Предыдущий текст — Следующий текст
От Ленинграда до Рижского залива
Воспоминания о боевом пути одной из гвардейских дивизий ленинградского
народного ополчения
Лениздат 1989
Составитель Ф. А. Рябов
Капитан в отставке А. П. ДУБИНИН,
бывший командир взвода
артбатареи 2-го стрелкового полка
3-й гвардейской дивизии
ОПОЛЧЕНЦЫ, ТЕСНО ПЛЕЧИ СДВИНУВ...
"Ополченцам - героям! Мы всегда помним о Вас, низко склоняем
головы перед светлой памятью наших защитников!" Эта надпись была на ленте
венка у одного из памятников Пискаревского мемориала. Мы не знаем, кто принес
этот венок, но мы знаем главное - память о людях, грудью заслонивших Родину,
наш любимый город Ленинград, нетленна. И она будет вечной.
Далеко отодвинулись во времени трагические первые дни войны, названной Великой
Отечественной. Но главные события тех дней не сглаживаются в памяти и кажутся
совсем близкими, недавними.
Известие о нападении фашистской Германии на нашу страну буквально свалилось
на меня в глухом уголке Гатчинского парка, куда я приехал с трехлетней дочуркой
Юлей на выходной день.
Было 2 часа дня 22 июня.
Безмятежный летний день, солнце, почти безоблачное, голубое небо. В том году
в Ленинграде это был первый по-летнему теплый воскресный день, и многие [63]
ленинградцы с утра устремились за город. Я загораю на берегу Черного озера,
Юля купает в прибрежной воде одуванчики. Мимо проходят люди. Их взволнованная
речь, услышанные отрывки фраз встревожили меня: "...выступление Молотова...
бомбили Севастополь, Киев, Житомир..." Догоняю, спрашиваю и узнаю - ВОЙНА!
Бегом на вокзал. Здесь на площади собралось много ленинградцев, возвращающихся
в город. Внимательно прослушал повторенное в 3 часа дня по радио Правительственное
сообщение. Запомнилось, как его слушали окружающие - нет обычных шуток, но нет
и растерянности. Суровые задумчивые лица, обмен короткими репликами. Каждый
обдумывает предстоящую коренную ломку и перестройку жизни. В спокойствии окружающих
каждый отдельный человек черпал свою уверенность. Это настроение суровой уверенности
хорошо показано на фотографиях, помещенных во всех газетах и журналах тех дней
- "Слушают сообщение о разбойничьем нападении гитлеровской Германии на
Советский Союз".
В 6 часов вечера, входя в квартиру, услышал из репродуктора заключительные слова
очередного информационного сообщения: "Первым днем мобилизации объявляется
23 июня".
У меня не было сомнений, что делать. Я - командир запаса, артиллерист. Значит,
завтра, с утра, дать телеграмму жене, которая была в командировке, дочь отвести
в детский садик на круглосуточное содержание - ив военкомат. Прощай, студенческая
жизнь! Корабли буду строить потом.
Утром 23 июня огромная площадь перед зданием Кировского райисполкома, где находился
и военкомат, была наполовину заполнена юношами, девушками, мужчинами, женщинами.
Пришли подавать заявления с просьбой направить на фронт. Шли одиночки вроде
меня, шли группы с предприятий. Так было и в последующие дни. Вскоре началось
формирование народного ополчения.
Мой вопрос о направлении в армию продвигался не очень споро: сказали - ждите
повестку. Через некоторое время подал вторично рапорт. И наконец получил предписание
- явиться в военкомат.
29 июня меня и еще нескольких командиров запаса Кировского района направили
в добровольческую дивизию Петроградского района. [64]
В ожидании оформления документов час или два провели в сквере у школы № 398,
расположенной неподалеку от военкомата. После стольких дней неопределенности
каждый из нас чувствовал - наконец все стало на свои места. Кто-то из нашей
группы, делясь этим настроением, сказал: вообще-то у меня броня, но в военкомате
я об этом умолчал, а на работе не сказал, куда иду. Другой ему в ответ: у меня
тоже броня, но она не нужна сейчас.
