Список текстов

Н. А. ПРОХОРОВ "В суровый час"

ЗА НАМИ ЛЕНИНГРАД!

Наступило утро 12 сентября. Четвертый день штурмовали гитлеровцы Гатчину, обложив город с трех сторон. Казалось, иссякают последние силы его защитников. Но попытки фашистов ворваться в Гатчину и в этот день не увенчались успехом.
Части вражеской пехотной дивизии СС «Полицай» стремились, несмотря на большие потери в живой силе и технике, овладеть Малой и Большой Загвоздкой и Центральным торфяным поселком.
С нашего наблюдательного пункта, находящегося на господствующей высоте недалеко от кладбища, хорошо просматривалось поле боя. Как только вражеские цепи подымались в атаку, наши артиллеристы открывали мощный заградительный огонь. И атаки фашистов на этом участке захлебывались одна за другой.
Горячие события происходили в это же время на Лужском и Кингисеппском шоссе, под Малыми и Большими Колпанами. Готовясь к очередной атаке, противник сосредоточил у Малых Колпан много танков и большую группу мотоциклистов. Это своевременно обнаружили бойцы дота старшего сержанта Владимира Горстина. Но расчет не сделал еще ни одного выстрела: в секторе обстрела дота враг не появлялся. И вдруг утром 12 сентября наблюдатель Смирнов доложил командиру;
— Вижу вражеских мотоциклистов!
К перископу встал Горстин. Петр Смирнов занял место у пушки, он был наводчиком, Масленников — замковым, Бояршинов — калибровщиком, Ласиков и Саволайнен подавали снаряды.
— Фугасными! Беглым! — отдал приказ командир. В доте стояло полуавтоматическое 45-миллиметровое орудие. Полсотни снарядов, выпущенные в первые минуты боя, сделали свое дело. В перископ хорошо было видно, как во все стороны летели разбитые мотоциклы, коляски. Мало кто из мотоциклистов остался в живых. Но тут устремились вперед фашистские танки. Горстин приказал сменить фугасные снаряды на бронебойные. Петр Смирнов снова приник к прицелу. Волнение подвело молодого наводчика. Первый снаряд не достиг цели. Танки двигались на боль[124]шой скорости. Второй выстрел! Третий! Еще несколько секунд, и головной танк исчезнет из поля видимости. Только шестой снаряд угодил наконец в цель. Танк остановился, задымил.
Второй и третий танки были подбиты в следующие минуты. Движение на шоссе прекратилось. Но наш дот был засечен врагом. Кругом стали рваться снаряды. Взрывами разметало маскировку над дотом. Бревна и доски разрушенного сарая, установленного над дотом, закрыли перископ. Коммунист Василий Иванович Бояршинов бросился его расчищать. Расчет продолжал бой.
Гитлеровцы вели ураганный артиллерийский огонь из деревни Парицы. Политрук Крынкин вынужден был оставить наблюдательный пункт в старой кирхе и перебраться в один из дотов. Пять железобетонных дотов, установленных на развилке Лужского и Кингисеппского шоссе, были замаскированы под домики дачного типа. Немцы до начала этого боя так и не выявили точного расположения наших огневых точек. Постройки, каких много стояло в окрестностях Гатчины, ничем не привлекали их внимания. Разрывы вражеских снарядов ложились далеко от артиллерийских позиций ополченцев.
Становилось ясно, что теперь гитлеровцы попытаются захватить Малые Колпаны, наступая не по Лужскому, а по Кингисеппскому шоссе.
Так и случилось.
После непродолжительного артиллерийского налета колонна танков с автоматчиками на бортах и мотопехота устремились к Малым Колпанам именно по этой дороге.
Наш рубеж обороны ожил для врага внезапно. Пушки всех дотов одновременно ударили по колонне. Загорелось пять танков. Один из снарядов попал в автомашину, на которой, по всей видимости, находились ящики с боеприпасами. Взрыв вызвал страшную панику среди мотопехоты. По разбегающимся пехотинцам ополченцы открыли огонь из пулеметов и минометов.
Обходной маневр у Малых Колпан не удался врагу. И тогда по нашим позициям вновь начала бить артиллерия неприятеля, но железобетонные стены дотов надежно уберегли ополченцев от снарядов и осколков. [125]
Вскоре на наши позиции опять двинулись цепи автоматчиков. Они наступали под прикрытием танков. Бой на этом участке достиг наивысшего напряжения. Но и эта вражеская атака была отбита.
Мужественно дрались с врагом гарнизоны дотов Кучерова, Васильева, Гуревича, Астратова.
Много лет спустя в Центральном архиве Министерства обороны СССР я увидел наградные листы на командиров и бойцов третьей роты, особенно отличившихся в боях 12 сентября 1941 года. Политрук Иван Сергеевич Крынкин был представлен к ордену Красной Звезды. О помощнике командира роты Сергее Петровиче Гусарове в наградном листе было сказано: «Во время боя в районе Малых Колпан, несмотря на огромную опасность для жизни, он переползал из дота в дот, приводил в боевую готовность орудия, которые в процессе боя получили повреждения. Лично им эти орудия были исправлены, и их расчеты снова вступали в бой с противником, наступавшим с Кингисеппского шоссе, расстреливали его танки почти в упор. В этом бою товарищ Гусаров был тяжело ранен...»
