Центральный сектор Красногвардейского укрепрайона

МОИ ВОСПОМИНАНИЯ О МОЕЙ СЛУЖБЕ В КРАСНОЙ АРМИИ
И БОЕВОМ ПУТИ 17 ОТДЕЛЬНОГО САПЁРНОГО БАТАЛЬОНА
90 СТРЕЛКОВОЙ ДИВИЗИИ
МИШУРЫ Петра Кирилловича.

В Красную армию я был призван Изюмским Райвоенкоматом Харьковской области в 1938 году и для прохождения службы я был направлен в 17 Отдельный Сапёрный батальон 90-й стрелковой дивизии Ленинградского военного округа.
17 ОСБ в то время дислоцировался в пос. Гарболово на Карельском перешейке. В Гарболово тогда был большой военный городок с типовыми воинскими казарками в 3х-4х этажных зданиях и большими благоустроенными домами с квартирами для командования.
В гарнизоне Гарболово, кроме нашего 17 ОСБ, находился один пехотный полк, артиллерийско-гаубичный полк, батальон связи и другие службы.
Командиром тогда нашего батальона был майор Плахов, комиссаром батальона Помазанный П.Е., начальником штаба ст. лейтенант Давыдов, зам. нач. штаба лейтенант Мамзин, начальником боепитания в/т Барановский, фамилии других лиц нач. состава забыл.
Комбат Плахов был выше среднего роста, чернявый, красивый, очень стройный, культурный, грамотный, дисциплинированный, образованный и уравновешенный человек и командир, но мы под его командованием прослужили недолго, и его как инженера куда-то перевели на повышение - так говорили.
Новый комбат капитан Клементьев, а затем и Лисин против Платова ростом были ниже и [в] знаниях беднее, и совсем отсутствовала командирская привлекательность.
Комиссаром батальона Помазанный П.Е. был с теми же качествами как и майор Платов, они и в подразделения всегда приходили вместе и с хорошим настроением и мы всегда их ждали. У капитана Клементьева и Лисина всегда была натянутая строгость и их обходили.
Штаб 90-й СД в то время находился в военном городке на станции Пери, там же находился еще пехотный полк, разведбатальон и другие подразделения и службы.
Командиром дивизии в то время был полковник Зайцев П.А., а комиссаром дивизии был Фролов Г.Д.
Комдив Зайцев был среднего роста, плотный, энергичный, очень подвижный, носил большие усы, умно и красиво говорил, доходчиво и красиво держал речь, был прост, но и строг за дело, и очень был заботлив за вверенных ему людей.
<...>
В штабе батальона в особом сейфе находился сов. секретный пакет и хотя блиндаж штаба охранялся часовым снаружи все время внутри блиндажа находился дежурный по штабу тоже при оружии, тем не менее этот сейф с пакетом охранял часовой, но когда я возвратился с задания этого часового уже не было, а когда я спросил дежурного, что нового произошло, он ответил, огласили приказ об объявлении [войны] с 30 ноября 1939 года с враждебной нам тогда Финляндией. Мне также сказали что ст. лейтенант Разживин назначен командиром блок-группы или еще тогда называли штурмовой ротой, к нему в роту был откомандирован и я как химинструктор, и я тогда ушёл в свою роту, а свои дела в штабе передал другому и новому человеку.
<...>

ВОЙНА С ФИНЛЯНДИЕЙ. ЕЁ НАЧАЛО И ОКОНЧАНИЕ.

Новая рота ст. лейтенанта Разживина была основным подразделением в батальоне, на которую возлагались самые основные задачи боевых действий, она первой должна была выйти и ликвидировать заграждения и минные поля противника на его территории, ликвидировать и разминировать эскарпы и контрэскарпы у противника, и самое главное - через пограничную речку нам была поставлена задача срочно в момент артподготовки перебросить мост через речку для пропуска танков, артиллерии и другой техники. Это была очень тяжёлая физически и очень опасная [работа], так как это всё будет исполняться под огнём противника в строго ограниченный срок.
Рота ст. лейтенанта Разживина была самая большая в батальоне, её численность доходила до 130 человек <...>

