один из связистов, громыхая разматывающейся катушкой, оставлял конец проводной связи на огневой позиции.
Бойцы, звеня котелками и ложками протянулись к кухне за завтраком.
"Кто здесь старший?" властным голосом пробасил как из под земли выросший командир с двумя шпалами в петлицах.
Я, ответил комиссар батареи Кузьмин, в чем дело?
Вот что, дорогой товарищ, я получил задание командования взорвать этот мост, так как немецкая моторизованная пехота уже подходит к противоположной окраине деревни. Мост уже заминирован. Приказываю немедленно переправить орудия обратно на ту сторону реки и как можно быстрее, в противном случае я подрываю мост, а вы остаетесь здесь сказал командир и направился в сторону моста.
"Командиров взводов ко мне", скороговоркой выпалил Кузьмин, "старшину тоже ко мне". Вот что товарищи, заторопился Кузьмин, завтрак не выдавать, немедленно перевести батарею обратно за мост, а ты комвзвода, обратился он ко мне, пошли человека бегом вернуть обратно командира батареи с его группой.
Батарея пошла рысью. Поднялась пыль. Громыхал деревянный мост под тяжестью орудий и зарядных ящиков. Боец-огневик побежал за группой командира батареи.
Опасаясь возможного налета немецкой авиации или появления противника на противоположном берегу, мы втянулись в массив подсолнуха, скрывавшего нас с головой.
Мощный взрыв поднял в воздух мост. Расщепившиеся бревна, балки и настил взмыли невероятно высоко и, как бы остановившись в самой высокой точке, долго после взрыва падали, то ударяясь об землю, то шлепаясь о зеркальную гладь реки.
А куда-же девался командир, подорвавший мост и почему он один, где его люди?
Моста как не бывало, и картина реки здесь изменилась. После взрыва моста противоположный, обрывистый берег казался еще выше и течение воды быстрее и шумнее в связи с завихрениями вокруг наклоненных к водной глади деревянных свай.
Поочередно завтракая, батарея занимала огневые позиции. Конные упряжки с передками и зарядными ящиками проследовали и скрылись за домами деревни. Туда же отправился старшина с кухней.
Не только огневики, а весь состав батареи устанавливал орудия, закреплял брусья, маскировал, рыл траншеи и отдельные ячейки на случай обстрела батареи.
Наши наблюдателя зорко следили за всем, что происходит в деревне на противоположном берегу реки. А в деревне все вымерло. Где же командир батареи со своими разведчиками и связистами? Видимо наши товарища попали в крепкий переплет, если не смогли подключить телефонный аппарат и передать, что там происходят на той стороне деревни. Телефонист на батарее не отходил от аппарата и все ждал не запищит ли зуммер, но безрезультатно.
Наблюдатель с берега доложил, что в деревне появились немцы. Их появление отмечено хорошо слышимым из-за реки стрекотом мотоциклов, треском пулеметных и автоматных очередей. На батарее все замерло. Все находились на своих местах, готовые к открытию огня. Высокие подсолнухи служили нам великолепной маскировкой.
По подсолнечному полю, из деревни, на огневую позицию подъехала кухня с обедом. Все совершалось тихо, скрытно. Все были полны тревожного ожидания. В деревне за рекой все усиливался шум мотоциклов. Два мотоциклиста подъехали по дороге к реке, сошли с незаглушенных машин, осмотрели отвесный берег, поглядели в карту, где, видимо, обозначен мост, наведенный через реку, а в натуре его нет. Посмотрели в бинокли на наш берег, особенно вглядываясь в деревню, хорошо просматриваемую с их высокого берега. Вскочив на мотоциклы немцы скрылись в деревне, оставив за собой пыльную завесу.
Мы ждали вестей от своих заречных товарищей. А где-же боец, посланный за ними? Неужели все они попали в руки к немцам? Не может этого быть. В нашей батарее Ленинградских ополченцев не может такого случиться. В короткие тревожные ночи, во время перекура и под звон котелков в час приема пищи много высказано предположений о судьбах родины, о возможностях приостановки немецкого наступления и недопущения противника близко к родному городу. Одно было ясно для всех, и оно произносилось ополченцами как клятва. Это то, что при встрече с противником биться до последнего патрона. Последний патрон или лимонку хранить для себя. Бойцы знали, что немцы не пощадят батареи ополченцев-добровольцев, батареи, составленной из Ленинградских рабочих и интеллигенции, батареи, в которой под руководством партийной группы сражаются русские, украинцы, евреи, татары, мордвины и воины других национальностей.
