Предыдущий текст — Следующий текст
Из сборника "Ополченцы", Лениздат, 1975, стр. 38-65
Существует книга: С. М. Бардин, "И штатские надели шинели".
Бардин Степан Михайлович работал на фабрике «Скороход» начальником
отдела кадров. При формировании 2-й дивизии народного ополчения назначен комиссаром
батальона. Позже был комиссаром и командиром полка, заместителем начальника
политотдела дивизии, заместителем редактора армейской газеты. После войны окончил
Высшую партийную школу, работал в аппарате ЦК КПСС, в центральной печати.
В настоящее время С. М. Бардин работает в Госкомитете Совета Министров РСФСР
по делам издательств, полиграфии и книжной торговли.
С. М. БАРДИН
ТРЕТИЙ БАТАЛЬОН
Уже несколько дней шла война. А я еще не знал, что делать. Ждать мобилизации?
Но по состоянию здоровья меня сняли с воинского учета. Может, попроситься добровольцем?
У Дома культуры имени Капранова я как-то встретил заведующего отделом пропаганды
Московского райкома партии Владимира Константиновича Колобашкина, в прошлом
скороходовца. От него узнал, что в городе создается народное ополчение. Все
мои сомнения рассеялись. Я заторопился на фабрику.
— Пришел кстати, — заметила секретарь парткома Екатерина Константиновна Смирнова,
едва я переступил порог ее кабинета. — Мы тут создали комиссию по отбору людей
в народное ополчение. И тебя включили. Ты ведь у нас в двух лицах — заведуешь
отделом кадров и редактор газеты. [38]
Началось формирование ополченской дивизии. Нашей фабрике предстояло укомплектовать
батальон. Задача была нетрудная: на «Скороходе» тогда насчитывалось пятнадцать
тысяч рабочих и служащих. Добровольцев было значительно больше, чем требовалось.
Район дал не только людей. Обувные предприятия — «Скороход», «Пролетарская победа»
№ 1 и «Пролетарская победа» № 2 — обули ополченцев. Текстильная фабрика выпустила
сто тысяч метров миткаля для обмоток, полностью снабдила добровольцев портянками.
Завод имени Егорова поставил несколько полевых кухонь. «Красный швейник» сшил
тысячи походных сумок. Артель «Сатурн» изготовила алюминиевые котелки, ложки,
вилки. Мясокомбинат имени С. М. Кирова — мясные концентраты. Заводские клубы
и библиотеки оборудовали кинопередвижки и полковые библиотеки. Одним словом,
от своего района ополченцы получили все, кроме оружия и боеприпасов.
Конечно, в эти дни я тоже записался в ополчение. Вскоре меня вызвал третий секретарь
райкома Андрей Борисович Тамаркин. Разговор был недолгим.
— Вы назначены комиссаром третьего батальона второго стрелкового полка, — сказал
он мне и посоветовал разыскать комиссара полка Г. Е. Гродзенчика.
2 или 3 июля, точно не помню, во дворе «Скорохода» состоялся прощальный митинг.
Нас, вступивших в ополчение, выстроили по четыре в ряд. В строй стали рабочие,
мастера смен и участков, работники фабричного управления, начальники цехов.
В гражданских костюмах, без оружия мы еще не были похожи на бойцов. Но каждый
из нас уже ощущал себя защитником Родины. Слева от меня стоял хорошо известный
среди ленинградских обувщиков перетяжчик Николай Чистяков с орденом Трудового
Красного Знамени на груди. Справа — парторг цеха детской обуви Федор Андреевич
Ковязин, рядом с ним Николай Владимирович Бергсон, тоже партийный активист.
За ним — начальники цехов Сергей Александрович Корсуков, Артур Андреевич Луст,
Иосиф Ефимович Сандлер, Аполлон Михайлович Шубин, инженер Илья Евсеевич Мирлин,
заведующий личным столом Николай Филиппович Киреев, секретарь комитета комсомола
Петр Дашков, журналист Валентин Мольво, комсомолки Вера Чертилова, Лида Савченко,
Вера Сараева, Маша Большакова... Всего [39] отправлялось на фронт больше четырехсот
скороходовцев.
Начался митинг. Из всего сказанного запомнились слова секретаря парткома Смирновой:
«За всю историю нашего города по его улицам и площадям ни разу не ступал враг.
Не ступит и теперь. Мы верим, что вы проявите мужество и отвагу, остановите
вражеские войска!»
Ее слова потонули в аплодисментах. «Заверяем вас, — с горячностью выкрикнул
Николай Чистяков, — что для защиты любимого города, родной страны не пощадим
жизни! Враг не пройдет!»
2
Эшелон наш продвигался медленно. Часто останавливался, пропуская встречные
поезда с ранеными. На первых остановках женщины протягивали нам букеты полевых
цветов. Но чем ближе к фронту, тем меньше становилось торжественных встреч,
цветов нам уже не дарили. На станциях полно было беженцев — женщин, детей в
окружении мешков с домашним скарбом.
Прибыли на место под вечер, когда солнце уже повисло над горизонтом. Я взглянул
на маленькое железнодорожное здание и прочел: «Веймарн». Значит, мы в ста тридцати
четырех километрах от Ленинграда. Вокруг вокзала виднелись свежие воронки. На
перроне распоряжались представители штаба и политотдела дивизии, торопя нас
и указывая места сосредоточения.