«Младший сержант, командир дота № 5 Астратов Петр Павлович, 12 сентября, находясь в Малых Колпанах, прямой наводкой уничтожил три танка противника, прикрыл отход батарей, находящихся в Больших Колпанах», — свидетельствовал другой наградной лист.
«Командир взвода Зимин Василий Федорович 12 сентября в районе Гатчины-Товарной отстоял свой рубеж, не дав врагу с тыла проникнуть в деревню Химози», — говорилось в боевой характеристике на моего старого друга.
Правый фланг батальона держался, но зато все тревожнее становилась обстановка на левом фланге. Большие потери понесла вторая рота. Многие артиллерийские и пулеметные расчеты погибли полностью, до последнего патрона и снаряда удерживая свои участки обороны. Ополченцы умирали, но не сдавали позиций.
«На всю жизнь запомнилось мне это, — рассказывала потом сандружинница второй роты Нина Борисовна Зубкова, — всюду раненые, каждому надо помочь. Самолеты не дают поднять головы. Мы с подругой Сашей Соколовой лежим на капустном поле. Она мне говорит: «Чижик, ползи ко мне. Давай простимся». Но разве можно расслабляться в такие минуты! Вот [126] опять в дыму показались фашисты с автоматами. В это время ранило разрывной пулей Костю Михайлова. Я его оттащила и слышу еще стон. Это был уже Толя Толкачев, раненный в обе ноги. Вытащили их обоих с поля боя, стали перевязывать. Костя держал в руках пистолет. Договорились: живыми не сдаваться. Но на этот раз наши атаку отбили. Всех раненых мы эвакуировали».
К вечеру 12 сентября политрук Василий Алексеевич Косарев, принявший после ранения Васильева командование ротой на себя, приказал стянуть остатки взводов на южную окраину Большой Загвоздки. От трехсот бойцов роты после четырех дней боев не осталось и пятидесяти. Измученные, голодные, питавшиеся три последних дня одними сухарями, люди едва держались на ногах.
Гитлеровцы предприняли еще две атаки, для того чтобы полностью овладеть Большой Загвоздкой, но ополченцы сумели выстоять до наступления темноты.
Когда стемнело, Косарев выслал на разведку несколько бойцов. Они возвратились и доложили, что путь к центру Гатчины перекрыт противником. Рота была охвачена врагом в полукольцо. Свободной оставалась только узкая дорожка вдоль железнодорожной насыпи и далее — через перелесок — к деревне Химози.
Решено было по этой дорожке идти на соединение с третьей ротой...
Положение на многих участках обороны батальона становилось критическим.
В штаб батальона прибыл связной от командира четвертой роты А. Е. Трофимчука, который доложил, что подразделения 269-й пехотной дивизии врага, тесня наш левый фланг, после ожесточенных боев обошли огневые позиции роты и к исходу дня вышли к реке Ижоре.
Вскоре поступило еще одно тревожное донесение. Сильно поредевшая первая рота по приказу командования батальона оставила свои позиции в лесу и отошла на южную окраину деревни Химози. Однако к вечеру в тяжелом положении оказался и опорный пункт в Химози. Гитлеровские автоматчики штурмовали деревню с трех сторон. На лесной дороге появилось самоходное орудие противника. Оно открыло огонь по дзоту, в котором командиром расчета был Василий Прейс. Дзот не мог ответить огнем — самоходка была [127] вне сектора его обстрела. Тогда командир приказал выкатить орудие на открытую огневую позицию.
Начался смертельный поединок.
Враг маневрировал. По нашему орудию открыли огонь минометы. Под разрывами мин полегли бойцы расчета. Василий Прейс получил тяжелое ранение. Орудие замолчало.
Экипаж самоходки, очевидно, решил, что с пушкой ополченцев покончено. Вражеская машина, прекратив маневрировать, пошла прямо на наше орудие. И тогда поднялся с земли, пересилив боль от тяжелой раны, командир расчета. Немцы не успели увернуться. Прямым попаданием Василий Прейс пробил броню самоходки.
Недалеко от дзота Василия Прейса сражался с гитлеровцами гарнизон дота Всеволода Красногородского. К доту подбирались автоматчики. Красногородский велел остаться у перископа только наблюдателю, а сам вместе с другими бойцами, захватив ручной пулемет, перебежал к траншее. Ополченцы встретили фашистов дружным огнем из пулемета и винтовок. Автоматчики откатились от южной окраины деревни к Варшавской железной дороге.