Когда я из штаба прибыл в роту ст. лейтенанта Разживина, он меня уже ждал и сразу же поручил мне проследить, чтобы противогазы были подготовлены к пользованию, так как при проведении наведения мостов в случае большого сопротивления противника возможно применим дымовое прикрытие, где придётся работать в противогазах. Кроме того, противник применит химвещества, в общем, боевые средства защиты должны быть ко всему и всегда готовы.
Я не предполагал, какая атмосфера в блиндаже после того, как уже стало всем известно, что на рассвете не просто где-то Красная Армия, а мы лично от имени Родины и по поручению командования Красной Армии, командования дивизии и батальона вступаем в военные действия против враждебной тогда Финляндии.
В землянке, несмотря на такое большое количество людей, была величайшая тишина, все занимались каждый своим делом. Одни вытирали от смазки оружие, готовя его к безотказной стрельбе, другие протирали патроны, а их было много по 120 штук, третьи готовили противогаз и гранаты, готовили инструменты, а многие писали письма домой родным и друзьям.
<...>centralsector.narod.ru
У нас тоже все детали моста и другие материалы на самое близкое расстояние были доставлены и всё тщательным образом было закреплено для исполнения за каждым бойцом и командиром нашей штурмовой роты.
В нашей землянке как с вечера сидели бойцы молча, готовя снаряжение и писали письма, так продолжалось и всю ночь, никто не спал. Мы с командиром роты тоже сидели возле стола и, облокотившись, немного вздремнули, и только.
Глубокой ночью ст. лейтенант Разживин дал команду на выход к границе на исходные позиции, к границе подошли тихо и везде было очень тихо, морозно и снежно, только кругом лес и белый снег. Мы тоже были одеты в белые халаты. Рота была оставлена у деталей моста, где они будут ждать, как прикрывающая нас артиллерия откроет огонь по противнику, по его переднему краю, тогда и начнётся переброска деталей моста, а ст. лейтенант Разживин выдвинулся и сам почти к самой границе и приказал мне с ним ползти, выбрав для обзора удобное место. Мы в снегу залегли рядом он внимательно смотрел на свои часы и только шепотом произносил: "Осталось 20 минут, 10 минут, 5 минут", - и неуспев произнести слово "Огонь", как загрохотала артиллерия сразу из многих сотен, или тысяч батарей, залп был очень мощным, дрожала и стонала земля, пылал и гудел воздух и небосвод, и в воздухе запасло грозой.
В это время наши люди бегом двинулись с мостовыми брёвнами к границе и реки, мы со ст. лейтенантом тоже поднялись по первому бревну перебрались с пилой и срезали финский пограничный столб, так как он стоял на пути будущей дороги.
Это еще до окончания артподготовки мост был очень удачно закончен, в это время поднялась и пошла в наступление пехота, а по нашему мосту пошли первые танки, мост отлично устоял.
В это время к нашему мосту подошла машина командира дивизии полковника Зайцева с комиссаром Фроловым, и за ними вслед подошла большая чёрная машина ЗИМ, из неё вышел начальник политуправления Красной Армии Мехлис, поблагодарил нас за успешную постройку моста, из его машины всем нам дали по пачке "Беломора".
В подошедший танк через люк башни залезли нач. политуправления РККА Мехлис, а за ним последовал наш комиссар дивизии Фролов, и танк двинулся вперёд вслед за наступающей пехотой, их танк через сделанный проход в эскарпе и контрэскарпе противника прошёл благополучно, а танк, который следовал за ними, шёл не по колее и попал на противотанковую мину и с него взрывом мины сорвало гусеницу и вывело его из строя.
По дороге, по которой прошёл танк с Мехлисом и Фроловым, сапёры еще не успели пройти и впоследствии по ней было обезврежено около 10 сильнейших фугасов. За ликвидацию двух фугасов нашему младшему командиру Живора была вручена медаль "За боевые заслуги", так что им повезло, что удачно удалась проехать.
Танк в котором были Мехлис и Фролов, благополучно продвинулся на территорию противника километров на 8-10 на его пути встретился многоамбразурный ДОТ с сильным полевым огнём прикрытием и инженерной защитой и на подступах в несколько рядов обнесённый встречными остроконечными надолбами очень высокой прочности.
Из укрытия артиллерия противника оказала большое сопротивление нашему танку, от попадания по танку, по разговорам, как будто бы люди в танке получили контузии, и танк уже благополучно, под прикрытием нашей артиллерии, отошел от финского дота.
ДОТ был взят немного позже обходом его войсками с тыла, но гарнизону ДОТа удалось с легким оружием где-то вблизи укрыться.
В тот первый день войны с Финляндией наши войска, несмотря на ожесточённое сопротивление войск противника, в разных местам продвинулись на 10-15 км а местами намного дальше.
Кажется, на второй или третий день войны связисты - командир отделения и двое солдат тянули связь к переднему краю и когда приблизились к тому же ДОТу, где и был остановлен танк, из ДОТа связистов начали обстреливать, они уже были возле надолб и за ними связисты укрепились от обстрела финнов, однако сначала одного, а затем другого связиста финны ранили, командир отделения одного а затем и второго связиста перевязал и послал сообщить о беде, а сам вёл перестрелку с финнами и пока прибыло подкрепление, он ворвался в их траншею, гранатами оглушил противника и разоружил, кажется 7 финских офицеров, за что и дали ему звание Героя Советского Союза, это был первый герой и он, наверное, из нашей 90 СД, фамилию точно не помню, вроде Галахов.
Его я несколько раз видел, он был не кадровый военный, а мобилизованный из запаса. Парень ниже среднего роста, некрепкого сложения, приятного, спокойного уважительного характера. Его очень берегли и больше на передний край не посылали.
До этого случая не было распоряжения взрывать взятые у противника ДОТы, вот они этим и воспользовались, обратно пробрались и задание им воспрепятствовать продвижению подкрепления и как можно больше вывести из строя наших войск.
После этого случая нам приказали все ДОТы и ДЗОТы уничтожать.
<...>
Для безопасности идущих в атаку был изобретён бронированной щиток, которые устанавливались на лыжи и ползущий пехотинец или сапёр должны были ползти и впереди себя толкать лыжи с закреплённом на нём щитке, но всё это не дало ожидаемого результата, так как снег был глубоким, ноги и колени утопали в снегу а щит с лыжами оставался на поверхности снега и финские пулемётчики били по ползущим нашим воинам ниже щита и попадали по ногам.
После попыток сходу прорвать линию Маннергейма, наши войска остановились. Все части и подразделения дивизии пополнялись людскими резервами, вооружением, техникой. Одновременно шла подготовка к штурму укреплений линии Маннергейма, усиленно работала разведка.
Наш командир дивизии полковник Зайцев имел очень большой авторитет и уважение среди рядового состава и младших командиров, он всегда и до и после наступления обязательно доходил до переднего края и на месте давал свои советы и указания о наступлении, вместе радовался успехам и перевивал неудачи, заботился о людях.
Разведкой было установлено что впереди других ДОТов был обнаружен ДОТ, построенный на одной высоте, своим огнём этот дот причинял нашим воинам очень много неприятностей, и чтобы его уничтожить много было попыток, но никак к нему было не подобраться, так как заблаговременно высота была обильно полита водой и обледенела и люди, которые направлялись для блокирования и уничтожения этого ДОТа, из-за льда не могли взобраться на высоту с грузом взрывчатки и снаряжения под сильным огнём противника.
Но мир не без добрых людей. Наш ротный повар, его фамилия, кажется, Черкашин, делает заявление: "Пусть меня прикроют пулемётчики и артиллеристы огнём а я проделаю на высоту проход по льду", - и он в самом деле устроил. Пока его прикрывали и вели огонь по ДОТу артиллерия и пулемёты он полз к ДОТу и разбрасывал взятый с собой весь запас соли лёд стал рыхлым через некоторое время и спустя два часа ДОТ перестал существовать. За эту операцию Черкашин был награждён орденом. В роте были также награждены боевыми наградами командир роты ст. лейтенант Разживин и младший командир Зайцев, какими орденами я не помню.
Мл. командир взвода Зайцев был умный и толковый командир знающий своё дело человек. Его способностями завидовали лейтенанты, но ему не суждено радоваться жизни. В одной из атак на линию Маннергейма ему пуля пробила сердце. Этой же пулей был пробит орден Ленина и партбилет. Его тело оставалось на поле боя на снегу более двух суток и лишь в третью ночь его тело удалось вынести и достойно похоронить и еще долго добрым словом поминали его сослуживцы.
За боевые отличные действия из нашего призыва был орденом награждён командир отделения Яша Шеховцов, скромный парень, воспитанник детского дома.centralsector.narod.ru
На нашем участке в боевые действия для испытания боевых качеств были введены в бой совсем новые танки Т-34 и "KB", но местность для этих танков и их действии не подходила, особенно для тяжёлых и они не могли изменить ход событии. Мы топтались на месте.
При этом Германия, Англия, Франция и многие другие страны обильно снабжали Финляндию автоматическим стрелковым оружием и боеприпасами, зенитными установками и особенно противотанковыми и другими орудиями, и особенно бронебойными снарядами для их испытания на нашей броне.