Едва успели мы отойти от станции, как послышался гул самолетов. Вскоре с грохотом
стали рваться бомбы. К счастью, батальон был уже вне опасности.
Место для командного пункта выбрали на опушке леса. Под невысокой березой соорудили
на скорую руку шалаш. Мы с комбатом с самого утра в рот ничего не брали. Послали
на кухню связных Бориса Андреева и Мишу Морозова — учащихся обувного техникума.
Только мы опорожнили котелки, как прибыл связной штаба полка и вручил комбату
первый боевой приказ: к шести часам утра занять исходные позиции в деревне Белые
Ключи. Был указан путь и порядок следования. [40]
Мы готовились к этому, и все же приказ взволновал нас. Задача излагалась кратко:
к такому-то времени и в таком-то населенном пункте занять исходные позиции.
Казалось, все ясно. Построй людей, подай команду «марш!». В действительности
все оказалось сложнее. Прежде чем построить и сказать «марш», надо было многое
предусмотреть.
Начали мы с комбатом с того, что разложили карту-пятиверстку и при свете карманных
фонариков стали искать указанный в приказе маршрут и деревню. До Белых Ключей
расстояние небольшое, всего пятнадцать километров, но преодолеть его без тренировки
не так-то просто. Не располагали мы ни автотранспортом, ни лошадьми с повозками,
в которые можно было бы уложить груз. Только повара находились в привилегированном
положении. В их распоряжение выделили полуторку, к ней прицепили полевую кухню.
Батальон двигался к Белым Ключам в темноте, по лесной дороге. Люди то и дело
цеплялись ногами за древесные корни, спотыкались и падали. Шли, опасаясь наскочить
на засаду фашистов. Нас предупредили, что не исключена возможность заброски
в тыл вражеских парашютистов. Часто останавливались и прислушивались к каждому
шороху. Километров за пять до деревни сделали привал. Тут же, у дороги, бойцы
легли и почти сразу уснули. Подложив под голову противогаз, прилег и я у большой
сосны. И, конечно, тоже заснул. Проснулся от сильного озноба. Шел дождь. Промочил
он всех до нитки. У меня промокли даже хромовые сапоги, изготовленные новым
способом — методом горячей вулканизации. Их мне вручил перед отправкой на фронт
начальник скороходовской лаборатории А. С. Шварц. «Даю для опытной носки, —
сказал он, — и чтобы через полгода вернуть». Стянул я их с ног довольно легко,
а снова надеть не смог. Мокрые, они не налезали. Уже была отдана команда на
марш, а я все еще возился с экспериментальными сапогами. Хоть босиком иди!
Пришлось вместо портянок намотать на ноги носовые платки. Теперь сапоги налезли.
Но радость была недолгой. Уже через километр платки сползли. Идти стало трудно.
Почувствовал, что натираю ноги, а останавливаться нельзя: можно отстать. Спасли
Белые Ключи. Здесь я зашел в первую попавшуюся избу и с трудом [41] стащил еще
не высохшие сапоги. На пятках и пальцах оказались здоровенные пузыри. Пришлось
командировать связного на поиски обуви номером побольше. Но лишних сапог не
нашлось. Отыскали ботинки с обмотками. Как тут было не вспомнить известную поговорку:
«Сапожник без сапог»! Ведь батальон был скороходовский. Фабрика наша выпускала
за сутки семьдесят пять тысяч пар обуви. А вот про запас мы не взяли ни одной!
Не успел я переобуться, как поступил новый приказ: прочесать лес, в котором,
по предположению командования, блуждают просочившиеся гитлеровские солдаты.
Шутка ли, прочесать многокилометровый густой лес! Но делать нечего, пошли. Мне
предстояло прошагать не один километр с натертыми ногами.
Поход закончился неожиданно. Когда мы вышли из леса, кто-то из бойцов увидел,
как на горе, во ржи замелькали человеческие фигуры. «Немцы!» — крикнул он, и
тут же началась пальба из винтовок. Комбат не стал выяснять, действительно ли
во ржи противник, и отдал приказ: «Короткими перебежками атаковать врага». Когда
же ополченцы приблизились к предполагаемому «врагу», то оказалось, что в ржаном
поле укрывается группа красноармейцев, накануне ведших бой за село Ивановское.
В тот же день комбат был отстранен от командования. На смену ему прислали мастера
спорта по фехтованию, преподавателя Института физкультуры имени Лесгафта, добровольца
из Ленинского района лейтенанта запаса М. В. Лукичева.
3
В день назначения Лукичева командиром был получен новый приказ, теперь уже
по-настоящему боевой. На рассвете следующего дня мы должны были выбить противника
из деревни Юрки.
Лукичев приказал начальнику штаба лейтенанту Чеботареву организовать разведку.
Разведчики вернулись быстро — Юрки были в трех километрах от нас — и доложили,
что деревня почти полностью сожжена, уцелел лишь один жилой дом в центре да
сарай. Возвышенность, на которой располагались Юрки, окружали балки, кустарник,
переходящий в смешанный лес. Самым ценным в сообщении разведчиков было то, что
[42] фашисты ведут себя беспечно — ходят открыто, играют на губных гармониках
и даже не выставили боевого охранения. Выходит, не подозревают о нашем прибытии
или игнорируют нас.
