Сегодня на рассвете проезжали Гатчину. Город пуст. От бомбардировок,
которым он подвергался последние два дня, высыпались окна, несколько (я
видел два) домов разрушены. На одной веранде с вышибленной, видимо, [взрывной]
волной дверью я видел оставленную кровать, мебель и житейское барахло.
Говорят, вчера немцы были в 4-х километрах от этого города. Сегодня по
тем же источникам их отогнали километров на 10. Наши стрелковые полки
уже сражаются. Западнее Гатчины в лесу нам показали могилу повара третьей
роты Затравкина. Это первая жертва из нашего батальона. Два человека той
же третьей роты ранены (один из них санинструктор Быков, типичный санитар).
Могила Затравкина замаскирована дерном.
Сейчас мы слышим пока только своих артиллеристов, да [стрелков] и своих
и чужих. Самолетов здесь меньше, чем на старом месте — там последние дни
мы могли наблюдать частые бои в воздухе. Это были Тайцы.
Третьего дня я был в Ленинграде [неразб.] Маргариту. Она очень волнуется,
что [неразб.] . Но в целом в Л-де спокойно.
Взвод Аламдарова. (Ушел на зад-е [неразб.] 2[неразб.]
В общем до сих пор было известно, что Аламдаров убит. Теперь пришел комиссар
и сказал, что Аламдаров живой и [неразб.] с шестью бойцами сегодня вернулся.
Постараюсь расспросить его самого и потом напишу.
Как-то непохоже, ново относишься сейчас к вещам и людям. Например, приходит донесение из роты со списком убитых. Что бы творилось в мою бытность штатским. А теперь — иное. Хорошие ребята, жаль, обидно, но война — есть война. С этой догмой миришься. Своя жизнь, такая дорогая и внимательно оберегаемая раньше, теперь даже не наводит на размышления. Конечно, хотелось бы остаться живым, посмотреть, написать, но... война — есть война. И, кажется, единственным живым гражданским чувством осталась забота о Маргарите. Как она доехала, что с нею? Прошло больше недели, а вестей нет.
На нашем фронте затишье. Прошел дождик (уже, собственно, осень). Капитан
и Нач. Штаба пошли на работы, я — у лошади. Четыре Мессершмидта пролетели
и ушли необстрелянными тихонько над лесом. Ни стрельбы, ни бомбежек. Тихий
спокойный канал \[неразб.]/ приглаживает растущие на дне водоросли, в
лесу ходят красноармейцы. Прошли двое ребят с рюкзаками, говорят, в Л-д.
Облачное темное небо.
Ко мне направляется начальник штаба.
На наш участок приезжал Ворошилов. Просто одетый, в открытой машине, под огнем держится как дома.
В I роте взорвались вместе с собственными минами 9 чел. Работали под
огнем противника. Если бы я был в роте — я бы остался там же.
Меня природа к записям влечет. Сижу возле минного поля и с какой-то стати начал записывать. Где-то одиноко — грустно, точно отбившаяся от стада ревет без умолку корова. Снова затишье — перед вечером. Ночью повидимому снова следует ожидать [обстрела]. Вчерашней ночью ранило тяжело Веселова из Хозотделения, сегодня днем — легко Юркина из I роты.
Жив[неразб.]ная картина совершенно невоенного времени. И звуки-то все мирные, сельские. А в нескольких километрах залег враг и стреляет оттуда минами и снарядами и убивает людей. Вот где-то далеко гром бомбежки. Очень далеко — километра два.
Уже осень. Трава желтеет, сплошные дожди.
Сегодня командир Коробкин со своими бойцами, хорошо вооружившись, поехал на ответственную работу. Сведений еще нет. Интересно будет узнать вечером. Коробкин симпатичный, со строжинкой человек. Бойцы его любят.
Ну, пойду домой, а то Нач. Штаба хай поднимет. Вообще он взял за "прынцып"
понукать меня, а я тогда совершенно не могу работать, когда надо
мною висят. Получается нехорошо. Он хочет привить мне свою систему бестолковой
крикливо-бегливой работы.
Сегодня была тревожная ночь. Немцы прорвались к Замостью, имея у себя
Немецкую Колонию, Пижму, Черново, Недлино, фронт облегает Красногвардейск
подковой. По данным разведки от Елизаветино идут 120 немецких танков и
на Черново-Недлинском направлении \стоят/ до 2-х полков мото-пехоты. Разведка
и партизаны заявляют, что теперь немцы стараются не ходить по дорогам
своими танками и машинами, а ходят преимущественно полем и мелким кустарником
(мины!)
