Штаб дивизии, где теперь я находился, был расположен " лесу, в двадцати километрах от границы, недалеко от местечка Шелале. Два полка 173 и 19 рассредоточились на границе и приступили к строительству укреплений. Рыли окопы, строили деревоземляные точки, на дорогах, ведущих через лес к границе делали завалы.
Я в то время находился при политотделе. Ежедневно по приказу начальника политотдела бывал в разных подразделениях 19, 173 и 286 стрелковых полков, проверял состояние политической подготовки, выступал с докладами о международном положении. Приходилось проверять боеготовность подразделений непосредственно на границе.
20 июня - это было в пятницу мне приказали быть к вечеру в расположении 19 СП, проверить как организована оборона на границе. Вечером я был в одном из батальонов 19 СП. Командир батальона знал меня в лицо, я его тоже. Не один раз мы встречались с ним на партактивах, на конференциях. Я сказал ему с какой целью я прибыл в полк. Он указал мне по карте, как его батальон расположен. Затем обошли с ним его огневые точки.
Все огневые средства батальона были расположены на просёлочной дороге по глубине обороны до двух километров. Я спросил у комбата, далеко ли у него соседи? Он ответил, что справа сосед - второй батальон их полка, а сосед слева - полковая школа 173 СП. И тот и другой соседи в полтора-два километра от той дороги, которую оседлал его батальон.
Почему же на стыках с соседями нет огневых точек поинтересовался я. Он ответил, что в его задачу входит оседлать дорогу и вести подвижную оборону. Насколько мы тогда могли и в состоянии ли были вести подвижную оборону, показали последующие события /90 дивизия занимала оборону на 20 километрах по фронту/. Комбат рассказал мне что 17 июня он получил приказ прекратить все оборонительные работы. Сказали ему, что утром 18 июня немцы пойдут в наступление. Но вот сегодня уже кончается 20-е число, а немцы не наступают.
Я знал о таком приказе. Ждали немцев 18 утром, а наступление началось 22 июня 1941 года.centralsector.narod.ru
Вечером 21 июня я был в политотделе [дивизии]. Получил командировочное удостоверение и документы выехать утром 22 июня в город РИГУ за киноустановкой для дивизии.
В четыре часа утра 22 июня на расположение штаба [дивизии] немецкий самолёт сбросил несколько бомб. К счастью ни одна бомба не попала в цель. С передовой сообщали, что немцы ведут яростные атаки. Особенно упорные бои идут в районе полковой школы 173 СП, так как школа была расположена на развилке дорог. Все командиры и политработники находившиеся в штабе дивизии собрались у палатки комиссара дивизии - товарища Комиссарова. Нам объяснили, что все подразделения дивизии в 4.00 подверглись бомбардировке с воздуха и артобстрелу. Из 19 и 173 СП сообщают, что там идут упорные бои с противником, который пытается прорвать нашу оборону. Мне [было] приказано срочно отбыть в 286 СП.
В первый же день войны связь дивизии со штабом 8-й Армии была прервана. Не было связи ни с соседями справа, ни с соседом слева. Связные посланные к соседям не возвращались, а те которые возвращались, докладывали, что видели некоторые подразделения 10-й СД справа и 125 СД слева, но штабов дивизии не нашли. Связные видели как немецкие обозы, в основном машины, двигались по дороге. Не имея связи ни с соседями, ни со штабом 8-й Армии, командир дивизии - полковник ГОЛУБЕВ дал приказ подразделениям начать отход, дабы не попасть в окружение. На одном из привалов 25 или 26 июня к штабу дивизии подъехала полуторка /так называли бортовую машину грузоподъёмностью в полторы тонны/. Из кабины вышел капитан, спросил как можно встретиться с командиром дивизии. Подошёл полковой комиссар. Капитан доложил, что он из штаба армии, предъявил свои документы. Его пригласили в палатку к полковнику. Скоро из палатки вышел капитан сел в машину и уехал. Нас несколько командиров стояло около палатки. Вышел из палатки комиссар, приказал срочно вызвать командиров полков, политработников. Через несколько минут комиссар доложил собравшимся, что только что из штаба 8 Армии приезжал связной капитан, рассказал обстановку на фронтах, передал чтоб мы прекратили отход, снова вернулись на старые позиции. Красная Армия на всех фронтах остановила наступление немцев, что наши воздушные десанты заняли Варшаву, Бухарест, высадились в Восточной Пруссии. После такого сообщения у всех поднялось настроение. Командир дивизии - полковник Голубев поставил задачу всем подразделениям дивизии повернуть обратно к границе и занять прежние позиции.
