Полк располагался в военном городке в г. Валка на эстонской стороне. Вторая половина городка принадлежала Латвии. Там стоял артиллерийский полк. Зачислен я был в отделение разведки взвода управления батареи ПА. Перед Новым /1941/ годом как имеющий среднее образование /в 1940 году окончил 10 классов/ переведён в 1-ую стрелковую роту. Предполагалось что через 2 года службы нам присвоят звание младшего лейтенантов.
Первый батальон, в состав которого входила и первая рота, стоял тогда в замке Тилистэ, что в 20-25 км от города Валки.
Первого мая 1941 года утром состоялся парад лучших подразделений. Наша рота по строевой подготовке занимала, как помнится первое место и, естественно, в параде участвовала. А вечером мы были уже на станции Валка. Погрузились в теплушки и через 1,5-2 суток прибыли на станцию Таураге в Литве. После выгрузки /кажется 3 мая/ пешим порядком прибыли в лесной массив у местечка Квидерны. Проходили мимо строящихся ДОТов. Строили их приписники, то есть призванные из запаса.
В тот же день командир батальона капитан Данилов с группой командиров провёл рекогносцировку местности на предмет сооружения разного рода полевых укреплений /мне было поручено забивать колышки в местах, указанных капитаном/.
Со следующего дня начали копать противотанковые рвы, эскарпы, устанавливать срубы для ДЗОТов, собирать и подвозить к ним валуны, песок /для заполнения пространства между внутренним и наружными срубами/, местами спиливали ели на высоте, примерно 1,2 м /пни должны были выполнять роль надолб/, позже забивали колья в три ряда и натягивали колючую проволоку.
Жили в лесу, в палатках. Отправляясь к месту работы непременно носили с собой 2 ящика патронов и 1 ящик гранат Ф-1.
Работа была тяжёлой. И мы изрядно отощали, так как еды не хватало. Особенно было туго рослым ребятам. Как-то приехал генерал Иванов /в петлицах две звезды, фуражка с малиновым околышем/, мы как раз копали противотанковый ров. Это был худощавый, вышесреднего роста военный с холёным, интеллигентным лицом, в пенсне. Видимо он инспектировал ход строительства укреплений. Мы пожаловались ему на недостаток питания. Не помню уже, что он нам говорил, но впечатление от встречи с ним осталось хорошее, во всяком случае у меня. Мне он понравился.
Работы продолжались до 19 июня. В этот день в 6 часов утра прозвучал сигнал тревоги. Батальон выстроился. Капитан Данилов - командир батальона сказал: - Получено сообщение что в нашем направлении немцы сосредоточили 4 стрелковые дивизии, танковый корпус и 1000 самолётов. Приказано занять оборону". Все палатки полевые кухни и другое имущество было отправлено в тыл. Нам выдали по 60 патронов и по 2 гранаты Ф-1, сухой паёк и по одеялу. В этот же день в отведённом участке обороны мы отрыли стрелковые ячейки. Наше отделение заняло промежуток между двумя ДЗОТами, в которых были установлены станковые пулемёты. Кстати, ДЗОТы не были окончательно построены поэтому для маскировки их забросали ветками.
20 июня рыли ходы сообщения между ячейками. Спали рядом с ячейками, настелив ржаной соломы. Ночью поочерёдно дежурили, сменяясь каждые два часа.
21 июня продолжили тянуть колючую проволоку. В этот же день или накануне расчистили сектор обстрела, вырубив кустарник. Спилили огромный старый дуб, росший вблизи нашей позиции, чтобы он [не] служил ориентиром. Хозяйка хутора - молодая литовка просила нашего лейтенанта Козлова не рубить, поскольку дуб их семейная реликвия, но просьба её осталась, как говорится неудовлетворённой.centralsector.narod.ru
22 июня 1941 года около 4 часов утра Меня разбудил боец Бычаев, которого я должен был сменить на часах. Не успели мы [обменяться] парой фраз, как в стороне станции Таураге раздался артиллерийский залп. Мы решили, что это именно артиллерийский залп, а не взрыв, какие производили иногда строители ДЗОТов. Вскоре над Таураге поднялся столб чёрного дыма. Видно было, что станция горит. Через некоторое время почти над нами повис аэростат с наблюдателем в гондоле, который наблюдал за нашими позициями. Время от времени пролетал разведывательный самолёт. Мы по своей инициативе стреляли и по аэростату, и по самолёту из винтовок и ручного пулемёта, хотя категорически было запрещено. Но обе цели были недосягаемы. Справа от нас почти всё время слышалась артиллерийская стрельба. Постепенно удаляющаяся от нас.
Днём 22 июня и ночью с 22 на 23 июня соприкосновения с немецкими войсками не было. Немецкие войска продвигались правее, там откуда слышалась артиллерийская стрельба. Утром 23 июня с восходом солнца немцы открыли миномётный огонь по стоявшей позади нас батарее ПА. Вскоре появился связной Абрам Кац то ли командира роты, то ли командира батальона с приказом отходить в направлении леса, находившегося позади и несколько правее. Надо заметить, к утру 23 июня у нас всего 5 человек из 9: командир отделения мл сержант Гришин, ручной пулемётчик Николайшвили, я - второй номер, боец Бычаев и еще один боец не то грузин, не то азербайджанец. Остальных забрали кого к артиллеристам копать капониры, кого в связные.
На опушке леса стали спешно окапываться. Не успев окопаться получили приказ двигаться, то есть продолжать отступление.
К вечеру заняли какой-то хутор. Судя по разгромленной в доме обстановке, здесь уже проводили какие-то части - то ли наши, то [ли] немецкие.
День 24 июня переждали в этом хуторе. Передвигаться по хутору и стрелять по самолётам было категорически запрещено, чтобы не демаскироваться. Как нам объяснили командиры. Вечером снялись и пошли в восточном направлении. В пути, а шли мы уже в темноте, комбат дал указание командиру роты старшему лейтенанту Пудовкину оставить заслон из ч-х человек ручных пулемётов, чтобы задержать немцев, если они будут преследовать нас. В число этих четырёх расчётов попали и мы с Николайшвили. Но затем этот приказ был отменён. Перед рассветом на открытой местности у дороги заняли оборону. Успели отрыть стрелковые ячейки. Только-только закончили, как через связного я получил приказ явиться к командиру роты. Такое приказание получили все вторые номера взвода. Но пришли только я и Богашвили. Перед нами была поставлена задача разведать нет ли поблизости немцев. Конечным пунктом нашей разведки намечался горевший ночью дом. Если ближе этого дома немцев не встретим, то нам следовало возвратиться. При встрече с противником в перестрелку не вступать. Пошли втроём - помкомвзвода ст. сержант Гладких, Багошвили и я. Вышли когда только стало чуть светать. Между дорогой и лесом стоял плотный туман высотой примерно до пояса. Гладких послал меня посмотреть есть ли кто в доме, стоявшем вправо от дороги на взгорке. Крадучись приближаюсь к дому. Вдруг Гладких окликнул меня и зовёт к себе. Говорит: - "Кто-то идёт впереди нас нам навстречу". Притаились, ждём. Как только приблизились, видим это красноармейцы сопровождают 45 мм противотанковое орудие. В упряжке две лошади. Спрашиваем какой они части? Отвечают, что из 19 СП 90 дивизии. На вопрос нет ли немцев вблизи сгоревшего дома ответили отрицательно. Мы приободрились, вышли на шоссе и пошли открыто. Вдруг меня как будто что подтолкнуло. Говорю командиру: - "Товарищ старший сержант, давайте сойдём с шоссе, мы можем натолкнуться на немцев". Он согласился. Мы сошли с шоссе влево в ложбинку, поросшую осинником. Здесь видны следы чьего-то отдыха: потушенный костёр и цинкового ящика из-под патрон в котором варилась картошка. Стоим, обсуждаем ситуацию. Вдруг послышалось шуршание щебёнки под чьими-то шагами и разговор.