Комбат собрал командиров и политруков рот.
— Исходные позиции, — сказал он, — займем на восточной окраине Юрков ночью,
под прикрытием темноты, а атаку начнем на рассвете.
Главная задача возлагалась на девятую роту, которой командовал лейтенант 3.
Б. Тамаркин, человек деятельный, предприимчивый и смелый. Правда, был он еще
молодой, как говорится, безусый, однако с характером и требовательный.
Под стать ему оказался и политрук — инженер со «Скорохода» С. Б. Амитин. Внешне
они отличались друг от друга. Тамаркин выглядел подростком. Амитин был старше
командира, опытнее, обладал выдержкой, имел более солидный вид. На фабрике он
руководил коллективом цеха в несколько сот человек. Учитывая личные качества
командира и политрука, девятую роту и выбрали для атаки Юрков.
Восьмая рота должна была занять исходные позиции правее девятой, но вступить
в бой, только когда потребуется закрепить успех. Седьмая оставалась в Белых
Ключах, в резерве.
На рубеж атаки батальон выдвинулся, едва стемнело. Шли цепочкой, по одному,
кустарниками, вдоль проселочной дороги. Проводником нашим был пожилой колхозник,
который прятался с семьей в лесу.
Белые ленинградские ночи кончились еще в июне. Но и теперь, в середине июля,
они были короткими и светлыми. Мы смогли наблюдать, что происходит в деревне,
в которой хозяйничали гитлеровцы.
Наблюдательный пункт устроили на пригорке, метрах в двухстах от Юрков. Расположились
поудобнее, взялись за бинокли. Деревня спала. Никакого движения, только часовой
маячил возле уцелевшего дома: видимо, охранял покой какого-то начальника.
Бойцы притаились в кустарнике у восточной окраины деревни. Сюда же на руках
подкатили полковую пушку из батареи, приданной роте. Орудийным расчетом командовал
инженер-конструктор завода имени Егорова М. Е. Лапковский. Он должен был действовать
только в случае появления вражеских танков. [43]
И вот над Юрками взвилась ракета, выпущенная связным комбата Морозовым. В то
же мгновение предутреннюю тишину нарушило дружное «ура» и винтовочные выстрелы.
Это девятая рота ринулась в атаку. Мы с Лукичевым хорошо видели, как стремительно
бежали ополченцы. Притормаживали они свой бег лишь при стрельбе. По деревне
заметались фигуры вражеских солдат. Застрекотали мотоциклы, гитлеровцы вскакивали
на них и удирали, отстреливаясь на ходу.
Враг, застигнутый врасплох, поспешно покинул деревню. Но, как позже выяснилось,
ушел он недалеко. За деревней, по пути к селу Ивановскому, сразу за возвышенностью
проходила балка. Там, в кустарнике, гитлеровцы остановились и вызвали на помощь
танки.
А пока бой стих. Лишь где-то вдалеке шла орудийная стрельба. Ополченцы радовались:
первый бой и первая победа. Тамаркин, окрыленный успехом, не стал преследовать
противника, посчитав свою задачу выполненной. Никто даже не догадался выставить
боевое охранение.
Праздновать, однако, победу было рано. Вскоре из-за кустарника появились автоматчики,
открывшие бешеную стрельбу. Послышалось рычание танков.
Никто не ожидал такой быстрой контратаки. Мы с Лукичевым тоже растерялись, комбат
забеспокоился.
— Надо что-то предпринять, иначе сомнут. Что делать, комиссар? — спрашивал он
меня.
А что я мог посоветовать? Бежать и поднимать бойцов девятой роты или немедленно
пустить в ход восьмую, ожидавшую нашего сигнала? В это время нервы у бойцов
девятой роты не выдержали, они начали пятиться. Кое-кто побежал. На их пути
встали Тамаркин и Амитин. Они остановили бойцов.
Продвижение фашистов пока было медленным. Видимо, отпор ополченцев, которых
снова повели в атаку Тамаркин и Амитин, заставил их проявлять осторожность.
Когда же на западную окраину Юрков вышли танки, устремились вперед и автоматчики.
Бронированные машины были уже в ста метрах от наших артиллерийских позиций.
И тут последовали резкие орудийные выстрелы. Это открыла огонь пушка Лапковского.
Один танк вспыхнул, за ним загорелся другой. Теперь заметалась вражеская пехота.
Повернули назад и танки. [44]
Рота Тамаркина решительнее пошла в атаку. Обрели уверенность и мы с комбатом.
В восьмую роту помчался связной с приказом атаковать отступающего противника
во фланг.
Лукичев приказал девятой роте окопаться, а восьмой продолжать преследование
врага. Но рота выполнила свою задачу лишь наполовину. В лесу гитлеровцы снова
оказали сопротивление. После боя, длившегося весь день, боя, в котором участвовали
и подошедшие подразделения третьего полка, пришлось закрепиться в километре
от Юрков, вдоль широкой лесной просеки.