Трудные минуты переживал расчет Владимира Горстина у деревни Химози. Со стороны Лужского шоссе на него по болоту двигались вражеские пехотинцы. Пулемета у артиллеристов не было. Горстин приказал заряжать орудие осколочными снарядами. Правда, снарядов оставалось мало, и артиллеристы приготовили гранаты на случай, если гитлеровцы вплотную подберутся к доту. Но этого не произошло. На помощь расчету вовремя подоспели пулеметчики: вступила в действие наша скрытая огневая пулеметная точка. Прицельные очереди смешали ряды фашистов, а орудие Горстина открыло огонь по автоматчикам осколочными снарядами.
Плотный губительный огонь, четкое взаимодействие наших огневых точек, бесстрашие ополченцев заставили гитлеровцев отказаться от дальнейших попыток в этот день овладеть главным опорным пунктом третьей роты. Оставив более сотни трупов, горящую самоходку, несколько подбитых танков, противник откатился от Химози.
Лужское и Кингисеппское шоссе оставались для него непроходимыми. Однако на левом фланге образо[128]вывались все новые и новые бреши в обороне батальона.
Обстановка, которая сложилась к исходу дня, не позволяла больше оставаться штабу батальона на кладбище. В одном-двух километрах отсюда уже находился враг. Вот почему штаб, санитарная часть, все тыловые и хозяйственные службы перебазировались в центр города и разместились в здании бывшего Сиротского института. Казначеев приказал мне подготовить к эвакуации и имущество нашего клуба.
К клубу подошла грузовая машина. Мы с Николаем Вишняковым принялись за погрузку. И вдруг услышали голос начальника инженерной службы батальона Сергея Ивановича Крылова:
— Немцы!
По дорожке мимо нас бежали наши саперы. Я схватил винтовку, отдал распоряжение Вишнякову, чтобы он закончил погрузку, а сам бросился в догонку за саперами.
Мы быстро достигли восточной окраины кладбища и залегли у ограды на самом гребне невысокой горки. Отсюда хорошо был виден пылающий в огне Центральный торфяной поселок.
А по картофельному полю прямо на нас наступала цепь автоматчиков. Они шли во весь рост, стреляя на ходу. Пули срезали макушки кустов, ветки деревьев, под которыми мы залегли.
Я лежал рядом с моим ровесником, коммунистом с 1929 года, бывшим инженером Сергеем Ивановичем Крыловым.
— Они не видят нас, стреляют для подъема собственного духа, — проговорил Крылов, не отрывая глаз от автоматчиков.
Исход схватки решила внезапность. Когда нас и гитлеровцев разделяло не больше пятидесяти шагов, Крылов подал команду «Огонь!».
Грянул дружный залп, застрочил пулемет. Опешили фашисты, дрогнули. И наши саперы воспользовались этим, стреляли расчетливо и метко. В считанные минуты бой закончился. Ни одному из фашистов не удалось уйти от наших пуль.
— Надо подобрать их автоматы, пригодятся, — сказал Сергей Иванович.
Но сделать это мы не успели. От торфяного поселка в нашу сторону двигался фашистский танк, а за [130] ним около двух взводов пехоты. Снаряды, выпущенные танком, разорвались перед нами. Намертво вдавливая в землю картофельную ботву, танк неудержимо приближался к нам. Пехота, прикрытая его огнем, разворачивалась в цепь,
Трудно сказать, каков был бы исход этого боя, если бы нас не выручил невесть откуда появившийся танк КВ. Он наскочил на гитлеровцев с фланга. Снаряд КВ разворотил борт неприятельской машины. Еще один мощный выстрел — и фашистский танк вспыхнул, как свеча. А солдаты заметались по картофельному полю, пытаясь спастись от гусениц КВ. Саперы добивали тех, кто надеялся укрыться меж картофельных борозд.
— Поделом ворам мука, — сказал кто-то из бойцов. Наш танк исчез так же быстро, как и появился. Крылов приказал бойцам построиться на дорожке кладбища. Перед ним стояли командир взвода Наум Эльтельман, рядовые Федор Кипрушев, Иван Григорьев, Василий Дуда, Николай Кокарев, Николай Панков, Григорий Карпов, Николай Чижов, Борис Михайлов, Исаак Дрейцер, Сергей Комаров, Павел Гордеев, Виктор Барышев, Аркадий Власов, Борис Аристов, Николай Иванов, Сергей Сухов, Николай Шудря, Иван Щепков, Василий Иванов, Павел Иванов, Владимир Иванов, Николай Короляков, Андрей Табаков, Василий Пауков, Алексей Горисловко, Владимир Клочков, Григорий Данилов. Эти люди только что отразили две атаки врага. Случилось так, что они оказались единственными на этом маленьком участке обороны, где пытался просочиться враг. И саперы приняли бой.
— Сейчас мы не имеем права бросить этот участок, — сказал бойцам Крылов. — Приказываю всем окапываться.
Сергей Иванович подошел ко мне:
— Передай Демьянову и Казначееву о моем решении занять здесь оборону до подхода подкрепления. Видимо, во второй роте осталось совсем мало бойцов, и противник ее обходит. Мы сделаем все, что сможем.
Я возвратился к клубу. Имущество клуба было уже сложено Вишняковым в машину. Шофер завел мотор, и мы вскоре оказались в штабе.
