Предыдущий текст — Следующий текст
Из сборника "Ополченцы", Лениздат, 1975, стр. 68-81
Клинов Игорь Григорьевич вступил во 2-ю дивизию народного ополчения,
будучи студентом третьего курса Ленинградского инженерно-строительного института.
В 1942 году после тяжелого ранения демобилизован, вернулся в институт и закончил
его.
Ныне И. Г. Клинов — кандидат технических наук, доцент Ленинградского инженерно-строительного
института
И. Г. КЛИНОВ
СТУДЕНЧЕСКИЙ ВЗВОД
<...>
В мае 1941 года я окончил третий курс строительного факультета. В начале июня
уехал в Эстонскую ССР на практику. Здесь застала меня война. [68]
4 июля я вернулся в Ленинград. Многие мои товарищи уже ушли в армию, в городе
шла запись в ополчение.
Отец, старый коммунист, сказал:
— Ты должен идти вместе со всеми.
В институте я встретил своих товарищей Юру Лопина и Женю Черногубова. Юра записался
в ополчение, он жил в казарме вместе с другими студентами. Я обрадовался, что
буду с ним, но, взглянув на Черногубова. огорчился. Женя был в военной форме,
через несколько часов он со своим подразделением уезжал из Ленинграда. «Ополченцы
еще не скоро попадут на фронт, — подумал я, — ребята, ушедшие в действующую
армию, окажутся там быстрее».
Но жизнь распорядилась по-иному. Мы были в бою уже через десять дней, а политбойцы.
вступившие в армию раньше нас, уехали кто под Москву, кто в Вологодскую область,
где около месяца учились владеть оружием. Позднее, в августе и сентябре, им
выпала нелегкая доля. Одни начали боевой путь под Ельней, другие — под Новгородом.
Начали и... там же закончили. В институт вернулись лишь немногие.
Утром 5 июля мы построились в вестибюле института. Директор и секретарь парткома
сказали напутственные слова. Меня назначили старшим группы и вручили один из
списков добровольцев. В списке значилось двадцать фамилий.
В казарме нас собралось из ЛИСИ пятьдесят четыре человека. Восемнадцать несколько
дней назад защитили дипломные проекты, стали архитекторами, инженерами. Они
могли уехать по путевкам на работу в тыл. Остальные почти все были студентами
четвертого и пятого курсов. С нами оказалось несколько преподавателей и служащих
института. Преподаватель Г. А. Рысев, коммунист Ленинского призыва, пришел со
своим сыном Борисом — выпускником средней школы.
Вначале нас небольшими группами зачислили в разные подразделения батальона.
Нарушая воинскую субординацию, наша делегация явилась к командиру батальона
и попросила свести всех «лисийцев» в один взвод. Просьбу нашу удовлетворили.
Правда, не полностью: во взводе могло быть только сорок шесть человек. [69]
Так был сформирован третий, студенческий взвод. Командиром назначили студента
четвертого курса архитектурного факультета Алексея Покинь-Вербу, отслужившего
в армии и имевшего звание младшего лейтенанта.
Днем 14 июля под звуки полкового оркестра мы двинулись на станцию Витебская-товарная.
Провожающих почти не было, — с родными мы попрощались накануне.
Несмотря на ясный день, город казался притихшим и менее многолюдным, чем обычно.
Проходя мимо какой-то фабрики, из окон которой нам махали женщины, я заметил,
как утирает слезы краешком платка пожилая работница. Посмотрел на нее с некоторым
недоумением: о чем тут плакать? — настроение у нас было превосходное.
Не понимали мы, что эта умудренная жизнью женщина видит дальше нас...
Следующим утром батальон высадили в чистом поле у станции Веймарн и приказали
быстро рассредоточиться в ольшанике. Солнце стало основательно припекать, когда
мы вышли на булыжную дорогу и походной колонной тронулись в путь. Взвод бодрым
шагом начал мерить свои военные километры. Во главе— младший лейтенант Покинь-Верба
и помкомвзвода Лева Руцко. В первом ряду командиры отделений: молодой архитектор,
замечательный лыжник Слава Бормоткин, мой друг Юра Лопин, начальник хозчасти
института коммунист Георгий Ильич Головачев и Борис Норкин, архитектор, бывший
секретарь бюро ВЛКСМ факультета, тоже член партии. Дальше в строю по четыре
весь взвод — сорок два человека (четверо еще в Ленинграде ушли в военное училище).