После отдыха все подразделения начали двигаться в обратном направлении. Никакого сопротивления немцев не встречали. Попадались отдельные группы их брали в плен. Через пять-шесть часов на одном из привалов комдив срочно собрал командиров полков, начальников штабов, политработников. Приказал всем полкам занять оборону. Доложил обстановку /на основании каких данных я не знаю/, что у нас далеко в тылу немцы ведут бои за город Ригу, захватили Вильнус. Мы должны идти на соединение со своими войсками. Полковника спросили, подтверждаются ли те сведения о захвате нашими десантами городов Варшавы и Бухареста. Он ответил, что те сведения вероятно были ложными. Присутствующие поняли, что в штабе дивизии был не связной из штаба армии, а немецкий лазутчик.
Ночью начался снова отход. Двигались не встречая сопротивления немцев, преследования тоже не было. Но утром все наши соединения бомбила немецкая авиация. Были большие потери. Авиация действовала безнаказанно. При переправе через небольшую речку в районе Шяуляй дивизия попала под ураганный обстрел артиллерии, а как только прекратился артиллерийский обстрел, налетели бомбардировщики, которые прилетали бомбить несколько раз на день. Потери снова были большие. Централизованного управления из штаба дивизии уже не было.
За переправой я собрал группу человек шестьдесят. Назначил группой командовать капитана из 286 стрелкового полка. Послал связных в штаб дивизии. Связные вскоре вернулись, доложили, что из командования дивизии разыскали только помощника начальника штаба дивизии, который сказал им что из командования в живых никого не осталось. Приказал отдельными группами выходить из окружения. Направление держать на Ригу, а затем на г. Псков.
Мы посчитали свои боеприпасы. У всех красноармейцев винтовочных патронов было по пять-десять штук. В группе был один ручной пулемёт с одним диском. У командиров, кроме пистолетов никакого оружия не было. Было две топографические карты - у меня и еще у одного Лейтенанта. Карты кончались районом Шяуляй. Двигались только ночью по азимуту. У меня и еще некоторых командиров были компасы. Нас часто обстреливали из пулемётов и автоматов группы литовских фашистов /называли их, кажется, айсаргами/. При каждом обстреле наша группа редела. Расходились по лесу и собрать было всех трудно. Раненых оставляли на хуторах. В одной из стычек я был легко ранен, да к тому же подвихнул ногу. Идти было трудно и оставаться на хуторе я не хотел. К тому времени со мной шло одиннадцать человек, в том числе младший политрук роты связи 173 СП АЛЕКСАНДРОВ Иван Павлович, Младший лейтенант ПЕТРОВ и семь красноармейцев, три из них были также ранены. На одном из хуторов их пришлось оставить. Хозяин хутора любезно согласился их спрятать и кормить. Хутор был на опушке леса, в стороне от проезжих дорог. Хозяин увидев у меня и у Александрова Красные Звёзды из галуна на рукавах сказал: "Вы вероятно политруки. Если вы попадёте к айсаргам, то вас замучают, уж лучше бы вы одели форму рядового. Тогда за вами не так будут охотиться наши литовские фашисты." Тут же нам раненые красноармейцы предложили свои гимнастёрки, но мы не согласились. Распрощались с друзьями, двинулись дальше. На следующий день мы отдыхали в кустах не вдалеке от дороги. Ночью нам было нужно пересечь эту дорогу и поле. Позади себя услышали автоматную стрельбу. Стреляли не по нас, но это так близко, что с каждой минутой ждали приближения к нам. Вступать в бой мы не могли решиться, так как биться нам было нечем. По дороге почти беспрерывно двигались машины с солдатами. Проносились мотоциклисты. В это время мы с Александровым взялись за пистолеты, приготовились покончить с собой. Младший лейтенант прикрикнул на нас: - "Что вы делаете? - сказал Петров - "Мы еще прорвемся". Здесь мы решили снять знаки