Наш танк "КВ" не мог в таких условиях развивать нужную скорость его противник легко мог уничтожить снарядом по гусеницам.
Нашу роту ст. лейтенанта Разживина отвели с переднего края, пополнили людьми и тут же направили на новый рубеж, во время перехода, в пути, догнал нас повар Черкашкин со своей кухней и с готовым обедом. Командир роты сделал небольшой привал чтобы бойцы спокойно пообедали и отдохнули.
Но случилось непредвиденное: бойцы не успели закончить обед, как со стороны фронта быстрым маршем на лыжах в нашу сторону движутся войска. Первоначально подумали что это идёт замена на наше место, но идут очень быстро и одеты в короткие одежды. Значит это наши десантники перемещаются. Но когда они оказались на близком расстоянии, все увидели что это финны, которые зашли нам в тыл.
Прорвавшиеся финны шли на лыжах очень быстро и за собой тянули несколько пулемётных установок. Увидев нас они прям на ходу по нам открыли бреющий огонь. Мы заняли оборону и начали отстреливаться, пока было в достатке патронов, но комплект патронов находившийся при себе заканчивался, а машины со взрывчаткой и патронами ушли для заправки горючим и другими материалами. Командир роты стал пускать ракеты, прося помощи, но помощи не было, стали искать средства обороны, и тут повар Черкашкин вспомнил что у него в передке кухни лежит трофейный ручной пулемёт с патронами лент к нему. Он вытащил его и сам же открыл из пулемёта огонь по нападающим. Противник остановился, в этот момент подоспела помощь, подошли наши танки и всё было закончено. Противнику из этого десанта мало кому удалось вернуться к своим. Все благодарили Черкашкина.
Как выяснилось в последствии, на том месте, куда мы шли занимать оборону, наши войска понесли очень большие потери, весь передний край был покрыт трупами, а оставшиеся в живых наши воины отошли, не дожидаясь прихода наших войск. Противник это заметил и десант на лыжах двинулись на нас, и хотя наши потери были небольшие но волнений было достаточно. И если бы вблизи не оказалось танков, которые пришли нам на помощь, нам бы пришлось нелегко за допущенную халатность за что могли поплатиться своими жизнями.
Батальон прибыв к месту назначения, но точного задания у него не было о месте расположения. Батальон расположился в брошенных кем-то блиндажах и траншеях, а командир роты отправился в штаб батальона за новой картой и новым заданием для роты.
В ожидании своего командира, мы, младшие командиры - Янченко, Максименко, Шапилов, Шеховцов и я, начали осматривать впереди своих занятых позиций местность и увидели совсем вблизи огромное поле боя, покрытое большим количеством трупов, это были пехотинцы со всем комплектом оружия и снаряжения. Мы уже многое повидали и познали, но это побоище было для нас увидевших это всё - трагическим.
На поле боя стояло много станковых и ручных пулемётов и миномётов. В этот момент нам захотелось пострелять из станкового пулемёта и как только мы дали из него несколько очередей, противник по нам открыл ураганный огонь из миномётов. Осколком мины был ранен командир отделения Шаховцов. Пришлось бросить своё баловство и вернуться обратно в блиндажи.
<...>
Ночью вернулся из штаба батальона командир роты ст. лейтенант Разживин и сразу собрал взводных и их помощников.
Всю ночь в зону нашего пребывания подтянули артиллерийские части, танковые и лыжно-десантные подразделения. Непосредственно к нашей роте прибыло два танка и сразу было подвезено не менее 5 тонн взрывчатки. Из этого было видно что на нас сапёров, возлагаются крупные и серьёзные операции по прорыву укреплённой линии финнов.
В зонах предыдущих наступлений на рассвете, как и ранее, была проведена большая отвлекающая артподготовка, на нашем же участке в те часы не проводилась, однако ст. лейтенант Разживин, используя разбросанные по мелколесью крупные шаровидные камни, распорядился мелкими перебежками продвигаться вглубь территории противника, таким же образом за нами продвигались и пехотные-десантные подразделения.
Вслед за Разживиным связисты тянули связь и о нашем продвижении сведения передавались в штаб дивизии. Из всего было видно, что за нами внимательно и напряжённо следят и ждут определённых больших подвигов и продвижений.
Противник по нам вёл пулемётный и артиллерийский огонь, но от их огня нам во многом удавалось укрыться за грядой камней, которых было много и большие - в человеческий рост и более, это с одной стороны, и с другой стороны, видимо, они нас не считали серьёзной силой, их внимание было обращено на другой участок, где работала артиллерия, строчила пехота и гудело много танков и так далее.
Где-то в обед наш командир роты в бинокль увидел справа от нас два больший ДОТа противника с прикрытыми к ним подступами. Он точно определил что амбразуры этих ДОТов для нас были не опасны, так как радиус их огня мы миновали, но как бы там не было идти на ДОТы без техники и средств их подавления надобности не было.
Разживин сообщил по телефону, видимо, командиру дивизии, место расположение роты и расположение обнаруженных ДОТов противника, по сущности вызвал огонь на себя, так как расстояние между нами было очень маленькое. Как только ст. лейтенант Разживин переговорил с командованием, буквально через несколько минут наша артиллерия открыла огонь по заданной цели, огонь артиллерии корректировал по телефону артиллерийский наводчик, который был рядом с нами, огонь артиллерии был очень мощным, кроме артиллерии по ДОТам нанесла бомбовый удар и наша авиация, в это время наши танки подходили к нам на сближение для окончательного штурма крепостей линия Маннергейма.
Несмотря ни на что мы находились принципиально возле тех объектов к которым так стремились до них добраться и уничтожить их, и также несмотря на мощный удар артиллерии нам всё еще ни как не верилось, что через считанные часы мы своими руками эти, казалось бы незыблемые, крепости большой огневой мощи сотрём с лица земли и откроем путь всем войскам для решительного продвижения вперёд к своей цели, к победе над противником.
Как только артиллерия начала переносить огонь в глубь территории противника, сразу же большая группа сапёров-подрывников с большими пакетами взрывчатки усаживались за башнями танков и, танки, продвигались на сближение с дотами противника, за ними с десантом сапёров шли еще два танка, которые сзади тянули сани 5 или 6 тонн взрывчатки в ящиках, а следом шли сапёры и пехотинцы десантники. Танки, приближаясь к дотам противника, огнём своих орудий и пулемётов сумели быстро подавить сопротивление полевых подразделений противника, а гарнизоны ДОТов практически сопротивление нашей подвижной группы оказать не могли, так как угол огня их амбразур не доставал наших войск, командование дивизии очень было обрадовано успешными действиями воинов нашей штурмовой группы, предлагали и советовали варианты по завершению операции.
И вот мы у дотов. Ст. лейтенант Разживин через переводчика от имени командования предлагает гарнизону ДОТов сдать оружие, сдаться в плен и освободить ДОТы. Противник отказался оставить ДОТы и сдаться в плен. Предложение о сдаче повторилось три раза, последний раз предупредили о взрыве ДОТов, но они от сдачи ДОТов всё равно отказались.
Пока командир роты через вентиляционную трубу и трубу где был перископ вёл переговоры с гарнизоном, мы издалека наблюдали за этими чудовищами. Один из ДОТов состоял из трёх, а другой состоял из двух амбразур. Кроме того они еще прикрывались большим гарнизоном полевого заполнения, где тоже было много ходов сообщения и одноместных ДЗОТов, в полевом заполнении между ДЗОТами использовались орудия разных назначений, пулемёты разные, миномёты, гранатомёты и винтовки с оптическими прицелами - снайперские.
Доты имели свои помещения для жизни и отдыха всего личного состава гарнизона, они имели достаточно запасов продовольствия, они имели автономное водоснабжение из своей закрытой скважины, также имели вентиляционные устройства и электроосвещение и имели большие запасы боеприпасов, взрывчатки и других материалов и средств защиты.
Эти ДОТы, возле которых находились мы, из-за длительных и массовых бомбёжек и артобстрелов тяжёлой артиллерии по существу уже были сильно демаскированы и уже вместо маскировки естественной, была натянута маскировочная сетка.
Гарнизон ДОТОВ не хотел сдаваться, командир роты получил команду взрывать ДОТы и всё их содержимое. Вся взрывчатка была танками стянута на самую середину верхнего купола ДОТа, в несколько ящиков взрывчатки заложили капсюля и эл. шнур, отвели далеко людей, технику и сам ст. лейтенант Разживин и Невельсон сделали взрыв. Взрыв был очень большой мощности, аж застонала земля с перекатами. От ДОТов ничего не осталось и от гарнизона тоже ничего не осталось, осталась лишь воронка гигантских размеров и глыбы бетона и металла.
Прежде чем взорвать доты мы убедились в их прочности. На них были обнаружены следы наших бомб и снарядов большого калибра, но они всё это выдержали.
<...>
Разминируя минные поля, обезвреживая большие фугасы и большинство взрывных устройств рота, которой командовал ст. лейтенант Разживин, потеряла большое количество опытных сапёров-пиротехников, в том числе четыре командира взвода, два помкомвзвода и много-много других командиров, солдат и т. д.
Из первоначального формирования сапёрной роты к окончанию этой войны осталось в строю всего несколько человек. И вообще в этой войне потери были большими и она нам дорого обошлась.
<...>