Но все обошлось благополучно. Часть стояла совершенно готовой к бою,
но [немцев] из Замостья выбили, на других уч-ках без перемен. \(Домик
лесника)/
Вчера и сегодня активно действует немецкая авиация. Слышна нередко бомбежка
и пулеметный обстрел. На нашей стоянке, в частности — в нашем жилище при
первой недалекой от нас бомбежке мы чувствовали себя кисловато. \|Подземный
ход|/
Зенитчики за утро сбили 2 машины. Наших самолетов не видно. При появлении
наших — немцы бегут.
Начальник Штаба приехал из Вайялово и уверяет что его обстреляли
из автомата и из нагана со стороны р. Ижоры из кустов (он сидел на лошади).
Гатчина все разрушается и разрушается. У обелиска на дороге я насчитал
свыше 10 воронок.
189.
Рыбацкое
Вроде как отдыхаем — ремонтируем дороги у предместий Ленинграда. Фронт
уже очень близко. В Пушкино, говорят, уличные бои. \Не было./ Тайцы были
заняты еще тогда, когда мы были у Гатчины. Теперь, по неточным сведениям,
Урицк Красное село и Урицк в немецких руках.
У Гатчины мы были в мешке. Полки выбивались из сил и возможностей, держась
за каждый кусочек земли. Вечером один из полков отошел к \(2 С.П.)/ Мариенбургу,
на юге, в Загвоздке шли бои уже с наличием кукушек (немецких) в тылу.
Положение было напряженное. В Штабе не спали. Капитан, исполняющий обязанности
Див. Инженера, оставил меня связным у оперативного дежурного. Второй эшелон
[штаба дивизии? — А.Т] был выве[д]ен к Ленинграду.
В четвертом часу ночи у оперативного дежурного появился Нач. Штадива.
Еще два дня тому назад были заняты Тайцы, и на дорогах, соединяющих нас
с Ленинградом, гуляли немецкие танки. Мешок завязывался. Был получен приказ
об отведении Штаба КП на север.
Ночью Уже начинал пробиваться рассвет, когда выступили. К великому
счастью был густой туман, укрывший нас от немецкой авиации. Шли по Пушкинскому
шоссе. Мост через незнаю какую речку (вероятно, Ижора) был минирован,
полотно за мостом взорвано двумя громадными фугасами (наша работа).
Саперы сделали переправу, начался обстрел.
Здесь ранило полковника Уралова (его сына-героя убили за два дня до этого).
\Отец приказал остаться на рубеже не отходить, а умереть [неразб.]/
Остановились в Онтолово. Нач. обстрел.
В тот же день на месте КП (в Гатч.) была сделана каша немецкими самолетами
и минометами. [неразб.] в лесу).
25.9[неразб.]
13.[неразб.]?
Заночевали в Онтолово. До этого вечером в Б-н привезли на броневике командира
V роты Коробкина с 6-ю ранами. (Во время переправы через мост в Романовке
он оставался под бешеным минометным обстрелом и, пропустив все наши части,
взорвал мост). Говорили, что ранен Нач. Штаба и убит комиссар (потом оказалось
— брехня).
Коробкин, весь перевязанный, выйдя из броневика, говоря: "Я сам",
обернулся к водителю машины
— Спасибо товарищи танкисты!
Голос слабый, но твердый.
Водитель бронемашины захлопнул дверцу и развернувшись, пошел на передовую.
Рядом ложились снаряды и мины. Особенно жестокому обстрелу подвергалась
дер. Пендолово (севернее Онтолово). Туда беспрерывно летели партии мин.
Там был наш склад ВВ и Техвзвод — За них мы боялись.
Сразу же по прибытии саперы были поставлены на блиндажи для КП Див. Людей
было немного, но работали быстро. К ночи были готовы 3 блиндажа. Один
занял Штадив, второй, не совсем оконченный заняли мы для ночлега, третий
— коменд. рота.
Спали все в одном блиндаже (оборудованном из погреба). Один ряд нар уместил
одну четверть состава, остальные спали на полу, чуть ли не на людях. Мы
с Мотькой Якерсоном спали на чьих-то (я — на одних, он — на других) сапогах.
Ночью сапог долбанул мне в голову так что я на несколько секунд проснулся.
Выругался и уснул. Еще раз проснулся когда мина угодила в блиндаж.
Кто-то зажег спичку.
— Гаси огонь — крикнули из угла — тут дырка. Прямо в сторону противника.
