Предыдущий текст — Следующий текст
ЦГАИПД, ф. 4000, оп.11, д.9
Борис Александрович БЕЛОВ
(боец Истребительного батальона
секретарь комитета ВЛКСМ
завода имени Сталина)
Воспоминания и дневник
июнь 1941 – май 1943 г.
<...>
Город быстро принял воинственный вид. Пачками ловили «шпионов». Задерживали
подозрительных, некоторым не везло, по два и по три раза окружала толпа, иногда
избивая и всегда сопровождая в милицию. В облаве на шпионов принимало всё население
от детей до стариков.
Последние четыре года я чувствовал себя морально ущемлённым. – Демобилизация
из войск НКВД. Отказ в приёме на родной завод, всё это мешало мне вступить в
партию. Я чувствовал себя обиженным и опустошённым. Но я остался честным до
конца перед Родиной, перед своим народом. В доказательство этому – мой добровольный
уход на фронт. В моих жилах течёт славянская мужественная кровь. Я не националист.
Но я имею право гордиться великими качествами своего народа, ибо я знаю хорошо
его историю, как по старым, так и по новым источникам. <...> Я со 2-го
июля являюсь бойцом истребительного батальона войск НКВД. <...>
Первый рейс
Ленинград. Середина июля. Солнце эвакуируется на запад. Нас 15 добровольцев,
вооружённых винтовками и гранатами. Садимся на грузовик. Бросаем прощальные
взгляды на корпуса родного завода. Впервые чувствуем щемящую, непонятную тоску.
Увидимся ли ещё раз с заводом, домом, с семьями, с друзьями? Мы уезжаем на фронт...
Через 20 минут мы в центре города на площади Жертв Революции (Марсовом поле).
Марсово поле. В этих двух словах как много животрепещущей истории России царской
и России социалистической!
Летний сад в июле. Почему то вспоминаю Пушкина. Недалеко вестибюль эрмитаж.
Зимний дворец. Центр столицы, сердце северной пальмиры. Гуляющая публика, звенящие
трамваи. Десятки автобусов и грузовиков у здания филиала музея В.И.Ленина. Ход
в сад при музее. Там тысячи ленинградских рабочих, от`езжающих на фронт. Грузовики
подвозят обмундирование, продовольствие, новые отряды бойцов, одетых, как и
мы в гражданское пальто.
Волнуемся, часто курим. Изнываем от жажды. У крана с сырой водой очередь в десятки
человек. На газонах лежат и сидят истребители. Много пьяных. Поют песни. Лица
возбуждённые. В полночь наш батальон выстраивают в колонну по четыре. Под строем
идём в Летний сад. С нами идут несколько девушек дружинниц. Ложимся на траву.
Сон отступает. Кое-как дремим. В голове костры мыслей. Впереди чёрная неизвестность...
Росистая трава освежает. Даже холодно становится. Первая ночь на земле, холостяку
не так обидно, а каково женатым, расстаться с теплом женского тела?!
Мы становимся бойцами. Скоро станем фронтовиками, одни смертниками, другие героями...
С непривычки знобит. Поневоле приходится подыматься с пыльной затхлой травы
и ходить взад-вперёд, чтобы согреться.
Рассвело. В небе повисли коконы аэростатов. Высокое чистое недосягаемое небо
уже успела осквернить чёрная тень войны...
Летний сад загудел, как улей. Люди ходят среди мраморных статуй, задрапированных
досками. Искусство прячут подальше от войны.
Тысячи бойцов и командиров лежали и ходили по мятой траве. Командование совещалось,
обсуждало, отдавало приказания. Батальоны выстраивались на поверку. Занималось
солнечное утро.
Аэростаты возвращались на землю, после ночёвки в настороженном пространстве
неба.
Нам привезли обмундирование и продовольствие. Стало шумно и весело.
Получали венгерки, пилотки, кирзовые сапоги, бельё, гимнастёрки, брюки, ремни,
портянки, вещевые мешки. На наш батальон не хватило рубах. Гимнастёрки одели
на голое тело.
Получили по две банки мясных консервов и одной сгущенного молока, сухари, сахар.