СЛУЖБА В ПРЕДВОЕННЫЙ ПЕРИОД.

Большое количество немцев проживающих в Прибалтике, зимой 1940-1941 года очень торопились и уезжали в Германию. В Литве на станции Таураге их забирали немецкие поезда, на этой станции их скапливались большие партии, таможенники, из-за большого количества вещей их задерживали, немцы возмущались.
В январе-феврале 1941 года большинство людского состава из 17 отдельного батальона было направлено в Литву поездами до города Тырва, а затем по глубокому снегу пешком мы вышли к городу Шилале и местечку Паюрис, начальство всё задержалось в Таураге, а мне было поручено вести почти всю колонну войск к месту назначения. За ночь от марша по глубокому снегу люди очень устали, но к рассвету прошли город Шилале и дошли до Паюриса.
Как только прибыли в Паюрис, грейдеры очистили от снега дорогу и машины начали завозить стройматериалы. В первую очередь в каменных сараях какого-то брошенного имения мы настелили полы и устроили нары в два яруса, стены и потолки обшили фанерой, поставили железные печки и жизнь нормализовалась. К нам также прибыло много людей, призванных из запаса на строительные работы.
По масштабам там должно было развернуться большое строительство по возведению оборонительных сооружений, дотов и других объектов. Строительные работы производились в две, а иногда и в три смены. ДОТЫ сооружались вдоль реки Юра, многие объекты уже были закончены, однако материальной части - это орудий и пулемётов, бронированных люков доставлено не было и их монтаж не производился, станция электропитания и связи была тоже еще не оборудованы.
За нашими строящимся объектами усиленно шпионили, на три поста, которые охраняли объекты, были ночные вооружённые нападения, трое наших бойцов уже были ранены, для борьбы с этими шпионами к нам были присланы человек 20 из войск НКВД, какие у них были результаты, я не знаю, так как они действовали сугубо самостоятельно и в основном в ночное время.
В посёлке Паюрис был довольно крупный католический костёл, начальная школа, сельхозтехникум, кафе, медпункт и аптека, но население в основном были литовцы, но довольно много евреев, некоторые евреи занимались крестьянством, хотя земля там очень бедная.
На 1 Мая на площади посёлка Паюрис у нас совместно с местными жителями был организован митинг, а после там же были танцы, песни и художественные выступления и от наших бойцов и со стороны местного населения праздничный день прошёл хорошо и дружно, играли музыканты совместно наши с литовскими, всё шло хорошо не предвещая какой либо беды.
С пограничной заставы в батальон много раз [приходило] начальство, которое просило помочь на ночное дежурство, т.к. на границе неспокойно, а личный состав заставы не мог перекрыть возможное проникновение:
В посёлке Паюрис через речку Юра находился мост, от которого дорога шла к границе. Ранее этот мост никто не охранял, но как только стали проходить нападения на посты у объектов и поступать нехорошие сведения с границы, тогда у моста был поставлен ночной пост с оружием и взрывчаткой.
Однажды днём с немецкой стороны на небольшой высоте через нас летел немецкий самолет, его опознавательные знаки были хорошо видны. Он летел вглубь нашей страны. Поскольку в нашем районе это был первый случаи перелёта, мы подумали, что на такой перелёт ему дано разрешение, иначе немедленно поднялись бы наши истребители с Шяуляйского аэродрома и перехватили бы его, но он спокойно продолжал полет, а наших самолётов не было.
Этот перелёт мог и не привлечь наше внимание если бы не было через несколько дней опровержение ТАСС что никакие немецкие самолёты нашу границу не перелетали.
Это нас очень удивило после такого сообщения, поскольку этот перелёт мы видели собственными глазами.
В это время международная обстановка была до предела накалена и запутана и по-видимому остерегались с нашей стороны провокации.
После случаев нападения на наши посты на объектах было введено патрулирование и в патрульный наряд выходил офицер и два младших командира или опытные бойцы. Наряд хорошо вооружался, чтобы в случае нападения на пост прийти туда на помощь немедленно.
Где-то числа 12-15 июня 1941 года меня командировали в город Тырву /Эстония/ для доставки пакета и одновременно должен был с начальником боепитания Барановским составить отчёт по боепитанию и [доставить] его в город Ригу. В это же время в Тырву приехал и наш начфин, его фамилия, кажется, Кузнецов который должен был поехать в Таллин в банк для получения денег и к 25 июня мы все должны были вернуться обратно в часть в Паюрис.
В г. Тырва из нашего батальона оставался зам. нач. штаба лейтенант Мамзин, начальник боепитания Барановский, начхим и некоторые другие работники штаба и персонал по охране складов и других помещений. Там же в г. Тырва оставались и семьи командиров. В г. Тырва чувствовалась напряжённость и беспокойство. Эстонские фашисты-националисты сеяли смуту среди местного населения.
У меня в г. Тырва все дела были сделаны и воентехник Барановский сагитировал меня ехать обратно в часть и по пути заехать в город Ригу и завезти пакет с отчётом в штаб округа. 17 июня 1941 года я в последний раз оставил г. Тырву. В это время по всей Прибалтике органы безопасности арестовывали и увозили в глубь страны неблагонадёжных элементов, весь транспорт был мобилизован и я с трудом добрался до станции Валга, там все подходы к вокзалу были перекрыты и пропускали только военных.
Я дождался пассажирского поезда и уехал в г. Ригу. В г. Рига в штабе округа передал пакет и поехал в пригород города Риги, в военный лагерь Саласпилс. Это был окружной военный лагерь по подготовке командирских кадров разных рангов. Мне было поручено навестить и проверить их орудие наших командиров. Там я ночевал две ночи, а днём ездил в г. Ригу, там купил себе костюм, пальто и полуботинки, так как у меня заканчивался третий год службы срочной в армии и я думал, как и в чём поеду домой.
20 июня 1941 года я досрочно прибыл в свою часть в Паюрис продолжать свою службу, там всё так же продолжалось строительство по-прежнему оборонительных сооружений.
21июня ст. лейтенант Разживин встретился со мной и посетовал что некого послать в наряд старшим патрульным, придётся сходить тебе. Я дал согласие. А вечером с помкомвзвода Янченко и Максименко мы отправились нести службу.
Ночь с 21 на 22 июня 1921 года была светлая, тихая, всё вокруг было в зелени, воздух был приятный, душистый, так и хотелось жить всему живому. Мы несколько раз обошли наши объекты и посты, всё было в порядке. В посёлке мы сели перекурить и заметили что людей-жителей в посёлке совсем невидно, но не придали этому значения.
Пока мы курили, это наверное было около трёх часов ночи, видим к нам очень быстро идёт человек, когда он подошёл к нам, он очень взволнованным голосом начал нас просить, чтобы мы срочно сообщили начальству, что[бы] оно забрало у него очень много ценных лекарств. У него частная аптека и [он] не хочет чтобы это досталось немцам. Нас это насторожило и мы пообещали сообщить это начальству передадим но только утром, а сейчас мы несём свою службу и вольно уходить не имеем права. После этих слов аптекарь еще больше разволновался и с горечью произнёс: "Вы понимаете, что в посёлке я и вы и больше никого нет, всё население ушло в леса, до утра мы не дождёмся, война начнётся с часу на час, с минуты на минуту", - и бегом побежал от нас.
Мы бросили курить и потихоньку начали шагать к расположению нашего штаба. Это известие нарушило наше спокойствие. Как могло случиться что всё население посёлка, зная о начале войны, заведомо оставило свои дома и ушло в леса, а аптекарь даже знает точные часы и минуты начала войны, а мы ничего не знаем и ни к чему не готовимся.
Вблизи нашего расположения батальона располагался сельскохозяйственный техникум. Этот техникум функционировал постоянно без перерыва круглый год, студенты там жили, учились и работали, они сами обрабатывали землю, сеяли и убирали урожаи, кормили скот и ухаживали за ним. Но в эту ночь как всегда мы заходили в этот техникум тоже зашли и были сильно удивлены, что там ничего не было, ни охраны, ни скотины, ни учащихся, их общежитие было пустым.
До встречи с аптекарем опустевшему техникуму не придали [бы] особого значения, подумали что они разошлись на выходной день на воскресенье, но после встречи с аптекарем мы поняли, что и их предупредили о приближающейся большой беды - войны с Германией.
Мы не понимали почему в такую минуту стоит такая тишина. Почему спокойно на заставе, для нас участников войны с Финляндией это было загадкой.
В данный момент мы не видели никаких беспокойств и тревог в предвоенную ночь. Наши склады с боеприпасами и продовольствием еще находились в Эстонии, в городе Тырва, а здесь мы снабжались и существовали на ежедневном подвозе продовольствия из складов находящихся в городе Та[у]раге за 40 километров от Паюриса.
В общем положение для нас складывалось хуже не придумаешь.
И хотя в таких условиях продолжали не падать духом и думали что за нас думают там в верхах другие и готовят к сражениям другие полки и дивизии, которые, как пели тогда в песне,
"Мы врага разобьём малой кровью могучим ударом", но почему в сию минуту мы не знаем ни о событиях ни оповещены и совсем не подготовлены для первоначальных своих действий.

НАЧАЛО ВОЙНЫ.