На вооружении взвода помимо винтовок было два ручных пулемета. Один на плече
у Кости Лебедева, второй — у Миши Кудимова. Две снайперские винтовки у наших
лучших стрелков — Левы Вертоусова и Саши Петрова.
Из-за пригорка выскочила грузовая машина. В кузове — раненые красноармейцы.
Я подумал, что скоро будем в бою. Но откуда в районе Кингисеппа, который я проезжал
лишь десять дней назад, немцы?
Пролил короткий дождик. Воздух стал чистым и звонким. Вокруг в траве стрекотали
кузнечики, в вет[70]вях деревьев резвились птицы. А издалека все явственнее
доносился гул артиллерии.
В пути батальон миновал стоящие на обочине танки. Из открытой башни по пояс
высунулся командир со звездой Героя Советского Союза на груди. Он улыбнулся
и крикнул вдогонку:
— Только не робеть, ребята!
К вечеру колонна остановилась. Мы расселись на бревнах, сваленных у дороги.
Из-за леса доносились винтовочные выстрелы и короткие автоматные очереди. Вперед
прошла группа командиров во главе с генералом. Вид у них был озабоченный.
Нас нагнали танки и встали неподалеку. Кто-то завел разговор с танкистами. Они
рассказали, что впереди за лесом деревня Юрки. Там враг. Мы должны выбить фашистов.
Мимо нас в тыл прошли красноармейцы. Они были предельно утомлены. Некоторые
ранены, на грязных, мокрых от дождя повязках яркими пятнами запеклась кровь.
Танкисты захлопнули люки, и машины, набирая скорость, двинулись дальше. Командир
роты лейтенант Гудков развернул взводы в цепь и повел нас через редколесье на
запад. С громким криком «ура» мы почти бежали вперед, плечом к плечу, стараясь
не потерять соседа.
На опушке леса фашисты встретили нас плотным минометным огнем. Оглушенные разрывами,
бойцы бросились на землю. Цепь разорвалась. Кто-то попятился назад. Послышались
крики: «Санитара!»
Я увидел первого раненого из нашей роты. Он шел прямо на меня неверными, заплетающимися
шагами, держа на весу перебитую руку. Раненый ни о чем не просил, только глухо
стонал.
Недалеко от меня оказался Г. И. Головачев. Он был спокоен, хотя лицо его побледнело.
Георгий Ильич старше, опытнее, рядом с ним я почувствовал себя увереннее.
— Вперед! Раненых перевяжут сандружинницы.
Перебегая от дерева к дереву, мы вышли из-под минометного огня и оказались на
краю леса, где скапливались отдельные группы ополченцев. За нешироким полем
горела деревня, до которой нам предстояло добраться. [71]
Сейчас уже невозможно назвать всех, кто в своем первом в жизни бою (который
представлялся нам совсем не таким, каким оказался) — в грохоте огня, в отблесках
пожарищ — сумел пройти нелегкие триста метров, отделявшие лесную опушку от горящей
деревни. Многие из них служили в нашем студенческом взводе, но вспоминают и
танкиста, машину которого подбили в бою, — он повел вперед подразделение ополченцев,
— рассказывают о девушке-сандружиннице, поднявшей бойцов для броска через поле
и погибшей во время атаки.
Деревня догорала. Фашистская артиллерия вела такой плотный огонь, что ополченцы
вынуждены были залечь.
В темноте роты были собраны в лесу и отведены в соседнюю деревню. В полном составе
взвод собрался лишь утром. Не было только Юры Лопина, который накануне был тяжело
ранен, выпускников ЛИСИ Макса Финкельштейна, раненного осколком мины, и Михаила
Фирсова, погибшего во время боя.
К вечеру 17 июля нам приказали быстро построиться. Командир взвода объявил,
что нужно произвести разведку, и скомандовал:
— Добровольцы, шаг вперед!
Все сделали этот шаг.
— Хорошо! Пойдет весь взвод.
