Список текстов

Н. А. ПРОХОРОВ "В суровый час"

ВЫСТОЯТЬ ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ

Утром бои возобновились по всей линии обороны Гатчины. Но особенно напряженное положение по-прежнему складывалось на левом фланге у Пижмы и Красного Хутора. Противник бросал сюда все новые и новые силы, настойчиво пытаясь прорваться к Гатчине именно этой дорогой, которая была защищена значительно хуже, чем Лужское и Кингисеппское шоссе. Однако беспрерывные атаки не приносили гитлеровцам ничего, кроме потерь. Следом за ополченцами-василеостровцами в сражении с врагом на этом участке вступили бойцы второго полка 3-й гвардейской дивизии народного ополчения Петроградского района, затем подразделения 4-й дивизии народного ополчения Дзержинского района. Газета «На защиту Ленинграда» рассказывала о десятках подвигов защитников Гатчины.[92]
Бойцы роты Косарева захватили в плен офицера, и мы узнали, что против нас действует дивизия СС «Полицай». На допросе офицер показал, что эсэсовцы только что прибыли под Гатчину из Луги.
Сорок пять дней продолжались ожесточенные бои на Лужском рубеже. Когда Казначеев сказал мне, что Луга оставлена нашими войсками, я подумал: там, под Лугой, сражение велось и за то, чтобы мы здесь, на самых ближних подступах к Ленинграду, сумели воздвигнуть перед врагом непреодолимый барьер.
В эти дни в расположении нашего батальона побывал Маршал Советского Союза Климент Ефремович Ворошилов. Он встретился с командованием батальона, ознакомился с планом обороны опорных пунктов, посетил некоторые доты и дзоты, побеседовал с ополченцами.
На одной из пулеметных точек Ворошилов резко отчитал командира взвода за мелкий ход сообщения, неглубокие окопы. Климент Ефремович сказал, что надо хорошо окапываться, в бою может наступить такой час, когда бы на десять метров зарылся в землю, да уже поздно. «Помните, — говорил он ополченцам,— что враг тоже стреляет и надо суметь опередить его. И главное — не дрогнуть. Вы, ополченцы, — гвардия народа, гвардия рабочего класса, вам пример — Красная гвардия Питера. Деритесь с врагами так же, как дрались рабочие-красногвардейцы».
Посещение позиций батальона и наших соседей Главкомом Северо-Западного направления свидетельствовало о том, какое большое значение в эти дни придавалось обороне Гатчины.
Редакция ополченской газеты «На защиту Ленинграда» попросила меня подготовить корреспонденцию о парторге третьей роты Сазонове. Через день среди обширной почты я увидел письмо на имя Петра Степановича и решил сам отнести его вместе с другими письмами в третью роту и там поговорить с Сазоновым, узнать о его делах подробнее от бойцов и командира роты.
Моросил дождик. Я накинул поверх шинели плащ-палатку, взял пакет со свежими газетами и письмами, фотоаппарат, подхватил свою десятизарядную винтовку и вышел из клуба. Возле штаба мне встретился Митьковец.[93]
— Сегодня в первой роте будем проводить партийное собрание, повестка дня: прием в партию, — сообщил Николай Харитонович. — Если фрицы с утра ничего не предпримут, то соберемся перед обедом.
— Я тоже постараюсь туда подойти, хорошо?
— Подходи, — согласно кивнул Митьковец. В Химози на командном пункте третьей роты я застал командира Николая Ильиченко.
— А где ваш парторг? — спросил я. — Ему тут письмо.
Ильиченко взглянул на обратный адрес:
— Это от старшего. А от младших опять весточки нет. Переживает батя, — вздохнул Николай и добавил: — Сейчас он в разведке. Молодость вспомнил. В первую мировую он на германском фронте прославился как разведчик, вот и потянуло на прежнее дело. И, между прочим, уже показал нашей молодежи, что значит настоящая разведка.
Оказывается, два дня назад произошел следующий случай. Бойцов встревожил гул моторов на вражеской стороне. Было похоже, что гитлеровцы подтягивают к передовой танки, намереваясь, по всей вероятности, вскоре атаковать наши позиции. В сумерках командир роты решил направить нескольких молодых ополченцев в разведку. Разведчики вернулись и подтвердили: за лесом в лощине, недалеко от шоссе, действительно сосредоточиваются танки.
Сазонов, выслушав вместе с командиром роты донесение молодых бойцов, спросил, сколько они насчитали танков. «А мы их не видели, но по шуму было ясно, что их много», — ответили разведчики.
Старый солдат рассердился на ребят: сходили, послушали и вернулись, ничего толком не разглядев. С разрешения командира роты он взял с собой молодого ополченца Девяткина, и в темноте они ушли ту да, где продолжали грозно рокотать моторы.