различия и повременить стреляться, до того момента пока будет безвыходное положение. Но стрельба через некоторое время прекратилась. Мы дождались вечера, перешли поле, дорогу и снова двигались по лесу. На пути у нас была речка. Послали одного красноармейца измерить глубину, можно ли её перейти. Оказалось, что глубина её была не более полутора метров. После переправы мы были мокрые. Наступило утро. Начался дождь. Решили зайти на хутор, который был от нас в трехстах метрах. На этом хуторе нас так же любезно принял хозяин, накормил, рассказал о последних новостях. У него был радиоприёмник. Разрешил послушать радио. Москву поймать не удалось. Немцы глушили передачу из Москвы. Сами на русском языке передавали, что Минск, Псков, Смоленск ими взяты. Немецкие механизированные части без сопротивления идут к Москве. У нас не укладывалось в сознании, что фашисты так далеко зашли на нашу территорию. Уходя с того хутора мы так были морально подавлены, что не хотелось жить. Ко всему этому я еще плохо передвигался. Отозвал Александрова в сторонку от группы сказал ему. Веди группу дальше, мне идти трудно, да и выхода для себя не нахожу. Снова взялся за пистолет. Он тоже вытащил пистолет, но оба медлили с выстрелом. Затем Александров сказал: Илья Меленьтьевич, вспомни Николая Островского. Я уже не слышал его слов, так как у меня за какие-то доли секунды промелькнули слова Павла Корчагина из книги "Как закалялась сталь", когда он также, не находя выхода из создавшегося положения, вытащил наган, решил покончить с собой, но спохватившись, сказал себе, что застрелиться каждый сможет, но ты попробуй выживи и стань полезным для Родины.
Сказанными словами - "Вспомни Николая Островского" - мой друг словно по руке мне ударил. Моя рука опустилась, опустил руку и он. У нас у обоих текли по лицу слёзы. Подошли товарищи, поняли что мы задумали сделать. Один из них сказал "Неужели вы думаете, что мы не выберемся из окружения. Пустить пулю себе в лоб всегда успеете". Нам было совестно перед этими товарищами. Ведь по званию они были рядовыми красноармейцами, да и по возрасту мы были старше их. После того мы еще несколько раз попадали под обстрел айсаргов. На следующем хуторе, где мы остановились на отдых, ожидая вечера, произошло самое страшное в нашей биографии. Хозяин предложил остановиться у него в сарае. Мы постелили соломы и все свалились как подкошенные. Я стал советоваться с Александровым, как нам организовать наблюдение. Из сарая никакого обозрения организовать было нельзя.
Александров посмотрел на часы - время было пять часов утра. Предложил мне лечь, а он будет сидеть у ворот, наблюдать. Не помню сколько прошло времени после нашего разговора, услышал автоматную очередь. Вскочили и увидели, что ворота открыты. Стоит группа немецких автоматчиков и выпускают короткие очереди выше наших голов. С ними рядом стоял хозяин хутора и какой-то гражданский с белой повязкой на рукаве. Он подаёт нам команду не сопротивляться, так как это бесполезно, что никто из нас не успеет взяться за оружие как будете все убиты. Предложил выйти из сарая без оружия.
Перед выходом проверили наши карманы и приказали залезать в кузов автомашины. Вторая машина стояла рядом, в кузове которой сидело 12-15 немецких солдат. В кузове около кабины сели на лавочку пять автоматчиков и переводчик, который не переставал болтать о том, что Красная Армия разбита, что Москва и Ленинград взяты немецкими войсками, что Сталин со своим правительством сбежал в неизвестном направлении, что немцы красноармейцев и командиров не бьют, а нам известно что в вашей группе только один лейтенант и шесть рядовых /это вероятно им успел сообщить хозяин хутора, который видел знаки различия только на Петрове/, что немцы уничтожают только комиссаров и политруков, коммунистов.
Нас привезли в Добель. Машина остановилась у ворот каменной ограды. Офицер, встретивший нашу группу, приказал /на ломаном русском языке/ стать у кирпичной стены. Что-то сказал автоматчикам, которые взяли автоматы на изготовку и направили их на нас. Офицер вытащил из кармана носовой платок, поднял его над головой [и] сказал:
"Признавайтесь, кто большевик, комиссар, политрук. Мы знаем что у вас есть один политрук. Не сказать, все будет убит считай до три. Кто укажет политрук, будет награда немецкий командования".
В то время когда офицер произносил такие ломаные слова и когда начал отсчитывать с паузой, примерно в полминуты, раз, два, у меня в голове пронеслась вся моя жизнь с того момента, как я начал помнить себя. Вспомнилось всё до мелочи. Слов офицера я не слышал. Опомнился лишь тогда, когда меня толкнул в бок, рядом стоявший товарищ. Я увидел хохотавшего офицера. После я вспоминал этот случай. Как мы с Александровым были благодарны товарищам, стоявшим рядом с нами, готовыми быть сражёнными автоматной очередью, но не выдавшие нас. В ограде конвоя не было. Охрана была на вышках. Подойдя к зданию, у которого было много русских пленных, меня один красноармеец /я так называю его потому, что он был в красноармейской форме/ взял за руку и приказал быстро идти за ним, Александрову тоже сказал идти за ним, по коридору, зашли в одну комнату /здание было похоже на школу/, приказал немедленно снять гимнастёрки и подал старые. Мы еще не успели сообразить, что происходит, как явился второй красноармеец, вытащил из кармана машинку и без всяких слов начал стричь меня, а потом Александрова. Когда были стрижены и одеты в старые гимнастёрки нам объяснили, что нас взяли немецкие солдаты, которые не разбираются, или не хотят разбираться, как распознать командира, политрука от рядового. Вы посмотрите на рукава своих гимнастёрок. Вы спороли с рукавов красную из галуна звёздочку, а место где она была пришита хорошо просматривается, так как рубашка выцвела, а место под звездочкой оставалось заметным. Завтра, а может чуть позже начнут вызывать на допрос. Будут допрашивать фашисты, которые спросят почему у вас длинный волос, ведь все рядовые в Красной Армии острижены, а за два месяца с начала войны такой волос не отрастёт? Почему у вас пилотка суконная, когда как у рядовых хлопчатобумажные? Могут еще задать много вопросов, на которые надо быть готовым ответить. Мы все здесь рядовые. Говорим, что наши политруки и комиссары при выходе из окружения застрелились. Этому, конечно, не все немцы верят. Немцы стараются нас убедить, - продолжал тот товарищ, - что Москва ими взята, что Красная Армия разбита полностью, что Сталин с правительством сбежал. Мы не должны верить этому, что КРАСНАЯ АРМИЯ полностью разгромлена, что победа будет за фашизмом. Вы вспомните эпизод из одного кинофильма. Как Ленину понравился ответ красноармейца, ехавшего вместе с ним в поезде. Ильич обратился к нему с вопросом: "Победит ли Антанта Красную Армию?" Красноармеец ответил, что Россия непобедима на предмет квадратности и распространённости.
Почему же теперь мы должны верить первому успеху немцев над Красной Армией и признавать их полную победу над русским народом. Кто как не политруки и комиссары в эти тяжелейшие дни должны разоблачать немецкую брехню, вселять веру в правоту нашего дела. Задача эта трудная. Здесь не выступишь в открытую со своей агитацией. Надо вести агитацию строго законспирировано.
Я слушал того товарища и думал - Кто он?centralsector.narod.ru
По возрасту он мало чего старше меня, а как убедительно говорит. Я рассказал ему, как однажды мы задумали застрелиться, дабы не попасть немцам живыми. Он ответил: "Вы правильно сделали, что не застрелились. Ваша смерть была бы смертью трусов. Умереть надо так, чтобы своей смертью принести пользу для Родины. Поверь - продолжал он - мы еще будем полезны для Родины.