Предстояло проверить, есть ли в лесу на подступах к селу Ивановскому противник,
и установить, не заминирована ли дорога, по которой последуют танки.
— С вами пойдет отделение саперов, — пояснил комбат.
Мы прошли километра полтора, когда впереди раздались выстрелы. Потом стало тихо.
Навстречу двигалась группа дивизионных разведчиков. Старший сержант в пятнистом
халате нес захваченный в стычке с вражеским постом немецкий автомат.
Командир разведчиков сказал, что до опушки леса недалеко, но дальше расположены
посты и засады, которые они потревожили. Углубляться в лес неразумно.
После нашего возвращения батальон двинулся к Ивановскому. Вечерело. Подошло
несколько танков. Покинь-Верба получил приказ посадить одно отделение на головную
машину.
— Кто, ребята, пойдет добровольно? [72]
Согласились все. Выбор пал на первое отделение.
Мы с волнением наблюдали, как вслед за Славой Бормоткиным на броне танка рассаживались
архитекторы Виктор Бушев, Аркадий Евстафьев, Зоил Егоров, Александр Трифонов,
Евгений Ружников, Юрий Заклинский, Борис Тихонов. Мне думается, что их молчаливая
сосредоточенность была признаком настоящего мужества: они участвовали накануне
в атаке, видели, как горели наши и вражеские танки, как кромсали их броню снаряды
противотанковых пушек.
Машины двинулись на Ивановское. Роты цепями углубились в лес и последовали за
танками.
Мы вышли на опушку, до которой почти добрались во время разведки, но не увидели
перед собою Ивановского. Через сотню-другую метров опять начинался лес, за который,
не торопясь, пряталось неяркое вечернее солнце. Влево и вправо от леса была
открытая местность. Враги, хорошо пристрелявшие этот участок, отбили наши первые
атаки. Танки, выползшие в начале боя из леса, встретили плотный огонь батарей
противника. Головные машины были подбиты. Другие экипажи вперед не пошли, а
занялись буксировкой поврежденных танков.
Именно так воевали мы в первые месяцы войны. Пехотинцы, рискуя жизнью, стремились
вынести с поля боя пострадавших однополчан. Танкисты вытаскивали из огня и пламени
подбитые машины. И лихие поначалу атаки захлебывались. Гибли бойцы, войска напрасно
теряли и без того небогатую технику. Напрасно потому, что завтра надо было все
повторять сначала. Потребовался срок, пока мы усвоили простую истину, что в
бою надо решать главную задачу, что во время атаки следует идти вперед, что
только так можно помочь упавшим товарищам.
Мы вышли из боя глубокой ночью, отправив на танках раненых друзей: архитекторов
Игоря Бакеева, Аркадия Евстафьева, Виктора Бушева. студентов Бориса Тихонова,
Юрия Шутова, Ивана Клементьева и Михаила Кудимова.
Через сутки батальон сдал свой участок обороны ополченцам скороходовского полка
и ночью вышел на реку Лугу, километрах в пятнадцати восточное села Ивановского.
Поредевшему третьему взводу доверили [73] правый фланг обороны. Ниже по реке,
до деревни Большое Сторонье, наших подразделений не было.
Разведывательные группы врага несколько раз переправлялись через Лугу, Нам приказали
проверить, нет ли противника на правом берегу реки. В разведку мы отправились
втроем — Боря Норкин, Лева Вертоусов и я: парторг, замполитрука и комсорг роты.
У кустов ракитника, нависших над водой, Вертоусов заметил раздетого человека.
Лева приблизился к берегу и вскинул винтовку:
— Кто такой?
Тот обернулся, молча попятился и резко метнулся к одежде.
— Стой! Буду стрелять!
Подбежали мы с Норкиным. Неизвестный медленно выпрямился, поднимая вверх руки.
В это время в кустах что-то тяжелое шлепнулось в воду.
Вертоусов бросился к реке. Он увидел, что другой, одетый человек торопливо плыл
от берега. На голове его была однорогая, непохожая на нашу пилотка.
«Враг», — догадался Лева и перешел на немецкий:
— Хальт! Цурюк... Хенде хох!