Три томительных часа ждали их возвращения. А Сазонов с Девяткиным в это время подобрались к самой лощине, откуда доносился гул. Они увидели, как по поляне, выписывая зигзаги, двигаются, останавливаются и снова, меняя скорости, утюжат землю и мелкий кустарник не танки, а обыкновенные тракторы-тягачи. Гитлеровцы пошли на хитрость: шумом тракторов они хотели психически воздействовать на наших бойцов, вызвать мысль о скоплении танков.[94]
Вернувшись в расположение роты, Сазонов рассказал о хитрости неприятеля и потом долго беседовал с молодыми оконфузившимися разведчиками о том, как надо действовать в тылу врага.
— Наши ребята души не чают в бате, — сказал Ильиченко. — Да вот и он сам!
Промокший до нитки, Сазонов вошел в землянку, смахивая со щетинистых усов дождевые капли.
— Что так долго сегодня, Петр Степанович? — спросил командир роты, поднимаясь навстречу парторгу.
Сазонов осторожно опустил винтовку, снял штык, по-хозяйски вытер полой шинели ложе и ствол своей «трехлинейки».
— Германцы притихли сегодня в окопах, как суслики. На линии фронта — ни одного выстрела. Да только тишина эта обманчива. Вот я после разведки и решил проверить людей, прошел по траншеям, с коммунистами поговорил о партийном собрании. Завтра будем твое заявление разбирать, готовы у тебя рекомендации?
Командир роты достал из полевой сумки и протянул парторгу несколько листков бумаги.
— Значит так, комсомольца Ильиченко рекомендуют в партию коммунисты — старшина Яковлев, каптенармус Петров, помощник командира роты Трофимченко, — сказал Петр Степанович, рассматривая рекомендации. — Ну, что ж, я тоже на собрании словечко замолвлю. Только ты не зазнавайся. Скажу, как ты грузчиком на табачной фабрике работал, а по вечерам учился, высшее образование получил, инженером стал. А сейчас вот командир роты. И неплохо командуешь...
— Да что вы, батя, — смутился Ильиченко, — поберегите свою речь на завтра.
— А может быть, мне ее завтра и говорить не придется, — хитро улыбнулся Сазонов. — За меня бойцы скажут, собрание-то открытое.
— Меня тут прозвали батей, — неторопливо говорил потом он мне. — А я действительно чувствую себя их отцом. И даже настоящую отцовскую гордость за них испытываю. Вот Сева Красногородский, молодой парень, пришел в роту рядовым бойцом. В первые же дни отличился в бою, заменил выбывшего из строя командира взвода. Завтра мы его тоже будем принимать в партию. Или вот наши девушки — сандружинницы Мария Андреева, Тамара Онуфриева, Дуся Чеп-[95]люкова. Никакой огонь противника их не остановит, если надо оказать помощь раненым...
Не знаю, надолго ли затянулась бы наша беседа, но в этот момент в приоткрытую дверцу землянки я заметил, что на горизонте просветлело, из-за туч выглянуло солнце. Я взялся за фотоаппарат и предложил Петру Степановичу и Николаю Ильиченко, пользуясь разгулявшейся погодой, выйти из землянки и сфотографироваться.
Я заснял Петра Степановича возле высокого дерева на околице деревни. В руках он держал свою трехлинейную винтовку с начищенным до блеска штыком.
К нам подошли несколько бойцов и командиров.
— Сколько стоит это удовольствие? — смеясь, спросил командир взвода Всеволод Красногородский.
— После войны рассчитаемся, становитесь рядом, — ответил я.
Кто из фронтовиков не мечтал тогда послать свою фотокарточку родным, близким!.. Для многих семей эти моментальные случайные фронтовые снимки так и остались навсегда последней памятью о погибших — муже, отце, сыне, брате...
Я сфотографировал поочередно всех ополченцев, которые находились возле командного пункта роты, и, уже укладывая фотоаппарат в футляр, вдруг вспомнил:
— А где же Иван Сергеевич Крынкин? Ильиченко пояснил:
— Наша рота имеет два опорных пункта, один — здесь, в Химози, другой — в Малых и Больших Колпанах. Я нахожусь на командном пункте, политрук роты постоянно на Лужском шоссе. Встречаемся не чаще одного раза в сутки.
Мы с Сазоновым шагали по околице деревни.
— Это верно, Петр Степанович, рассказывают, что вы в четырнадцатом году на фронте так немцам насолили, что они за вашу голову даже награду сулили? — спросил я своего спутника.
Сазонов усмехнулся:
— Сулить-то сулили, да только этой награды никто не получил.
Мы вышли на западную окраину деревни. Здесь стоял дот, командиром расчета был Владимир Горстин. Для маскировки над дотом возвышался старый покосившийся сарай со сбитыми воротами.[96]
— Отличный расчет, — сказал парторг роты, — почти полностью комсомольский, ребята дружные. Горстин — требовательный командир, хотя в армии никогда не служил, он механиком на кондитерской фабрике имени 1-го Мая работал. Из Химози дот может вести огонь по Лужскому шоссе, в любой момент орудие готово поддержать опорный пункт в Больших Колпанах.