Иным батальонам выдали жалование и пистолеты. В 8 час. завтракали холодными
консервами.
Потом опять формировались и переформировались подразделениями. День был знойный.
Выходили из сада за папиросами, водкой, а иные кто жил недалеко, успевали сходить
проститься с семьёй. Купались в грязной вонючей Фонтанке. Один умудрился утонуть.
Глупая преждевременная смерть, вызывала не слёзы, а смех. Люди становились бесшабашными
и спокойными по отношению к чужой жизни. Во втором часу дня грузились на машины.
Сотни грузовиков запрудили древние аллеи Летнего сада. Небо застилалось зловещими
тучами. Мы все ходили в военной форме. Кое-кому нехватило сапог. Садились на
машину босые и пьяные. Ударяли себя в грудь, обещали быть героями. Выехали.
Ехали через город с песнями. Ленинградцы нас тепло провожали взмахами правой
руки. Особенно дети. Было трогательно и одновременно радостно за свой народ,
за свой тыл. Ленинград скрылся в дымной хмари. Пошёл сильный проливной дождь.
Быстро вымокли. Мы неслись на последней скорости навстречу ужасам фронта. Всё
дорогое и близкое осталось позади.
Постепенно стали знакомиться ближе друг с другом. Пора было начинать боевую
дружбу. Нас трое рабочих одного завода, ехали в одной машине. Мы болтали без
умолку о минувшей жизни, стараясь не думать о грядущем. Дождь прошёл. Солнце
опять засверкало из-за облаков. Проезжали мимо незнакомых селений и полей.centralsector.narod.ru
Кругом живописные пейзажи, местность рельефная. Небо после дождя стало ясное,
приветливое. Трава и цветы омытые дождём сверкали на солнце. Золотились нивы.
Поспевал урожай 1941 года. От нас шёл пар столбом. Опять стало знойно, безветренно.
В небе летали птицы и истребители. Не верилось, что идёт война, война самая
бесчеловечная и жестокая в истории. Война истребительная...
День клонился к вечеру. Мы устали от тряски. Шофера останавливали машины для
маскировки. Мы уже были в прифронтовой полосе. Здесь погуливали фашистские стервятники.
У станции Вейнмар в воздухе, пикировал немецкий бомбардировщик на наш бронепоезд.
Беспорядочно чертыхались зенитки.
Появилось ещё два неприятельских самолёта. Мы выскочили из машин и залегли в
придорожной канаве, стали вести беспорядочный огонь по самолётам. Это были первые
немецкие самолёты, встреченные нами. Всё же нашим зенитчикам удалось отогнать
их. Мы продолжали ехать вперёд. По бокам дороги, у леса стояла наша артиллерия
и кадровые войска.
Наконец головная машина остановилась. Мы попрыгали в кусты при дороге. Машины
повернули назад, к Ленинграду. Нам было приказано соблюдать полную тишину, не
курить, не расходиться, так как противник был близко. Мы в этом не сомневались,
слыша ружейно-пулемётную стрельбу и разрывы мин. Впереди был фронт. В лесу стало
холодно. Одежда на нас не успела просохнуть. Комары не давали покоя. Настроение
взволнованное и далеко не бодрое, особенно у тех, кто с утра успел напиться
пьяным и сейчас с похмелья стучал зубами и ногами от холода, отмахиваясь от
надоедливых комаров. Кто ел консервы, кто жевал сухари, кто шёпотом переговаривался.
Очень хотелось курить...
Кругом был лес. В этом лесу расположились тысячи бойцов и командиров. Для большинства
настоящая обстановка была полной неожиданностью... Никто не мог подумать сутки
назад, что нас так быстро отправят на фронт. Ни песен, ни музыки, ни смеха,
ни даже захудалой шутки. У всех на лице читалась сосредоточенность, нервозность.
С часу на час можно было ожидать боевое крещение. И мы ожидали его, судорожно,
сжимая в руках винтовки, не переставая курить...
