|
"ОНИ УШЛИ В ОПОЛЧЕНЦЫ... "
СПб.: Logos, 2007
Составитель Н. П. Андреева. В данной
книге приведены рассказы студентов и учащихся средних учебных заведений
Санкт-Петербурга на основе интервью, взятых у ветеранов Ленинградской
армии народного ополчения.
стр. 106-111
СЕСТРОРЕЦКИЙ ЛЕВША
(Семенов Геннадий Евстигнеевич)
Герой моего рассказа,
Геннадий Евстигнеевич Семенов, родился в 1921 году в небогатой крестьянской
семье на Смоленщине. После смерти отца его отправили к родственникам
в Сестрорецк, где он начал работать на заводе "Красный Октябрь"
слесарем-сборщиком моторов самолетов.
Когда фашистская Германия напала на СССР, на заводе прошло собрание
- собрались представители партийных органов (из райкомов) и комсомольцы.
Тогда добровольцами на фронт ушла вся комсомольская организация, 172
человека. Вернулись, кроме моего героя, трое. Сейчас уже только он в
живых остался.
Но тогда, в конце июня 1941 года, они стояли по три дня перед заводским
клубом, чтобы оформить документы для отправки на фронт. Геннадий Семенов
попал в 6-ю дивизию ЛАНО, его зачислили в отряд морским десантником.
Затем отправили в военное училище на два месяца, чтобы устав выучил,
да винтовку держать в руках смог.
"Первое боевое задание, - вспоминает Геннадий Евстигнеевич, - мы
выполняли в ночь с 28 на 29 сентября 1941 года. Перед нами поставили
задачу захватить немецкий штаб в Константиновском дворце, в Стрельне.
Ночью мы на катерах по Финскому заливу подошли к Стрельне. Правда, к
берегу вплотную катера подойти не могли - там тростник рос. Да и лед
был уже 3-4 миллиметра. Начали высаживаться: идешь, воды по грудь, начинаешь
залезать на лед, а он обламывается. Пока до берега доберешься, три-четыре
раза искупаешься. На берег выскочили, смотрим - там трех человек не
хватает, там четырех нет. А кто смог до берега добраться - того фашисты
прикончили, один из них успел выстрелить мне в грудь, и пуля прошла
у меня насквозь. Мне еще повезло - большинство там навсегда остались
лежать. У моего приятеля ногу снарядом оторвало, причем не полностью.
Он идет, а нога на сухожилиях болтается. Я ему лямкой от противогаза
ногу привязал, хотя сам весь в крови был. Добрались мы вдвоем до стога
сена (опознавательный знак), за ним санчасть была.
Высадка десанта окончилась полным провалом, успеха не имела. Почему?
Нас было мало, мы были плохо подготовлены и вооружены. У нас в руках
только винтовки были, а немцы из автоматов нам отвечали". <...>
* * * * *
"ЗАРЯ КОММУНИЗМА" (Петродворец)
от 3.10.81г.
ДЕСАНТ В БЕССМЕРТИЕ
ОДНИМ из ярких примеров героизма и самоотверженности защитников
Ленинграда явились боевые действия десантов, высаженных на участке побережья
от Сосновой Поляны до Нового Петергофа. 3 октября 1941 года в 4 часа
10 минут из Гутуевского ковша Торгового порта Ленинграда на 14 катерах
и 22 шестивесельных ялах отплыла усиленная рота в составе 25 [может
быть, 250? – А.Т.] человек из 6-й бригады морской пехоты. На вооружении
рота имела винтовки, гранаты и три ручных пулемета.
Западнее завода «Пишмаш» (ныне Ленинградский электромеханический завод)
моряки высадились на берег, не обнаруженные врагом. Перейдя Петергофское
шоссе, рота скрытно проникла на территорию совхоза «Пролетарский труд»
и завязала бой с поднятыми по тревоге гитлеровцами.
Бой носил ожесточенный характер, доходил до рукопашных схваток. К утру
сказалось явное превосходство фашистов в живой силе и технике. Десантники
под мощным огневым воздействием противника были вынуждены отойти к берегу,
укрыться в камышах и кустарниках, а ночью по Финскому заливу вернуться
в порт. Возвратилось около семидесяти человек, остальные погибли.
В тот день в вечернем донесении 38-го армейского корпуса немецко-фашистских
войск сообщалось: «...бой причинил нам большие потери».
ЗАПАДНЕЕ поселка Стрельна (деревня Викколово) 5 октября 1941 года в
5 часов 17 минут началась высадка десантного батальона численностью
около 500 человек из 10-го стрелкового полка 20-й дивизии НКВД. Командовал
капитан М. М. Буйневич.
Десант был сопряжен с матросским в Новом Петергофе, по отношению к нему
он должен был выполнять отвлекающую роль, а в случае успеха — продвигаться
на соединение с частями 42-й армии, наступавшими на Урицк.
Высадка завершалась под сильным огнем противника, особенно на правом
фланге. В результате три взвода и хозкоманда в количестве 130 человек
были вынуждены повернуть обратно.
Высадившиеся на берег пограничники начали теснить врага, но из-за сильного
воздействия артиллерии и танков противника понесли тяжелые потери и
с боем отошли и заливу. Остатки батальона на катере вернулись в порт.
Вот как выглядит этот эпизод в сводке командования 18-й немецкой армии
от 5 октября: «...В 3 часа 30 минут противник предпринял попытку высадить
десанты между Стрельной и Петергофом и под защитой темноты у Стрельны
проник на юг на 1000—1200 метров. Пришлось вводить последние имеющиеся
резервы».
НА РАССВЕТЕ 8 октября под командованием старшего лейтенанта А. А. Челидзе
в районе Константиновского парка высаживался батальон числом в 431 человек
из 20-й дивизии НКВД. Он имел задачу во взаимодействии с частями 42-й
армии нанести удар по поселку Володарский.
Ввиду жесткого сопротивления гитлеровцев на берег высадились 249 бойцов,
остальные были вынуждены возвратиться в порт. Оставшиеся в живых вели
ожесточенный бой до середины дня, а затем пробирались и заливу и на
катерах вернулись на базу.
В вечерней сводке 18-й немецкой армии за 8 октября говорилось: «...Врагу
удалось высадиться в расположении 58-й дивизии между Стрельной и Урицком
и прорваться сюда от Петербурга большому числу танков» (со стороны Ленинграда
прорывались "КВ" 124-го Отдельного танкового полка под командованием
полковника Родина).
ОСОБАЯ судьба у петергофского десанта. Десантный отряд моряков был сформирован
в Кронштадте в первых числах октября 1941 года численностью в 520 человек.
Все добровольцы, 47 процентов были коммунистами, остальные — комсомольцы.
Отряд состоял из пяти рот, в каждой по два стрелковых и по одному пулеметному
и минометному взводу.