Сазонов рассказывал мне о себе и бойцах роты, а я думал, как лучше выполнить просьбу редакции. И у меня родилась мысль: не я должен рассказывать о нем, а он сам может поговорить с читателями газеты. Забегая вперед, скажу, что мое предложение написать в газету «На защиту Ленинграда» Петр Степанович принял. Его письмо я передал корреспонденту Павлу Майскому, и оно было опубликовано в очередном номере.
Долгой была наша беседа со старым солдатом. Лишь вспомнив про свое обещание Митьковцу побывать в первой роте, я взглянул на часы и заторопился:
— Мне пора в первую роту, там сегодня партийное собрание.
— А вот вам и попутчики, — проговорил Сазонов, указывая на походную кухню, которая тащилась по дороге.
Я узнал повара первой роты Клаву Михайлову, сидящую на козлах рядом с пожилым повозочным Иваном Беляевым.
Повозка, подпрыгивая на ухабистой дороге, спустилась с косогора, и мы оказались в густом лесу. Лес шумел тихо, задумчиво. Березы уже отливали желтизной. Два месяца войны словно украли у людей лето, и, пользуясь этим, незаметно подкралась осень.
Я шагал рядом с походной кухней и посматривал на Клаву Михайлову. В штабе батальона только что был составлен наградной лист на нее. Командование представляло отважную девушку к ордену Красной Звезды за вывод обоза с ранеными ополченцами 23 августа, когда она, оставшись без Кибкало и Архипова, сумела одна доставить раненых до санчасти батальона. В характеристике на нее говорилось, что она самоотверженно выполняет и свои обязанности повара роты, нередко ей приходится доставлять обед бойцам под непрерывным орудийным и минометным обстрелом врага. Но всегда она делает это своевременно, без задержек.[97]
Вместе с Клавой, кстати, к награде была представлена и Тамара Кибкало. В бою у Красного Хутора она вынесла из-под огня двадцать раненых бойцов.
Я сказал об этом Клавдии, она порадовалась за подругу и припомнила злоключения с обозом в лесу.
— Хорошо, товарищ политрук, что у вас с собой винтовка, с ней в лесу спокойнее, а то я с тех пор смерть как боюсь «кукушек» гитлеровских, вдруг встретятся да «запоют», — сказала Клава.
— Типун тебе, Клавдия, на язык, — сердито проворчал повозочный.
— Не дрейфь, рядовой Беляев! Погоняй лучше свою клячу, а то влетит нам с тобой от командира за опоздание по самое тридцать первое число, — озорно отозвалась девушка.
«Боевая, — подумал я, глядя на черноглазую жизнерадостную девушку. — А ведь устает, наверное, с кухней возиться, попробуй-ка целую роту накормить».
Внезапно впереди, где занимала оборону первая рота, послышалась стрельба, завыли мины, застрекотали пулеметы и автоматы. Чуть правее от нас заухала пушка. Лес наполнился грохотом. Шел, судя по всему, настоящий бой. Тишина на передовой, как и предсказывал Петр Степанович Сазонов, оказалась обманчивой.
А произошло следующее. Когда в первую роту прибыл Митьковец, обстановка на этом участке была спокойной. Посоветовавшись с командиром и политруком, парторг распорядился созвать коммунистов на собрание. И вот, едва бойцы собрались вместе, как наблюдатель сообщил о движении немецких автоматчиков вдоль линии Варшавской железной дороги.
Большая группа автоматчиков наступала со стороны Суйды, а от Пижмы по лесной дороге к позициям первой роты подбирались два легких танка.
Собрание пришлось прервать. Все пошли в бой. Заговорили наши минометы. Мины точно накрыли основную группу атакующих гитлеровцев. Передний танк врага напоролся на противотанковое орудие, находившееся в засаде, и был подбит со второго выстрела. Не удалось скрыться и второму танку. С порванными гусеницами застрял он на лесной дороге.
Бой длился двадцать минут. Уцелевшие гитлеровцы едва унесли ноги. Такой беспощадно-яростной была контратака ополченцев первой роты.[98]
Кухня подъехала к командному пункту как раз в тот момент, когда ополченцы, разгоряченные, еще не остывшие от схватки с противником, снова сходились вместе.
— Товарищ командир роты, кухня прибыла! — неумело приложив руку к пилотке, доложила Косареву Клава.
— Молодец, боец Михайлова! Тебе и Ивану Беляеву объявляю благодарность за доставленный вовремя горячий обед, — громко, чтобы услышали все стоявшие вокруг бойцы, сказал командир роты.
На поляне царило оживление.
— Партийное собрание предлагаю считать продолженным, — объявил Митьковец. — Слушается заявление о приеме кандидатом в члены ВКП(б) ополченца товарища Смирнова.
Все присутствующие коммунисты и беспартийные хорошо знали, какую большую роль сыграло в боях под Пижмой орудие Евгения Смирнова. Четыре подбитых вражеских танка служили лучшей аттестацией артиллеристу. Единодушным было решение собрания: принять Евгения Смирнова кандидатом в члены партии.
Николай Харитонович зачитал заявление комсомольца Василия Волохова, только что нынешней весной окончившего школу фабрично-заводского обучения.
«Я буду бить врагов так, чтобы фашистская сволочь на своей шкуре почувствовала железный кулак народного ополчения города Ленина», — писал юноша в заявлении.
Длинных речей никто не произносил. Каждую минуту гитлеровцы могли предпринять новую вылазку.
— Комсомолец Волохов воюет хорошо, а коммунист Волохов будет драться еще лучше, — сказал заместитель политрука роты Поташов.
Многие ополченцы видели, как отважно и находчиво действует в бою молодой пулеметчик. Когда Митьковец предлежал принять комсомольца кандидатом в члены ВКП(б), все, даже присутствовавшие на собрании беспартийные бойцы, подняли руки, голосуя за своего товарища.
Затем кандидатами в члены партии были приняты командир минометного расчета лейтенант Лютов и рядовой ополченец Белов, который закончил свое заяв-[99]ление словами: «Город Ленина хочу защищать коммунистом».
Собрание подходило к концу. Командира роты позвала к телефону Зоя Зенькова. Косарев вернулся через три минуты и сообщил собравшимся, что сюда на передовую сейчас прибудет делегация трудящихся Куйбышевского района во главе с секретарем райкома партии Лизуновым.
Среди нас не было ни одного человека, который бы в дни формирования ополчения не познакомился с Николаем Васильевичем Лизуновым. Райком партии и непосредственно первый секретарь делали все возможное для того, чтобы облегчить нужды нашего батальона, сплотить бойцов в дружную крепкую семью. И, выслушав сообщение командира роты, ополченцы обрадованно загудели.
Вместе с Лизуновым приехали несколько работниц фабрики «Большевичка» и девушки из парикмахерской № 1 нашего Куйбышевского района. Встреча для всех нас сразу превратилась в праздник. На поляне заработала походная парикмахерская, засияли белые салфетки, запахло одеколоном и духами, о существовании которых мы уже успели позабыть. Завязались теплые беседы. Лизунов долго тряс руку Митьковцу:
— Похудел ты, Николай Харитонович, но загорел и выглядишь так, словно только что из отпуска вернулся.
Секретарь райкома шутил. Толстые стекла роговых очков не могли, конечно, скрыть от него усталых глаз парторга батальона, но Николаю Васильевичу, очевидно, очень хотелось как-то подбодрить Митьковца, с приближением осени начинавшего заметно страдать от болезни легких.
— Казначеев рассказал мне, как ты с фашистским офицером схватился, вот тебе и «негоден к строевой»! Лизунов оглядывал лес со следами недавнего боя.
— Видите, что у нас тут делается, — вступила в разговор Клава Михайлова, указывая Лизунову на срубленные снарядами и минами верхушки сосен.
Николай Васильевич взглянул на черноглазую повариху, на ополченцев, обступивших его кольцом.
— Ничего, придет день, когда тем же топором да по своим же ногам фашисты ударят. У нас с вами задача — ни в коем случае не пропустить врага к Ленинграду. Об этом и просили сказать вам ваши родные,[100] трудящиеся Куйбышевского района, которые делегировали нас на фронт.
Делегация привезла ополченцам подарки от родных и от коллективов предприятий и организаций района.
При многих подарках оказались письма. К своим защитникам обращались с трогательным посланием малыши детского сада со Стремянной улицы, коллективы Центральной телефонной станции и Трамвайно-троллейбусного управления, работницы артели «Лентехпром» и фабрики головных уборов имени Самойловой. Фабрика шила пилотки и несколько штук, изготовленных во внеурочное время сверх задания, прислала в подарок ополченцам.
Две новенькие пилотки достались самым молодым бойцам — Коле Павлову и Василию Волохову.
Я смотрел на Колю Павлова. Парнишка чувствовал себя на седьмом небе от восторга.
Из рук в руки переходило письмо, найденное в кармашке присланного в подарок вещевого мешка.
«Товарищ боец! — писала молодая работница Лена Астахова. — Я шила этот вещевой мешок с любовью к тебе и большой ненавистью к Гитлеру и всем фашистским варварам. Будь стоек в бою! Пусть помнят твои товарищи о своих подругах, о нас, советских девушках. Мы готовы вместе с вами громить врага, посягнувшего на нашу страну. Сейчас мы шьем вам гимнастерки, шинели, шапки. Пусть тепло наших рук согревает вас. Пишу тебе, как родная сестра, и, как брата, обнимаю и крепко целую тебя».
Это маленькое письмецо взволновало всех бойцов.
— Товарищ Лизунов, передайте трудящимся Куйбышевского района, что мы выполним свой долг, будем биться до последней капли крови, до полной победы над врагом, — от имени роты заявил командир.
Делегация куйбышевцев побывала в этот день во всех подразделениях батальона. Я и Митьковец вместе с Лизуновым отправились из первой роты во вторую, где политруком был брат Даниила Косарева — Василий.
Торжественная встреча ополченцев второй роты с делегацией состоялась возле дота Алексея Бодягина. Секретарь райкома рассказал бойцам о том, как самоотверженно трудятся в эти дни ленинградцы. В городе нет ни одного завода и фабрики, которые не работали[101] бы на нужды фронта. Даже мелкие артели и мастерские участвуют в выпуске военной продукции. Рабочие города Ленина уже отправили воинам Красной Армии много танков, бронемашин, бронепоездов, пушек, огнеметов и минометов. А вокруг создаются новые полосы обороны. Ленинградцы глубоко верят в то, что на подступах к городу Октября враг получит сокрушительный удар.
— Надо написать трудящимся нашего района письмо от нас, — предложил комсорг роты Михаил Хаславский.
Командир роты Александр Михайлович Васильев, политрук Косарев и все присутствующие на встрече с делегацией ополченцы горячо поддержали его.
— Пиши, Михаил! — раздались голоса. Хаславский записывал:
«Трудящимся Куйбышевского района Ленинграда. Дорогие товарищи! Наши отцы и матери! Братья и сестры...»
— Жены и дети! — добавил боец Максимов.
— Правильно! — согласились ополченцы.
«...Дорогие наши жены и дети! Сегодня мы читали присланные вами письма. Сознание того, что вы с нами, что своим упорным и героическим трудом вы помогаете превратить подступы к нашему любимому городу в могилу фашистских разбойников, удесятеряет наши силы. Мы знаем, что наш тыл монолитен и крепок. Это придает нам мужества в борьбе с подлым врагом. Самоотверженно трудитесь, давайте больше вооружения, боеприпасов. А мы со своей стороны клянемся драться с врагом стойко, до последнего дыхания защищать свою родину, свой город, свои семьи...»
По общему согласию решили копию письма направить в редакцию своей ополченской газеты «На защиту Ленинграда». Газета за последнюю неделю опубликовала несколько корреспонденции о нашем батальоне, и это еще больше усилило интерес к ней артпульбатовцев.
Возвратившись после обхода переднего края в штаб батальона, Лизунов сказал Казначееву:
— Стойкость духа у всех бойцов необыкновенная. Я готов доложить трудящимся района, городскому комитету партии, что воины народного ополчения выполнят свой долг. Враг не сегодня-завтра перегруппирует свои силы и начнет штурм, надо отбить его.[102]
— Николай Васильевич, умрем, но не бывать фашистам в Ленинграде, — горячо произнес комиссар.
Филипп Иванович подробно рассказал Лизунову о том, как используется нами временное затишье на передовой. Все опорные пункты пополняются боеприпасами, гранатами, бутылками с горючей смесью. На танкоопасных направлениях перед Гатчиной по ночам незаметно для противника устанавливаются минные поля, достраиваются новые дзоты и доты. Однако по-прежнему остается много «узких мест».
— Меня и комбата продолжает сильно беспокоить левый фланг, тут у нас мало все-таки огневых точек. Фланг открытый, левого соседа, который примыкал бы к нам непосредственно, нет. С другими соседями контакт тоже слабый. Правда, для координации боевых действий штаб укрепленного района прислал к нам своего постоянного командира связи. Это хорошо, но нам, как хлеб, нужны радиостанции и просто обыкновенные катушки с телефонным проводом...
Во время нашего разговора с Лизуновым в помещение вошел политрук Андрей Григорин, назначенный теперь командиром батальонной разведки.
Ядро его разведывательной группы составляли комсомольцы четвертой роты, где он был политруком: Владимир Бабурин, Сергей Доронкин, Николай Красавин, Федор Макаров, Петр Овчинников, Иван Пальцев, Валентин Петрушев, Петр Садиков и Александр Смирнов.
Григорин прибыл в штаб доложить о готовности к выходу его группы в тыл врага. Лизунов тепло поздоровался с политруком, заметил:
— Разведка — дело отважных, любящих риск людей.
Григории, нетерпеливый, взрывной, смелый, сразу же среагировал на эти слова;
— Я армянин по национальности, но для меня вся наша Советская Родина дорога. Если мне придется умереть на ленинградской земле, то умру ленинградцем и имени своего не посрамлю. У нас на Кавказе говорят: или свой дом — или своя могила!
Лизунов крепко обнял его:
— Удачи тебе, Андрей Семенович!
К сожалению, удача не всегда сопутствовала нашим разведчикам. Трагически завершился один из выходов во вражеский тыл для разведчиков первой роты.[103]
После гибели Степана Любомирова группу разведки здесь возглавил политрук роты Иван Шарков. Линия обороны проходила по густому лесу, который не давал возможности вести широкое наблюдение за противником. В разных местах перед первой линией траншей были выставлены дозоры и «секреты». Почти ежедневно они вступали в схватки с группами вражеских автоматчиков, которые пытались прощупать нашу оборону.
...Группа пробиралась лесом параллельно железной дороге на юг к станции Суйда. Разведчики вышли к ржаному полю. Рожь была сжата, снопы стояли в бабках. Вот здесь и была допущена грубейшая ошибка. Кто-то заметил, что за бабкой скрывается немецкий автоматчик. Бойцы решили захватить «языка» и с трех сторон сразу же, не осмотревшись, бросились к снопам, не подозревая, что здесь находится вражеская засада. Отовсюду раздались автоматные очереди. Наши тоже открыли огонь, но силы оказались неравны. В первые же секунды был убит политрук Шарков. Разрывной пулей Ивану Васильеву раздробило левую ступню ноги. Опытный пулеметчик из взвода Селиванова Вигдергауз прикрыл отход, но из двенадцати человек уцелело только пятеро, и все с тяжелыми ранениями...
Политруком первой роты с того трагического дня стал Евгений Алексеевич Поташов.
Неудача разведгруппы первой роты заставила других разведчиков действовать более осмотрительно, но число выходов во вражеский тыл отнюдь не уменьшилось. Несколько раз уходил в ночной поиск Петр Степанович Сазонов с комсомольцами Девяткиным, Захарчуком, Крюковым и Пановым. Эта группа благополучно возвращалась с ценными сведениями о противнике. Особенно же успешно проводили разведпоиск в тылу врага батальонные разведчики. Перед каждым выходом в разведку Григорин придирчиво проверял снаряжение своих бойцов, неустанно повторяя одно из любимых им выражений: «Враг хитер, как лиса, и если идешь охотиться на лис, надевай обувь тигра».
Ночью 1 сентября батальонные разведчики вышли в очередной рейд. Они должны были провести во вражеском тылу несколько суток, чтобы точно выяснить, какие резервы направляют фашисты к Гатчине и где проходит сосредоточение их войск. Командование ба-[104]тальона с нетерпением ожидало известий от Григорина. К вечеру 3 сентября с донесением от него прибыл связной. Вот что сообщил письменно Григорин:
«Согласно вашим указаниям, я вышел с двенадцатью бойцами на территорию между шоссейной и железной дорогами на Лугу, имея целью достигнуть Верхней Ключевой... Находясь юго-восточнее от Малой Вопши, обнаружил движение противника от Верхней Ключевой в сторону Лядино... Пехотные части противника прибыли и сразу же стали окапываться за поселком Лядино к югу. Окапывание производится в ржаном поле, начиная от развилки дороги на восток по одной линии. За поселком Лядино у развилки дорог имеются три танка. Здесь все время курсируют до 15 мотоциклистов. По направлению к Киви-Ярви шли 10 танков. Туда же направлялись две автомашины с пехотой. Есть какое-то подозрительное движение у школы (каменное здание у дороги в Большой Вопше). По всем признакам, там — штаб. Из всего видно, что в районе Лядино — Киви-Ярви противник готовит удар по правому флангу третьей роты — об этом говорит скопление сил противника... Перехожу на левую сторону к Большой и Малой Пижме.
Командир разведки политрук А. Григорин. 3-го сентября 1941 года. 15 час. 10 мин.».
Это важнейшее донесение командира нашей разведки обсуждалось не только в штабе батальона, но и в штабе Красногвардейского укрепленного района.
Григорин продолжал наблюдение за противником. Недалеко от поселка Лядино разведчики решили захватить «языка». Они натянули через дорогу проволоку и стали ждать мотоциклиста. Не заметив провода, гитлеровец на полном ходу наскочил на него и был сброшен с мотоцикла. При падении фашист ударился о камни и разбился насмерть. Но при нем оказались важные документы, адресованные начальнику штаба 36-й немецкой моторизованной дивизии. В записной книжке гитлеровца были свежие записи, которыми он отмечал маршрут движения своей части: 27 августа — Берлин, 30 августа—Каунас, 31 августа—Вильнюс, 2 сентября — Остров и Псков, 3 сентября — Луга...
Эти записи наводили на мысль, что враг перебрасывает под Гатчину свежие части непосредственно из самой Германии.[105]
В эти дни упорные бои развернулись в районе Московского шоссе. Фашисты захватили Тосно, подошли к Колпину. Заметно активизировались они и на нашем участке. Командиры рот доносили в штаб батальона об участившихся стычках на передовой с разведывательными группами гитлеровцев. А 6 сентября произошли события в деревне Малое Замостье, в четырех километрах от Гатчины.
В деревне находился пулеметный взвод под командованием старшины Георгия Степановича Шелехина. Взводу было придано противотанковое орудие, нацеленное на полевую дорогу, которая вела отсюда к деревне Пустошке, занятой противником еще 23 августа. Враг на этой дороге пока не появлялся.
Стояли чудесные, жаркие дни. Наступило бабье лето. Ничто не предвещало в то утро такой трагедии, какая случилась несколькими часами позже. Примерно в одиннадцать часов раздалась боевая тревога. По приказу помощника командира роты Куренкова бойцы выскочили из сарая. Тревога оказалась не напрасной. От опушки дальнего леса по открытому картофельному полю двигалась довольно большая группа людей. Лейтенант Куренков выхватил из кобуры пистолет и громко крикнул: «Немедленно остановитесь, иначе откроем огонь. Кто такие?» Шагавший впереди человек в красноармейской шинели, размахивая пилоткой, ответил: «Не стреляйте, мы свои». Вся колонна продолжала движение. Куренков повторил предупреждение, но неизвестные люди вновь не подчинились ему и не остановились. Куренков приказал произвести предупредительные выстрелы. И в этот же момент неизвестные залегли в картофельном поле и из автоматов открыли огонь по нашему расположению. Почти одновременно начали стрелять вражеские минометы. Гитлеровцы думали без помех, усыпив нашу бдительность, подойти к позиции взвода и захватить ее. Станковый пулемет, управляемый опытными пулеметчиками Гетманом и Яковлевым, прижал врага к земле, не давая им подняться в атаку. Раздался выстрел и из нашего орудия. Но в эти секунды на позициях артиллеристов разорвалась мина. Осколками был убит лейтенант Куренков и несколько ополченцев. Тогда командир взвода Шелехин отдал приказ Герману Фохту:[106]
— Выползай, добирайся до штаба и проси подкрепления. Мы будем стоять до последнего.
Бывший мастер головных уборов «Ростекстильшвейторга» Семен Васильевич Власов, ставший в ополчении тоже пулеметчиком, рассказал о дальнейших событиях: «Когда начался бой, я находился рядом с командиром. Неподалеку от меня вели огонь из винтовок рядовые Филипп Васильевич Василенко, Михаил Михайлович Заец и старый солдат, участник первой империалистической войны Василий Андреевич Вакшин. Мы помогали нашим пулеметчикам, которые расстреливали наседающего на нас врага. Но силы оказались неравными. В эти напряженные секунды я увидел, как упали сраженными ополченец Николай Степанович Ляхтинен и наш любимый командир Георгий Степанович Шелехин. Вражеские автоматчики с трех сторон окружали наши огневые позиции, и тут как назло заглох наш пулемет. Был пробит кожух, и из него вытекла вода. Еще один выстрел по врагу успел произвести из противотанкового орудия наводчик Константин Иванович Аверкин. Гитлеровцы пытались схватить его живым, но мужественный артиллерист, окруженный врагами, подорвал себя и орудие противотанковой гранатой. Мы отбивались гранатами. Снова заработал наш пулемет. В эти мгновенья я был тяжело ранен и потерял сознание...»
Гитлеровцы захватили деревню.
Тем временем несколько уцелевших бойцов добрались до деревни Коргози, где как раз расположился на отдых вернувшийся из рейда по вражескому тылу отряд Григорина. Григорин моментально принял решение: атаковать врага, пока тот не получил подкрепления, выбить его из занятой деревни.
Разведчики внезапно атаковали гитлеровцев. О некоторых подробностях этой атаки сообщил мне в письме после войны разведчик из группы Григорина Василий Александрович Смелов. Он писал: «Собрав нас в укрытие, политрук Андрей Григории пояснил нам задачу, указал место, кто, где и откуда должен двигаться, и по его выстрелу мы должны броситься в атаку на врага. Мы горели желанием скорее выполнить данный нам приказ, по его команде все рассредоточились для атаки и стали скрытно двигаться к деревне. Когда раздался выстрел, мы с криками «Ура!» бросились на врага. Григорин был впереди. Деревня Малое [107] Замостье была нами занята. После чего мы заняли оборону и удерживали в своих руках этот рубеж...»
Вскоре во всех подразделениях, оборонявших Гатчину, зачитывали приказ генерал-майора Крылова о подвиге разведчиков.
«Политрук Григорин, как и подобает мужественному командиру-большевику, быстро и правильно оценил обстановку и, не дав опомниться противнику, обратил его в паническое бегство. Враг бежал несмотря на свое численное превосходство, — говорилось в приказе, — подвиг политрука Григорина командование Центрального сектора Красногвардейского укрепленного района рассматривает как образец действий боевого командира, достойный подражания всеми командирами, политработниками и бойцами наших подразделений... Достаточно смелого, дерзкого порыва, и противник в панике бежит. Политрука Григорина и всех находившихся под его командованием храбрецов-бойцов поздравляю с боевым успехом и объявляю им благодарность. Возбуждаю ходатайство о представлении товарища Григорина к правительственной награде...»
В приказе по нашему батальону были названы имена всех смельчаков, участвовавших в операции по освобождению Малого Замостья от врага. В бою участвовали: Аникин Андрей Петрович, Доронкин Сергей Иванович, Макаров Федор Иванович, Пальцев Иван Александрович, Смирнов Александр Георгиевич, Красавин Николай Васильевич, Петрушев Валентин Иванович, Садиков Петр Николаевич, Бабурин Владимир Моисеевич, Овчинников Петр Сергеевич, Кузнецов Петр Дмитриевич, Ивков Михаил Федорович, Комаров Клавдий Полионович, Карбушев Иван Алексеевич, Шепеткин Иван Николаевич, Шарыпов Василий Петрович, Горбанов Григорий Иванович, Артемьев Николай Евлампиевич, Коньков Герман Алексеевич, Углов Никита Иванович, Чугарев Василий Егорович, Усов Аркадий Егорович, Сверчков Василий Николаевич, Демидов Михаил Игнатьевич, Соколов Степан Антонович, Онуфриев Яков Андреевич, Шестаков Макар Петрович, Гнедичев Евгений Артемьевич, Жеребцов Александр Александрович, Хребтов Алексей Иванович, Смелов Василий Александрович, Прылов Иван Дмитриевич.
Ночью в штаб батальона прибыл комиссар укрепрайона Копенкин. Демьянов и Казначеев высказали [108] ему свое мнение по поводу боев за деревню Малое Замостье: враг упорно напирает на наш слабый левый фланг. Если своевременно не принять должных мер, здесь можно ожидать вражеского прорыва в глубину нашей обороны. У 267-го артпульбата нет своих средств, чтобы закрыть бреши на левом фланге. Нужна помощь командования укрепрайона.
— Вы знаете, что на днях утверждено предложение Военного совета Ленинградского фронта о разукрупнении Красногвардейского укрепленного района на два УРа — Красногвардейский и Слуцко-Колпинский? — спросил Копенкин. — Почти все наши резервы сейчас переброшены под Колпино. Единственное, что решило сделать командование, — это перевести на ваш слабо защищенный фланг один батальон второй гвардейской дивизии из-под Тайц, хотя и там нелегко.
Наши опасения подтвердились через несколько часов. Ранним утром 7 сентября враг открыл яростный артиллерийский и минометный огонь по позициям ополченцев 2-й гвардейской дивизии под Красным Хутором. В воздухе появилось двадцать семь бомбардировщиков. На окопы бойцов посыпались бомбы. А потом в атаку двинулись серо-зеленые шеренги пехотинцев дивизии СС «Полицай».
Фашисты шли уверенно, не ожидая после ожесточенного налета какого-либо серьезного сопротивления. Но были встречены огнем ополченцев, которых спасли глубокие окопы и щели. Потеряв десятки солдат, эсэсовцы отхлынули назад. И вновь заработала неприятельская артиллерия. Вновь закружились в небе желтобрюхие стервятники. Казалось, что может уцелеть после смертельной бури огня? Однако и после этого врагу не удалось смять ополченцев.
Противник предпринимал одну атаку за другой, но каждый раз ополченцы прижимали эсэсовцев к земле.
Две роты гитлеровцев попытались обойти наши подразделения по торфяному болоту. Батальонный комиссар Левыкин поднял бойцов в контратаку. Эсэсовцы, отборные фашистские вояки, были опрокинуты.
Однако силы бойцов батальона иссякали. Не получая подкрепления, они сдерживали ожесточеннейший натиск противника целые сутки, но во второй половине следующего дня, отбив еще одну атаку, обескровлен-[109]ные, измученные подразделения вынуждены были отойти на позиции нашей второй роты. Сюда, к железнодорожной насыпи, выносили убитых и раненых. Здесь собрались те, кто сопротивлялся до последнего патрона. С насыпи хорошо просматривалось перепаханное снарядами и бомбами поле, дымящиеся торфяные разработки, голые трубы сожженного до основания Красного Хутора. Восемнадцать суток с начала боев под Гатчиной потребовалось фашистам для того, чтобы приблизиться к юго-восточной окраине города. Передней точкой обороны на этом участке стал теперь дот Алексея Бодягина.
Весь день 8 сентября в штаб батальона поступали сведения об активизации врага перед всеми опорными пунктами нашей оборонительной полосы. Григорин доносил, что на Лужском шоссе в районе деревень Черницы и Киви-Ярви сосредоточилось около двух полков пехоты, двадцать танков и 700—800 кавалеристов. Политрук Крынкин сообщал, что у Малых Колпан замечено передвижение крупных немецких колонн, идет переброска танков и артиллерии к передовым позициям. Нетрудно было сделать вывод: враг готовит наступление.

наверх

Список текстов

Главная страница