После дождя, ни к деревьям, ни к кустам нельзя было прикоснуться. Трава была
сырая, с ветвей от ветра падали холодные брызги дождевой воды... Опять ночь
в полузабытье, в думах... О чём только не думалось! Чёрную темноту ночи прорезали
яркие осветительные ракеты противника. Стрельба не прекращалась. Фронт был совсем
близко...
Незаметно начинался дымный рассвет.
Люди подымались с травы и ходили, расправляя онемевшее тело. Курили в кулак,
украдкой, как когда-то в мальчишестве. С той только разницей, что тогда прятали
огонь папиросы от взрослых – близких людей, а теперь от врагов. Начал моросить
дождь. Мы закусили холодными консервами. С рассветом начали выстраиваться по-взводно,
по-ротно, по-батальонно.
Низко над лесом залетали фашистские стервятники. Они фотографировали нашу дислокацию,
до того нагло, что задевали бронированным животом макушки сосен. Пулемётно-ружейная
стрельба усилилась. Нам об`яснили боевую задачу, необходимо было выбить немцев
из села Среднего, расположенного от нас в 2-3 километрах. Вооружённые винтовками,
гранатами, бутылками с горючей смесью, мы пошли вперёд. Я с любопытством следил
за выражением лиц бойцов. На большинстве из них был написан страх. Одни отставали,
другие забегали вперёд. Командиры путали команды, терялись в обстановке. Получалась
неразбериха и путаница, а самолёты издевались над нами, в упор расстреливая
из пулемётов разрывными пулями, от всего этого портилось настроение и падал
боевой дух.
Стали появляться раненые и убитые. Санитары и военфельдшера приступили к работе.
Наших самолётов не было. Мы видели не только фашистскую свастику и крест на
фюзеляже но и лица лётчиков, до того низко летели самолёты, нарушая и дезорганизуя
наши боевые порядки, мы метались из стороны в сторону, ожидая бомбардировщиков,
залегая за пни и кочки, стреляя не видя цели, беспорядочно. По нам вели огонь
из миномётов, пулемётов и автоматов. Лес наполнился шумом и треском, мучила
жажда. Сердце билось учащённо, мысли путались, сбивались. Голова кружилась от
бессонницы и чрезмерного напряжения нервной системы. Теперь я понял, что такое
неврастения и невроз сердца на войне...
Солнце пряталось за тучи.
Утро было серое и дымное от пороха и тумана. В полдень ожидалась жара. Мы продолжали
вести беспорядочный огонь. Я успел израсходовать около сотни патронов. Пули
свистели над головой, жужжали мины. С большими потерями выбили немцев из села.
Их там было немного. С полсотни человек. Раненых они унесли с собой, а убитых
мы нашли всего 3 или 4 человека, а наших полегло много. Капитану оторвало обе
ноги снарядом.centralsector.narod.ru
Полдень. Жара. Изнываем от жажды. Пить из колодцев нам запретили, во избежание
отравления. Нашлись смельчаки, которые опробовали воду, нашли её пригодной для
питья. Тогда сотни усталых, изнывающих от жажды бойцов окружили колодцы.
Подходили с флягами, с кружками, с банками, с котелками и даже с пилотками.
Запомнится эта картина на фоне пылающих домов у высоких колодцев стоят, сидят,
лежат, измученные трёхчасовым боем бойцы, жадно пьют воду, кто из чего, курят,
стоят оправляются и меньше всего рассуждают. Из сарая тащат связки колбасы,
охапки буханок хлеба, консервов, делят ругаются, едят с жадностью, прячут по
карманам, другие остаются голодными...
Впечатление от первой встречи с противником осталось неприятное. Взвизги мин,
свист, стоны раненых, их мольба, дать глоток воды, помочь пристрелить, избавить
от муки и в результате пустая деревня с 4-мя трупами немцев. Но всё же настроение
было бодрое... Начал артобстрел нашей деревни. Снаряды рвались в десятках метров.
Началась паника. При каждом выстреле инстинктивно прижимаясь к земле, стали
выходить из села.