Солнце давно перевалило за полдень. Жара немного спала. Высоко в небе, все приближаясь, тяжело с надрывом гудели самолеты. Со стороны противника в ясном небе вырисовалось три точки, направлявшиеся в нашу сторону. Команда "воздух" прижала на батарее все живое к земле. Наводчики прижались к орудийным щитам, не оставляя своих панорам. Самолеты начали снижаться и не долетев до нас сбросили черные смертоносные точки.
Ну, держись ребята, сказал лежащий в кювете Маслов, это они, пожалуй, по нашу душу. Мощные разрывы раздались со стороны деревни, где находились наши орудийные передки, конский состав и тылы батареи.
Эй! там кто нибудь из разведчиков, крикнул Кузьмин, сбегайте быстро в деревню, выясните и доложите обстановку. Есть сбегать в деревню и доложить обстановку, громко отчеканил разведчик Рыбкин.
Сбросив смертоносный груз, самолеты удалились. В деревне обозначились два очага пожаров. Черные столбы дыма высоко взметнулись в безветренное небо.
День уже клонится к закату. Кроваво-красный диск солнца начал скрываться за горизонтом. С реки потянуло прохладой.
Возвратился Рыбкин и доложил, что бомбы легли рядом с расположением тылов батареи. Убита одна лошадь и легко ранены две, В людском составе потерь нет.
Еще засветло к батарее приполз со стороны реки, давно замеченный нашим дозорным, командир взвода управления Черняк. Можно представить его внешний вид. Оказывается, утром, только заняв наблюдательный пункт и расставив стереотрубу, разведчик доложил комбатру, что по дороге, в 3-4 км от деревни движется большая колонна. Комбатр припал к окулярам стереотрубы и сразу же приказал сматывать наблюдательный пункт и рассредоточившись пробираться всем к реке, к батарее.
Свое вступление в деревню немцы предварили несколькими очередями из пулеметов, установленных на мотоциклах и из автоматов. Уже отчетливо был слышен треск мотоциклов, пулеметные и автоматные очереди, когда разведчики и связисты, скрываясь и перебегая от одной избы к другой, перемахивая через заборы, по огородам подались в сторону реки. Черняк очутился на огороде, в картофельных грядках, когда мотоциклы остановились с той стороны дома на дороге. Послышалась громкая команда. Немцы заняли пустую избу. Вокруг все останавливались и глохли мотоциклы. Черняк вытянулся между картофельными грядками и замер. Впереди себя он положил пистолет и две лимонки. Когда в деревне смолк гомон, стрекот мотоциклов, смертельный крик домашней птицы – он пополз в сторону реки, осматриваясь и перебегая через переулки от одного огорода к другому. Сердце чаще забилось когда \показалась/ водная гладь реки. Появилась надежда на спасение. В той стороне деревни, где расположился отряд немецких автоматчиков, на огороде осталось немецкое птичье безносое пугало, которое смотрело на него незрячими впалыми глазищами, скрежетало желтыми рядами обнаженных зубов и замахивалось на него острой блестящей косой. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что кругом никого нет, он осторожно спустился и жадно припал пересохшими губами к прохладной воде, затем вплавь добрался до противоположного берега.
Лишь здесь Черняк сообразил, что отсутствие моста у деревни и взрыв, который донёсся до них в момент занятия наблюдательного пункта, вещи между собой связанные. Опасаясь быть обнаруженным и обстрелянным со стороны высокого берега, он, не спеша переползал в траве от одной кочки к другой и удалившись от реки метров на 200-300 встал и начал изучать окрестность. То ли он заметил шевеление в подсолнухах, то ли что-то подсознательное ему подсказало, но он интуитивно почувствовал нужное направление и вышел на батарею. Вид его был не намного краше того пугала с косой, которое мерещилось ему на огороде в картофельных грядках. Голова была перевязана индивидуальным пакетом. Из раны в голове, в области уха, сочилась кровь (шальная пулеметная задела). Весь мокрый, грязный, с впалыми глазами от пережитого, от потери крови и, наконец, от того, что целый день ничего не ел Черняк обессиленный упал на руки тепло встретивших его батарейцев. Он очень удивился когда узнал, что явился первым. А где же остальные?
Не успел батарейный военфельдшер Недосека перевязать Черняка, как появился один из разведчиков.