Теперь уже оба прочно сидели на мушках наших винтовок. Голый испуганно замер,
а одетый, протянув руки вверх, выходил из воды.
Мы захватили летчиков со сбитого зенитчиками самолета-корректировщика. Они перебирались
на «свой» берег. Стрелок-радист успел раздеться, стянул ремнем свои вещи, планшетку
и автоматы. Пилот должен был прикрыть переправу стрелка.
Во взводе, перед тем как отправить пленных в батальон, мы немного поговорили
с ними. У нас тогда было больше любопытства, чем злости и ненависти к врагам.
Ненависть пришла потом, когда на наших глазах умирали товарищи, а мы не могли
им ничем помочь, когда своими глазами видели следы фашистских зверств.
Переводчиками выступали Евгений Ружников и Ефим Нехамкис.
От немцев мы узнали, что их экипаж состоял из трех человек, но командир погиб
еще в воздухе. Накануне поздно вечером их заметили у реки наши саперы. В завязавшейся
перестрелке пилот был ранен в предплечье [74] левой руки (мы сменили ему промокшую
повязку). Отстреливаясь, гитлеровцы скрылись в лесу, отложив переправу на утро.
Друзья радовались нашему успеху. Это были первые пленные, взятые ополченцами
третьего полка.
На Луге не было сплошной линии фронта. Фашисты, уверенные в своем подавляющем
превосходстве, сосредоточивались на плацдармах у Сабского и Пореченского мостов.
А небольшая деревушка Лычно, напротив которой стояла наша восьмая рота, по существу
оставалась «ничейной» землей на «вражеской» стороне реки. Через Лычно мы отправлялись
в тыл противника. Гитлеровцы добирались до нее на танках, спускаясь по левому
берегу со стороны Большого Сабска. Открыто следовали они вдоль линии обороны
батальона, осыпая окопы ополченцев градом пуль и снарядов. Вооружившись бутылками
с горючей жидкостью, мы часами просиживали в противотанковых засадах на лыченских
огородах и дворах. Но удачи долго не было...
Иногда в районе деревни появлялись минометчики противника. Выпустив десяток-другой
мин, они быстро удалялись в направлении Большого Сабска. Как-то перед стрельбой
гитлеровцы заглянули в дальнюю избу за молоком. В эти минуты к Лычно подходила
группа курсантов Ленинградского пехотного училища имени С. М. Кирова, были здесь
и наши ополченцы. Часовой поднял тревогу. Гитлеровцы разбежались, оставив у
завалинки ротный миномет «лягушку» и две кассеты с минами. Лейтенант, командовавший
кировцами, распорядился передать трофейный миномет старшине нашей роты В. И.
Шишкину, работнику типографии имени Соколовой. Василий Иванович Шишкин, студенты
ЛИСИ Василий Трубицын, Наум Кантер освоили миномет, и он сослужил нам неплохую
службу.
Танки противника, навещая Лычно, ниже по реке не спускались. На противоположном
от нас берегу был, помнится, глубокий овраг, а через него ветхий мостик. В последних
числах июля в сопровождении танка на улице деревни появился юркий броневичок.
Машины, не торопясь, переправились через обмелевшую речушку Лыченку и, пыля,
проследовали к оврагу. Не доходя до него, танк остановился и угрожающе развернул
на нас [75] башню. Броневичок же осторожно забрался на мостик и благополучно
перескочил на другую сторону оврага.
Василий Иванович с помощниками установил трофейный миномет на заранее подготовленной
позиции и открыл беглый огонь. Броневичок попятился назад, но одна из мин повредила
мостик, отрезав пути отхода. Танк, разыскивая минометчиков, пополз обратно к
деревне. Броневичок беспомощно заметался под разрывами, а затем стал. Гитлеровцы
выскочили из машины и стремглав побежали к лесу.
Новый командир одного из отделений Леонид Обухов вызвался уничтожить броневичок.
Он, Василий Трубицын и самый младший из нас — Андрей Иванов мигом разделись
и, захватив по противотанковой гранате, вплавь достигли другого берега. Из-под
обрыва они кинули пару гранат, и машина беспомощно осела на дороге. Но возвращаться
было опасно: танк, передвигаясь вдоль реки, обстреливал наши окопы. Тогда на
помощь товарищам, у которых осталась только одна граната, прикрываясь камышами
и толкая впереди себя лодку с оружием, поплыл Костя Лебедев.