И чем чаще и ближе ложились снаряды, тем быстрее двигались бойцы, пока наконец
не побежали. Опять жертвы. Многие бежали во весь рост, выдавая себя и других
торжествующему врагу, у которого при виде этого поднималось настроение. Я шёл
рядом с командиром взвода по направлению к опушке, по пути подобрали раненого
в бедро. Ранение было тяжёлое. Боец мучился страдал. Наконец заговорила наша
батарея, но быстро замолчала, её подавили немецкие снаряды. Мы вошли в лес.
В глаза бросились в беспорядке оставленные боеприпасы, продовольствие, амуниция
и даже оружие. Хозяина не было. Полный хаос и безотчётность, никакой организованности,
отсутствие дисциплины. Прошёл проливной дождь. Санитары носили раненых в наспех
раскинутые палатки, где им оказывали первую помощь и отправляли в тыл. От холода
зуб на зуб не попадал. Промокли до костей, а главное оружие стало сырым. Костры
разводить было нельзя, чтобы не выдать себя противнику, который великолепно
знал наше расположение, а дождь продолжал идти. Одежда была тяжёлой, липкой,
остатки табака промокли, а также спички и бумага.
Начинало смеркаться.
Бойцы ходили в одиночку и группами в поисках своих подразделений.
Задержали двух шпионов, переодетых в нашу форму истребителей. Отвели их в штаб.
А сколько их расхаживало среди нас, беседовало с нами?! Я не боялся так ни пуль,
ни снарядов, как предательства и шпионажа. А Гитлер позаботился наводнить нашу
землю слизняками. Изредка над нами пролетали немецкие разведчики и штурмовики.
Мы открывали по ним групповой, винтовочный огонь. Они отвечали пулемётными очередями,
после чего раздавались крики и стоны раненых. Около меня несколько человек осталось
лежать неподвижно, убитые и раненые. Когда замолчал дождь и прояснилось небо,
мы услышали со стороны Ленинграда, шум моторов, а затем увидели на шоссе несколько
танков, среди них были «КВ», за танками двигалась артиллерия и пехота на грузовиках.
Мы стали выходить к шоссе, дружное «Ура!» страшное для врагов земли русской
и необходимое, как соль, для воинов России.
Около танка «КВ» шёл сам Клим Ворошилов. Вид у него был бравый, воинственный
и в то же время простой, притягивающий, он шёл лёгкой властной походкой в защитном
плаще безо всяких ______ и знаков отличия. С под фуражки белелись виски. Позади
него волочилась легковая машина. В ней сидел военный с четырьмя ромбами. С восьми
десятками мерзавцев не можете справиться! Отставить ура. Мы стали выстраиваться
в боевые порядки. Всех обуял энтузиазм предстоящей битвы. Забыли усталость и
пережитый страх. Первый маршал вдохновил нас на сражение. Его слова прозвучали
для нас, как воинственный гимн... Мы проверили оружие, пополнили боеприпасы.
Затем вышли на дорогу. Но скоро пришлось спуститься в канаву и передвигаться
в колонку. Шли по ____ в воде и грязи. Танки промчались вперёд. Впереди завязался
бой. Наша артиллерия била по немецкой, началась дуэль между артиллеристами.
В звонком прохладном воздухе зарокотали моторы. Появилась наша авиация. Разгорелся
воздушный бой, слышались разрывы бомб. Небо после дождя было удивительно живописное.
Умирать было весело и красиво. Земля, омытая дождём и нарядное небо загудели,
задрожали от разрывов снаряда. Воздух заполнился трескотнёй автоматов, пулемётов,
винтовочных выстрелов, шипением мин, которые хором пели над нами. Пахло порохом
и гарью. Мы быстро шли пригибаясь к земле, иногда падали плотно прижимаясь к
траве. Противник обстреливал дорогу.
Танки проскочили через село. Стали попадаться убитые. Особенно запомнились два
мёртвых немца. Один из них закинув назад голову, оскалив зубы лежал с открытыми
глазами. Волоса курчавились белыми кольцами. Лицо было чёрное, как от удара
молнии. Растопыренные ноги были изуродованы и окровавлены. С них шёл пар.
Второй лежал лицом вниз, раскинув руки и ноги. Одна рука была оголена по плечо.
Кисти не было. Кровь запеклась почернела, из под живота вытекала струя крови.