Несколько человек посланные на берег должны были осторожно, соблюдая правила маскировки, направлять наших людей на батарею. Позднее, когда уже почти совсем стемнело, появился командир батареи, а затем поодиночке все разведчики и связисты. Потерялся только огневик, посланный за командиром батареи, которого на той стороне из группы никто не видел. Только через два дня, когда батарея вела огонь в районе городка милиции, наш посланец вернулся.
С Черняком мы трогательно распрощались и отправили его в медсанбат.
Чем меньше диаметр концентрических кругов войск, обороняющих подступы к Ленинграду, тем плотнее их огонь, тем больше орудийных стволов на километр фронта. В районе городка милиции нам показалось тесновато. Здесь кроме артиллерийских позиций располагались полевые госпитали, и тылы стрелковых частей. Подходящую огневую позицию мы нашли вблизи медсанбата, расположившегося в лощине. Каково же было наше удивление когда к нам обратились врачи с просьбой уйти отсюда подальше, так как по их соображениям немцы обязательно накроют батарею, ведущую огонь, а вместе с нею пострадает и медсанбат.
... [Оборона Гатчины — архивные материалы]
Командир и политрук батареи вернулись с какого-то совещания и объявили, что с завтрашнего дня мы вливаемся в состав 24-го тяжелого артиллерийского полка. Странно. 24-й артполк оснащен 152 мм пушками-гаубицами, а у нас полевая артиллерия среднего калибра. Вроде бы альянс неподходящий.
Я вспомнил, что на стене миниатюр полигона, где я служил ''действительную'', в 6-ом корпусном Сиваше-Перекопском артиллерийском полку, висел такой лозунг: "Тяжелая артиллерия стреляет не из далека, а далеко". Ну вот, если артиллерийские позиции этого полка будут расположены, скажем, в 4-5 км от переднего края, то и тогда наша батарея сможет обрабатывать не только передний край противника, но и доставать в глубину на 5-6 км. Ну, а в общем-то наши батарейцы остались довольны тем, что наконец-то кончились скитания "дикой" батареи. Кроме того, что мы вливаемся в организованную артиллерийскую часть, что обеспечит нам боевые задания, у нас упростится дело с боепитанием и вообще со снабжением батареи.centralsector.narod.ru
Однако ни командование, отдавшее приказ о соединении нас с 24 тяжелым артполком, ни командование последнего не предвидели тех трудностей, которые придется пережить нашей батарее. Командование 24 полка приняло нас в свой состав имея ввиду, очевидно, использовать как свое прикрытие против наступающих танков и мотопехоты противника. С этой целью на рассвете наша батарея была снята с занимаемых позиций и переброшена к переднему краю, примерно в 800-900 м от него, в районы расположения позиций полковой и дивизионной артиллерии, батальонных и полковых минометов. Огневую позицию нам выбрал командир со шпалой – представитель командования 24 полка. Подменив заместителя командира батареи по строевой части и командиров взводов, он командовал и распоряжался на батарее. Похоже было, что он назначен командиром батареи, но спросить его об этом было как то неудобно. Мы исполняли четко и старательно все его команды. По его указанию батареей была оседлана дорога Гатчино-Ленинград. Мы начали окапывать и укреплять орудия полубатареями с двух сторон дороги с таким расчетом, чтобы вести кинжальный огонь прямой наводкой и по флангам в случае наступления танков по дороге. Батарея была быстро установлена, в инженерном отношении оборудована и замаскирована от воздушной разведки.
За боепитанием и продовольствием для батареи нам приказано послать в тылы полка, размещенные в 10-12 км от огневых позиций полка, а последние находились в 10-12 км от позиции нашей батареи. Командование полка не учло, что мы на конной тяге, что автотранспорта у нас нет. Для того, чтобы добраться до тылов полка за хлебом и провиантом нужно было посылать лошадок за 20 км. Такой отрыв батареи от базы снабжения ничего хорошего в дальнейшем не сулил. Снарядив пару повозок за боепитанием, продуктами и фуражом, старшина, а с ним и политрук батареи выехали в тылы полка.
Перец политруком была поставлена задача командным составом и инициативной парт. группой батареи во что бы то ни стало добиться выхода нашей батареи из состава "неродного'' нам по калибру полка и влиться в однородную с нами часть. Ты действуй посмелее, напутствовал политрука Басаев, ставь вопрос перед соответствующими партийными органами или перед особым отделом.