В боевом приказе от 2 октября 1941 года говорилось: «...Скрытно высадить
морской десант в районе Петергофа... имея главной задачей во взаимодействии
с частями 8-й армии нанести удар во фланг и тыл противнику, окружить
и уничтожить его группировку в районе Новый Петергоф, аэродром».
Около двух часов 5 октября закончилась посадка десанта на катера и шестивесельные
ялы, и они двинулись к Петергофу. В пять часов утра подошли к месту
высадки. До берега добирались вплавь. Противник обнаружил высадку и
открыл ураганный огонь. Петергофский берег озарился каскадами белых
и красных пулеметных и автоматных трасс. Взвивалось множество сигнальных
разноцветных ракет. Весь берег буквально пылал.
Подробностей о боевых действиях этого отряда очень мало. Известно лишь,
что моряки-балтийцы проявили беспримерную отвагу, почти все они погибли
как герои, несколько тяжелораненых оказалось в плену.
Связь с отрядом после высадки отсутствовала, радиостанции вышли из строя,
а почтовые голуби в Кронштадт не прилетели.
В Центральном Военно-Морском архиве хранится справка разведотдела КБФ
по связи с отрядом полковника Ворожилова. В ней говорится:
"4 октября 1941 года одна группа разведчиков во главе с лейтенантом
М. Зельтером ушла вместе с батальоном. Не вернулась. Затем с 5 октября
по 15 октября 1941 года в район Петергофа направлялось 20 групп в количестве
57 человек для выяснения судьбы батальона. Из посланных групп или никто
не возвращался, или возвращались без результатов".
Б. Емельянов,
заместитель председателя совета районного музея боевой славы.
* * * * *
"МЫ ИЗ КРОНШТАДТА", Лениздат,
1975
И. П. ЧЕРНЫШЕВ, капитан 1-го ранга.
Командир катера и звена катеров „МО" в 1941—1944 гг. Командир дивизиона
катеров „БМО" в 1944— 1945 гг.
ХОТЬ НЕТ БРОНИ НА КАТЕРЕ СОСНОВОМ...
<...> В начале октября нас отозвали из дозора в
Кронштадт. Как только катер ошвартовался у пирса, командира вызвали
в штаб. Через два часа он вернулся, загадочно улыбаясь. Всех разбирало
любопытство, но никто не задал ему вопросов. Молчал и он. Только когда
катер вышел из Военной гавани, Азеев объявил:
— Сегодня ночью в Петергоф будет высажен десант, укомплектованный добровольцами
с кораблей и учебного отряда. Нам приказано обеспечивать высадку. Всю
ночь будем в готовности номер один, так что оденьтесь потеплее.
В инструкции, полученной командиром в штабе, говорилось, что «двойка»
должна выполнять роль маяка, обозначающего точку поворота десантного
отряда к месту высадки. Кроме того, на катер возлагалось прикрытие десанта
дымовой завесой в случае сильного артиллерийского противодействия врага.
Вскоре катер пришел в назначенную точку. Негромко прокляцала якорь-цепь,
и наступила тишина. Лишь изредка чуть слышно плескалась невидимая в
темноте черная вода. Кругом — ни огонька.
Нас охватило чувство потери пространства: смотрим и ничего не видим.
Потеря зрительного восприятия до предела обостряет слух. Мы различаем
не только плеск воды о борт катера, но и звон падающих капель, потрескивание
остывающих моторов. Гнетущая тишина вызывает боязнь пошевелиться, сделать
шаг. Хруст инея на палубе кажется чуть ли не грохотом.
Незадолго до полуночи зажглись едва видимые, затемненные огни створа
Морского канала.
— Стоим у бровки фарватера, — тихо произносит Азеев.—Теперь надо найти
огонь Ораниенбаумского маяка и уточнить наше место.
Не проходит и минуты, как в Ораниенбауме зажигается неяркий огонь. Командир
берет пеленг на него и прокладывает линию на карте, пересекающую ниточку
фарватера.
— Катер стоит точно в назначенном месте, — заключает он и замирает на
мостике рядом с машинным телеграфом.
В полной тишине проходит еще томительный час. Люди стоят не шевелясь,
чувствуя, как стынут ноги. [30] Сначала деревенеют пальцы, потом лодыжки,
коленки. Холод залезает в рукава, подбирается к спине и животу.
В желудке «подсасывает», — сказывается сокращение пайка. Норма хлеба
уменьшена наполовину, едим в основном воблу, чечевицу, омлеты из яичного
порошка.
С кормы доносится отчетливая дробь, выбиваемая зубами.
— Гончаров, это т-ты нарушаешь т-т-тишину? — спрашивает Азеев.
— Я-а... т-тов-в-варищ коман-н-дир...— доносится негромкий ответ комендора.
— Ид-ди... пог-г-грейся.
— С-с-сейчас н-н-не могу... п-потом.
— Н-ну, хорошо. Т-тогда вместе п-потом п-п-пойдем.
По катеру проносится легкий смешок, и кажется, что стало чуть-чуть теплее.
И снова тишина, вязкая, как вар.
Томительные минуты ожидания нарушает рулевой Смирнов:
— Слышу шум!.. Вроде за кормой...
Сигнальщик Слепов и командир смотрят в сторону Кронштадта. Проходит
несколько минут, наконец оба уверенно произносят:
— Наши катера! Прямо по створу!
Азеев смотрит на часы и приказывает:
— Дать красные проблески в сторону катеров!
Слепов нажимает кнопку фонаря, и узкий клинок красного луча протыкает
тьму. С непривычки свет кажется необычайно ярким, думается, что его
отчетливо видно и с южного берега. Но это не так. В действительности
свет 15-ваттной лампочки едва протискивается через крохотную щелочку
специальной ширмы и виден только со стороны приближающегося десанта.
Шум моторов и плеск воды о борта катеров и буксируемых ими шлюпок становится
все отчетливее. Местами темнота, сгущаясь, превращается в призрачные
силуэты низких разъездных катеров. На головном катере отряда, который
проходит в четырех-пяти метрах от «охотника», появляется фигура. Она
машет рукой в сторону южного берега и кричит:
— Давай сигнал поворота!
Азеев приказывает Слепову:
— Включить постоянный зеленый! [31]
Слепов нажимает другую кнопку фонаря — и окружающий мир мгновенно изменяется:
вода из черной становится желто-горчичной, маленькие катера и шлюпки
из серых превращаются в серебристые, равномерное урчание моторов переходит
в глухое клокотание. Катера одновременно отворачивают от «охотника»
и направляются в сторону невидимого Петергофа. Буксируемые баркасы и
ялы тянутся за ними. В свете луча видны фигуры десантников.