Эти трупы лежали на нашем пути. Приходилось переступать через них, обходить
было нельзя, иначе выдашь себя противнику. Шли дальше. Вперёд. В лес. К врагу
в гости. По окровавленному селу метался обезумевший огонь, горели дома и угодья
крестьян. Мычали перепуганные, недоенные коровы. Визжали уцелевшие свиньи, кудахтали
суматошные куры и заливисто злобно, где-то маялась надоедливая дворняжка. Жителей
не было видно. Только раненые и убитые бойцы двух армий попадались навстречу.
Кстати ни одного раненого немца я не видел, только убитые. Повидимому, их успевали
забирать. Теряя людей мы продолжали идти под обстрелом. Кончилось большое село,
переполненное трагизмом ужаса. Прошли поле. Подошли к опушке, короткий привал
перед атакой. По нам били из пулемётов. Меня мучило нетерпение встречи с немцами.
Я весь горел от волнения. Вошли в сумрак леса. Над нами повисли свинцовые, зловещие
тучи. Небо стало опять беспросветным, подул сильный ветер. Мы рассыпались по
лесу цепями. Повсюду свистели пули. Раненые встречались на каждом шагу. Санитары
не успевали управляться, им охотно помогали бойцы, только бы задержаться. Не
идти вперёд. Я это понял не сразу. Нас поливали пулями, как из гигантской лейки.
По нашим спинам били «кукушки». Мы отвечали слабым винтовочным огнём, на интенсивный
огонь противника. Брали силой, т.е. количеством людей.
Иногда подолгу задерживались на одном месте. Потери с нашей стороны были велики.
Я успел расстрелять половину патронов, т.е. немного больше сотни, а видел только
двух убитых мною немцев – одну «кукушку», за которой минут 20 охотился и одного
автоматчика, – оба были моложе меня... от волнения спирало дыхание. В горле
всё пересохло. Нашла жажда. Чувствовалась нечеловеческая усталость. То и дело
приходилось зарываться с головой в замшелые кочки, спасаясь от осколков мин
и пулемётных очередей. Лес был полон треска и порохового дыма. Стоны не прекращались,
мы продолжали продвигаться вперёд. Нас оставалось всё меньше и меньше. Начинало
темнеть, в лесу это особенно сказывалось. Со мной было человек двенадцать бойцов,
половина из них с одного со мной батальона. Один был инженер даже с одного завода.
Как сейчас вижу его измученный вид, потное усталое лицо, запотевшие очки с лохмотьями
волос, выглядывали из-под пилотки. С наступлением темноты он почти ничего не
видел. Очки то и дело сползали на нос, его как и меня мучила жажда. Он стрелял
наугад, вид его был растерянного интеллигента.
У меня заедало затвор, приходилось заряжать по одному патрону. Ствол накалился
до отказа. Патроны подходили к концу. Брали у раненых и убитых. Я набил не только
подсумок, но и карманы. Противогаз мною был давно брошен по примеру товарищей.
Крики «ура!» и «За Родину! За Сталина!» давно смолкли. В лесу было суетно и
страшно... В одном месте мы прорвались вперёд, вклинясь в немецкую оборону.
Нас было всего человек двадцать... с винтовками наперевес мы бросились в атаку,
стреляя на ходу и задыхаясь от бега. Но нас скоро отбросили огнём пулемётов
и автоматов. Пули сыпались градом. Почти половина бойцов вышла из строя. Командир
был убит. Стонали раненые, у одного был перебит позвоночник, у другого ранение
было ещё мучительнее в живот, они хватали нас за ноги и умоляли их пристрелить.
Никогда не забуду ни их стонов, ни их взглядов. Они ползли по окровавленному
мху, в темноте под пулями... Нас двое осталось лежать в канаве между своими
и противником. Позиция удобная, но головы не поднимешь – тотчас ляжешь подкошенным.
Мы передохнули, вытерли со лба пот рукавами венгерок. Мучительно хотелось пить,
жажда томила несколько часов подряд, несмотря на то, что в лесу было прохладно.