Назавтра, когда гитлеровцы отошли к Ивановскому, мы с Лукичевым решили осмотреть
подбитые немецкие танки. Мы ведь впервые видели их! Они были одеты в легкопробиваемую
броню. Из открытых люков еще тянулся дымок тлеющей резины. Из экипажей в живых
никого не осталось.
В Юрках гитлеровцы оставили двенадцать трупов, два сожженных танка, несколько
ручных пулеметов, мотоцикл, автоматы, гранаты и склад с продовольствием.
Понес потери и наш полк. Девять бойцов были ранены. Шестеро погибли, среди них
стахановец «Скорохода» Николай Чистяков и заведующий личным столом Николай Филиппович
Киреев. Жена его перед отправкой дивизии на фронт приходила в партком, просила
оставить мужа на фабрике,—у него язва желудка, да и семья большая. Но коммунист
Киреев заявил, что не сможет сидеть дома, когда страна в опасности.
Мысль о жене Киреева, о том, как сообщить ей о несчастье, долго не давала мне
покоя.
4
Батальону был предоставлен короткий отдых. Возбужденные успешным боем, ополченцы
сидели на брустверах своих окопов, подставив лица теплому южному ветерку, и
делились впечатлениями о минувшем бое. Впереди золотилось ржаное поле, стояла
тишина.
Наши связные Андреев и Морозов соорудили нечто похожее на землянку, кое-как
прикрывающую от дождя и солнечных лучей. Мы с Лукичевым остались довольны: в
деревне негде было разместиться. [45]
День уже клонился к вечеру, когда явился адъютант командира полка Леня Кругман,
в прошлом закройщик «Скорохода». Его прислали, чтобы выяснить обстановку и сообщить
о совещании в штабе полка, назначенном на 23.00.
— Почему так поздно? — удивился Лукичев.
Кругман ничего не мог сказать.
Около штаба полка встретил нас тот же Леня Кругман и повел по глубоким, в человеческий
рост, извилистым траншеям в подземное помещение. Оно было довольно просторным.
При тусклом свете коптилок, сделанных из гильз артиллерийских снарядов, я разглядел
всех командиров и политработников батальонов, в том числе скороходовцев Ф. А.
Ковязина, Н. В. Бергсона и С. А. Корсукова. Первые двое были в такой же роли,
что и я, а Корсуков — секретарем партийного бюро полка.
Когда собрались все вызванные, адъютант отправился в боковой отвод землянки.
Тотчас оттуда быстро вышел чисто выбритый, в новой гимнастерке, туго перетянутой
широким ремнем, командир полка В. С. Лифанов. С ним были комиссар Г. Е. Гродзенчик
и начальник штаба. У всех троих лица озабоченные, серьезные.
Командир полка стал перечислять мероприятия, которые нам следовало незамедлительно
выполнить. В моем маленьком блокноте, сохранившемся до сих пор, записано двадцать
восемь пунктов. Среди них такие: «повысить ответственность комсостава за каждого
бойца, его жизнь и боеспособность, наладить строгий учет потерь личного состава»,
«захоронения убитых производить с почестями, составляя акты с указанием места
захоронения», «научить весь личный состав окапываться».
На обратном пути мы с Лукичевым разговорились, стали рассказывать о себе. Лукичев
оказался холостяком. В Ленинграде у него осталась мать, за судьбу которой он
очень беспокоился.
— А почему ты до сих пор не женат? — поинтересовался я.
Лукичев ответил не сразу.
— Слишком был увлечен спортом. Каждый вечер тренировки, соревнования. Кто согласится
с таким жить?
Лукичев оказался хорошим командиром, но не очень-то разговорчивым человеком,
пожалуй, замкну[46]тым и даже мрачноватым. Особенно заметно мрачнел он, когда
читал сводки Совинформбюро, не радовавшие тогда советских людей...
Придя в Юрки, мы с комбатом вызвали командиров рот н политруков, проинформировали
об указаниях, полученных в штабе полка. Тут же условились созвать партийное
собрание, чтобы поговорить о проведенном бое и задачах батальона.
На батальонное партийное собрание пришло свыше шестидесяти человек. Коммунисты
прямо, без обиняков, говорили о недостатках, подсказывали, как их устранить.
Речь шла прежде всего о повышении бдительности.
Коммунисты отмечали, что у некоторых бойцов от первого успеха закружилась голова,
они стали бравировать своей храбростью, за что и поплатились жизнью.
Собрание закончилось избранием секретаря партийного бюро батальона. Им стал
политрук восьмой роты Федор Николаевич Клюшин, работник трампарка имени Коняшина.
Вернувшись в землянку, мы с Лукичевым, под впечатлением услышанного, стали обсуждать,
как повысить боеспособность батальона, как организовать учебу в условиях активной
обороны, что сделать, чтобы установилась подлинная воинская дисциплина и высокая
бдительность.
После собрания Лукичев стал действовать более уверенно и решительно. На другой
же день обошел все роты, придирчиво осмотрел окопы и приказал рыть глубокие
ходы сообщения, выставить дозоры впереди линии обороны.