Через несколько минут черная волна балтийских моряков-добровольцев с
линкоров, крейсеров и эсминцев, учебного отряда и береговых подразделений
выплеснется на южный берег «Маркизовой лужи» и у подножия Самсона, рядом
с Монплезиром, у Шахматной горки начнется тяжелый бой.
Проходит последняя шлюпка, и Слепов выключает фонарь. Наш катер сразу
же окружает темнота, в которой ничего нельзя разглядеть, даже на расстоянии
вытянутой руки. Но если раньше экипаж «двойки» проклинал непроглядную
тьму, скрывавшую все происходящее вокруг, то теперь страстно желает,
чтобы она не нарушалась мертвенно-бледными вспышками вражеских ракет.
После того как десант скрылся в темноте и смолк шум моторов катеров,
вновь наступило черное безмолвие. Но вдруг петергофский берег озарился
каскадом белых и красных пулеметных и автоматных трасс, и сразу же взвилось
множество сигнальных ракет: белых, зеленых, красных, малиновых. Не успели
они погаснуть, как над Петергофом поднялся рой осветительных ракет,
в свете которых поблекли и растворились вспышки неслышных выстрелов.
Но вот слух уловил одинокий щелчок, слабый и неуверенный. Потом донеслась
короткая автоматная очередь. Небольшую паузу нарушила незнакомая захлебывающаяся
скороговорка вражеского пулемета. После этого выстрелы, разрывы гранат
и крики людей смешались в клокочущем хаосе звуков.
Бой то разгорался, то затухал. Возникший в районе высадки десанта, он
распространился по побережью вширь и вглубь.
А наша «двойка» по-прежнему стояла на месте и наблюдала за происходящим
на берегу. Правда, Слепов несколько раз включал сигнальный фонарь для
катеров, [32] шедших из Кронштадта к южному берегу с подкреплением для
десанта. Да разве это могло удовлетворить желание катерников принять
самое активное участие в бою? Азеев, ежечасно сообщая по радио командованию
об обстановке, просил указаний, как действовать. Ответ неизменный: «Действовать
согласно инструкции», то есть стоять в указанной точке, наблюдать и
доносить. И мы стояли...
Но вдруг в уже ставший привычным шум боя ворвался громкий рев корабельных
орудий и грохот разрывов крупнокалиберных снарядов. Это корабли Кронштадта
пришли на помощь своим десантникам.
— Товарищ командир, — послышался из переговорной трубы голос Михаила
Чернова, бессменно несшего вахту в радиорубке. — Получена радиограмма
из штаба.
Азеев сбежал с мостика и юркнул в рубку. Через минуту он был вновь на
мостике.
— Баковые на бак! С якоря сниматься!
По палубе пронесся радостный вздох.
Пока выбирали якорь, лейтенант сообщил:
— Нам приказано обследовать район, прилегающий к Петергофу, и доложить
в Кронштадт обо всем, что увидим. Проверить еще раз оружие. Быть готовыми
ко всему.
Залив у Петергофа мелководный, с мелями. Поэтому командир вел «охотник»,
соблюдая особую осторожность, строго выдерживая курс и скорость, контролируя
местонахождение катера по огням маяков.
Дойдя до береговой отмели, Азеев направил катер вдоль пляжей. Весь берег
буквально пылал. Пламя пожаров, вспышки разрывов снарядов, сполохи ракет
и светящиеся рои трассирующих пуль образовали сплошное море огня. Нагромождение
разнообразных звуков боя покрывал гул тяжелых снарядов корабельной артиллерии,
проносившихся из Кронштадта к Петергофу над нашими головами.
Я находился в рубке, прокладывая на карте путь «охотника», когда на
палубе раздался топот матросских сапог. Одновременно взревели моторы.
Катер дал задний ход. Я выскочил на палубу. Перегнувшись через борт,
всматриваюсь в воду и вижу метрах в трех голову человека. Рядом — спасательный
круг. Двое краснофлотцев, спустившись на привальный брус, безуспешно
пытаются дотянуться до человека. Азеев осторожно [33] подводит катер
ближе к пловцу. Наконец один краснофлотец хватает его за руку, другой
за одежду. На привальный брус спрыгивают на помощь еще двое, и все вместе
они вытягивают человека из воды.
— Быстро в моторный отсек! — слышится голос Азеева. — Окажите помощь,
переоденьте!
Катер продолжает обследовать район. Судя по часам, уже наступило утро,
но заря даже не занялась. Бой на берегу стихал. Короткие очереди автоматов
и редкие винтовочные выстрелы доносились из глубины парка. Мы не раз
пытались подойти, к берегу, но каждый раз нас встречали огнем пулеметы
и автоматические пушки, — на берегу были гитлеровцы...
Очередная радиограмма, принятая Черновым, предписывала нам вернуться
в Кронштадт. Азеев повел «двойку» на север. Все находившиеся на палубе
молча смотрели на удаляющийся берег и думали о своих товарищах: «Как
они там?» Думали и молчали, ибо приказ есть приказ.
Проложив очередной курс, я пошел проведать спасенного. Им оказался...
мой товарищ по училищу, назначенный помощником на «единицу», лейтенант
Владимир Гавриков.
— Как ты здесь оказался?
— Ходил штурманом одной из групп катеров десанта. Привел точно. Высадил
удачно, без единого выстрела с берега. Отошел после того, как убедился,
что все идет нормально. Удалились на полкабельтова от берега, а мотор
возьми и заглохни. Гитлеровцы нас заметили и давай лупить из минометов.
Борт продырявили, как решето, старшину убили. Не успел даже толком понять,
что произошло, как оказался в воде. Скинул ботинки, брюки и поплыл.
— Куда?
— Ясно куда — на Кроншлот. Сегодня мы уходим на Ханко...
Катер подошел к Кроншлоту. На пирсе стоял младший лейтенант М. Д. Макаренко.
Позади него теснилась вся команда «единицы». Едва мы ошвартовались,
как друзья подхватили Гаврикова и на руках утащили на свой «охотник».
Через несколько дней мы узнали, что «МО-301», возвращаясь с Ханко в
Кронштадт, погиб в районе острова Кери. <...>
* * * * *
"ОРАНИЕНБАУМСКИЙ ПЛАЦДАРМ"
Воспоминания участников обороны Ораниенбаумского плацдарма. 1941-1944
гг.
Составители К.К. Грищинский и Л.И. Лавров
Лениздат, 1971.
К. К. ГРИЩИНСКИЙ,
подполковник запаса, бывший командир по оперчасти разведывательного
отдела штаба КБФ
НА КАТЕРАХ К ПЕТЕРГОФУ
В начале октября 1941 года командующий Ленинградским фронтом
генерал армии Г. К. Жуков приказал войскам 8-й и 42-й армий перейти
в наступление и "срубить" Стрельнинско-Петергофскую группировку
врага, прорвавшуюся к Финскому заливу. В помощь стрелковым частям 'были
направлены два морских десанта. Одна усиленная рота 6-й отдельной бригады
морской пехоты была высажена в районе Стрельни. Второй десант численностью
до тысячи человек нанес удар по гитлеровцам в Нижнем парке Петергофа.