Я доложил комиссару о всех событиях на окраине кладбища.[131]
— Подкреплений нет, — сказал Казначеев. — Ты взгляни, что тут у нас делается...
Двор бывшего Сиротского института был забит ранеными. Врачи Вера Шафрановская и Ирина Юкавская оказывали помощь бойцам, получившим тяжелые ранения. Сандружинницы Елена Глушенко, Полина Павлова, Вера Ефимова, Дуся Чеплюкова метались с опустевшими санитарными сумками, доставали где-то чистые простыни, рубашки, разрывали их на полосы, чтобы хотя бы перевязать раны. Бинтов уже не было. Две грузовые машины не справлялись с эвакуацией раненых в ближайший полевой госпиталь, который находился в нескольких километрах от Гатчины, в деревне Романовка.
— Филипп Иванович, — обратился я к комиссару. — Что мне делать с посылками и письмами, которые мы не смогли вручить? Адресаты выбыли из строя...
Комиссар взглянул на кучу посылок и два мешка с письмами, которые лежали посреди двора, и, не раздумывая, приказал:
— Письма немедленно сжечь. Они из Ленинграда, и ни одно не должно попасть в руки врага. Посылки раздать раненым.
Уже в сумерках на командный пункт батальона прибыл начальник службы связи Владимир Капорский. На грузовой машине он пытался проехать в Пулково, но на шоссе Гатчина — Ленинград в деревне Зайцево неожиданно был атакован гитлеровцами.
Противник, как выяснилось, после упорных боев 12 сентября ворвался в Красное Село. Отсюда часть его танков с пехотой повернула на восток и перерезала шоссейную дорогу Гатчина — Ленинград. С этого часа телефонная связь между Гатчиной и Ленинградом прервалась. Гитлеровцы захватили станцию Гатчина-Балтийская. Разрозненные подразделения нашего правого соседа, оборонявшие город с запада, едва сдерживали немецких автоматчиков у дворца, перед городским парком.
Демьянов приказал группе разведчиков Андрея Григорина занять оборону в угловых домах на перекрестке центральной магистрали города и улицы Советской.
В каске и ватнике защитного цвета Григорин стоял у белой стены углового дома. На мостовой догорал разбитый снарядом автомобиль, валялся телеграфный [132] столб. Спутанные провода тянулись по земле. Из городского парка слышались автоматные очереди. Несколько вражеских пуль ударились в стену дома. Где-то в парке укрылся вражеский снайпер и взял перекресток «на мушку».
— Осторожно, товарищи! — закричал Григорин, заметив, что улицу перебегают наши связисты.
Командир взвода связи Константин Виноградов броском пересек улицу, но снайпер успел выстрелить в бежавшего следом за Виноградовым связиста Ивана Муромцева. Муромцев схватился за правую руку. Ополченец Иван Осадченко подоспел к нему и помог добраться до подворотни.
— Чертова «кукушка», — выругался политрук Григорин и тут же отдал распоряжение: — Красовский, Петрушев! Выяснить, откуда стрелял фашист, заставьте его замолчать!
Андрей Григорин обернулся ко мне:
— Фашисты рассадили «кукушек», чтобы создать панику в наших рядах. Вчера обстреляли машину генерала Крылова. Мои разведчики поймали одного, говорит по-русски, в красноармейской форме. Генерал допросил и приказал расстрелять диверсанта.
Вскоре вернулись Николай Красовский и Валентин Петрушев, передали Григорину немецкую винтовку с оптическим прицелом.
— Этот в своей форме оказался. — сказал Красовский и протянул политруку документы, обнаруженные в кармане убитого немецкого снайпера.
Когда разведчики укрылись в угловом доме, Григорин с улыбкой проговорил:
— Ведь совсем мальчишки, в двадцать четвертом году оба родились, а воюют как опытные бойцы. Надо ведь, фашистского снайпера перехватили!
— В вашем отряде все такие отважные, — заметил я.
— Это точно, — согласился Григорин. — Три дня назад возле деревни Малое Замостье на проселочной дороге один фашистский танк от своей колонны отстал. Мои комсомольцы Николай Красавин, Валентин Петрушев, Володя Бабурин и Василий Смелов попросили разрешения подкрасться и уничтожить фашистов с их машиной. Риск был велик, но я разрешил. Поползли к танку. Фашисты никак не ожидали, что на них кто-то может так неожиданно напасть среди бела дня. [133] Сидели на траве, пили шнапс, закусывали. Мои ребята обрушились, как снег на голову. Уничтожили гитлеровцев без шума, а в открытый люк танка бросили бутылку с зажигательной смесью...
— Андрей Семенович, у вас в отряде все ленинградцы? — спросил я.
— В основном да. Большинство — ребята из ремесленных училищ. Несколько бойцов я отобрал среди вологодцев. Такие отчаянные, как Василий Смелов, Николай Силин, всегда впереди. Я в них крепко верю. — Григорин помолчал и высказал мысль, видимо мучившую его все это время: — Драка сейчас будет жестокая. Подойдет ли к Гатчине подкрепление?
Об этом думали все защитники города.