Неожиданно сообщили, что Лукичева освобождают от командования батальоном. Я
пошел к Г. Е. Гродзенчику и начал доказывать, что Лукичев может командовать,
что из него получится хороший комбат. Гродзенчик не стал меня обрывать, терпеливо
выслушал и спокойно сказал:
— Произошла смена командования дивизии и полка. Командиром полка назначен майор
Арсенов, начальником штаба капитан Лабутин. Заменяются и командиры батальонов
опытными военными специалистами. Что же касается Лукичева, то он назначается
адъютантом командира полка. [47]
Тут же я узнал, что нашим третьим батальоном будет командовать капитан М. Г.
Лупенков.
Я был огорчен. На фронте люди быстро сходятся. С Лукичевым мы провели первый
бон, я успел привыкнуть к нему, проникнуться уважением. Жаль было расставаться.
Казалось, что это навсегда. Но спустя полтора месяца, когда я стал комиссаром
полка, а чуть позже — командиром, военные дороги снова свели нас...
5
Капитан Лупенков действительно оказался опытным командиром. Михаил Григорьевич
командовал батальоном недолго — всего месяц. Но за это время его имя стало популярным
в дивизии.
В план обороны батальона и боевой учебы, составленный Лукичевым, Лупенков ничего
принципиально нового не внес. Только осуществлял его более грамотно. Особое
внимание обратил на обучение взводов и отделений самостоятельным действиям.
В условиях, когда линия обороны растянута, а местность — хуже не сыщешь: лес,
болото, овраги, пригорки, — это имело особое значение. Мелкие подразделения,
каждый боец в отдельности приучались действовать намного активнее, инициативнее.
Военная «струнка» сказывалась и на внешнем виде Лупенкова. Он всегда был подтянутым,
чисто выбритым, каждое утро менял подворотничок. Доклады командиров и бойцов
выслушивал только стоя.
— Терпеть не могу расхлябанности и своеволия. — часто повторял Лупенков.
В штабе батальона он не засиживался. Часто появлялся то в одной, то в другой
роте, всегда придирчиво осматривал оборонительные сооружения. В обращении с
людьми был ровным и выдержанным, но очень сердился, когда кто-либо проявлял
беспечность, и совершенно не терпел трусости.
— Охваченный страхом человек, — говорил комбат, — подобен опасному микробу,
который заражает окружающих.
Когда во время вражеской атаки начальник штаба батальона, которому было приказано
заменить убитого командира восьмой роты, испугавшись массированного артиллерийского
обстрела, вернулся на командный [48] пункт, Лупенков от возмущения побледнел
и схватился за пистолет. Не знаю, чем бы закончился этот приступ гнева, если
бы я не удержал руку комбата. Впервые тогда Лупенков повысил голос, назвал начальника
штаба трусом и заставил отправиться в роту, оказавшуюся в критическом положении.
Еще до нашего вступления в бой гитлеровские войска захватили плацдарм на правом
берегу Луги у села Ивановского. Кажется, на пятый день прихода в батальон Михаил
Григорьевич, внимательно изучая карту. сказал:
— За Ивановское придется драться нам. Водя по карте карандашом, комбат продолжал:
— Среднее Село, обороняемое первым полком, и наши Юрки находятся на одинаковом
расстоянии от Ивановского — в трех километрах. Среднее стоит на шоссе, вдоль
которого вырублен лес. Подобраться к позициям врага там труднее — все на виду.
От Юрков же к Ивановскому проходит через лес узкая проселочная дорога. Наш батальон
в более выгодном положении, мы можем вплотную подойти к позициям врага с фланга.
Так что надо готовиться к активным действиям.
Помедлив немного, Лупенков добавил:
— Я уже план составил по дням, вперед на неделю. Комбат протянул мне несколько
листков. В плане предусматривался порядок использования огневых средств, которыми
располагал батальон, выдвижение на нейтральную полосу секретных дозоров, проведение
разведки боем и многое другое. Устанавливалась очередность участия рот в этих
операциях.
В тот же день мы с Михаилом Григорьевичем собрали командиров и политруков рот.
Вместе с ними уточнили детали плана, затем согласовали его с командиром полка.
На следующий день приступили к выполнению задуманного.
<...>
9
Шли двадцатые сутки нашего пребывания на Лужском рубеже. Нам казалось, что
воюем уже давно. На фронте дни и ночи длиннее мирных. Ополченцы втянулись во
фронтовую жизнь. То, что в первые дни представлялось невозможным, теперь стало
обычным, будничным. Люди постепенно становились солдатами. Сложился свой фронтовой
быт: просыпаясь, сначала выясняли обстановку, а уж потом умывались, брились,
завтракали. Плохо было лишь с баней. В течение двадцати дней только раз удалось
помыться, использовав уцелевшую баню в Белых Ключах.
Эти нелегкие фронтовые условия многих огорчали. Но настоящие испытания были
впереди...
8 августа Лупенков вышел на рассвете из землянки. Дежурный боец Андреев поднялся
ему навстречу.
— Как идет дежурство?
— Пока нормально. Только что-то подозрительно тихо.
— Да, именно подозрительно, — согласился Михаил Григорьевич.
Тут же он вернулся в землянку и стал звонить командирам рот:
— Усильте наблюдение. Будьте наготове.