Его задача состояла в том, чтобы рассечь фашистский клин и содействовать
приморским частям 8-й армии в проведении частной операции по прорыву
немецкой обороны.
Естественно, что в те дня о намечавшемся наступлении и о высадке десантов
на побережье залива знал лишь ограниченный круг лиц. Мне, как рядовому
офицеру разведки, эти планы были неизвестны. Однако о том, что готовится
какая-то особая, очень важная операция, тому, кто находился в Кронштадте,
можно было легко догадаться. Прежде всего, на улицах города появилось
много краснофлотцев в новеньком морском обмундировании. И другое, несколько
необычное: я увидел средний и старший командный состав, одетый в матросские
бушлаты, но с нашивками на рукавах. Бушлаты не входили в табель офицерского
обмундирования, очевидно, их выдали лишь для того, чтобы командиры и
политработники не выделялись в цепях наступавших. К тому же прыгать
в воду, действовать на суше в бушлате сподручнее, чем в шинели. [103]
Таков был ход моих тогдашних размышлений. Впрочем, размышления вскоре
сменились и конкретными делами. В Кронштадтском разведывательном отряде
капитан-лейтенанта X. Е. Добрускина (отряд был одним из подразделений
разведотдела) я командовал ротой разведчиков, размещенной в Северных
казармах, и поэтому именно мне было передано приказание подготовить
к отправке в боевую операцию взвод матросов и старшин численностью 40
человек.
Мы выдали им все лучшее, что нашлось у нас из вооружения. Каждый боец
получил скорострельную винтовку или карабин, командиры отделений — пистолеты.
По карманам моряки рассовали "лимонки" — гранаты Ф-1. На поясных
ремнях у них висело по два подсумка с патронами. В вещевых мешках —
немного еды и опять патроны, патроны...
Все, кого мы включили в этот взвод, были людьми, не раз ходившими в
тыл врага. Многих я знал еще по Петергофу, где с начала войны находилась
наша оперативная разведывательная группа. Командиром взвода командование
назначило лейтенанта Ивана Попова. С минуты на минуту ждали его прибытия
из Ленинграда, куда он отпросился на пару суток для устройства личных
дел. Время разрешенного отпуска уже истекло, а лейтенанта все не было.
— Где же Попов?! — нервничал Добрускин. — Нужно докладывать начальству,
что все готово, а его нет.
— Видно, через Морской канал не прошел буксир... — заметил бывший однокашник
Добрускина по училищу имени Фрунзе капитан-лейтенант Виктор Евтушенко.
— Из Петергофа ведется сильный обстрел. Ему придется дожидаться ночи...
В последние минуты перед отправкой разведчиков в операцию командиром
взвода вместо опаздывавшего Попова назначили моего друга лейтенанта
Мишу Зельтера. И вот он уже перед строем — в кожаной куртке, в черных
брюках, заправленных в сапоги, во флотской фуражке и с автоматом, висящим
на плече.
— Взво-о-од... слушай мою команду! Напра... во! К трапу на выход, шаго-ом...
марш!..
Пока гремели по металлическим ступенькам трапа подковки матросских сапог,
командир взвода, шедший в конце колонны, на минутку задержался. [104]
Взглянув на лицо Зельтера, я понял, что ему известно, куда посылается
отряд. Спросить его об этом я не мог, а он не рискнул признаться даже
товарищу. Михаил был взволнован. Он вынул, должно быть, только что вырванный
из запасной книжки листочек бумаги и подал мне.
— Вот, Костя, адрес жены... Одесса... Сообщи, если не вернусь...
Зельтер крепко пожал на прощанье мою руку и быстро побежал вниз по уже
опустевшему трапу. А в ушах моих звучали последние слова Мишки: "Сообщи,
если не вернусь..."
5 октября, утром, о высадке в Новом Петергофе знал весь Кронштадт. Узнали
и мы, разведчики. Вот куда отправили мы наш отряд!
С момента высадки десанта радисты разведотдела вели круглосуточное наблюдение
за эфиром. Ни одна передача не оставалась без внимания. Одни радисты
держали связь с рацией десантников, другие перехватывали радиограммы
врага. Как всегда, полностью принимались и тут же переводились на русский
язык передачи "морзянкой" из немецкого информационного центра
"Трансоцеан".
На рассвете связь по радио с десантом прервалась. По-видимому, была
повреждена рация. Но были же еще запасные рации! Почему молчат? На этот
вопрос невозможно было ответить. Правда, кое-какие данные поступили
из вражеских передач. Утром комендант фашистского гарнизона в Петергофе
донес своему начальству открытым текстом, что с большевистским десантом
он может справиться своими собственными силами. В те же часы радисты
приняли новое радиосообщение из Берлина. Ставка фюрера сообщала, что
"с комиссарским десантом, высадившимся в Петергофе, покончено".
Однако явно преднамеренная, прямо скажем, излишняя болтливость врага
настораживала. Свой доклад начальству петергофский комендант не нашел
даже нужным шифровать...
С этим радиоперехватом капитан III ранга С. Е. Иванов, замещавший в
Кронштадте начальника разведотдела полковника Н. С. Фрумкина, тотчас
отправился к командующему флотом. Вице-адмирал В. Ф. Трибуц прочел оба
текста. Перед тем как дать дальнейшие распоряже[105]ния, комфлота спросил
представителя разведки, что он сам думает об этих сообщениях врага.
Капитан III ранга ответил, что, по всей вероятности, это обыкновенная
дезинформация.
— Значит, все надо понимать наоборот? — спросил адмирал.
— Иначе быть не может, — подтвердил С. Е. Иванов. — Десант, как видно,
продолжает борьбу, и гитлеровцам очень хотелось бы, чтоб ему не оказывали
помощь...
— В таком случае, — принимая быстрое решение, сказал Трибуц, — не отправить
ли нам в Петергоф еще одну роту? Имею в виду ваших разведчиков.
— По-моему, лучше все-таки вначале выяснить обстановку, восстановить
потерянную с десантом связь. Для этого пока достаточно небольшой группы
из двух-трех радистов, — высказал свое соображение заместитель начальника
разведотдела.
Посоветовавшись с начальником штаба флота контр-адмиралом Ю. Ф. Раллем,
командующий распорядился немедленно послать в Петергоф группу разведчиков-радистов
для уточнения обстановки.
...В кабинете, устроенном в одном из отсеков кронштадтских Северных
казарм, чуть слышно тикали корабельные часы. Было около часа дня, когда
я вошел туда.