Ознакомившись с характеристикой имеющихся на батарее снарядов, наш новоявленный командир скомандовал 4-му орудию – "к бою". Расчет занял боевые места, а мы не могли понять, что он затеял. После скомандованного им прицела ствол орудия занял почти вертикальное положение, как у зенитного орудия, уставившись в сучья развесистого дерева под которым стояло орудие. Первый же выстрел дал разрыв снаряда тут же над орудием. Осколки застучали в орудийный щит и лафет. К счастью жертв не было. После случившегося наш "учитель" сел в свой "козлик" и больше мы его не видели.
К этому времени командир батареи подал нам "нитку" и батарея приступила к тяжелому изнурительному труду - к ведению огня по скоплениям пехоты и танков, по пулеметным гнездам, беглого огня по наступающим танкам и цепям пехоты. День был жарким. В горле, как и во фляге пересохло. Обед принесли в термосах и люди принимались за еду несколько раз: то выскакивая из ячейки к орудию для ведения огня, то опять залезая в ячейку и принимаясь за еду. После первых же выстрелов противник засек нашу батарею и неоднократно подвергал ее артиллерийским налетам и бомбежкам с воздуха. Мы в тот день особенно крепко сдружились с матушкой-землей, которую защищали от фашистских агрессоров. А она в благодарность за это защищала нас от осколков, снарядов и бомб.
"Только прямое попадание наше, говорили бойцы, а от осколков матушка-земля защитит".
Поздно вечером с тылов полка вернулись Кузьмин и старшина со своим хозяйством. Оказалось, что там отнеслись весьма сочувственно к просьбе Кузьмина о передаче нашей добровольческой батареи в часть с одинаковым калибром орудий. Нам было разрешено сняться с огневых позиций и передислоцироваться в город Пушкин.
Чуть свет, с большими предосторожностями, поорудийно с дистанцией между орудиями до 100 м, батарея вытянулась из зоны минометного и артиллерийского огня противника. Уже стемнело когда наши орудия, шурша колесами по аллеям Пушкинского парка, разместились под широкими кронами деревьев.
Много ли человеку надо. Только вчера еще сжимались в комок под непрерывным смертоносным огнем противника, а сегодня помылись в бане, подстриглись, сменили белье. И так хорошо. Хорошо, что тихо, что нет разрывов, леденящих душу. Несмотря на смертельную усталость, бойцам не спится.
Какой красивый теплый вечер. Какая незабываемая ночь в парке. Я дежурю по батарее. Хожу по парку от орудия к орудию, лошади то тут, то там пофыркивая шумно жуют сено. Под развесистым деревом в кружке сидят бойцы и тихо, задушевно льется песенка "Ты ждешь Лизавета... ...к тебе я приеду, закончив победу..."
...
Нашу батарею передали в состав кадрового 412-го гаубичного артиллерийского полка 168-ой стрелковой дивизии.
Принимал нас, здесь же в парке, на следующий день командир 2-го дивизиона майор Лобарев, отличный командир и прекрасной души человек.
К общему нашему ликованию личный состав батареи не разбросали по всему полку, как предполагалось, а по настоянию комиссара полка ее оставили как целую боевую единицу, составленную из Ленинградских ополченцев.
В марте 1943 года, с Ораниенбаумского плацдарма, где тогда воевала 168-я дивизия, в числе пяти "обстрелянных" офицеров – меня перевели в 38-ю гаубичную артиллерийскую бригаду, только сформированную и прибывшую с "большой земли".
Только в Январе 1944 г, наступая в составе 42-ой армии с Пулковских высот, мы встретились с "орлами" в районе Русско-Высоцкого. Здесь, после жарких объятий и короткой взаимной информации, наши военные пути-дороги разошлись надолго.
Уже по истечении многих лет, в 1970 году меня разыскал бывший командир этой батареи ст. лейтенант А.Т. Петренко. От него я узнал, что батарея прошла большой боевой путь и Ленинградские ополченцы не посрамили чести города Ленина. Батарея завершила свой боевой путь в Румынии и, в составе того же 412-го полка, в конце 1945 года расформирована в Одесском военном округе. (гор. Белгород-Днестровский).

История 1-й ГвДНО: Предыдущий текст — Следующий текст

Воспоминания М.А. Штейна:
Артполк 1-й ГвДНО
412-й ГАП у Невской Дубровки
Из истории 38-й ГаБр

Архивные материалы

Главная страница