Мы усердно разгребали замшелую землю жадными пальцами – тщётно! Воды не было.
Знойное лето глубоко высушило даже лесную почву, а место было высокое. Дождевая
вода ушла в болото и низины... Оставаться на одном месте было рискованно. Патроны
были на исходе. Правда, у нас ещё были четыре гранаты РГД, но мы с ним[и] ещё
ни разу не обращались. Немцы замолчали. Наши прочёсывали лес. Надо было на что-то
решаться. Я предложил товарищу подползти к немецким пулемётам и подавить их
огонь гранатами. Он отказался из трусости. Я один не решился.
Время шло мучительно медленно. С настаивал отползти к своим, я предложил оставаться
на месте, так как по моим соображениям наши должны опять сделать бросок вперёд,
так как резервы были большие и позади нас народу хватало.
Он решился один ползти назад. Только бы назад! Такой парень и спасовал!.. Не
успел он сделать и трёх шагов, как упал ничком без единого слова. Так он обрёл
смерть от шальной пули, возможно, от русской пули.
Мне не верилось, что он мёртв, я подполз к нему, взглянув в потухшие глаза и
стало невыразимо грустно и пусто. Никогда и нигде я не чувствовал такой жалости,
как при виде убитого боевого товарища, с которым был знаком всего несколько
часов! Я так и не узнал, где прошла пуля. Крови не было видно, да и некогда
было рассматривать, к тому же и темно. И мне впервые в жизни стало страшно.
Холод пошёл по моему горячему телу. В промежутке между выстрелами, я громко
крикнул в сторону своих, чтобы прекратили огонь, на мой крик откликнулась длинная
очередь из немецкого пулемёта.
Свои, вероятно забыли о нас, или считали убитыми... Осторожно ползком, кое-как,
я всё же добрался до своих. Они были всего в ста метрах, но из-за гущи леса
и темноты не видели меня, иначе бы пристрелили... Я занял позицию возле убитого
товарища, тяжёлого рослого рабочего. Лицо и большие чёрные глаза его сурово
глядели в просвет неба. Перестрелка возобновилась, к нам подошло подкрепление
человек в тридцать кадровых бойцов. Неожиданно появился сухой тонкий капитан
с наганом в руке. Он поднимал залёгших бойцов для атаки.
Немцы яростно обстреливали нас из пулемётов и автоматов. Мы не успели сделать
и двух перебежек, как потеряли половину людей. Капитан был убит наповал. Его
прошила очередь из автомата. Мы опять залегли, отчаявшись наступать. Подходили
свежие силы. Я узнал, что отдан приказ отвести истребительные батальоны во второй
эшелон. Нас – трое истребителей повернули оглобли. Я прихватил полуавтомат у
убитого товарища, помогал раненым. Нас обстреливали «кукушки». Мы выходили из
боя к дороге, спотыкаясь о раненых и убитых. На дороге перед глубокой воронкой
стоял подбитый «КВ». Башня его была сворочена набок. Он молчал, смертельно раненый.
Бой продолжался. Грузовики не переставали отвозить раненых. В лесу царил хаос.
Били по своим, немцев принимали за своих. Командиров было трудно найти. Мы всё
шли и шли с трудом передвигая ноги от смертельной усталости. Жадно всасывали
запёкшимися губами жёлтую вонючую болотную тину. На пути валялись котелки, вещевые
мешки, гранаты, куртки, противогазы, даже винтовки, брошенные ранеными или лежащие
возле убитых. Я подобрал вещевой мешок, довольно увесистый, или сидор, как его
называют старослужащие и кряхтя от тяжести едва успевал идти за товарищами...
Поздно ночью дошли до села Среднее. Кое-где ещё дымились пожарища, вместо домов
торчали трубы. У села стояло много танков и артиллерии. У Среднего мы отдышались,
напились колодезной воды. У придорожной канавы я случайно увидел Бориса Королёва,
бойца нашего батальона, служащего с одного со мной цеха. Он мирно отсиживался
весь бой, не выпустив ни одного патрона, не видя немцев, не слыша воя пуль...