Капитан III ранга Иванов поднялся из-за стола.
— Вы знаете про Петергоф? — опросил он меня.
— Знаю, Семен Ефимович...
Наступила короткая пауза.
Передо мной со всей ясностью в эти мгновения ожили события вчерашнего
дня, сборы моряков, прощание с Мишей Зельтером.
Заместитель начальника разведотдела вывел меня из раздумья.
— Связь с десантом прервалась, — сказал он негромким голосом. — В чем
дело — не знаем. По последним утренним донесениям оттуда, бой идет за
Большой дворец...
Иванов сделал шаг назад и подал мне листок, что лежал у него на столе.
Мелким почерком Семена Ефимовича на бумаге было написано: [106]
"Приказание комфлота.
Лейтенанту Грищинскому. Из Кроншлота выйти на катерах МО в Петергоф
и высадить разведгруппу Михайлова с рацией. Группе установить связь
с командиром десанта Ворожиловым и доложить по радио об обстановке.
О возможности подхода катеров и приема боеприпасов — условленный сигнал
ракетами".
— Помните, — пояснил капитан III ранга, — задача — исключительной важности.
В те минуты никто из нас не знал, что в действительности происходило
в Нижнем парке. Не знал этого и я, покидая кабинет Иванова. В сознании
упорно держалась сказанная им фраза: "...бой идет за Большой дворец..."
Это означало, что побережье в этом районе в наших руках. Высадка разведгруппы
в этих условиях мне представлялась не таким уж серьезным и опасным делом.
Подпрыгивая на разбитых кронштадтских мостовых, грузовая полуторка доставила
разведчиков и меня к Ленинградской пристани. В ее кузове, укутанная
в клеенку, лежала на мягкой подстилке рация, которую следовало доставить
на; отвоеванный у врага крошечный плацдарм. Быстроходный посыльный катер
уже ждал нас у пирса.
Взрывая форштевнем холодную воду залива, катерок минут через десять
подошел к гранитной стенке форта Кроншлот, в казематах которого тогда
находился штаб охраны водного района Кронштадта, а короче — кронштадтского
ОВРа.
Я представился командиру ОВРа капитану II ранга И. Г. Святову. Минувшей
ночью он осуществлял высадку десанта, вероятно, уже вторые сутки не
спал и поэтому днем пытался отдохнуть. Сняв китель и ботинки, он старался
задремать, но не удавалось — то и дело звонил телефон. Мой доклад Святов
выслушал не вставая.
— В Петергоф пойдете со звеном катеров старшего лейтенанта Воробьева.
Приказание ему уже дано. Можете идти.
У стенки стояли с заведенными моторами три катера МО. Два из них имели
номера 409 и 412. Номер морского охотника, на котором в трюмо поместились
раз[107]ведчики, я, к сожалению, не запомнил. Звеном командовал плотный,
крепкого телосложения офицер.
— Воробьев Алексей, — сказал он, протягивая руку. — Идите в рубку, сейчас
отваливаем.
И вот снова Финский залив. Штормило. Навстречу катерам дул сырой пронизывающий
ветер. Катились невысокие, частые волны с пенистыми барашками. Впереди
по курсу виднелся синеватый берег, над которым возвышался похожий на
луковку купол церкви...
Командир звена — старший лейтенант А. П. Воробьев напряженно вглядывался
в молчаливый берег, стараясь заметить хоть какое-нибудь движение. Ничего
не видно. Никаких признаков жизни...
Я тоже смотрю в бинокль. Ни единой живой души! Но почему? Ведь Нижний
парк должен быть в руках десантников! Где же они? Почему не сигналят?
Разве не видят, что катера идут к ним на помощь?
Катера приближаются к Петергофу. Уже видны стойки деревянной пристани,
гряда камней, заменяющих мол.
— Держись, лейтенант, — роняет командир звена. — Сейчас по нам начнут
сыпать...
И вот словно разверзлись небеса: мы под струями пулеметного огня. Отрезая
катерам отход, заговорила артиллерия противника. Воробьев стремительно
выскакивает на палубу и подает в мегафон резкие команды.
Звено катеров, быстро сменив курс, идет назад. Но в полумиле от берега
один из вражеских снарядов пробил корпус МО-412 ниже ватерлинии. Катер
тонет. Мы успеваем сблизиться с ним и снять терпящий бедствие экипаж...
Я возвращался в Кроншлот, уверенный в том, что гибель одного из катеров
— достаточное свидетельство того, что побережье Нижнего парка снова
находится в руках немцев. Мне казалось, что нет надобности вновь испытывать
судьбу и пытаться высадить разведчиков в Петергофе. Но, должно быть,
в то время я не располагал более полными сведениями о сложившейся обстановке.
Капитан II ранга И. Г. Святов выслушал мой рассказ и тут же позвонил
командующему. Произошел короткий разговор. Закончив доклад адмиралу
о моей попытке высадить на берег разведчиков, командир ОВРа [108] положил
трубку на место и, отрывисто выговаривая фразы, передал полученное по
телефону приказание:
— Пойдете снова. Ночью. На бронекатере...
Передо мной, когда я пишу эти воспоминания, лежит выписка
из дневника Всеволода Вишневского. 7 октября 1941 года он сделал в своем
блокноте такую запись: "У всех беспокойство за десант, "устанавливаем"
радиосвязь. Всячески пробовали помочь десанту..."
Нет сомнения в том, что писателю становилось известным абсолютно все,
что предпринималось штабом флота и армейским командованием для выручки
десантников. Конечно же, знал он и об обоих выходах с разведчиками на
борту катеров Святова, иначе он не взял бы слово "устанавливаем"
в кавычки.
Итак, что же произошло при втором выходе?
Около двух часов ночи 6 октября 1941 года бронекатер, на который перебрался
я со старшиной Михайловым и двумя его товарищами, вышел из Кроншлота.
Ярко светила луна. В заливе, как расплавленное серебро, блестела гладь
воды. Полный штиль... Но на полпути к Петергофу небо заволокло низкими
тучами, и все погрузилось в непроницаемый мрак. Только в той стороне,
где находилась Стрельна, взлетали, висели и гасли в воздухе немецкие
осветительные ракеты.
— Над Петергофом ракет нет, там бой... — как бы ни к кому не обращаясь,
заметил вслух стоявший рядом со мной старшина.
До петергофского взморья бронекатер дошел без особых происшествий. Из-за
значительной осадки он не мог подойти к берегу ближе чем на сотню метров.
Поэтому трое разведчиков спустились по штормтрапу в притащенный на буксире
катерок "зис", затрещал мотор, и маленькое суденышко скрылось
в кромешной мгле.
Мы внимательно вглядывались в тьму. Оттуда по-прежнему не доносилось
ни звука. Все на борту бронекатера думали о том, что, если разведчиков
встретят стрельбой, будут видны вспышки огня. Но вспышек не было. Казалось
странным, что фашисты, оглушившие нас днем таким пулеметно-артиллерийским
концертом, теперь хранят удивительно стойкое молчание. Не обна[109]ружить
наш бронекатер хотя бы по грохоту дизеля противник, конечно, не мог.
Разве что его наблюдатели были глухими... Мы терялись в догадках. Между
тем катерок возвратился, и моторист доложил, что высадил разведчиков
на мелком месте, где воды чуть повыше колен. Никакого противодействия
не было.
Мы стали ждать условных сигналов. Определив возможность приема на берегу
катеров, груженных боеприпасами (они стояли наготове на фарватере),
старшина Михайлов, возглавлявший группу разведчиков, должен был выстрелить
в воздух двумя зелеными ракетами. В случае опасности сигналом была бы
красная. Только одна ракета.
Шли минуты, но ракет — ни зеленых, ни красной — над берегом Петергофа
не появлялось.
До самого рассвета наш бронекатер курсировал взад и вперед вдоль стрельнинско-петергофского
побережья. Но там словно все вымерло. Было около шести часов утра, когда
я сказал командиру корабля, что можно уходить.
— Чертовщина какая-то. Ничего не пойму! — пробурчал, пожав плечами,
командир и подал рулевому команду лечь на обратный курс.
Вспоминая впоследствии ту ночь и бесследное исчезновение разведчиков,
я не раз задумывался над тем, что же произошло. Было более или менее
ясно, почему не подал сигналы Михайлов. Разведчики, видно, нарвались
на засаду и были либо убиты, либо взяты в плен. Но почему нас не обстреляли?
Ведь нескольких вражеских снарядов было достаточно, чтобы потопить бронекатер.
А мы безнаказанно ходили у берега, занятого противником, в течение трех
часов! Потом стало понятно и это. Гитлеровцы не открывали по бронекатеру
огонь, вполне резонно предполагая, что вслед за ним подойдут другие
корабли. Их-то они и хотели заманить в ловушку. Возможно, что наши разведчики
попали в руки врага живыми и фашисты надеялись выпытать у них, какой
сигнал должен был подать Михайлов. Можно себе представить, какой страшной
смертью умерли наши товарищи, так я не выдавшие врагу этой тайны. А
быть может, они погибли в неравном бою, едва успев ступить на берег.
Как бы там ни было, умерли они как герои. [110]
В 1944 году при расчистке петергофских парков в земле
была найдена старая фляга. Когда отвинтили крышку, изнутри выпало две
записки. В одной было всего пять слов: "Живые, пойте о нас! Мишка".
Другая начиналась словами: "Люди! Русская земля! Любимый Балтфлот!
Умираем, но не сдаемся..."
Даже после того, как были обнаружены эти волнующие сердце и душу последние
слова прощания героев-десантников, о битве в Петергофе мы знали очень
мало. Спустя четверть века авторам книги "Живые, пойте о нас!"
Всеволоду Азарову и Андрею Зиначеву удалось разыскать уцелевших участников
десанта. Григорий Кузьмич Васильев, Борис Иванович Шитиков, Николай
Викторович Мудров, Павел Леонтьевич Добрынин рассказали о том, как сражались
моряки.
Командир тысячного десанта балтийских моряков полковник Андрей Трофимович
Ворожилов не дошел до берега. Он был убит при высадке с катеров. Его
заменил комиссар — военком учебного отряда КБФ А. Ф. Петрухин. Весьма
вероятно, что гибель опытного строевого командира, награжденного в гражданскую
войну за штурм Перекопа орденом Красного Знамени, отразилась на дальнейших
действиях десантников: увлеченные преследованием отходящих в глубь парка
гитлеровцев, моряки оставили кромку берега незащищенной, и этим просчетом
воспользовался враг, оттеснив в дальнейшем десант от берега, лишив его
поддержки с моря.
Но первый удар кронштадтцев был столь сокрушительным и — главное — столь
неожиданным для фашистов, что глубоко эшелонированная оборона врага
у побережья затрещала. Десант моряков, ворвавшихся в парк Нового Петергофа,
грозил стать для гитлеровских войск на этом участке фронта началом катастрофы.
Не случайно в тот же день в сводке военного командования берлинское
радио заявило: "Это были мощные советские силы, состоящие из коммунистов,
специально отобранных для борьбы с войсками фюрера". Командующий
стрельнинско-петергофской группировкой немцев генерал фон Хаппиус запросил
срочно подкрепление. На помощь ему были посланы танковые и пехотные
части, снятые с других участков Ленинградского фронта. Были усилены
бое[111]вые порядки и тех фашистских войск, которые противодействовали
наступательным операциям 8-й и 42-й наших армий со стороны Старого Петергофа
и Лигова.
В этих боях враг понес немалые потери. На фашистских кладбищах появились
сотни могил солдат и офицеров с лаконичными надписями на крестах: "Родился
тогда-то, убит 5/Х 1941". В самые напряженные часы обороны Ленинграда
гитлеровцам пришлось ослабить свой нажим на советские войска, обороняющие
город, и отвлечь часть своих сил на оборону в районе Петергофа и Ораниенбаума.
В этом немеркнущее значение частных операций, предпринятых на приморском
участке фронта советскими войсками и моряками Балтики.
Десантом в бессмертие назвали десант кронштадтцев в Петергоф. В городе
Петродворце есть улица Матросского Десанта. Есть и комната боевой славы,
где запечатлен подвиг ворожиловцев. Надеемся, что в городе фонтанов,
там, где сражался десант, появится в недалеком будущем и памятник, увековечивающий
славу героев, павших за Ленинград.
Все эти годы я помнил о последней просьбе фронтового товарища
Мишки Зельтера. В 1944-м, как только была освобождена Одесса, я послал
туда письмо по указанному в записке адресу. Увы, никто мне не ответил.
Когда появилась в печати повесть "Живые, пойте о нас!", я
написал о ней критическую статью в журнал "Нева".
Несколько строк было напечатано и о Мишке:
"Мишка! Уж не наш ли это лейтенант Мишка Зельтер, который вечером
4 октября, накануне высадки десанта передал мне, видимо, приготовленный
заранее листочек из записной книжки: "Вот, Костя, адрес жены...
Одесса... Сообщи ей, если не вернусь..."
Так подумалось мне, когда я прочел приведенную в повести записку. Но
потом, поразмыслив, пришел к выводу: кто знает, сколько Мишек было в
этом десантном отряде? Не вернее ли считать, что каждый из них наверняка,
если б пришлось, написал такие же жгучие, пронизанные сыновней любовью
к Родине, волнующие, незабываемые слова!" [112]
Журнал с этой статьей попал в руки родного брата Михаила Зельтера, который,
как выяснилось, работает в столице Молдавии учителем в школе, преподает
русский язык и литературу. Моя надежда на то, что кто-нибудь из близких
лейтенанта прочтет мою статью, сбылась.
Яков Мануилович Зельтер сообщил следующее:
"Мой брат окончил военно-морское училище в Крыму, перед войной
служил лейтенантом на Балтфлоте. Последние его письма к матери были
из Ораниенбаума. Незадолго до войны он женился на девушке из Одессы.
Еще во время войны, когда перестали прибывать от него письма, на запрос
матери было получено извещение: "Пропал без вести". С тех
пор мы ничего не знали и не слышали о его судьбе. От жены его тоже никаких
известий не поступало. Мы полагаем, что она погибла на фронте (была
врачом). И вот через 27 лет — Ваши заметки — след! Ваше упоминание о
нем, как о близком человеке..."
Мать, два брата и две сестры Миши Зельтера живут в Кишиневе. Я сообщил
им все, что знал о последних неделях жизни Михаила, с которым познакомился
в августе сорок первого в Петергофе. Я написал и о своем предположении,
что записка "Живые, пойте о нас!", очень возможно, оставлена
им. [113]
* * * * *
"НЕПОКОРЕННЫЙ ПЛАЦДАРМ: Воспоминания
участников обороны Ораниенбаумского плацдарма. 1941-1944."
Сост. М. А. Басовский, И,. М. Шляпин. Л.: Лениздат, 1987.
Г.Г. ПОЛЯКОВ,
бывший курсант Военно-морского хозяйственного училища, капитан 1-го
ранга в отставке.
КУРСАНТЫ СТОЯЛИ НАСМЕРТЬ
<...>
По приказу командующего 8-й армией от 8 октября немногочисленные курсантские
подразделения влились в батальон морской пехоты капитана Низовцева.
Костяк батальона составляли краснофлотцы-добровольцы Ижорского укрепленного
района. Тем же приказом предписывалось сдать занимаемые позиции 328-му
стрелковому полку 48-й стрелковой дивизии, а самим поступить в распоряжение
командира 11-й стрелковой дивизии.
Сводному отряду поставили задачу вместе с частями этой дивизии переправиться
через ручей и, прорвав оборону противника, выйти на соединение с морским
десантом полковника А. Т. Ворожилова. Этот десант высадился в Нижнем
парке Нового Петергофа 5 октября.
Переправа и прилегающая к ней местность хорошо просматривались противником
с господствующих высот, с колокольни, крыш и чердаков окружавших строений.
Фашисты организовали сильное прикрытие и никого не подпускали к переправе.
Ширина ручья в месте намеченной переправы не превышала 15-20 метров.
Но их надо было преодолеть. В ночь перед атакой саперы перебросили через
ручей бревна, а на них доски, чтобы по ним можно было проскочить на
восточный берег.
В девять вечера 9 октября сводная рота курсантов начала скрытно выходить
из прилегавшего к переправе котлована. Четвертым по счету командиром
роты (после ранения лейтенанта Буканова) стал курсант Корней Зима —
энергичный и волевой младший командир.
Старше многих из нас на два-три года, он и до назначения командиром
роты был авторитетен среди курсантов: оставался всегда строгим и справедливым.
За этим черноволосым и черноглазым богатырем курсанты были готовы хоть
в пекло. [51]
Открытый участок местности от котлована до переправы — метров 15-20
— преодолели бесшумно, по-пластунски. Когда же стали перебегать по доскам
на другую сторону ручья, в воздух взвились осветительные ракеты и началась
сильная стрельба. Такую плотность огня я видел впервые. Правее переправы
било орудие среднего калибра. Напротив с колокольни непрерывно строчили
пулеметы. Каким чудом я проскочил этот ад — не знаю. Перебрался на другую
сторону ручья, прижался к холодной и мокрой земле.
Переправиться удалось едва ли половине роты. По сигналу старшины Зимы
курсанты поползли вправо, в сторону здания тира. Метрах в 50-70 среди
редкого кустарника обнаружились неглубокие окопы. Тотчас заняли их.
Левее находились авиационные ангары, еще левее — открытая местность.
Прямо перед нами, метрах в трехстах, в тире засели фашисты. Наша задача
— выбить их оттуда. Но хватит ли сил?
Переправу гитлеровцы разбили. Никто больше на восточный берег пройти
не смог. Подавляющая часть отряда моряков отошла назад, в котлован.
В 4 часа утра стрельба со стороны противника затихла. Мы изготовились
к атаке. Недолгую тишину теперь нарушили наши пулеметы. Дал несколько
очередей и мой ручной пулемет, но потом внезапно отказал. Его мне вручили
перед самым боем. У пулемета сломалась боевая пружина, и в затвор попал
песок. Отложив ручной пулемет в сторону, приготовил гранаты.
Корней Зима поднял нас в атаку. Охваченные единым порывом, курсанты
выскочили из окопов. Впереди всех, рядом с Зимой, бежали командиры взводов
Михаил Желудев и Алексей Шохин. До тира оставалось двести метров, огонь
противника усилился. Упал, сраженный пулей, Николай Липай, появились
раненые. Наши силы таяли на глазах. Стало ясно, что без артподдержки
не одолеть немцев. Пришлось отойти назад, к окопам.
У нас не было продуктов, кончилась во флягах вода. Раненых мучила жажда.
Попытки переправить нам сухари и консервы не увенчались успехом: гитлеровцы
не давали приблизиться к ручью. И сейчас поражаюсь, как это удалось
нашему комсоргу Геннадию Третьякову. Не раз под яростным обстрелом подползал
он к ручью и возвращался невредимым с наполненными водой флягами.
На вторую ночь удалось переправиться через ручей [52] командиру отряда
Низовцеву и комиссару Суздалову с несколькими бойцами. Но у входа в
блиндаж капитан Низовцев и его ординарец были убиты, ранило связного
комиссара Теву Беккера. Командиром сводного отряда стал А. И. Востриков.
Прошла еще одна ночь. Ни подкреплений, ни продуктов к нам не поступало.
В таком же положении находились и бойцы 163-го полка — соседи слева.
Они еще раньше оказались в огненном мешке. В НЗ у Зимы сохранилось немного
сухарей, и мы делили один сухарь на десять человек, чтобы немного дать
и красноармейцам.
Утром немцы огонь прекратили. Я осторожно вылез из окопа и под кустом
начал чистить ручной пулемет. Но затишье было недолгим. Очень скоро
противник открыл огонь из минометов и пулеметов. Появились новые раненые.
Ранило разрывной пулей в бедро и меня. Позже был ранен командир роты
Корней Зима и погиб наш комсорг Геннадий Третьяков, смертельно ранило
Георгия Щепкина.
Командир с комиссаром батальона оценили сложившуюся обстановку и решили
эвакуировать оставшуюся горстку курсантов. Командование 11-й стрелковой
дивизии утвердило решение. Через двое суток последние курсанты возвратились
на западный берег к Английскому дворцу.
<...>
* * * * *
"ТАНКИСТЫ В СРАЖЕНИИ ЗА ЛЕНИНГРАД", Лениздат,
1987
Н.Ф. ЖУКОВ,
в годы войны командующий БТ и МВ 42-й армии; генерал-майор танковых
войск.
НА КЛЮЧЕВОЙ ПОЗИЦИИ
<...> Овладев Урицком, Стрельной и Петергофом, выйдя
к побережью Финского залива, гитлеровцы подтянули в район поселка Володарский
крупнокалиберную артиллерию и начали обстрел Ленинграда. Ее огонь мешал
дневному плаванию судов по Финскому заливу, что затрудняло снабжение
войск 8-й армии на Ораниенбаумском плацдарме.
В сложившейся обстановке командование фронта приняло решение: наступлением
войск 42-й армии в западном направлении, вдоль Приморского шоссе, и
войск 8-й армии в восточном направлении, также вдоль этого же шоссе,
уничтожить противостоящего противника, соединиться в районе Стрельны,
развернуть фронт на юг и выйти на рубеж Красное Село — Ропша — Гостилицы.
Надо было лишить противника возможности вести обстрел Ленинграда.
Для этого создали группировку: от 42-й армии в нее вошли 44-я стрелковая
дивизия полковника Артюшенко, 21-я стрелковая дивизия НКВД полковника
Папченко, 51-й отдельный танковый батальон капитана Лукьянова; от 8-й
армии — 10-я стрелковая дивизия генерал-майора Духанова и 11-я стрелковая
дивизия генерал-майора Соколова, а также отдельный танковый батальон
майора Савельева.
Наступление началось 5 октября. Оно было приурочено к моменту высадки
десантов моряков Краснознаменной Балтики в районе Петергофа и 21-й стрелковой
дивизии НКВД в районе Стрельны.
Наступление войск 42-й армии успеха не имело. Наша авиация и артиллерия
во время подготовки атаки не смогли подавить огневые средства противника.
Танки 51-го батальона попали под удар вражеской противотанковой артиллерии
и авиации. Пехота была прижата к земле и продвигаться вперед не могла.
Танки, не имея пехотного прикрытия, вынуждены были возвратиться в исходное
положение. В течение дня атаки повторялись, но безуспешно.
Войска 8-й армии оборону противника тоже не прорвали, с десантом моряков
не соединились. Петергофский и стрельнинский десанты, оказавшись без
поддержки, вынуждены были только легким оружием отражать атаки хорошо
вооруженного, превосходившего по численности противника.
Не имея точных сведений о судьбе десантов и предполагая, что они еще
противостоят противнику, коман[113]дование фронта решило произвести
перегруппировку сил 42-й армии и 8 октября возобновить наступление.
К атаке на главном направлении привлекались 6-я бригада морской пехоты
и 124-я танковая бригада. Силы, как видим, значительные.
Было решено изменить тактику действий танков бригады. Танковому полку
бригады под командованием майора Лукашика была поставлена задача прорвать
оборону противника на участке фронта наступления бригады морской пехоты,
выйти в район Стрельны, соединиться с десантом, высаженным в ночь на
8 октября, и вместе с ним наступать вдоль Приморского шоссе в сторону
Ленинграда.
Наступление началось на рассвете 8 октября. Атака пехоты успеха не имела.
Заградительный артиллерийско-минометный огонь противника не позволил
ей выполнить поставленную задачу. Танковый полк, имея более тридцати
танков КВ, прорвал оборону врага. Уничтожая встречавшиеся группы противника,
танки вышли в район Стрельны. И там полк оказался оторванным от других
частей бригады и от взаимодействовавшей с ним морской пехоты. Не имея
пехотного прикрытия, огневой связи с артиллерией, танкисты оказались
в тяжелом положении.
Командир бригады полковник А. Г. Родин находился на КП в районе больницы
имени Фореля. Там же пребывал начальник бронетанковых войск фронта генерал-майор
Н. А. Болотников. Постоянное присутствие на бригадном КП генерала Болотникова
объяснялось тем, что командование фронта придавало большое значение
предпринятому наступлению: ведь решалась судьба морских десантов общей
численностью 750 человек.
Выйдя в район Стрельны, командир танкового полка майор Лукашик по радио
доложил командиру бригады, что задача танковым полком выполнена, но
с морским десантом связи нет, десант не обнаружен. Полковник Родин приказал
командиру полка продолжать поиски десанта.
Когда танковый полк прорвал оборону немцев и начал движение по шоссе
в направлении Стрельны, командование армии и представители фронта приняли
все меры, чтобы поднять пехоту в атаку. Но как только в ее боевых порядках
начиналось оживление, противник незамедлительно открывал сильный заградительный
артиллерийско-минометный огонь. Наша артиллерия, не [114] имея резерва
боеприпасов, не могла подавить артиллерию и минометы противника.
Утром 9 октября полковник А. Г. Родин получил от майора Лукашика тревожную
радиограмму: район расположения полка (роща северо-восточнее Ивановки)
окружен полевой и самоходной артиллерией противника. С согласия генерал-майора
Н. А. Болотникова комбриг приказал майору Лукашику боеспособными машинами
прорвать артиллерийско-танковое заграждение врага и выйти в расположение
своих войск в районе Старо-Панова и Лигова, забрав с собой всех раненых
и здоровых членов экипажей небоеспособных танков. Были указаны опознавательные
сигналы при подходе танков к нашему переднему краю обороны и порядок
вызова огня артиллерии.
Наступили тревожные часы ожидания движения танков в указанном районе.
Но они не появлялись. Радиостанция командира полка и другие радиостанции
части молчали.
Через несколько дней после того, как 124-я танковая бригада была выведена
в резерв фронта, нам стало известно, что три человека — легко раненные
командир танка, радист и заряжающий — вышли в расположение своих войск.
Они сообщили, что их танк 8 октября был подбит. Механик-водитель погиб.
Вечером 8 октября в районе сосредоточения полка майор Лукашик, будучи
раненным, приказал танкистам, которые в бою потеряли машины, но способны
передвигаться, группами по два-три человека в ночное время пробираться
к заливу и выходить в расположение своих войск.
Этими неполными сведениями заканчивается история танкового полка 124-й
бригады. По данным Главного управления кадров Министерства обороны СССР,
командир танкового полка майор Лукашик числится убитым 9 октября 1941
года в районе Ивановки. На вопрос, как сложилась судьба танкистов полка,
прямого ответа нет. Но можно утверждать, что все они погибли смертью
героев. [115]
|