Когда стихло, ребята забрались в бронемашину, сняли с нее пулемет и рацию, вытащили
записи и карты. Позже нам сказали, что на броневичке немецкие офицеры производили
рекогносцировку.
Так и стояла напротив наших позиций подбитая бронемашина, которую мы тогда не
догадались поджечь. А через пару дней под прикрытием трех танков враги восстановили
мостик и отбуксировали колченогую машину в Большой Сабск.
В эти дни в нашем взводе произошли изменения. На политработу отозвали бывшего
заместителя секретаря парткома ЛИСИ Ефима Нехамкиса. В распоряжение начальника
инженерной службы дивизии отбыли выпускники института Александр Мирошин, Борис
Пинкус и Борис Фролов. Старшиною другого подразделения полка назначили Анатолия
Антонова. По болезни и ранению ушел наш связной Женя Котляров. Лазаря Шаповалова
перевели в другое подразделение. Покинь-Верба стал старшим адъютантом батальона.
Во взводе, которым теперь командовал Лев Руцко, осталось двадцать четыре человека.
Утром 10 августа немецкие танковые колонны, прорвавшиеся на Сабском и Ивановском
плацдармах и [76] нацеленные теперь на просторное для маневра Копорское плато,
вышли в тыл Лужского оборонительного рубежа.
Населенные пункты в шести — восьми километрах от реки, где находились штаб и
хозяйственные службы полка, пришлось оставить. В бою под деревней Пустошкой
при отражении вражеской атаки героически погиб наш товарищ Алексей Покинь-Верба.
Подразделениям третьего полка, собравшимся в лесу под Малыми Пелешами, предстояло
прорваться на север. Прикрыть прорыв поручили восьмой роте. Впереди был поставлен
студенческий взвод.
К вечеру 11 августа головной дозор приблизился к проселочной дороге, которая
связывала наступающие на Молосковицы и Веймарн сабскую и ивановскую группировки
противника, и обстрелял вражеские патрули. Подтянувшаяся рота залегла в болотистом
лесу вдоль проселка, она перекрывала дорогу огнем и гранатами.
Гитлеровцы на машинах подвезли автоматчиков. Наш третий взвод принял удар на
себя, для того чтобы другие смогли уйти к деревне Лопец. Теряя друзей, ополченцы
сдерживали натиск фашистов. Было трудно. Выручало, правда, болото, в которое
не рискнули сунуться подошедшие вражеские танки.
Выполнив свою задачу, мы выбрались из-под огня. Перестрелка стихла. Слышались
лишь редкие одиночные выстрелы, шум проезжающих машин и громкая немецкая речь.
Вдруг с нарастающим свистом воздух рассекли несколько мин и плюхнулись в болото,
подняв фонтаны коричневой грязи. Двигаться дальше не было никакого смысла. Следовало
сориентироваться и хотя бы немного разобраться в обстановке.
Шорох в кустах насторожил нас. Женя Ружников моментально извлек из нагрудного
кармана запал, торопливо засунул его в последнюю гранату и приготовился выдернуть
чеку. Леня Обухов, прислушиваясь, сдержал его.
Шум в кустарнике, сопровождавшийся крепкими выражениями, повторился. По голосу
мы узнали снайпера взвода Сашу Петрова. Саша сидел под деревом, пытаясь зубами
разорвать на полосы спущенную с простреленного плеча нательную рубаху. Окровавленная
[77] гимнастерка лежала в ногах. Я достал индивидуальный пакет и принялся за
перевязку.
Петров рассказал нам о судьбе товарищей.
Вместе с ним ушли вперед Борис Норкин, помкомвзвода Слава Бормоткин, Лева Вертоусов,
Зоил Егоров и Саша Трифонов. Немецкие автоматчики были рядом, за невысоким полотном
дороги. В яростной перестрелке, еще до подхода танков, погибли Норкин, Егоров
и Трифонов. Позже разрывная пуля настигла Бормоткина. Потом ткнулся во влажный
мох Вертоусов. Петров слышал, как, захлебываясь кровью, Лева просил взять снайперскую
винтовку и передать ребятам, чтобы «рубили ляхов до самого пупа».