Наступала ночь. С разных сторон — от Львиного мостика, из Малых Колпан, Большой Загвоздки — в одиночку и группами пробирались раненые.
Мы подтягивали силы, готовясь к обороне. Андрей Григорин обходил дома, где засели его разведчики, и, стараясь подбодрить бойцов, говорил:
— Немцам в Ленинграде не бывать, а вот русские в Берлине были и будут!
Я сидел с двумя разведчиками возле окна и вел наблюдение за опустевшей улицей, когда Григорин подошел к нам:
— Тебя вызывает в штаб комиссар.
Я поднялся. Прощаясь, пожал Андрею руку, взглянул в его воспаленные от бессонницы глаза. За короткий срок, который предоставила нам война, я успел полюбить этого удивительно бесстрашного человека, мужество и отвага которого делали невозможной мысль о том, что и его, как любого из нас, может настигнуть вражеская пуля... Да, расставаясь с Григориным той ночью, я не знал, что вижу его в последний раз...
В штабе Русанов передал мне приказ командира организовать оборону у Ингенбургских ворот на случай, если противник с утра атакует нас с тыла.
Всю вторую половину ночи мы с Русановым провели у Ингенбургских ворот.
Наступило утро. Густой туман окутал город. К нам подошел командир батальона Демьянов и ознакомил с приказом.
«Командиру 267 отдельного пулеметно-артиллерийского батальона, — прочел я, — с получением сего вве[134]ренный Вам батальон приказываю немедленно отвести за реку Ижору и занять оборону в деревне Романовка. 13.9.41. Генерал-майор Крылов».
Приказ был написан на небольшом клочке бумаги красным карандашом.
Все надежды на подкрепление пропали.
Разумеется, это совсем не означало, что о защитниках Гатчины в тот момент кто-то забыл. Нет, о нас, конечно же, помнили, но объективно вся обстановка складывалась так, что для оказания помощи укрепрайону тогда просто уже не было сил. И тут мне хочется сослаться на воспоминания бывшего начальника артиллерии 42-й армии, генерал-полковника М. С. Михалкина, опубликованные в сборнике «Огневой меч Ленинграда». Михаил Семенович, рассказывая о героической обороне Гатчины, пишет, что еще 11 сентября командарм приказал ему выехать в город, разобраться в обстановке на месте и сделать так, чтобы оборонявшие Гатчину части не оказались в котле. М. С. Михалкин стал свидетелем беспримерной стойкости защитников Гатчины, которые более трех недель отражали атаки гитлеровцев. Однако фашисты, сосредоточив перед городом огромную группировку, начали обтекать его с запада и востока. «Но и в такой тяжелой обстановке, — подчеркивает М. С. Михалкин, — было ясно, что гвардейцы-ополченцы без приказа не отойдут ни на шаг. И все же силы были неравные. ...Рано утром позвонил командарм. Выслушав мой короткий доклад, он сообщил о решении отвести наши войска из Красногвардейска... Оказать какую-нибудь помощь защитникам Красногвардейска армия не могла: все наши резервы были введены в бой... Три недели стойко держались здесь, и вот теперь приходилось оставлять обильно политые кровью рубежи. Обидно и горько. Но иного выхода, как показали дальнейшие события, не было. Начиная с 12 сентября наши части, оборонявшие Красногвардейск, организованно отходили к Пушкину и вливались в состав 55-й армии...»
Мы покидали Гатчину. В городе пока что оставался лишь отряд разведчиков Андрея Григорина. Разведчики должны были прикрыть отход батальона на новый рубеж обороны. Но батальон собрался не весь. Часть подразделений еще продолжала вести бои на Лужском шоссе, в Малых Колпанах, в Химози. Они еще[135] не получили приказа об отходе. Этот устный приказ вызвался передать им Николай Харитонович Митьковец. Пользуясь утренним туманом, парторг батальона вместе со связным третьей роты рискнул добраться до опорного пункта в Химози.
У Ингенбургских ворот собралось более четырехсот бойцов и командиров. Одна мысль утешала нас: мы еще вернемся. Мы отступаем только для того, чтобы собраться с новыми силами и непременно возвратиться.
Меня позвал Александр Яковлевич Русанов и завел во двор двухэтажного каменного дома. Там стояли две оседланные лошади.
— Бери себе эту, — указал он мне на вороную, упитанную кавалерийскую лошадь.
Я привязал к седлу свой небольшой чемодан, а вещевой мешок и винтовку оставил при себе.
Мы вывели лошадей из ворот. Колонна уже двинулась. Русанов ловко вскочил в седло и галопом помчался догонять ушедших вперед комбата и комиссара. А я никак не мог справиться с резвой молодой лошадью. Пришлось просто взять в руки повод и идти позади колонны.
Туман начал рассеиваться, и противник заметил нас. Едва ополченцы вышли к развилке трех дорог за городом, вокруг загрохотали разрывы мин и снарядов. Лошадь моя вздыбилась, вырвала повод из рук и ускакала. По правде говоря, мне в этот момент было не до нее. Мины рвались так густо, что казалось, нигде не найти спасения. К счастью, в нескольких метрах от шоссе я увидел глубокую воронку от бомбы, мигом скатился в нее и прижался к земле. Через секунду кто-то еще прыгнул в воронку, больно ударив меня сапогами по спине. Я обернулся и узнал ополченца Сташкевича.
— Извините, товарищ политрук, — проговорил он с виноватой улыбкой.
— Чего уж там извиняться, — сказал я ему. — Не высовывайся!
Над нами просвистели осколки: мина разорвалась метрах в пяти от нас.
Налет продолжался несколько минут и прекратился так же внезапно, как и начался. Мы со Сташкевичем выбрались из своего убежища и побежали к той дороге, что вела на Пушкин. [136]
Ополченцы собрались возле старинной дорожной арки. Нескольких бойцов мы после налета недосчитались.
Километра два колонна прошла спокойно. Основные силы немцев были еще далеко от дороги. Однако, когда мы поравнялись с поселком, который находился с правой стороны, нас обстреляли фашистские «кукушки». Мы тут же окружили дом, где засели вражеские автоматчики, и гитлеровцы были уничтожены.
Дальше мы уже шли по глубокой канаве, стремясь быстрее .добраться до моста через реку Ижору. Случайно оглянувшись, я замер на месте: совсем рядом на лугу паслась моя лошадь с привязанным к седлу чемоданом. Не раздумывая, я побежал к ней, схватил за повод и притащил к канаве. Лошадь опять не слушалась меня, упиралась, останавливалась пощипать травы, задерживая меня и тех, кто шел следом.
Ропот и реплики в мой адрес раздавались все чаще. Не знаю, чем бы все это кончилось, но в это время над нами снова запели вражеские пули.
Лошадь тряхнула гривой, вырвала повод и выскочила из канавы.
На дороге позади нас послышался нарастающий гул. Со стороны Гатчины к нам приближался танк КВ, облепленный бойцами.
Поравнявшись с нами, танк резко затормозил. Из люка высунулся молодой командир.
— В чем дело? Почему вы лежите в канаве?
— Там пулемет! — крикнули бойцы, указывая в сторону леса.
Танкист захлопнул люк. Башня грозной машины начала медленно разворачиваться. Хобот орудия опустился пониже. Наводчик, как нам показалось, слишком уж долго рассматривал, откуда могут стрелять немцы.
Фашисты не выдержали первыми. У кого-то из них отказали нервы, и неосторожными движениями они выдали место расположения своего пулемета. Тотчас грянул выстрел из нашего танка. Мы увидели трех солдат, которые, уцелев после разрыва снаряда, кинулись бежать к лесу. Их скосили наши пулеметные очереди. Колонна снова двинулась вперед. Танк обогнал ее и скрылся.
Еще несколько раз путь нам преграждали вражеские засады. Приходилось вступать с ними в бой, [137] чтобы расчистить себе дорогу. Наконец мы добрались до моста через Ижору, но первые же вступившие на него бойцы были сражены пулеметным огнем.
С правой стороны, в четырехстах метрах от дороги, стоял фашистский танк и короткими очередями бил из пулемета по мосту.
На наших глазах еще двое смельчаков выскочили на насыпь дороги и что есть духу побежали через мост. Но ни одному из них не удалось оказаться на той стороне.
Подходили все новые и новые группы бойцов. Они укрывались от вражеского обстрела за высокой насыпью. И опять я увидел тут свою лошадь. Она бежала по ложбине к речке.
«Все пропало», — подумал я, горюя и о лошади, и о чемодане.
— Не дай бог налетит авиация, — проговорил пожилой боец.— Будет здесь каша.
Он был прав. Густой туман уже рассеялся. Наступил безоблачный, яркий день. Но именно это-то нас и не радовало.
По ту сторону реки между тем развивались новые события. На высоком бугре появилось вдруг несколько наших полковых орудий. Артиллеристы немедленно вступили в единоборство с фашистским танком и быстро подбили его. Но на их позиции обрушился ураганный огонь. Из-за бугра доносился гул танковых моторов. Мы не видели, что там происходит. Лишь потом узнали, что от Большого Замостья сюда пыталась прорваться и смять отступающие из Гатчины подразделения большая колонна вражеских танков.
Вот какой документ обнаружил я в Центральном архиве Министерства обороны СССР спустя много лет после войны об отважных артиллеристах, которые в тот день совершили подвиг здесь у моста через Ижору:
«13 сентября 41 года фашисты пытались прорвать линию укрепления в районе деревни Романовка Красногвардейского района силами 17-ти танков и группы пехоты около 100 человек.
Командир взвода младший лейтенант т. Левин своевременно заметил появление неприятельских сил и решительными действиями, метким огнем своих орудий в первые же минуты уничтожил три танка. Несмотря на то, что неприятельским огнем были выведе[138]ны из строя два орудия из имеющихся трех, убито и ранено 15 бойцов, товарищ Левин вместе с командиром орудия товарищем Матвеевым с открытой позиции под обстрелом противника одним орудием без расчета обратили в бегство остальные танки и пехоту противника, тем самым обеспечили проход наших войск через Романовку по Пушкинскому шоссе».
Пока шел поединок артиллеристов с танками, решено было форсировать речку вплавь, поскольку мост по-прежнему находился под сильным обстрелом.
Речка возле обрывистого берега оказалась глубокой. Холодная осенняя вода обожгла. Мигом огрузневшая шинель, винтовка потянули ко дну. Я погрузился с головой, захлебнулся, но сумел оттолкнуться от дна ногами и вынырнуть. Течением меня понесло к другому берегу. Вскоре я ощутил под ногами вязкое, илистое дно. Барахтаясь в мутной жиже, порезав руки о жесткую прибрежную осоку, я кое-как выбрался на берег. Невдалеке стоял стог сена. Я присел возле него, стащил с ног сапоги и вылил из них воду.
Переплыв реку, бойцы уходили в ближний лес, чтобы, укрывшись в нем, наскоро привести себя в порядок, отжать одежду, прочистить оружие, собраться снова в своих подразделениях.
— Товарищ политрук, — услышал я знакомый голос, когда проходил мимо группы бойцов на опушке леса.
Я увидел политбойца четвертой роты, коммуниста, участника первой мировой войны, рабочего завода «Большевик» Александра Васильевича Минина. Дальше пошли вместе. В деревне Романовке мы встретились с комбатом и комиссаром. От них узнали, что нашему батальону совместно с 270-м артпульбатом, сформированным из трудящихся Смольнинского и Невского районов, генерал-майор Крылов приказал удержать этот рубеж и не допустить переправы противника на левый берег Ижоры.
По приказу командира батальона ополченцы рассредоточились в глубокой траншее.
Весь день 13 сентября, до поздней ночи, вражеские части пытались форсировать реку Ижору. Но ни на одном участке им это не удалось. Ополченцы стойко защищали свои рубежи.
Стемнело. На правом берегу реки тарахтели мотоциклы, в разных местах горели костры. До нас доно[139]сились звуки губных гармошек. Мы смотрели в сторону врага, и в груди каждого из нас кипела жажда мести.
В середине ночи я опустился на дно траншеи, прилег на охапку сена, накрылся мокрой, так и не просохшей за день шинелью и крепко заснул.
Проснулся от утреннего сентябрьского холода. Знобило так, что зуб на зуб не попадал. Пробежался по траншее. Многие бойцы, кроме наблюдателей, еще дремали, держа винтовки в руках.
Над землей подымалось тихое, безоблачное утро. Но тишина продолжалась недолго. Противник снова ударил по нашему рубежу из минометов и орудий. От взрывов гудела и дрожала земля. Над траншеей с визгом и воем летели осколки.
Во время этого налета, который длился около двадцати минут, вражеская пехота форсировала реку Ижору и развернутым строем повела наступление. Гитлеровцы шли нагло, что-то горланили, стреляли на ходу. Но тут ожила и загудела наша оборона. По наступающим гитлеровцам был открыт одновременно пулеметный и орудийный огонь. Рядом со мной оказался Минин. Мы с ним вели огонь из винтовок.
Гитлеровцы дрогнули, повернули назад и побежали к реке. На поле остались десятки убитых и раненых.
Но, как выяснилось, основной удар фашисты наносили не на нашем участке. В это утро они сосредоточили много танков и пехоты на правом фланге обороны, на шоссейной дороге Гатчина — Пулково, в деревне Большое Верево, и направили основной танковый клин в обход Романовки на деревню Пендолово.
Мы не сразу обнаружили, что противник глубоко обошел оборону 270-го артпульбата и бой завязался уже у нас в тылу, где-то в районе совхоза «Бугры».
Демьянов объявил ополченцам боевую задачу: организованно выходить из образовавшегося «мешка» в лес. Это было согласовано с руководством укрепрайона.
Небольшая дозорная группа, в состав которой входил и я, во главе с комбатом двигалась впереди. Надо было пересечь открытую поляну недалеко от скотного двора совхоза «Бугры». И тут нас заметили фашистские автоматчики. [140]
Демьянов решил принять бой, чтобы дать возможность основному отряду ополченцев уйти как можно дальше от деревни. Комбат и несколько молодых бойцов заняли оборону в помещении фермы. В узенькие оконца хорошо просматривалась вся деревенская околица. Большая группа гитлеровцев, развернувшись в цепь, приближалась к скотному двору. Другая вражеская группа численностью до отделения начала обходить двор с обратной стороны.
Демьянов принял бой с основной группой врага. Я с двумя ополченцами отражал атаку тех, кто пытался зайти к нам с тыла.
Нам удалось задержать противника. Автоматчики залегли и вели огонь. Одна из пуль угодила Демьянову в лицо. Мы подхватили упавшего комбата и оттащили его в кусты, а затем дальше в лес.
На небольшой полянке мы встретились с группой штабных командиров Красногвардейского укрепрайона. Среди них были начальник оперативного отдела Любимов, начальник инженерной службы Евлахов и другие. Генерал-майор Крылов, увидев окровавленного Демьянова, приказал врачу немедленно оказать помощь комбату и эвакуировать его в безопасное место.