Как уже упоминалось раньше после встречи нас с аптекарем, наша патрульная группа из посёлка Паюриса направилась в расположение нашей части. Сложившаяся ситуация очень взволновала и встревожила нас и мы постарались поспешить с докладом. Время шло к рассвету и когда мы вышли из посёлка Паюрис, увидели, как по другой дороге в посёлок очень быстро бежала девушка с распущенными волосами. Мои помкомвзвода быстро сказал: "Разреши, мы её перехватим". Зачем - сказал я она нам нужна. И только я мог произнести эти слова: "Спросим её, куда ушло население посёлка", я их больше не стал отговаривать и они рванули к ней. И как только я успел сесть на землю и не видел встретили они ту девушку или нет, так как в этот миг по всей границе вспыхнули ракеты, загрохотала артиллерия и в небе появились бомбардировщики врага.
Я быстро вскочил и побежал к казарме, дневальный, как на грех, кимарил у входной двери, и я уже без ведома начальства схватил горн висевший возле дневального и заиграл тревогу, бойцы услышав гром войны быстро поднялись и оделись, к нам прибежали командиры рот и взводов, и я моментально побежал к штабу батальона.
Возле помещения штаба комбат и начальник штаба давали распоряжения и задания об уничтожении всего, что не нужно оставлять, срочно собрали кадровый состав личный к выходу на соединение с войсками 90 КСД, а всех людей приписного состава, призванных на строительство оборонительных сооружений, комбат, ввиду отсутствия для обеспечения их оружием отпустил их к вольному отходу в тыл.
Пока собирались к отходу, комиссар батальона стоял у радиостанции в наушниках, хотел выйти на связь и не выйдя на неё он схватил настольную радиостанцию и с окна второго этажа выбросил её на улицу и разбилась.
От границы во весь карьер на лошади ехал пограничник, возле нас он замедлил ход и крикнул: "Немцы наступают очень большими силами!" - пришпорил лошадь и вновь помчался с той же скоростью, видимо он вёз донесение своему старшему командованию.
У нас в батальоне к отходу всё было готово и мы двинулись к городу Шилале, который находился от нас километрах в семи, этот небольшой городок уже бомбили немецкие самолёты и во многих местах пылали пожары.
Когда мы проскочили город Шилале, за городом встретились с воинами 90-й КСД, которые шли к границе чтобы сходу занять позиции для встречи противника, для будущих ожесточенных сражений.
Я не знаю до сих пор каким путём они шли к Шилале, по-видимому тем же что и мы шли зимой. Они по-видимому шли всю ночь пешим маршем с полной выкладкой не евши и не пивши, запылённые, лица посеревшие от усталости, от пыли и душевных тревог и волнений.
Видимо уж такая судьба выпала для нашей 90-й КСД, в суровый период испытаний для нашей Родины быть каждый раз первой и впереди других. Ведь она первой перешла границу с Финляндией и весь её период вела ожесточённые бои, в Прибалтику она пришла тоже первой хотя и находилась до этого за Выборгом. И вот она первой идёт занимать свои позиции навстречу злейшему врагу переброшенная из Эстонии через всю Латвию в Литву.
Ранее, ко всем намечаемым операциям дивизию тщательно готовили, сейчас она шла без подготовки на еще недостроенные оборонительные позиции.
Зона, которую должна 90 КСД оборонять, составляла более 30 км, хотя [дивизия] была укомплектована только наполовину до нормативной численности, не имела своих запасов, военные склады находились за 40 км в г. Таураге.
Авиация противника всё время бомбила движущиеся колонны наших войск и их скопления, наша авиация почти не появлялась, хотя в Шяуляе был наш большой военный аэродром.
Когда 17 ОСБ встретился с воинами 90 КСД, который состоял по количеству с нормальную роту, его расчленили кого куда. Одна группа из него была направлена сооружать командный пункт дивизии, там же вблизи был сооружён блиндаж для командования 17 ОСБ. Этот командный пункт, был первой землянкой для командира дивизии с начала Великой Отечественной войны. Сюда в эту землянку доставлялись первые донесения о ходе ожесточённых боёв, сюда же доставлялись первые военнопленные немецкой армии.
Этот командный пункт находился недалеко от Шилале в большом лесу возле озера /точного названия не знаю, и места расположения тоже, так как картой я не пользовался.
Мы, младший командный состав, находился немного в стороне от большого командования и выполняли отдельные их распоряжения и указания, мне лично давал все распоряжения начальник штаба 17 ОСБ ст. лейтенант Разживин.
22 июня 1941 года я пытался проехать с двумя машинами в город Таураге на воинскую базу снабжения за боеприпасами для сражающихся войск, но к городу уже добраться так и не удалось, он уже был блокирован войсками противника большими силами.
Тогда горючее пришлось искать во дворах МТС и других организаций. В это время к зоне обороны противника, подходила танковая часть для поддержки наших войск которой командовал полковник Черняховский.
Уже 22 июня утром в первый день войны у г. Шилале завязались ожесточённые сражения на этом участке, как мне помнится, крупные сражения в зоне действия нашей 90-й КСД.
За город Шилале были очень тяжёлые бои, этот город дважды переходил из рук в руки, на такое сопротивление противник конечно не рассчитывал.
Фашисты в этом сражении понесли большие потери, они лишились более 15 танков, более 900 солдат и офицеров и много орудий и другой военной техники, были и немецкие военнопленные и доставлены к командиру дивизии полковнику Голубеву.
В течение ночи с 22 на 23 июня много раз предпринимались попытки для пополнения войск боеприпасами, продовольствием и горючим, но все попытки были безуспешными. Наши воинские склады в городе Тырва [вероятно, Таураге - А.Т.] были уже в руках у противника, подвоз из других мест не был организован. Положение для обороняющиеся войск дивизии становилось исключительно сложным и трагическим.
Ожесточённость сражений с каждым часом усиливалось, потери наши росли, а подкрепления в людях, боеприпасам и технике не было, снабжение продовольствием и боеприпасами обеспечено не было.
Рано утром 23 июня 1941 года командир дивизии полковник Голубев M.И. подошёл к берегу озера, которое было вблизи командного пункта, снял гимнастёрку, прошёл по камням подальше от берега и начал было умываться, но с противоположного берега застрочил пулемёт в его сторону и два или три раза выстрелило орудие. Недолёт до Голубева снарядов был незначительным, он выбежал на берег и быстро скрылся в лесу, в сторону командного пункта.
До этого времени я командира дивизии Голубева не видел. Он был выше среднего роста, стройный и симпатичный мужчина.
Через некоторое время ко мне пришёл ст. лейтенант Разживин и сказал, что в течение ночи противник подтянул большие силы и предпринимает мощные атаки, и что нашим войскам более двух, трёх часов не продержаться, потому что силы не равны и пополнить их нечем, подкреплений не предполагается.
С одной машины Разживин приказал снять штабные документы и архивы, многие из них велел сжечь, запасы медикаментов и перевязочные материалы передать медсанбату, а оставшиеся запасы взрывчатки сам Разживин отвёз в подразделения на передовую. И как он только возвратился батальон начал перебазироваться в другое место вместе со штабом группами отходили уцелевшие подразделения и батальоны.
На новом месте штаб также расположился в лесу, но блиндажей не сооружал, были только отрыты траншеи и окопы, а для штаба были палатки и машины с фургонами. Потери в войсках были очень большие, связи почти никакой не было, а некоторое части уже были отрезаны противником от остальных войск.
При штабе дивизии из 17 ОСБ оставался только комиссар Помазанный, комбата я уже не видел, а ст. лейтенант Разживин тоже вместе с нами находился на участке обороны. Пехотные, артиллерийские подразделения и разведбатальон продолжали вести основные и ожесточённые бои с войсками противника.
23 июня 1941 года в бронемашине разведбатальона был тяжело ранен /контужен/ мои друг Сичкарь Леонид, мы ранее с ним вместе были в курсантской роте, а после финской его перевели в разведбатальон на должность политрука, в данной должности он был контужен.
Перед отправкой в госпиталь он распорядился, чтобы нашли и пригласили меня. Когда я прибыл, он лежал в кузове автомашины, из его ушей ноздрей носа текла густая кровь, глаза его сильно покраснели, двигаться он почти не мог, говорить тоже, подал мне свои планшет и сумку и на листке бумаги написал, что бы я его ждал. " еще написал ч[то] в газете /какой не помню/ было напечатано обо мне, вернее о боевом листке, написанном мною в Финскую войну. Через несколько минут его увезли и нам больше никогда не суждено было встретиться, а адреса его я не помню.
Сичкарь был мой самый лучший друг. Мы вместе пришли в армию, рядом у нас были кровати и общая тумбочка и мы всё делили пополам.
Танковая дивизия Черняховского, которая нас поддерживала из-за отсутствия дизтоплива и боеприпасов начала отходить и положение нашей дивизии стало еще больше ухудшаться, потому что 90-я КСД оставалась одна на этом участке против гитлеровских войск.
Дивизия не имела никакого пополнения ни людьми, ни боеприпасами, ни продовольствием. Некоторые наши полки, батальоны были отрезаны от основных сил, были расчленены, окружены и несли большие потери, но продолжали сражаться и сдерживать натиск противника.
24 июня, избегая окружения, вновь начали отход на новые позиции. Заканчивались боеприпасы и продовольствие, ряды поредели.
Связи никакой, радиостанции без питания. Со штабом 8-й Армии связь прекратилась еще 23 июня. А с командованием Северо-Западного фронта генерал-полковником Ф. Кузнецовым вообще [не] существовало, так как его подчинённые на оборудованный командный пункт дивизии не явились. Им было некогда, они, оставив войска бежали подальше от вверенных им войск спасая свои шкуры.
24 июня 1941 года в обороне принимали участие все подразделения, кроме командования дивизии и его служб. 25 июня сильно обстреливался командный пункт дивизии из винтовок и пулемётов. При проверке на второй день удалось задержать жителя Литвы у которого под кожаным пальто оказался автомат а на рукаве была повязка со свастикой, таких тогда было много которые нанесли нам много ущерба.
Утром 25 июня мне дали автомашину-полуторку в которую сел и секретарь бюро комсомола дивизии Андреев, он тоже был из наших курсантов, и приказали следовать впереди колонны, а позднее за нами следовали и другие подразделения и сам штаб дивизии и остатки артиллерийского полка.
Людей, местных жителей, ни на дороге, ни на улицах, по которым проходили мы, ни во дворах и огородах не было видно. Начало дня выдалось ясным и безоблачным, мы с нетерпением ждали пополнения свежих сил, ждали танковых соединений и авиации, которая, к сожалению, почти не появлялась, и очень ждали снабжения боеприпасами и продовольствием.
Дорога, по которой мы двигались вела на Шяуляй. На половине пути у какого-то городка возле дороги были какие-то большие погреба, двери в них были открыты и мы около них остановили машину и пошли их посмотреть. Людей там не обнаружили только в ящиках лежали красные головки сыра. Мы обрадовались этой находке и прихватили в машину несколько головок сыра и двинулись дальше вперёд.
Когда мы подъедали к месту, где заканчивался городок, мы увидели, что по нашей дороги нам навстречу идет большая колонна войск и военной техники, но сворачивает по другую сторону того же городка, возле которого ехали и мы и должны ехать наши уцелевшие подразделения от 90 КСД.
Только случайность не попасть в лапы врага спасла нас от этого. Шофёр нашей машины, и сидящий в ней комсомольский вожак дивизии Они увидели на машинах двигавшихся в нашу сторону натянутую красную материю на которой сверху была нарисована фашистская свастика. Это делалось для того чтобы их авиация распознавала, что и спасло нас. Мы могли бы попасть без боя к ним в лапы. А ведь за нами шли и штаб дивизии и наши подразделения. Но видимо нас они не заметили.