И опять все уснули...
Утром 14 сентября все были брошены на доделку блиндажа, но только
мы приступили — нас обстреляли разрывными пулями. Одна из них разорвалась
рядом со мной, поцарапала мизерными осколками руку мне и ранила двоим
ноги. В блиндаже перевязались.
Прибежал начальник Штаба.
Приготовиться
— Саперы за мной!
Где-то недалеко строчил пулемет, саперы по одному выбегали из блиндажа
и направлялись по полю в кусты.
Когда я выбежал (в дверях на несколько времени образовался затор) — я
никого не увидел из тех что ушли. К нам уже подлетел какой-то лейтенант
и \наганом/ показал направление. Поле, через которое нужно было бежать
уже простреливалось из пулеметов. То там то тут цыкали и свистели пули.
Никто не решался ринуться на них.
Я побежал, то залегая, то пригибаясь. В жите [ячмень — А.Т.] были еще
несколько человек. Добравшись до дороги с канавкой мы направились к кустам.
Там залегли вдоль канавы. От своих саперов я отбился.
По деревне все время стреляли. Через какой-нибудь час вся деревня горела.
Мы продолжали лежать в канаве. Пулеметная стрельба то отдалялась то приближалась.
Иногда пули цукали в "бруствер" (вал канавы) и свистели над
головой. Потом к пулям примешались мины. Лежать приходилось не поднимая
головы. Потом затишье, потом снова огонь. В один из перерывов я пошел
искать своих сапер. Нашел Якерсона и Ивана Ивановича из II роты.
Продолжали лежать.
Подошли наши танки, начали стрелять. По дороге шли еще, сопровождаемые
черными столбами земли. Иногда взрыв закрывал весь танк, но через мгновение
сильная машина вновь появлялась из-за дыма целая, невредимая, спокойная.
Дорога была метрах в 200 от нас, до нас долетали шальные осколки от разрывов,
но спокойствие и неуязвимость танков передавались нам.
Два танка стали рядом с нами в кустах, и через наши головы слали снаряд
за снарядом. Жуткое с непривычки впечатление. Потом немцы начали массированный
обстрел танков — залпами по 10-15 мин. Это было не из приятных. Но потерь
не было (кажется, один раненый. Ему соорудили из ольшаника носилки и понесли
в тыл.)
В это время левый фланг (очень немногочисленные силы) отошел, увидев,
что ушли танки (после оказалось, что они уходили за снарядами). Командиры,
здесь бывшие повели всех назад для организации обороны на следующем рубеже.
Посидели в канаве у белых каменных домов, ушли наши танки и мы пошли по
канаве. Там сидели в ячейках стрелки \другой части/. Мины ложились беспрерывно,
по канаве стали стрелять пулеметы. Впереди кто-то задерживал, сзади ругались.
Оказывается, передние идиоты, испугавшись мин, залегли и — ни с места.
Это могло погубить всех. Туда пробежал кто-то из командиров. Понемногу
тронулись, опять с перерывами. Глубокая канава кончилась — надо было ползти.
Доползли до дороги. Она уже во всю простреливалась, а через нее надо перейти.
Вставали и бежали. Робеющих подталкивали. Как ни странно, на дороге потерь
кажется не было.
Канава стала еще мельче. Пули [неразб.] где-то совсем по спине. Устали.
Потом уже пошли во весь рост не обращая внимания.
Добрались так до болота.
В болото сажали мины, над болотом рвалась шрапнель, с двух сторон строчили
пулеметы, над головами летал самолет-корректировщик, пулемет появился
с третьей стороны.
А мы все шли и шли, маленькими группками (Мы с Ив Ив. не теряли друг друга
все время.
Кискисары. Консервы. \Обед у артиллеристов./ Духловский и Якерсон (Духловский
помогал Моте перевязывать и выносить раненого). На блиндаж. Пушкин.
Листовки и бомбы. Шушары — Гарры. Сытный обед после суток. Окопники. У
стога на лугу. В окопе — барельеф Ленина. Московская Славянка. Совхоз
Большевик. Село Рыбацкое. Минирование у Новой — зарево от пожара. Ночью
с капитаном. Чья-то батарея в Онтолово.
В болоте — встреча с артиллеристом из уровцев. Оставил дзот с пушкой
у дороги, убежал. А теперь рассуждал, как быть, советовался, спрашивал,
что ему будет. Потом махнул рукой и пошел.
— Ладно, пойду. Если что хотя бы пушку взорву.