Тревога оказалась не напрасной. Ровно в девять начался массированный артиллерийский
обстрел, длившийся более двух часов. Повсюду вырастали черные столбы земли,
точно фонтаны нефти. Казалось, после такого огненного шквала ничто не должно
остаться в живых. Может, так бы и случилось, если бы оборонительные сооружения
находились в Юрках. К счастью. они были выдвинуты метров на пятьсот вперед.
В деревне, да и то на окраине, находился только штабной блиндаж.
Кончилась артиллерийская обработка. Лупенков взял телефонную трубку, но тут
же бросил. Связь не действовала...
— Пошли, комиссар, — сказал он, — здесь больше делать нечего.
Проселочную лесную дорогу, по которой мы с комбатом шли, пересекала линия обороны
восьмой роты. На полпути стали появляться санитары с ранеными бойцами. [58]
— Что там у вас? — спросил Лупенков санитара, который вел раненого с забинтованной
головой.
— Товарищ капитан, — ответил он, стирая рукавом с лица пот, — в наши траншеи
ворвались немцы.
В роте царила неразбериха. Командира не было. Его нашли потом убитым. Бойцы
мелкими группами рассредоточились по уцелевшим окопам и действовали по своему
усмотрению. Создалось критическое положение. Фашисты могли вклиниться в оборону
батальона и ворваться в Юрки. Чтобы ликвидировать эту угрозу, надо было собрать
бойцов и подготовиться к атаке. Это нам с Лупенковым удалось сделать. Одновременно
был послан связной к командиру девятой роты с приказом ударить фашистам во фланг.
Не успели мы пойти в контратаку, как гитлеровцы возобновили артиллерийский обстрел.
Теперь они стреляли уже не по Юркам, а по боевым порядкам восьмой роты. Вражеская
артиллерия, подобно гигантскому трактору, прошлась по укреплениям. Глубокие
воронки, вывороченные с корнем деревья, развороченные огневые точки, разбросанные
тела убитых — так выглядели теперь позиции восьмой роты.
Казалось, что рота не способна больше сопротивляться. Но когда фашисты вновь
показались, они были встречены меткими выстрелами. Стреляли бойцы, засевшие
в старых воронках и оказавшиеся в относительной безопасности. Атака противника
была сорвана и захлебнулась. На этом все и кончилось в тот день.
В течение ночи мы похоронили убитых и отправили в медсанбат раненых. Оставшихся
в строю собрали в одну группу и снова организовали оборону, успев даже восстановить
часть разрушенных огневых точек, приготовить к бою пулеметы, поднести боеприпасы.
Убитого командира роты заменил политрук Клюшин. Выбор пал на него не случайно:
мы давно хотели выдвинуть его на эту должность. Но Клюшин сопротивлялся новому
назначению.
— Я привык не командовать, — доказывал он, — а беседовать...
Федор Николаевич скромничал. У него был богатый военный опыт, накопленный за
годы службы в пограничных войсках. [59]
Уходя на КП батальона, комбат спросил Клюшина:
— Как будете действовать, если гитлеровцы возобновят атаки?
— Контратаковать. Биться до последнего...
Иного ответа от Федора Николаевича мы и не ожидали.
9 августа фашисты возобновили атаки, но не смогли опрокинуть восьмую роту. Был
момент, когда им удалось приблизиться к окопам наших бойцов вплотную. Они даже
начали забрасывать их гранатами. Одна из них попала в окоп политрука Клюшина.
Но он не растерялся: мгновенно подхватил гранату и бросил обратно.
Немало вражеских солдат полегло на участке обороны третьего батальона. Поредели
и наши ряды. Клюшин, переползая из окопа в окоп, старался подбодрить оставшихся
в живых, организовать поднос боеприпасов. Но вот рядом с ним разорвалась мина.
Батальон лишился отважного политрука.
Когда все попытки сокрушить оборону батальона оказались тщетными, гитлеровцы
повели очередную атаку при поддержке танков. За бронированными машинами шла
пехота. По ней же никто не вел огонь. Об этом доложил прибежавший на КП мокрый
от пота командир пулеметного взвода седьмой роты. Выслушав сбивчивый доклад
комвзвода, Лупенков первым долгом спросил:
— Где пулеметы?
— Разбиты.
Комбат не поверил.
— Немедленно возвращайтесь в роту и без пулеметов не показывайтесь!
Комвзвода стал объяснять комбату, что не может выполнить его приказ:
— Там уже фашисты!
— Если вы не добудете брошенное вами боевое оружие, я вас отдам под суд! — пригрозил
комбат.
Комвзвода поспешно вышел из землянки.
Перед Юрками немецкие танки показались к вечеру. Кроме Лупенкова, меня, двух
наших связных и сандружинницы Соловьевой, никого у командного пункта батальона
не было. Лупенков пытался связаться с командиром полка, но связь не работала.
[60]
— Вот что, комиссар, — обратился он ко мне, — ты пробирайся в девятую роту,
а я в восьмую. Под покровом ночи выведем людей в деревню Выползово и там организуем
оборону.
10
С болью в сердце покидали мы деревню, которую отбили у противника и надежно
защищали свыше двадцати дней. Пробравшись в овраг, разделились на две группы:
я пошел со связным Андреевым, а Лупенков — с Морозовым и Леной Соловьевой, старшей
сандружинницей, прибывшей в наш батальон из Кронштадта.
Нам удалось отыскать роты и вывести их в намеченный район. Правда, сделать это
было нелегко. Кое-кто из бойцов оказался в окружении, и им пришлось выбираться
самостоятельно. Не вышел тяжелораненый комсомолец Борис Ионов. Потом очевидцы
рассказывали, что Борис отстреливался до последнего патрона. Не желая попасть
в плен, он последнюю пулю пустил себе в сердце. Так же поступил боец Осипов.
Умело действовал скороходовец, командир взвода Лутс. Ему удалось вывести своих
бойцов. Пробрался к своим раненый ополченец Либер.
Мужество и хладнокровие проявил политрук девятой роты С. Б. Амитин. Попав с
группой бойцов в окружение, он организовал круговую оборону. Гитлеровцы предложили
им сдаться в плен. В ответ ополченцы открыли по фашистам ураганный огонь, а
с наступлением темноты прорвали вражеское кольцо. Нашел нас Амитин в деревне
Выползово как раз в тот момент, когда мы готовились дать бой наседавшему врагу.
Батальон сильно поредел. В строю осталось не больше ста пятидесяти человек.
На новом рубеже, у деревни Выползово, мы сразу окопались. К общей радости, командование
полком ночью прислало нам две 76-миллиметровые пушки с расчетами.
Не сошла еще с травы утренняя роса, как на пригорке показались гитлеровцы. Вперед
пустили танки, за ними мелкими группами кралась пехота.
Когда фашисты приблизились, наши артиллеристы открыли огонь. Первыми же выстрелами
были подбиты [61] два танка. Пехота бросилась назад и скрылась за возвышенностью.
В тот день противник больше не появлялся перед нашими позициями. Тем не менее
положение батальона было тяжелым. Нарушилась связь со штабом полка и подразделениями,
действовавшими на флангах. К тому же во взводах осталось по нескольку человек.
Даже некому было отправлять в тыл раненых. Получил ранение в предплечье и Лупенков.
Сандружинница Соловьева перевязала его. Ночью у комбата поднялась температура.
Я попытался уговорить Михаила Григорьевича отправиться в медсанбат, где ему
могли оказать помощь.
— Заживет и так, — сказал он.
Взвесив обстановку, мы решили до рассвета оставить деревню Выползово и отходить
к Большим Корчанам.
Отступали с тяжелым сердцем. В таких случаях испытываешь горечь и какую-то беспомощность.
Появляется такое чувство, будто скользишь по гладкому льду, на котором не за
что зацепиться.
Отступление в трудных условиях сказывалось на моральном состоянии бойцов. Нашлись
люди мнительные, легко поддающиеся панике. Когда мы стали отходить из Выползова,
кто-то распустил слух, что батальон в ловушке, что справа и слева противник
зашел далеко вперед. Некоторые стали говорить, что надо разбиться на маленькие
группы и самостоятельно пробираться к своим. А где «свои», где полки и батальоны
дивизии, никто не знал. Наконец Лупенков навел порядок, паникеры утихли.
Мы вышли к какой-то горящей деревне. Пожар тушила артиллерийская часть. Руководивший
ею генерал приказал нам занять оборону.
Какой-либо информации о действиях других подразделений дивизии мы были лишены.
Боеприпасов оставалось мало. Решили разыскать штаб полка. Отправились в соседнюю
деревню с не соответствующим нашему положению названием—Утешенье. Жителей там
не застали.
Мы уже больше суток не получали продовольствия, поэтому бросились в огороды
и стали выкапывать и варить картошку. Но поесть не удалось. Прибежал связной
из девятой роты, посланный Тамаркиным. и сооб[62]щил, что перед деревней появились
немецкие танки и солдаты.
Боя мы не приняли, обоймы винтовок у большинства бойцов оказались пустыми. Да
и заранее было намечено занять оборону в Больших Корчанах, на магистрали, ведущей
в Ленинград.
Отступали лесом, по труднопроходимой для танков местности. Гитлеровцы нас не
преследовали.
Штаб полка отыскали только к вечеру вблизи Больших Корчан в березовой роще.
Командир полка Арсенов и комиссар Гродзенчик были рады, что мы сами разыскали
их. Наше предложение оседлать шоссе в районе Больших Корчан Арсенов одобрил
и потребовал удерживать деревню во что бы то ни стало.
В течение первых двух суток нашего пребывания в Больших Корчанах гитлеровцы
не вели наступательных боев. Видимо, еще не подошли основные силы. Между нашим
батальоном и вражеским подразделением велась лишь перестрелка, в основном в
дневные часы. Ночи проходили тихо.
Воспользовавшись временной передышкой, мы с Лупенковым решили собрать командно-политический
состав и коммунистов, чтобы разъяснить создавшуюся обстановку и поставить перед
каждым подразделением конкретную боевую задачу. Небольшой отдых и отсутствие
атак со стороны противника немного успокоили людей.
— Товарищи, — начал комбат, как только всё собрались. — Положение создалось
чрезвычайное. Дальше отступать некуда. Там, — показал он на север, — Ленинград.
Ленинградцы верят в нас, надеются на нас. Назад — ни шагу!
...День прошел спокойно. Мы даже сумели помыться в бане и сменить белье. Впервые
за время отступления предоставилась возможность поговорить на «вольную тему».
И все же разговор в основном вертелся вокруг того, сумеем ли отстоять Ленинград,
уцелеем ли, гадали, что скажут о нас лет через двадцать—тридцать, как оценят
наши дела дети и внуки.
Лупенков все больше молчал. Наконец коротко бросил:
— Об этом ли сейчас думать? Перед нами более близкая задача — отбить очередную
атаку фашистов. [63]
Комбат был прав. Утром появились немецкие бомбардировщики. Они зашли с востока,
спикировали на позиции батальона, которые хорошо просматривались по свежевырытым
окопам, и начали бомбить. С грохотом рвались бомбы. Мы с комбатом не успели
добежать до траншеи и легли на открытом поле вниз лицом. чтобы не видеть падающие
с воем бомбы. Одна разорвалась в нескольких метрах от нас. К счастью, осколки
полетели выше, а взрывная волна задела лишь слегка. Острая боль в ушах за ночь
прошла.
Когда кончилась бомбежка, пошли вражеские танки, за ними пехота. Мы с Лупенковым
поспешили на наблюдательный пункт. Как и в Выползове, бойцы не торопились открывать
огонь. Они старались подпустить врага, чтобы расстрелять его в упор. В этой
тактике не было ничего нового, но она оказалась весьма эффективной.
С НП хорошо были видны действия противника. Танки, двигавшиеся медленно и осторожно,
подходили все ближе. Мы с комбатом уже привыкли ко многому, перестали «кланяться»
каждой пуле, но сейчас нам стало не по себе, волновались, выдержат ли у бойцов
нервы.
Но и на этот раз никто раньше времени не открыл стрельбу. Когда танки и пехота
подошли почти вплотную к нашему переднему краю, Лупенков приказал связному Мише
Морозову выстрелить из ракетницы. Не успела еще погаснуть зеленая ракета, как
возле танков взметнулось пламя. Это начал работать орудийный расчет Арсеньева.
Стрелки ружейным и пулеметным огнем старались отсечь пехоту.
Вскоре Арсеньев метким выстрелом угодил в ведущий танк, который тут же остановился.
От следующего выстрела он загорелся. Гитлеровцы, шедшие за танком, отскочили
от него и попали в сектор обстрела наших пулеметчиков. Через несколько минут
вспыхнул и второй танк.
Этого было достаточно, чтобы атака врага была отбита.
11
В боях у Больших Корчан наш батальон потерял ранеными и убитыми больше двадцати
человек. Потери были сравнительно невелики, но они совсем ослабили [64] подразделение.
Вывели нас на отдых в деревню Ратчино, где мы получили небольшое пополнение.
В тот же день командир полка предоставил мне трехдневный отпуск в Ленинград.
Лупенков проводил меня, вручил письмо семье. Прощаясь с комбатом, я не думал,
что вижу его в последний раз. На второй день после моего отъезда батальон потерял
своего замечательного командира.
Произошло это так. Рано утром, когда ополченцы еще отдыхали, неожиданно появились
фашисты.
Лупенков немедленно объявил боевую тревогу и организовал оборону. Но деревню
удержать не удалось. Пришлось отступить и закрепиться на новых позициях.
В это время почтальон принес газету «На защиту Ленинграда», издаваемую политотделом
армии народного ополчения. В газете был помещен портрет Лупенкова и напечатан
очерк о нем. Михаил Григорьевич аккуратно сложил газету и положил ее в полевую
сумку.
— Прочитаю потом, — сказал он и стал готовить батальон к бою.
В середине дня пришло подкрепление — несколько танков. Командир дивизии приказал
комбату самому возглавить атаку.
Капитан вскочил на танк и увлек за собой бойцов. Видя впереди с поднятой рукой
своего командира, ополченцы смело бросились за ним и выбили из деревни Ратчино
гитлеровцев.
Но эта победа стоила комбату жизни. В танк, на котором стоял Лупенков, угодил
снаряд. Капитан упал на башню, бойцы подхватили его, подбежала сандружинница,
начала перевязывать раны. Но уже ничем нельзя было помочь Михаилу Григорьевичу.
Не приходя в сознание, он умер.
Его похоронили в той же деревне. Когда тело комбата, завернутое в шинель, опустили
в землю, бойцы сняли пилотки, каски и в минутном молчании склонили головы у
свежей могилы...
Свой батальон я разыскал в маленькой деревушке Заболотье, неподалеку от Копорья.
Начальник штаба полка капитан Лабутин ждал меня там, чтобы передать командование
батальоном. [65]
Первым делом мы написали письмо семье Лупенкова, рассказали о его подвиге. Вложили
в конверт и газету «На защиту Ленинграда», которую перед роковым для него боем
Михаил Григорьевич так и не успел прочесть.
...Третий батальон вел бои за Гостилицы, Ораниенбаум. Сражался с оккупантами,
защищая свой родной город, все девятьсот дней его обороны. Он участвовал в разгроме
гитлеровских войск под Ленинградом. Вместе с другими частями и подразделениями
своей дивизии гнал врага до самой Курляндии, где и встретил долгожданный день
Победы. [65]
Предыдущий текст — Следующий текст