Надо сказать, что за время пребывания в Литве к литовскому языку привыкли. Слов хотя и не понимали, но общее звучание, что-ли нам было знакомо. Услышанный же нами разговор на литовский не походил. Мелькнула мысль и догадка - немцы. Чем я и поделился с сержантом: "Товарищ старший сержант, немцы". Одновременно и они нас то ли услышали, то ли почувствовали и ударили по нам из 2-3 автоматов трассирующими пулями, а мы стремительно бросились бежать в сторону своих окопов и подальше от дороги. Товарищи мои были здоровее и сильнее меня. Я даже не заметил как они скрылись в сторону наших окопов. Бегу, задыхаясь, а автоматчик не унимается. Наконец приближаюсь к отдельно стоящему дому. Во дворе лежат брёвна, куча валунов, правее сарай, за сараем пологая ложбина. Подхожу к сараю и в этот момент со стороны наших по мне дают очередь из станкового пулемёта. Падаю и ползу в сарай. Немного отдышался. Вижу в щель во двор выходят два немца. Бежать незаметно уже не могу. Бросать гранату не с руки, так как дверь открывается в сторону немцев. Лежу на полу и вижу, что между нижним краем двери и порогом - щель шириной более чем ладонь. И вот мысль: гранату в эту щель можно выкатить. Выдернуть кольцо, что делаю я, просовываю гранату в щель и она катится во двор. Через какое-то время раздаётся взрыв. Толкаю дверь и бегу направо за угол сарая и потом в ложбину. Оттуда уже недалеко и свои. Подбегаю. Спрашиваю у встретившегося сержанта Газоляна: - "Кто стрелял?" Отвечает: - "Я стрелял", "Зачем?", "Вижу бегут, думал что немцы. Видно плохо, еще толком не рассвело".
Только занял окоп рядом с Николошвили, как начали стрелять наши ротные миномётчики, а затем и станковые пулемёты. Стреляем и мы. Через какое-то время я слышу команду: - "Пулемёт, отход". Это команда станковому пулемёту, но я не принял этой команды значения. Думал что пулемёт меняет позицию. Вдруг поражает полное прекращение стрельбы с нашей стороны. Кричу командиру отделения младшему сержанту Гришину: - "Товарищ младший сержант, наши ушли!" - Он даёт команду Бычаеву: - "Бычаев проверить: тот выскакивает из окопа, падает и немного отползает. Докладывает: - "Никого нет!" "Все ушли".
Быстро выбираемся из окопов, бежим к дороге, минуем крестьянский двор. Во дворе стоят литовцы - старик со старухой и лежат два убитых красноармейца. Кто это? Когда их убили? Кто. Мельком замечаю, что у одного из них на груди гимнастёрка и белая нижняя рубаха разорваны. За хутором догоняем командира батальона с адъютантом на белом коне и несколько командиров и красноармейцев.
Капитан приказывает сжечь все документы, в том числе и красноармейские книжки. Я оставляю себе только комсомольский билет.
Всё это происходило 25 июня. Движемся от леса к лесу. К вечеру попадаем под очень сильный плотный огонь, когда переходили шоссе. Теряем почти половину группы, в их числе и старшего лейтенанта Пудовкина и нашего отделённого Гришина. В лесу дожидаемся ночи и продолжаем движение. На привале перед утром в мелколесье слышу разговор комбата с кем-то из командиров: - "Днём немцы пришлют сюда роту автоматчиков и конец нам". Становится не по себе.
Утром 26 июня попадаем в какой-то хутор в лесу. Удаётся выпить по кружке молока. С 24 июня ничего не ели. Но командиры, видим в окно, поели прилично: белый хлеб, яичница и сало и даже водка. Выходим из этого гостеприимного двора, отходим в глубь леса, ждём вечера. С наступлением темноты продолжаем движение. На рассвете 27 июня останавливаемся в лесу. Когда прилично рассвело капитан Данилов высылает разведку. Возвратившись разведчики докладывают, что по дорогам сплошным потоком идут немцы. Капитан влезает на высохшую ель /человек он был грузный, а вот на ель забрался довольно ловко/. Рассматривает в бинокль окрестности. Слезает и о чём-то совещается с другими офицерами. Решение, видимо было принято. Обращаясь ко всем нам, говорит - "Нам не пройти группой. Необходимо выходить поодиночке или группами по 2-3 человека. Ко всем у меня будет просьба, если кто останется жив сообщите моей семье в Москве когда и в какой обстановке вы видели меня в последний раз. А теперь объединяйтесь по 2-3 человека, так чтобы в каждой группе был компас или часы". Мы с Бычаевым остались вдвоём, но без компаса и часов. Попросили компас у старослужащих, в группе которых был и компас, и часы. Но они не поделились с нами. Нам предстояли тяжёлые дороги. Но это уже другая история. Я описал только то, что было в самые первые дни войны.