В этот день я получил назначение командиром артиллерийской батареи во 2-й стрелковый
полк этой ополченской дивизии. Штаб полка располагался в здании Академии железнодорожного
транспорта на Петроградской стороне, у мечети, казарма ополченцев - в студенческом
общежитии. Командовал полком в это время полковник Могильников, заместителем
командира по политчасти был батальонный комиссар Александров. Должность командира
артиллерийской батареи оказалась уже занятой, и меня назначили командиром огневого
артиллерийского взвода.
Полк еще формировался, и я воспользовался этим, чтобы укомплектовать взвод по
возможности молодежью - в артиллерии нужны физически крепкие солдаты. Во взводе
было из 20 бойцов 11 человек 1921- 1923 года рождения, а самому старшему - Свиридову
Михаилу Николаевичу, рабочему-токарю, шел уже сорок первый год. О себе он говорил:
я две войны отломал - гражданскую и финскую. Был он, с его большим опытом устройства
фронтового солдатского быта, незаменимым человеком не только во взводе, но и
в батарее. Были во взводе девять комсомольцев и один кандидат в члены партии
- Котусев Алексей Ефимович, спокойный, рассудительный, немногословный, пользовавшийся
большим авторитетом и у комсомольцев, и у остальных бойцов взвода.
Понятное дело, все эти сведения ничего не говорят о самом главном - моральном
духе ополченцев нашего подразделения. Чтобы не быть многословным, расскажу об
одном из них, комсомольце нашего взвода ездовом Володе Маненке.
В дни формирования в июле и позднее на фронте в августе и сентябре, когда ежедневные
сводки Совинформбюро приносили нам новости одну печальнее другой, неизменный
оптимизм Володи был показателем высокого морального духа бойцов.
То, что окончательная победа будет за нами, ни-[65]-когда ни у кого не вызывало
сомнений, было всеобщим непоколебимым, глубочайшим убеждением. У Маненка это
проявилось в том, что мерилом всех событий солдатского бытия он избрал прибаутку
"дойдет или не дойдет до Берлина": порвался сапог, потеряла лошадь
подкову - Маненок с характерным белорусским акцентом говорил: "Калиб ты
провалилась, не дайшла до Бярлина"; сменил сломавшуюся бричку для снарядов
на прочную, и снова его реплика: "Энта дайде до Бярлина".
Своей глубокой уверенностью с каждым мгновением своей солдатской службы и жизни
бойцы-ополченцы утверждали и приближали победу. И хотя комсомолец Володя Маненок
в свои 18 мальчишеских лет погиб в октябре 1941 года при бомбежке в районе станции
Шушары, советский солдат дошел до Берлина, и красное знамя Страны Советов было
водружено над фашистским рейхстагом.
Одновременно с формированием части шла напряженная боевая и политическая учеба
- то, что в армии называется сколачиванием подразделений.
Погода стояла хорошая. Занятия были насыщены, проходили с большим динамизмом.
По темам, приближенным к боевой действительности, я обучал подчиненных в сквере
около Домика Петра I на набережной Невы и на набережной Большой Невки.
Здесь уместно сказать о моей военной подготовке. Действительную службу я проходил
в 1-й Конной армии, в учебной батарее 35-го отдельного конно-артиллерийского
дивизиона. Всю свою жизнь я с благодарностью вспоминаю то время службы. Наши
командиры воспитывали нас, курсантов-одногодичников, не только грамотными артиллеристами.
Каждый из нас мог работать за командира взвода и батареи. Умели обучать и воспитывать
бойцов, а также организовать службу и быт в подразделениях в соответствии с
мудрыми требованиями воинских уставов. Теперь это так пригодилось.
Иногда занятия моего артиллерийского взвода проходили неподалеку от места занятий
стрелкового взвода, которым командовала лейтенант Лысенко, студентка Института
физической культуры имени Лесгафта. Она отлично знала приемы штыкового боя и
неутомимо тренировала бойцов своего взвода. Строевая и [66] стрелковая подготовка
в этом взводе также проводилась очень интенсивно.
Думаю, что бойцам взвода лейтенанта Лысенко случалось поворчать на неутомимость
своего командира, но, попав в боевую обстановку, они, безусловно, чувствовали
себя уверенно и поминали добрым словом "тяжелое ученье".
Оценку подготовки моего взвода дало командование уже в боевой обстановке.
А пока что нам предстояло выступить на фронт.
В начале августа наш полк выступил на передовые рубежи. После короткого митинга
у дворца-особняка Кшесинской ночным маршем мы прибыли в район станции Тайцы.
Исторический, революционный Питер проводил нас на защиту колыбели Революции.
В лесу возле станции мы получили недостающее оружие, материальную часть - 76-миллиметровые
пушки, конский состав и амуницию для него. Здесь снова с благодарностью я вспомнил
службу в армии. Дело в том, что эту самую амуницию для артиллерийских упряжек
мы получили новую, со склада, разложенную в ящики по ремешку: четыре комплекта
для батареи, каждый на шесть лошадей - две - коренной унос, две - средний унос
и две - первый унос. В общем, несколько ящиков ремней и ремешков. К счастью,
у меня сохранилось со времен действительной службы наставление "О работе
лошади в артиллерийских частях". А воинские уставы и наставления иллюстрированы
так, что и неграмотный разберется - каждая пряжка, каждый ремешок, тренчик вырисованы.
Вот с помощью этого наставления вдвоем со старшиной батареи, недавним сержантом-артиллеристом
действительной службы, мы и собрали амуницию для своей батареи и соседям помогли.
Этот эпизод я привел в подтверждение моего глубокого убеждения в том, что каждый
мужчина, особенно отслуживший действительную службу в армии, должен всегда сознавать
себя солдатом, защитником страны и никогда не забывать навыки полученной воинской
специальности. Весь мой жизненный опыт, а мне уже почти 75 лет, и особенно опыт
военных лет убеждают меня в абсолютной справедливости этого положения.
В Тайцах полку был указан боевой рубеж. До середины сентября нас еще несколько
раз перебрасыва-[67]-ли на другие участки фронта. Контакта с противником мы
еще не имели, но и здесь, уже на фронте, шла напряженная боевая учеба. Воевать,
честно говоря, я и сам не умел, хотя и знал артиллерийское дело. Мои огневики
взвода держались молодцом, но я видел, что солдатской уверенности им не хватает.
Мне они доверяли, и я старался держаться увереннее, подчеркнуто лихо.
Один случай заставил меня стать серьезнее. Выехал однажды с разведчиком выбрать
новую позицию для батареи. Нашел две большие делянки вырубленного леса: одна
- ближе к противнику, недавняя, чистая от леса и кустов, другая, дальняя, уже
стала зарастать кустарником, молодняком. По местности - идеальная артиллерийская
позиция. Разбили с помощью буссоли фронт батареи. В небе в это время кружил
фашистский самолет-разведчик, но мы работали, не обращая на него внимания. И
напрасно! Вдруг - артиллерийский налет. Накрыли фашисты выбранную нами позицию
и всю перепахали снарядами. Мы с разведчиком лежали, уткнувшись носами в землю,
буквально не могли головы поднять. Когда артналет кончился и мы поднялись с
земли (к счастью, оба невредимые), на нас лица не было, во рту першило, болела
голова от пороховых газов. В моей плащ-накидке было несколько дыр от осколков.
Понял я, что немецкий самолет-разведчик принял нас за артиллеристов замаскированной
артиллерийской батареи и накрыл артогнем. Урок из этого случая я извлек: решил
воевать умнее, действеннее применять свои знания, а не щеголять ими.
Около 20 августа, когда наш полк занимал боевые порядки в районе города Павловска,
а штаб полка располагался в Павловском дворце, меня вызвали в штаб и сказали,
что в тыл к противнику в разведку направляется стрелковая рота, усиленная артиллерийским
взводом. Командиром артвзвода решено назначить меня, и мне предоставлено право
набрать два артиллерийских расчета из комсомольцев и коммунистов. Я, тогда еще
беспартийный, предложил послать бойцов моего взвода. Доводы привел такие - во
взводе половина комсомольцы, есть и кандидат в члены партии. Мы уже сработались,
я знаю каждого бойца, они знают меня, а в бою это важно. Со мной согласились.
Поставленную задачу наша разведгруппа выполни-[68]-ла, хотя контакта с противником
(так и было задано) не имела. Возвратились мы на второй или третий день. Вымотались
страшно, так как передвигались по лесным дорогам и просекам, а это на машинах,
да еще с пушками, было не просто. Перешли свой передний край в районе станции
Тосно среди ночи, углубились в лес километра на два и устроили ночевку. Я предупредил
своих артиллеристов, чтобы спать ложились вместе: подъем будет рано, по команде
"Подъем" вставай сам и буди товарища, два раза команду подавать не
буду.
На рассвете опустился туман. По команде мои бойцы встали дружно и через пару
минут были в строю. У стрелков дело обстояло похуже: спать легли разбросанно,
вставали недружно. Я это заметил, но воспринял довольно спокойно, а вот мои
бойцы усмотрели разницу и потом напомнили мне об этом. Значит, не прошли впустую
мои усилия подвести бойцов к пониманию необходимости дисциплины, порядка и требовательности
в военной службе.
16 сентября полк занимал боевые порядки в районе города Пушкина. Артбатарея
прикрывала дорогу Кискисары - Большое Катлино. Второй взвод занял огневые позиции
среди крайних домов деревни Большое Катлино, у самой дороги. Я не хотел ставить
пушки среди деревянных строений, которые в бою могли загореться и "выкурить"
нас. Мы перетащили их через противотанковый ров, прикрывавший Большое Катлино
с запада. Здесь, среди мелкого кустарника, позиция была хорошо замаскирована.
На рассвете 17 сентября появились фашисты, обстреляли артиллерийско-минометным
огнем Большое Катлино и пошли в атаку на деревню через открытое поле, частично
засаженное картофелем. Батарея открыла огонь прямой наводкой. Фашисты откатились,
но атаки следовали одна за другой. Около 10 часов утра при очередной, четвертой
по счету, атаке фашистской пехоты дошло до того, что нашему взводу пришлось
перейти на стрельбу картечью.
И эта атака фашистов была сорвана. Мы радовались - не терпите, гады, нашего
огонька!
Несколько раньше ко мне прислали на грузовой автомашине с бронированными бортами
и кабиной (подарок кировских рабочих) младшего лейтенанта с приказом: "Прикрывая
перегруппировку наших частей и их отход, стрелять до последнего снаряда, орудия
по-[69]-дорвать и отходить на соединение с полком". Направил младшего лейтенанта
привезти еще снарядов: если уж стрелять до последнего снаряда, так нужно постараться,
чтобы не скоро добраться до него! Одну машину снарядов связной привез, и больше
мы его не видели - или под обстрел попал, или направили выполнять другое задание.
Снова начался артобстрел Большого Катлина. Мы заметили серию разрывов в районе
позиций второго взвода и огонь их орудий прекратился - значит, накрыли. Заметили
также, что во время вражеских артналетов снаряды ложатся позади наших позиций,
на окраине деревни. Сообразили, что это результат удачно выбранного нами места
- перед деревней: восходящее за нашей спиной солнце слепило вражеских артиллерийских
наблюдателей, вот они и били не по нам, а по деревне. Но какая-то фашистская
пушчонка пристрелялась по нашим позициям. Ее бронебойные снаряды, не взрываясь,
зарывались в землю возле орудий, не причиняя пока вреда. Но только пока! Засекли
ее по вспышкам выстрелов, пристрелялись одним орудием, а потом накрыли беглым
огнем обоих орудий и уничтожили ее.
Группе фашистов удалось скрытно подобраться к стоявшему неподалеку железному
ангару Пушкинского аэродрома и укрыться в нем. Обнаружил их по громкой немецкой
речи наводчик первого орудия Гершт. Мы сделали несколько выстрелов осколочными
гранатами по ангару и избавились от "соседей".
В 11 утра началась пятая по счету атака фашистов. На этот раз они пошли левее,
прямо на позиции второго взвода. Но его пушки молчали. Мы ожесточенно стреляли
по наступающим, и, хотя наш фланкирующий огонь был очень действенным, наблюдение
за огнем ухудшилось, а вскоре и мы перестали стрелять - кончились снаряды. По
начавшейся беспорядочной автоматной стрельбе в деревне Большое Катлино мы поняли,
что немцы заняли деревню.
Сняли мы со своих пушек панорамы, замки, стебли прицелов, выпустили тормозную
жидкость из противооткатно-накатного устройства и, отойдя сотню метров, заняли
в пустом доте круговую оборону. Но потом, успокоившись, сообразили, что так
мы долго не навоюем. Я решил выходить на соединение с полком. Пошли по противотанковому
рву в сторону кладбища, что возле поселка Софии. Продвигались скрытно, и боец
Коту-[70]-сев предложил попробовать вывезти наши пушки на себе. Но, вернувшись,
мы увидели, что фашисты уже обнаружили нашу позицию. Посланные затем вперед
разведчики разыскали штаб полка. Явился я с бойцами, доложил итоги боя и обстановку.
Сказали: "Хорошо, что артиллеристы взвода целы". Оказывается, пушки
второго взвода, бойцы которого почти все вышли из строя, все-таки удалось вывезти,
и полк теперь располагает боеспособной пушечной полубатареей.
В этом первом бою я был ранен. Случилось это незадолго до пятой атаки фашистов,
около 11 часов утра. Услышал воздушный разрыв справа, повернул голову, и вдруг
удар, сваливший меня с ног.
К сожалению, ранение оказалось тяжелым. Пробыл в госпитале более двух месяцев
и после этого был направлен в другую часть.
Ополченцами шагнули мы в первые бои Великой Отечественной. Шагнули, защищая
Ленинград, ленинградцев, наши семьи, друзей.
Ленинград первой блокадной зимы встает в памяти таким, как написал о нем зимой
1941/42 года поэт Олег Скуратов в поэме "В железных ночах Ленинграда":
Как ополченцы, тесно плечи сдвинув,
Себя домами до войны назвав,
Стоят они в траншеях улиц длинных,
Фуражки крыш пробитые надвинув
На окон темные глаза.
Таким был наш любимый город.
А люди?
Обычные слова бледны для рассказа о том, что совершили тогда ленинградцы. С
глубочайшим, безграничным уважением вспоминается их самоотверженное мужество.
Ценою жизни многих и многих десятков тысяч мужчин, женщин и детей они отстояли
город Октября. Они в буквальном смысле этих слов умирали, но не сдавались.
Можно только пытаться представить себе, что может чувствовать человек, на глазах
у которого медленно угасает жизнь близкого - матери, ребенка, мужа... Или что
думает женщина, чья дочь или сын-подросток ушли на завод и не вернулись, погибнув
в цеху при обстреле или попав под обстрел по дороге, а то и просто умерли где-нибудь
на улице. [71]
Так было!
Но ленинградцы боролись, работали, ремонтировали военную технику, изготавливали
оружие и боеприпасы. И не только для своего Ленинградского фронта. Я и мои товарищи
много общались с ленинградцами, но не знали ни одного случая малодушия, готовности
покориться, не слышали чего-нибудь вроде: "Чем мучиться и умирать от голода,
лучше сдаться..."
Нет, такого не было!
Когда вспоминаешь об этом, о ленинградцах блокадного города, о боевых товарищах,
невольно хочется повторять слова, начертанные на одном из памятников Пискаревского
мемориала:
Всею жизнью своею
Они защищали тебя, Ленинград,
Колыбель Революции.
Будем всегда помнить об этом. [72]
Предыдущий текст — Следующий текст