Он даже сознался мне, что скучал без меня и беспокоился за меня и очень проголодался,
да и спать хочет! К сожалению я не мог ему сервировать стол и постелить постель.
Я его считал за трусливого парня, но всё же за честного комсомольца, а он оказался
подлецом, в первые же минуты опасности стал беречь свою шкуру, позабыв о том,
что его товарищи отчаянно сражаются за родину впереди его, прикрывая грудью
Ленинград и ленинградцев. Он мне сказал «я всё боялся, что ты останешься там,
среди этого ужаса», и он махнул рукой в сторону фронта, откуда доносились редкие
орудийные выстрелы и частая трескотня пулемётов.
Я нашёл в рюкзаке две банки мясных и одну рыбных консервов, полкотелка сахара
и конфет, сухари, папирос пачку. Сам я до того устал, что даже был не в силах
открыть. Дал банку консервов товарищу, перекурил и мы пошли разыскивать остатки
батальона, нам посчастливилось быстро найти кучку своих, они лежали и сидели
на исходных позициях, т.е. на опушке того леса, где я впервые увидел первого
маршала. Окончательно обессиленный я рухнул на мокрый мох и тотчас же уснул
сном усталого солдата.
Проснулся с рассветом. Разбудил холодный туман. Место было болотистое. Лихорадило.
Спящие в бреду стонали и ругались. На моё недоумение усатый боец, лет пятидесяти,
мрачно куривший трубку, сказал мне, что я тоже отчаянно ругался и кричал.
– Это нервы, – подумал я.
Мало кто проснулся. Спали, не чувствуя холода. А кто проснулся, делали простые
движения, чтобы согреть своё окоченевшее тело. Курили.
На рассвете подняли всех. Выстроили и повели по направлению станции Веймарн.
Ноги у всех были натёрты. Лица помяты. Хотелось курить, но папиросы у кого и
были, то все ломаные и сырые. Курили одну папироску на три-четыре человека.
Шли едва передвигая ноги. Минувшие сутки казались бесконечным кошмарным сном,
в то же время светлым праздником. Многие из нас в этот день получили боевое
крещение и осталися живы и невредимы. Я принимал участие в настоящем бою...
анализировал всё виденное и слышанное, пережитое и перечувствованное. Все мои
представления о бое были опрокинуты действительностью... Подымалось солнце,
а мы всё шли и шли, часто делая короткие привалы и жадно глотая воду, которая
быстро из нас испарялась. Нас было около сотни человек – бойцов и командиров
нескольких истребительных батальонов. Не доходя до небольшого села нас остановил
майор войск НКВД. Он задал несколько вопросов и приказал идти к опушке леса
и отдыхать в ожидании дальнейших приказаний.
Мы наполнили фляги водой, перекурили эту новость и пошли к опушке, выставляя
на пути маяки. Ребятам не нравился такой оборот дела. Многие уже стали мечтать
о Ленинграде, а тут, видно, опять придётся идти на фронт. Придя к опушке, разулись,
вычистили оружие и легли в траву как убитые.
Усталость не проходила от пережитых треволнений за минувшие сутки. Даже отвечать
на вопросы товарищей не хотелось. Хотелось одного – поспать пару, другую часов.
Но пришлось полчаса стоять в охранении, а часа через три-четыре о нас вспомнили
и подняли на ноги. Мы продолжали путь к Веймарну. Там мы увидели сотни бойцов
нашей дивизии. Большинство из них не участвовало в бою и находилось со вчерашнего
дня здесь.
Мы были (я то сыт, конечно) голодные как черти. Нам выдали сухари и сушёной
колбасы. Табаку нехватило на нас. Заморосил дождь. Расположившись в молодом
ольшаннике, мы стали мастерить шалаши. Закусили и легли отдыхать. Начинало смеркаться.
Я торопливо написал несколько строк Ивану Калашникову и Самуилу. Письма опустил
в ящик при магазине, который был уже переполнен и, кажется, как я потом узнал,
письма наши уничтожены. Я узнал, что наш 60-ый батальон
накануне был отправлен на бронепоезде под Лугу. Нас – сталинцев осталось 5 или
6 человек. Я, Корнилов, