И.И.Виноградов "Немая атака"
| Предыдущий рассказ | Следующий рассказ |
ОГОНЬ ИЗ ОГНЯ
Когда уходишь — невольно оглядываешься. Когда мы начали отходить от деревни
Онтолово, подгоняемые хлесткими пулеметными очередями из немецкого танка, —
тоже оглянулись не один раз. Деревня горела сплошным огромным костром, а из
него, из этого бушующего, жаркого даже на расстоянии пламени, продолжали бить
наши пушки. Их «голоса» хорошо запомнились нам, пока мы лежали в цепи за деревней,
и теперь каждый выстрел оттуда мы сразу узнавали, отличая [29] от всех других.
Он звучал для нас не то сигналом, не то призывом, не то каким-то важнейшим напоминанием...
Мы остановились в этой деревне накануне вечером. Саперам с ходу было приказано
строить КП дивизии — штаб нашей Второй гвардейской остановился тут же — и оборудовать
под блиндаж большое колхозное овощехранилище на северной окраине деревни. Хотя
немцы шли, что называется, по пятам за нами и были где-то совсем недалеко, у
командования дивизии появилась, как видно, надежда задержать их на рубеже реки
Ижоры. В деревне Романовка осталась группа наших подрывников во главе с командиром
второй роты Владимиром Петровичем Коробкиным, чтобы взорвать мост через Ижору,
и где-то там же закреплялись остатки стрелковых полков. Разговор всюду был только
один: Ленинграду дорог каждый день отсрочки.
В сумерки танкисты привезли на броневичке сильно израненного Коробкина, и он
уверял, что автоматчики обстреляли его группу с тыла. Но дорогу танкисты еще
контролировали.
Мы работали на своем овощехранилище до полной темноты. Неподалеку от нас, на
западной окраине Онтолова, за гумнами, окапывались артиллеристы. С крыши нашего
будущего блиндажа была видна почти полностью оборудованная позиция, но батарейцы
все еще что-то улучшали там. На задворках стояла походная кухня. Слышались какие-то
негромкие вечерние разговоры, и чувствовалась в том небольшом мирке та особая
военно-полевая домовитость, которая возникает в любом месте, где останавливается
самостоятельное и, так сказать, сжившееся воинское подразделение. Там не часто
слышатся громкие команды, но хорошо, спокойно делается всякое дело.
Когда совсем стемнело, нам пришлось прекратить работу, и в наше убежище набилось
очень много ночлежников — все больше из подразделений дивизионного подчинения.
Кто посмелей да порасторопней, захватили место на недостроенных нарах, все остальные
улеглись прямо на землю, пахнущую добрым деревенским подпольем. Лежали вповалку,
впокатку — словом, очень тесно, почти что друг на друге. Среди ночи чей-то сапог,
служивший мне подушкой, неожиданно взбрыкнулся и [30] ударил меня по голове,
а деваться от него все равно было некуда; пришлось обхватить его руками, подтянуть
под голову и уже не выпускать. Потом ночью был какой-то взрыв, шум, крик: «Погасите
спичку — тут же дырка к противнику!» Но это никого особенно не взволновало.
Все продолжали спать. Устали.
Утром мы вышли насыпать землю на перекрытие овощехранилища. Но уже в первый
перекур откуда-то прилетело несколько разрывных пуль. Двоих легко ранило в ноги,
мне поцарапало какой-то мелочью руку и забросало песком лицо я «выбривал» потом
эти въедливые песчинки из своей щеки лет десять подряд.
Не успели мы перевязать в блиндаже раненых, как прибежал наш начальник штаба.
Ничего не объясняя, он скомандовал:
— Саперы — за мной!
В узких дверях образовался затор. На улице стоял какой-то лейтенант — кажется,
комендант штаба дивизии, и, тоже ничего не разъясняя, показывал наганом направление.
Я побежал в этом направлении.
Сразу за деревней, на ячменном поле, меня обстреляли из пулемета — откуда-то
с той стороны, где вчера вечером окапывались артиллеристы. Видимо, немцы подошли
к самой деревне.