Когда некоторое время назад мы тронулись в путь за нами по этой же дороге еще ехала крытая машина особого отдела дивизии машина политотдела или редакции и прикрывала нас машина с пулемётной установкой. И когда мы попали в сложное положение суеты и паники не было. Мы все вышли из машин. Как старший по чину полковник из особого отдела приказал нам тихо развернуть машину возвращаться назад и доложить обстановку командиру дивизии, а зенитчикам из машины приказал готовиться к бою, остальные машины оставались на месте.
Пока наш шофёр разворачивался, сзади нас появился немецкий мотоцикл с вооружёнными до зубов тремя гитлеровцами. Они видимо приняли нас за своих, но поняв всё уже было поздно, полковник в упор из своего пистолета прикончил всех троих. Колонна противника на это не среагировала.
Наш шофёр развернул машину вместе с Андреевым сняли ранец у одного убитого немца помчались обратно. По дороге из немецкого ранца вытащили продукты, а ранец с барахлом выбросили. В мешке оказались галеты, две банки шпротов и три бутерброда - хлеб с ветчиной, сыром и шпротами. Флягу с вином оставили шофёру за проявленную бдительность.
Через некоторое время мы увидели движущиеся колонны нашей 90 КСД. Увидев нас командир дивизии остановил свою машину и быстро, выйдя из машины. Мы с Андреевым тоже вышли из машины и подробно стали докладывать увиденную нами картину. И хотя комдив никого еще не приглашал, они поняли о чём идёт речь и стали быстро подходить подошло и моё начальство комиссар Помазанный ст. лейтенант Разживин, а комбата не было видно. Где он так никто и не знал.
После нашего доклада командир дивизии Голубев и комиссар дивизии Фролов, посоветовавшись стали давать командирам подразделений распоряжения срочно развернуться в боевое положение и подготовиться к сражению.
Всей оставшейся артиллерии, бронемашинам и пехотным войскам было приказано всем занять оборону. У кого не было оружия использовать подручные средства или оружие раненых, при этом он не скрывал серьёзности создавшегося положения.
Он не стесняясь сказал всем: "Нам отступать некуда, прорвёмся - наше счастье, не прорвёмся, значит будем драться, помощи нам ждать неоткуда".
У политрука Клочкова под Москвой тоже была тяжёлая обстановка, но у него за спиной была Москва, им умирать было легче. А у нас в данный момент и впереди и позади были злейшие враги и немецкие и литовские и умирать нашим воинам было намного тяжелее, обиднее и горше.
Встречный бой даже при равных силах штука рискованная, а принять такой бой в наших условиях было самоубийством, но другого выхода у нас не было, мы были [готовы] достойно встретить противника.
В общем, решение Голубева навязать противнику встречный бои соответствовало сложившимся нашим условиям и обстоятельствам и было правильным, хотя сил и средств было очень недостаточно.
Командир дивизии полковник Голубев рассредоточил огневые средства - оставшуюся артиллерию, 4 или 5 гаубиц с оставшимися снарядами, 3 или 4 бронемашины разведбатальона и 5 зенитно-пулемётных установок из 20 стволов с ограниченным количеством лент - всё это было направлено на прямую наводку с близкого расстояния.
А колонна противника всё приближалась ближе и ближе, видимо еще не обнаружив нас. Нескончаемый поток автотранспорта с людьми и военная техника двигались в едином потоке, перекрыв путь отхода воинам нашей дивизии.
Все приготовились к решающему сражению.
Готовясь в схватке с врагом наверное тогда никто не думал что это будет их последнее организованное сражение возле какого-то безымянного для нас посёлка, на самом тяжёлом в сражениях Шяуляйском направлении. Воины замаскировавшись ждали приказа и когда колонна приблизилась к нашим укрывшимся воинам огневые средства - артиллерия, бронемашины, зенитные установки, станковые и ручные пулемёты открыли шквальный огонь по противнику. Противник не ожидал этого и пехота, в которой были командиры всех рангов, ринулась в атаку. Они пошли не из окопов и укрытий а сразу с марша.
Внезапность боя сыграла огромное значение в этих условиях. В рядах противника началась паника, а наши воины расстреливали врага. На большое расстояние были видны результаты боя. Многие автомашины были уничтожены или выведены из строя, на поле боя остались лежать много трупов убитых и раненых солдат противника, а уцелевшие солдаты, оставляя всё начали отходить и были рассеяны. Это было наша самая большая победа в то время.centralsector.narod.ru
Перестрелка уже была не сильной и велась уже разрозненными очагами, бронемашины разведбатальона проехали по дороге, где стояла военная техника оставленная противником, ликвидировав отдельные очаги сопротивления и возвратясь, доложили комдиву Голубеву, что дорога от основных сил противника свободна.
Комдив Голубев распорядился отвести все оставшиеся войска из боевого положения и сосредоточить у транспортных средств и военной техники, убрать всех раненых и под прикрытием бронемашин и зенитных установок отходить в сторону города Шяуляя на новые позиции.
Противник смог быстро оправиться и бросил в бой свои свежие силы с флангов, подтянул артиллерию и ударил по нам в тот момент когда остатки дивизии начали своё движение и воины полностью вышли на дорогу, где стояли оставленные противником техника. Он своими силами охватил остатки дивизии в кольцо окружения, усложнив наше положение.
Боеприпасы заканчивались, помощи ждать неоткуда и в этих тяжелейших условиях полковник Голубев и комиссар Фролов принимают решение вступить в решающий бой. Воины ожесточились, дрались презирая смерть, наши ряды редеют, увеличивается количество раненых, гибнут командир дивизии Полковник Голубев и комиссар Фролов. У дороги и в прилегающих к ней посевах лежали раненые наши и противника, всё поле ужасно стонало от боли и ран и разносились в агонии крики о помощи.
Всё это происходило в треугольнике литовских городов Шилале-Таураге-Шауляй. В этом треугольнике уже не было в это время никаких Советских войск кроме 90 КСД, которая продолжала сражаться с превосходящим противником.
В этом последнем сражении погибли командир дивизии и комиссар дивизии, легли рядом с ними костьми многие командиры и воины 90-й КСД.
Я смотрел много кинокартин о войне, о больших сражениях, но такого концентрированного, молниеносного и ожесточённого сражения, какие вели наши воины 90-й КСД в последнем своём сражении, но подобного тому не встречал. Только прошу не думайте обо мне что я намеренно преувеличиваю события того времени, но это было так.
Вспоминая те события я тяжело переживаю. Вступая в бои мы имели некомплектность в людях, в течение 5-6 дней не подвозилось продовольствием и боеприпасы, но моральный дух, их героизм, проявленных преданность Родине.
Когда началась война наши воины в один миг оценили свою участь, замкнулись, ожесточились, в каждом кипела смертельная злоба на врага и яростные бои приняли на себя с великим достоинством, без всякой боязни за его превосходство в людях, технике и авиации.
Воины 90-й КСД совершили массовый героизм, защищая нашу Родину в своих сражениях имели разные победы и поражения. Они дорого заплатили за всё - отдав свои жизни. У них была и большая [победа?] последнего сражения, пусть она была короткой, но без неё не было бы и той Великой Победы.
О воинах Брестской крепости многое написал С.С. Смирнов увековечив о них память навсегда.
В составе 90-й Краснознамённой стрелковой дивизии до её трагического конца были полки, батальоны, роты, были также и разные службы, огромное количество людей командиров и солдат, это тысячи человеческих жизней, которые покоятся в неизвестных могилах на Литовской земле, а их родные на их родине по сей день хранят похоронки со словами "Пропал без вести" и забытыми навсегда.
О воинах 90-й КСД Вы ничего не найдёте в архивах за тот период документов. А значит не будет написана и её история. Мы надеемся что когда-нибудь справедливость восторжествует.
Мы, несколько оставшихся в живых воинов под командованием ст. лейтенанта Разживина с наступлением темноты ночи, в плотном окружении противника похоронили тела погибших - Голубева и Фролова и несколько других командиров.
Эти похороны были произведены со всеми воинскими почестями, у нас был раненый артиллерист, у его орудия был единственный снаряд, из духового оркестра остался в живых один-единственный раненый музыкант с маленькой, но голосистой трубой, и когда мы начали закрывать плащпалаткой тела погибших и закапывать могилу, артиллерист произвел выстрел из орудия, а музыкант на очень высокой ноте заиграл тогдашний гимн "Интернационал".
Противник в ярости звериной злобы из всех видов оружия открыл по нам шквальный огонь и засыпал ракетами, но музыкант продолжал играть и его игру не мог заглушить огонь вражеских орудий и пулемётов. Звуки его трубы разносились далеко-далеко по лесу и полю, эхо этих траурных звуков так и остались со мной на всю дальнейшую мою жизнь, не подумайте что это вымысел фантазии, так это было в действительности.
После всех этих трагических событий нас в живых осталось 12 или 15 человек из более чем шести тысяч. И все не хотели умирать.
Нас, оставшихся в живых несколько человек взял под командование ст. лейтенант Разживин из 17 ОСБ. Он организовал подбор тел убитых командиров для погребения и сжигания их документов, одновременно, на доступной нам территории, мы подбирали раненых, которые еще были транспортабельными и в какой-то мере [могли] владеть оружием и обороняться, их погрузили в уцелевшие машины с зенитными установками, по возможности машины пополнили горючим из других машин, а так же патронами и пожелали им прорваться с помощью мощного пулемётного огня и темноты. С этими машинами была отправлена молодая женщина, работница из особого отдела, она была настолько потрясена последними трагическими событиями, всё время сильно плакала не успокаиваясь ни на минуту, да и нам она была не помощник. Мы долго провожали их взглядом и когда они уже далеко скрылись с наших глаз мы еще слышали их стрельбу трассирующими пулями из пулемётов, какова их стала судьба.
Руководимая ст. лейтенантом Разживина группа, используя темноту и туман сумела удачно и без потерь вырваться из кольца окружения, но впоследствии они нас заметили и долго с собаками нас преследовали, но нам удалось от них оторваться. Наша группа состояла из 7 человек сапёров 17 ОСБ и 7 или 8 человек пехотинцев. Пехотный капитан был сильно контужен и вёл себя очень раздражённо. И когда мы от преследователей оторвались далеко он решил отделиться от нас, сапёров, и идти отдельно, объяснив тем, что мелкими группами выходить будет легче и безопаснее.
В те трагические дни первых дней войны карт было очень мало. Вот почему сейчас очень тяжело предполагать где всё это происходило. Первым ожесточённым сражением для дивизии был за город Шилале. Только на сей день неизвестно о последнем трагическом сражении где дивизия была наголову разбита. Что это было за местечко городок Ужвентис, хотя литовцы утверждали одни что город Кальме, другие Варнаи а третьи Куршанаи. У меня в памяти сохранилось только приблизительно то место, надо бы побывать там.
В городе Таураге защитникам и освободителям, погибшим в боях, специально построено большое кладбище и поставлен памятник. Там перед войной дислоцировалась 125 СД, она одна из первых и сдала первый город Таураге. В этом городе были сосредоточены огромные склады с продовольствием и боеприпасами и всё это досталось противнику.
Танковые соединения, которые шли к нам на помощь, преждевременно выходили из боя только потому, что заканчивались боеприпасов и горючего, а подвоза не было.
Наши склады остались в Эстонии в городе Вилянди и в городе Тырва, а в Литве нашу дивизию должен был снабжать склад расположенный в городе Таураге, который сразу же оказался в руках у противника.
В Шяуляе был большой аэродром, наша надежда. С него нас должна прикрывать авиация, но их мы вообще не видали и они нас [не] прикрывали, и только когда мы отошли к этому аэродрому, то увидели что все самолёты разбиты а наши соколы погибли.
Когда началась война командование отлично знало что правым соседом у 125 СД стоит 90 КСД без боеприпасов и без продовольствия в боях истекала кровью отдавая последние силы.
Командующий 8 армией Собенников вместо того чтобы вмешаться и стабилизировать обстановку и не дать возможности полной гибели дивизии, доложил в верха что уже 23 июня, что вся связь с частями и соединениями прервана и от управления войсками еще сражающимися уклонился, а командующий фронтом Кузнецов, даже и командные пункты ни разу не посетил. Вот так воины 90 КСД так и остались один на один с противником, тогда о нас мало беспокоились, а потом и совсем забыли. И единственным их было беспокойством сообщить родным о том что погибший пропал без вести.
22 июня 1941 года в бой вступили одновременно 125 и 90 СД и Брестская крепость, и многие другие части, но условия у всех были разные. Одни сражаясь до последнего патрона шли в штыковую атаку и погибали, другие сдерживали врага в стенах крепости почти при полном обеспечении. Многие командиры и бойцы увековечены в памятниках и вечных огнях а могила нашего командира дивизии полковника Голубева и комиссара Фролова и всех погибших в последнем сражении по сей день неизвестна и по их костям на полях сражении сейчас бороздят их кости литовские трактора и сеялки и вот много десятилетий о них не вспоминают.
Обидно только одно. В 1979 году решил написать письмо в Политуправление ПрибОВО и получил оттуда ответ, что никаких сведений и архивных документов о 90-й Краснознамённой дивизии у них не имеется. Так пропали без вести тысяч наших боевых товарищей.
<...>
В 1975 году в Литве вышла из печати книга Ионаса Арвасявичуса "1418 дней в боях", в которой описывается боевой путь 125 СД и её автор из добытых архивных материалов и воспоминаний командиров 125 СД как бы попутно коротко упоминает отдельные эпизоды сражений и нашей 90-й стрелковой дивизии которые и привожу ниже. Так - "Героически сражались воины 90-й стрелковой дивизии под командованием полковника Голубева. Противник усилил атаки на участке обороны 90-й стрелковой дивизии. Немецкие танки и артиллерия вынудили части 90-й стрелковой дивизии отступать. Большие потери понесла 90-я стрелковая дивизия в сражениях под городом Лукавой. Советские воины с боями отходили. В этих тяжёлых боях погибли командир дивизии полковник Голубев и комиссар дивизии Фролов".
Описывая всё это я не хочу сказать что учёные люди занимаются археологией зря, архитектурными и историческими памятниками, на что тратятся колоссальные материальные и денежные средства. За найденные черепки и бивни мамонтов миллионной и тысячелетней давности, всякого рода гробницы, за что присваиваются этим людям высокие звания и денежные премии, делается напрасно. Но разве же те дивизии, полки, батальоны и роты, погибшие в неравных боях с фашизмом, не заслуживают интереса для истории и пропаганды их боевой славы, разве те воины, которые отстояли Родину и сохранили жизнь грядущих поколений заслужили уважение и память.
Сегодня отцы и дети, матери, сестры и братья, жёны и невесты должны знать, где сложили головы, где могилы их близких, и главное воинов 90-й Краснознамённой стрелковой дивизии.
...После того как похоронили командира и комиссара дивизии наша группа засела в посевах и стала готовить себя и оружие для прорыва. Вокруг нас на большое расстояние простиралось огромное поле недавнего сражения, на котором валялись разбросанные вещи и имущество, а между ними лежало много трупов и раненых наших товарищей с которыми мы расставались навсегда.
Свой первый прорыв мы наметили провести через самое большое нагромождение военной техники. Продвигаясь на приличном расстоянии друг от друга, впереди шёл ст. лейтенант Разживин а замыкал нашу группу капитан-пехотинец. Видимо место прорыва было выбрано удачно, прошли зону разбитой техники, поодиночке перебрались через реку, за рекой на просёлочной дороге стоял немецкий грузовик с тихо работающим двигателем, а солдат и водителя возле её не было и мы удачно прошли мимо её. Прошли еще порядочное расстояние и на порядочном удалении от поля боя обнаружили большое количество в несколько рядов стоявшей артиллерии противника. Все стволы орудий были направлены в том направлении откуда мы только что ушли. Видимо были готовы с рассветом готовились штурмовать наши позиции.
Из кольца окружения вышли по-моему удачно, но оторваться подальше от противника нам не удавалось. Противник видимо где-то заметили наш выход и еще долго продолжали нас преследовать с собаками, обстреливая нас из автоматов и пулемётов. В нашей группе было двое раненых и оторваться от противника стоило большого труда, риска и изобретательности. Шли курсом на восток и очень торопились рассчитывая быстрее выйти на соединение со своими, сражающимся частями Красной Армии, но никаких признаков действий наших частей вблизи нас не оказывалось. По всем дорогам двигались войска противника с большим количеством мощной техники.
В момент первых сражении на границе многих нас удивляло одно, почему бездействует наша авиация, но когда мы случайно оказались недалеко от Шяуляйского аэродрома нам сразу всё пояснилось. Весь аэродром был завален разбитыми нашими самолётами. Всё увиденное еще больше угнетающе легло на наши сердца.
После начала войны литовские националисты активизировали свои вооружённые действия против Красной Армии, и много бед и страданий они причинили нашим мелким группам как мы. Они выслеживали наши пути отхода и сообщали противнику. Запрещали крестьянам оказывать помощь продуктами, не предоставлять ночлег, поэтому с ними почти ежедневно происходили стычки, что еще больше усложняло нашему передвижению.
Мы старались двигаться по лесам в стороне от больших дорог и в ночное время. Продукты в основном, доставали у беднейших слоев населения. Наше продвижение затягивалось, притом от облав нам приходилось уходить очень трудно, так как у нас было двое раненых, один очень сильно, было три пулевых ранения на вылет в верхнюю часть правой ноги. Раны гноились а обработать из-за отсутствия медикаментов нам не удавалось. Это был помкомвзвода Максименко из 17 ОСБ, очень хороший и толковый мл. командир. Первоначально он еще мог двигаться /хотя и с трудом самостоятельно но в дальнейшем ему уже помогали двое. Ему было очень тяжело, он от боли стонал, просил чтобы его оставили, но все старались ему помочь.
И так, не употребляя пищи днями день а через три-четыре дня, а питались только щавелем да ягодами и другими съедобными растениями. И хотя было очень тяжело но старались помогать друг другу. Было одно стремление встретиться со своими войсками.
Я в своей жизни ни разу не встречал рядом с собой предателя. И вдруг среди нас, прошедших войну вместе в Финляндии оказался предатель. Это был санинструктор 17 ОСБ Рябенко. Он всегда был активным в нашем батальоне военнослужащим. И вот тебе на. Когда группа наша переходила из одного лесного массива в другой и выйдя на открытое место, правее от нас на небольшом расстоянии у посёлка появилась большая моторизованная колонна противника, наша группа чтобы не привлекать на себя внимания и не завязывать перестрелки сели на землю. И вдруг в этот момент наш Рябенко поднялся немного отошёл в сторону и заявил: "Наше дело проиграно, скитаться по лесам и ждать для себя пулю в спину или лоб я не собираюсь и ушёл в сторону немецкой военной колонны. Он шел очень быстро и на окрик ст. лейтенанта Разживина он не реагировал.
Разживин стрелял метко и мог бы пристрелить его, но предатель видимо всё предусмотрел. Открытое поле всё на виду и один выстрел привлёк бы внимание противника и обнаружение нас и наверняка мы все бы погибли.
После такого случая вся группа была в недоумении. Как могло так случиться. По-видимому и у Разживина возникли сомнения об оставшихся нас в группе и мы даже стыдились перед своим командиром.
Учитывая сложившуюся ситуацию, и мы понимали что он нас выдаст, мы по одному стали удаляться к большому лесу и немедленно менять направление, так как неизбежно за нами последует погоня. Я много думал о таких людях. Это подхалимы в мирной жизни привыкшие к лёгкой жизни. При встрече с трудностями они становятся предателями.
Оставшаяся наша группа ст. лейтенант Разживин, помкомвзвода Янченко, Максименко, я и еще два солдата, их фамилии я не помню укрылись в лесу и продолжали путь на восток. Мы уже прошли всю Литву и почти всю Латвию почти при повседневных преследованиях карателей и полицаев. Были случаи что нам удавалось преследователей уничтожить. Но были и трудные минуты о которых сейчас очень трудно вспоминать. Попадали мы и в крупные засады и с трудом удавалось уйти от преследователей. Нам было потому трудно что наш путь проходил не по территории своей Родины а по территории Литвы, Латвии и Эстонии где кишели враждебные нам элементы, которые создавали нам определённые трудности и лишали продовольствия.
Однажды нас два дня мочил дождик и к ночи мы подходили в 5-6 км левее от г. Екабпилса в Латвии к большой реке Даугава. Мы не подходя вплотную к берегу реки, оставили людей в лесу, а по два человека в одну и другую сторону начали искать средства для форсирования реки, но все наши поиски оказались безуспешными. Большая усталость заставила нас отложить форсирование реки до следующего дня.
Пройденный изнурительный путь с начала войны нашей группой свалившийся на их плечи давила физически, психологически и морально.
Беспрерывные и тяжелейшие сражения с превосходящими силами фашистов и националистов, находясь по существу за пределами Родины и в глубоком тылу врага, почти без боеприпасов, без продовольствия, без какой-либо связи с Родиной и родным[и] и без их поддержки не понятно откуда брались силы сопротивляться врагу.
Ежедневно и ежечасно мы ощущали направленные в нас стволы автоматов и винтовок целившихся в нас, а мы шли и шли чтобы вновь встать в ряды защитников Родины а не домой, наш путь был только на Восток. Они уже прошли громадный путь от границы Восточной Пруссии до Латвийской большой реки Даугава, выходили победителями в сложнейших обстоятельствах не опозорив военную форму Красной Армии и знаки отличия.
Так сохраняя своё подразделение 17 ОСБ, 90 КСД мы подтверждали существование военной единицы. Наша группа имела своего боевого командира - представляющего командование нашей Красной Армии, боеспособного ст. лейтенанта Разживина. Так мы продолжали существовать и сражаться.
И чем дальше мы шли на Восток, тем наш путь становился всё труднее и труднее и опаснее. Вот и встретилась на нашем пути река Даугава. Это большая судоходная река, здесь наверное уже происходило сильное сражение и наши войска отошли на восток. У нас не было гранат, даже не осталось ни одного патрона чтобы в трудную минуту застрелиться.
Все думали только об одном как удачнее форсировать реку а как сохраниться уже никто не думал. Никто тогда не думал что у этой реки прервётся наш групповой поход, что многих из нас вырвет из цепких лап фашистов и вынесет на одиночное, еще труднейшее скитание и продвижение, а у многих из нас у этой реки и в этом городе навсегда прервётся жизненный путь.
Всё, что произошло у города Екабпилса и о дальнейшей пути, обо всём пережитом будет написано отдельно и будет следующей главой данного письма.centralsector.narod.ru