Всему взводу, да что взводу — многим в батальоне были хорошо известны эти слова,
произносившиеся Левой не однажды, а теперь сказанные в последний раз.
Петров, раненный еще до этого, приблизился к товарищу. Лева был без сознания.
Пульс не прощупывался. Фашисты, прикрываясь танками, усилили огонь. Вытащить
Вертоусова у Саши не было возможности. Скрепя сердце, он решился отойти вслед
за взводом.
В конце боя Георгий Ильич Головачев и студент-коммунист Степан Ефремов, рекомендовавшие
многих из нас в партию, Константин Лебедев, Михаил Угольников, Семен Литвин,
воспользовавшись минутным затишьем, проскочили через дорогу. Их заметили. В
перестрелке Георгий Ильич был серьезно ранен в голову. Товарищи подхватили его.
Уходя от преследования, ополченцы углубились в лес. Долго еще слышали они беспорядочную
стрельбу, а ветер доносил суматошные крики немцев.
Мы вчетвером — Женя Ружников, Леня Обухов, Саша Петров и я — собрали в болотах
у Малых Пелешей ополченцев, отставших от своих подразделений, и, перейдя в полночь
дорогу, рано утром нагнали полк.
В расположении роты нас радостно встретил стоявший на посту Литвин:
— Как хорошо, что вы пришли, ребята!
Три дня мы берегли сухой паек, полученный на других наших товарищей. Но больше
никто из студенческого взвода на место сбора в деревне Лопец не явился.
Здесь после двухдневной обороны третий полк снова оказался в окружении. Но прежде
чем замкнулось [78] кольцо, наши сандружинницы успели отправить всех раненых
в тыл, в их числе Георгия Ильича Головачева и Сашу Петрова.
Полк побатальонно, а затем отдельными группами до конца августа пробивался на
восток. Нашей группой командовал лейтенант Сазонов, присланный в батальон из
Пехотного училища имени С. М. Кирова. Его первыми помощниками стали семеро ополченцев
из ЛИСИ, особенно Леонид Обухов и Константин Лебедев.
Тяжелым и мучительным был этот путь. Шли по лесам и болотам, сторонясь шоссейных
дорог и крупных населенных пунктов. Тяготы этих дней делили с нами две сандружинницы
— Лида Кобрина и Люба Куликова.
Загоревшие до черноты, исхудавшие и предельно утомленные, но с искрящимися радостью
глазами вышли мы 20 августа под Сиверскую, а через сутки были уже в родной 2-й
ДНО, сражавшейся в районе Котлов. Девушкам-сандружинницам разрешили поехать
в Ленинград, чтобы проводить заболевших и раненых.
Нас определили в первый полк, который пополнялся бойцами, выходившими из окружения.
Ротой командовал наш бывший старшина Василий Иванович Шишкин, а одним из ее
взводов — Лева Руцко. С ним были еще пятеро наших товарищей: Юрий Заклинский.
Василий Трубицын, Самуил Шальман, Наум Кантер и Абрам Кулин. После схватки под
Пелешами они трое суток, вынося раненого Иосифа Донского, добирались до Молосковиц,
где в те дни шли тяжелые бои. Снова был в строю студенческий взвод, пополнившийся
смелыми парнями из других подразделений третьего полка. Я не помню фамилий этих
славных ребят, кроме Бориса Рысева, отца которого, Г. А. Рысева, назначили политруком
нашей роты.
Судьба некоторых бойцов нашего студенческого взвода долго оставалась неизвестной.
Кто-то из однополчан позднее рассказал, что на его глазах при прорыве у Малых
Пелешей погиб Андрей Иванов. Друзья Давид Сондак и Георгий Рогожин вместе выходили
из окружения. Им выпала нелегкая доля, о которой мы услышали лишь после войны.
От Льва Вертоусова, которого мы считали погибшим, я получил письмо в сорок пятом
году. [79]
«Дорогой Игорь!