В канаве за деревней, у границы поля и кустов, лежали наши ребята.
— Давай сюда! — еще издали крикнул мне мой двойной тезка — Иван Иванович Пушкарев
из второй роты.
Рядом со своими сразу стало спокойнее и смелее. И в это же время подали голос
из Онтолова наши артиллеристы. Это было очень кстати. И не стало слышно немецкого
пулемета.
Потом на шоссе, за нашими спинами, появились танки — пять КВ! Как они шли! Перед
ними и по бокам дороги вздымались высокие черные кусты разрывов, временами из-за
дыма не видно было ни одной машины целиком — только отдельные части, но дым
оставался над дорогой, а танки выходили из него целые и невредимые, удивительно
красивые в своем спокойном, равномерном движении. Немцы переносили огонь вслед
за танками и впереди танков, но это ничего не меняло в общей картине движения
грузноватых могучих машин. От всего [31] этого у нас возникала какая-то восторженная
дрожь и лихая готовность.
— Ура! — закричал кто-то в нашей цепи.
— Вот бы побольше таких! — проговорил другой.
— Примкнуть штыки! — пропел сержант из пехоты, предчувствуя атаку.
Неловкими, словно бы от всего отвыкшими руками я принялся надевать на ствол
штык, закрепил хомутик. В голове пульсировало одно-единственное слово: «Атака...
Атака... Атака...» И было откровенно, нескрываемо страшно... Иногда перед внутренним
взором возникал какой-то неотчетливый немец в каске. Мы сходимся с ним, держа
винтовки наперевес. Надо опередить его! Надо обхитрить его!.. А вот удастся
ли?..
Танки между тем, как корабли по сигналу «Все вдруг», свернули с шоссе на ячменное
поле и направились к нам. Все пять. Неуязвимые. Небоящиеся. С ними все-таки
не так страшно и в атаку.
Три танка остановились буквально у нас за спиной, а два прошли сквозь нашу цепь
и открыли огонь по опушке невысокого леса. Там, в лощинке, немного ниже нас,
были немцы. Весь немецкий огонь, предназначенный для танков, обрушивался теперь
и на нас. Гулкие хлопки танковых пушек над головой, жутковатые вскрики вылетающих
из стволов танковых снарядов и беспрерывно долбящие землю немецкие снаряды —
все это тянулось невыносимо долго. У меня вспотели и заболели руки, нервно сжимавшие
винтовку. Согнутая — чтобы вскочить по команде — нога затекла. А танки дальше
не шли, и нам никто ничего не приказывал.
Потом танки неожиданно начали отползать.
— Куда это они?!
— Почему отходите, эй, вы!
Один люк откинулся, из него выглянул черный лицом и шлемом танкист.
— Боекомплект у нас кончился, ребята! И закрылся, захлопнулся люком.
— Порох у вас кончился! — зло и бесполезно прокричал кто-то из цепи.
Танки ушли на шоссе. Немцы, словно разучившись целиться, как-то незаинтересованно,
вяло провожали их редкой стрельбой. Стало тише... и тревожнее. [32]
И стало слышно, как шумно и жарко горит за нашей спиной деревня. Никто не гасил
этого непогасимого пожара. Огненные ветры беспрепятственно пожирали дерево и
солому, на корню сжигали сады и старые, веками стоявшие у домов неплодовые деревья.
Все рушилось, все превращалось в дым... хотя, впрочем, и дыма над деревней почти
не было — настолько все успевало высохнуть перед тем, как сгореть.
И опять стали слышны выстрелы наших пушек с западной окраины Онтолова. Немецкий
танк, отгонявший нас своим пулеметом от деревни, был, в сущности, уже в тылу
батарейцев, а они все еще стреляли. Вели огонь из огня.
Похоже, там оставалась всего одна пушка.
Но она все равно продолжала свою заведенную размеренную работу.
Она словно бы забивала какую-то незримую сваю.
И как будто окликала нас:
«Уходя — оглянись!..»
| Предыдущий рассказ | Следующий рассказ |