Гитлеровские автоматчики, обнаружив, что скотный двор пуст, не решились преследовать нас в лесу.
В чащобе наши ряды смешались. Окликать друг друга было запрещено. И получилось так, что мы невольно разбились на отдельные группы в пять—семь, а то и в два—три человека. Я очутился рядом с ополченцем Васильевым. Во второй половине дня мы с ним вышли к поселку Антропшино. Отсюда было рукой подать до Пушкина.
Перед самым городом нас остановили артиллеристы. Из дзота, нацеленного амбразурой в сторону Антропшина, выглянул командир орудия и, не удивляясь нашему растерянному виду, спросил:
— Вы откуда? Не из Гатчины ли выходите?
— Из Гатчины.
— Сегодня ваших уже человек пятьдесят мимо нас протопало, — сказал артиллерист.
Это известие приободрило нас с Васильевым. Значит, где-то уже должен был собираться костяк батальона. [141]
До наступления сумерек мы не смогли войти в Пушкин. Город пылал. На подступах к нему развернулись горячие бои. Фашистская авиация непрерывно наносила по Пушкину один бомбовый удар за другим. «Юнкерсы» стремительно пикировали, не разбирая, что было внизу. Бомбы падали на прекрасные пушкинские дворцы. Горел Китайский театр. Густой черный дым поднимался над парками.
Налеты продолжались до тех пор, пока не сгустились сумерки.
Мы шагали по улицам города, и мне трудно было удержать слезы при виде тех разрушений, которые причинили Пушкину за день фашисты. Горожане, пользуясь темнотой, спешно покидали родные дома. Людской поток устремился к Ленинграду по дороге через Египетские ворота.
Сады и парки были заполнены машинами, повозками, орудиями. Везде гудела людская разноголосица. Мы с Васильевым внимательно вглядывались в лица бойцов и командиров, но нигде не встречали своих.
Мы были голодны. Увидев на аллее возле Екатерининского дворца походную кухню, где повар раздавал ужин, мы пристроились к ней и впервые за двое суток по-настоящему поели.
Воинские подразделения после короткого ужина снялись с места и направились туда, где и с наступлением темноты не смолкала канонада и шел ночной бой.
Нам оставался один выход: идти на Пулково, искать своих.
Уже за городом нас догнал грузовик. Я поднял руку. Машина затормозила.
— Полезайте в кузов! — крикнул шофер. Водитель так быстро гнал машину, что мы не сразу заметили, как миновали в темноте Пулковские высоты. Васильев первым разглядел на фоне ночного неба силуэты башен обсерватории.
— Остановись! — крикнул он шоферу, забарабанив по крыше кабины.
Грузовик остановился. Мы спрыгнули на землю и заторопились обратно к высоте.
Ухали орудия, трещали пулеметные очереди. «Так вот как близко подошел враг к Ленинграду!» — подумал я, прислушиваясь к звукам ночного боя. На сердце опять стало тревожно и больно. [142]
По обочинам шоссе валялись деревья, вывернутые из земли взрывами бомб и снарядов. Вся полоса вдоль дороги была изрыта воронками.
Нас окликнул какой-то боец;
— Вы что разыскиваете?
— Здесь должны находиться тылы нашего батальона.
— Днем тут было много тылов, — сказал боец, — но после бомбежки вечером приказано было всем тылам перебираться в Ленинград.
Не знали мы с Васильевым, что буквально несколько часов назад как раз здесь находились наши товарищи. Под вражескими бомбами в Пулкове погибли начальник финчасти батальона С. М. Баданов и казначей С. И. Рыбкин. На клочке листка из школьной тетради в этот же день 15 сентября был написан приказ № 63 по нашему 267-му батальону о назначении новым начальником финчасти рядового В. В. Шумакова и казначеем сержанта Я. М. Харитонова.
Мы с Васильевым узнали об этом чуть позже, а сейчас, убедившись в том, что в Пулкове действительно никаких тыловых подразделений и сборных пунктов нет, направились в Ленинград.
Совсем рассвело, когда мы приблизились к Средней Рогатке.
— Тут надо смотреть в оба, — сказал я своему спутнику.
Навстречу двигалось много военных. Мы снова, как в Пушкине, пристально всматривались в лица проходивших мимо бойцов, боясь пропустить своих однополчан.
Повара штабной кухни дядю Сашу Кучарина мы заметили одновременно оба.
— Александр Александрович! — закричал я и кинулся через проспект на другую сторону, где спокойно шагал дядя Саша.
Кучарин остановился. Мы с Васильевым обняли его. Он почему-то растерялся и только мигал глазами, соображая, откуда же это мы взялись.
— Где наши? — тормошил я его.
— Да вот же мы тут рядом все, вон в том недостроенном доме, — указал он.
Наша фронтовая семья снова собиралась вместе под своим боевым ополченским знаменем. [143]

наверх

Список текстов

Главная страница