...Если о себе все рассказать, не хватит ни бумаги, ни времени. Постараюсь описать
свое ранение, показавшееся другим смертью...
„Успокоив" одного фрица, я стал прицеливаться в другого, как в этот момент
почувствовал резкий ожог в груди и что-то теплое и липкое под гимнастеркой.
Показалось, что все. Поднялся на локтях, попрощался с товарищами, затем кровь
хлынула горлом и носом, и я потерял сознание. Это было около четырех часов дня.
Очнулся я после полуночи уже навзничь, а не ничком, попробовал пошевелиться,
но смог двигать только левой рукой. Силы оставили меня, и я снова забылся. Так
я и лежал в этом болоте, выщипывая мох, влага которого была моей единственной
пищей. Разделяли мое одиночество только трупы друзей, с которыми я проучился
пять лет.
...Потом мне удалось доползти до убитых. Найденные в их мешках два концентрата
каши, полхлеба и флакон одеколона подкрепили и согрели меня.
В ночь на 14-е сделал попытку встать. Но через несколько мгновений снова упал,
потеряв сознание. На следующую ночь я все-таки перешел злополучную дорогу, пройдя
в общей сложности метров триста. Почувствовал себя в безопасности. Мысль о том,
что скоро увижу своих (помнишь, пункт сбора был назначен в десяти километрах
севернее), сознание того, что опасный рубеж (дорога) уже позади, компас, вера
в свои силы придали мне энергии.
Неперевязанная рана сочилась... Одной левой рукой перевязать ее не мог, а правая
беспомощно болталась на ремне, переброшенном через шею. Но воля к жизни, желание
отомстить делали свое дело, и последующие дни я шел, если только можно так выразиться,
ибо на каждые полчаса перехода требовалось полтора—два часа на отдых. Путь затрудняли
кровотечения и нехватка воздуха — сказывалось простреленное легкое. Казалось
все-таки, что силы прибывали, и надежда добраться до своих все крепчала. Однако
судьба распорядилась по-другому, и 17 августа, после полудня, на одном из своих
привалов я был приведен в себя пинком ноги и грубым окриком.
Так началась самая ужасная пора в моей жизни — плен. Три с большим гаком года,
вычеркнутые из [80] жизни. 1344 мучительных и долгих дня! Сколько пришлось пережить
издевательств, мучений и насмешек, моральных и физических, грубых и утонченных
— всего здесь не перескажешь!
Два раза пытался бежать: раз предали, другой — поймали. Наконец наступил долгожданный
день — 22 апреля 1945 года. Восемнадцать тысяч военнопленных лагеря в Люкенвальде,
представители более десяти наций мира, в том числе и более двух тысяч наших
земляков, стали свободными.
С тех пор я все время нахожусь в рядах нашей армии...»
...Бои продолжались.
28—29 августа — Велькотта. Здесь в отчаянной атаке были убиты дорогой всем нам
человек — командир роты Василий Иванович Шишкин и юный Борис Рысев. Получили
серьезные ранения Лева Руцко и Леня Обухов. Командование взводом принял Евгений
Ружников.
31 августа на реке Систе, у Кумоловской мельницы, на крутом берегу мы похоронили
Сему Литвина, погибшего в рукопашной схватке.
Были потом Копорье, Воронино... И новое расставание: ранили Женю Ружникова.
Гостилицы, Порожки, Петергоф...
На Ораниенбаумском плацдарме войска стали намертво.
Еще в августе Юрия Заклинского выдвинули на должность командира саперной роты.
Командиром взвода полковой разведки назначили Костю Лебедева. На работу в штаб
дивизии определили Самуила Шальмана и Михаила Угольникова. Здесь, под Мартышкином,
остальных студентов ЛИСИ перевели в саперную роту.
И опять жил студенческий взвод, хотя в саперной роте нас собралось только шестеро:
командир Юрий Заклинский, рядовые Абрам Кулин, Наум Кантер, Василий Трубицын,
Лазарь Шаповалов и я.
Все это было в начале войны. Путь предстоял долгий. Никто не знал, какие дороги
ждут нас. Но где бы мы ни были потом, мы всегда помнили друзей первых дней боевой
страды. [81]
<...>
Предыдущий текст — Следующий текст