В данное время в связи моего плохого здоровья о дальнейшей моей судьбе написать подробно не смогу, я опишу лишь вкратце, а впоследствии, если позволит здоровье, опишу всё подробно.
При попытке форсирования реки Даугавы у города Екабпилса ночью, день, число и месяц не помню/ большая группа противника окружила нас. Сопротивляться и защищаться было нечем и бесполезно и мы оказались во вражеском плену. Свои документы и оружие нам удалось спрятать.
Приблизительно через час после нашего пленения старшему Лейтенанту Разживину удалось бежать. Перед побегом договорились что если ему удастся бежать он обязательно посодействует и нашему побегу. Но его попытка не удалась, так как к этому времени к нам прибыл большой конвой и мы навсегда расстались со своим прославленным командиром ст. Лейтенантом Разживиным.
В городе Екабпилс всех пленных определили в тюрьму и в бывших казармах наших солдат. Из нашей группы сразу же отделили двух солдат а нас троих направили в лагерь /красноармейские казармы/, где уже было много наших людей, там я увидел двоих людей из нашего 17 ОСБ, один был наш ст. лейтенант Михайлов, он в батальоне был командиром тех. роты и зам командира батальона. В своём помещении, на чердаке, мы обнаружили чемоданы с гражданской одеждой. Эта одежда была наших бывших допризывников. Мы воспользовались этим и подобрали себе штатскую одежду, а в чемоданы и мешки положили свою ветхую одежду. Эта штатская одежда нам очень помогла, так как мы вообще стали отказываться о[т] своей причастности к Красной Армии.
Через несколько дней нас стали водить на работу в город и к крестьянам на хутора откуда нам и удалось бежать. И хотя мы бежали из разных хуторов в одно время объединиться не удалось. Тогда бежал и ст. лейтенант Михайлов, бежали и помкомвзвода Янченко и еще один помкомвзвода и я, но я их уже не мог найти и продвигался один, а наш раненый помкомвзвода Максименко остался в лагере.
Второй раз меня схватили в плен в близости города Саласпилиса и вскорости передали меня в батраки бывшего полковника царской армии он у немцев был высоко доверенным личностью по национальности был латыш. От него я однажды ночью тоже бежал.
Третий раз меня схватили в плен ночью на мосту вблизи города Мадона там меня поместили в полицию в одиночную камеру. Положение моё было критическое, но как только меня однажды заставили топить печи в коридоре полиции, я очень и очень рискованно и трудно бежал из полиции. В эту ночь меня в четвёртый раз схватили в плен вблизи города Варакляны, Резекненского уезда. В этот раз за мной была организована большая погоня и большой группы полицаев и когда догнали и схватили и били меня пока сами не устали, а после физических упражнений заткнули руки назад в наручники и привязали длинной верёвкой и так на верёвке вели в полицейский участок через большую территорию по городу.
После допроса в полиции меня отправили в большой подвал, там была арестантская камера и арестованных там сидело человек 48-58. Там были все местные люди и коммунисты и комсомольцы и другие служащие, даже три милиционера.
Из города Вараклян всех арестантов доставили этапом в город Резекне где особенно усиленно допрашивали там очень много людей было уничтожено без всякого суда и следствия местного населения а пленных было уничтожено в три раза больше чем тогда составляло население города.
В Резекне я находился где-то в конце октября или начале ноября месяца 1941 года.
За время нахождения меня в плену я был под фамилией - Морозов, Машков, Горенко и Михальчик - на последнюю фамилию я даже имел сохранившееся сейчас удостоверение.
Менять фамилию и место и дату рождения я был вынужден по причине побегов, так как после побега и поимки люди уничтожались почти всегда. За всё время пленения я ни одного раза не назвал своего батальона и дивизии, я всегда доказывал что в армии не служил и что был взят для каких-то физических работ, поскольку для службы в армии не подходил по здоровью.
Когда меня освободила Красная Армия меня в военкомате и в госпитале по состоянию здоровья признали непригодным для дальнейшей службы в армии, после чего я там же поступил работать главным бухгалтером Резекненского комбината хлебопродуктов где и был до 1961 года.
В последствии по семейным обстоятельствам я переехал в город Читу где работал зам. главного бухгалтера областного управления пищевой промышленности, а с 1963 года работал в областном управлении хлебопродукции старшим инженером, а затем начальником отдела комплектования и снабжения. С 1977 года я нахожусь на пенсии.
В Резекне с 1947 года жена работала следователем, а затем помощником прокурора. В Чите она работала помощником прокурора города, а затем помощником прокурора Читинской области.
С 1969 года я живу уже один. Вот вкратце и всё. Если будет надо и улучшится моё самочувствие я постараюсь описать всё поподробнее.

Вот пока и всё с уважением МИШУРА Пётр Кириллович
22 апреля I985 года.

Предыдущий текст — Следующий текст

90-я СД

Архивные материалы

Главная страница

Сайт управляется системой uCoz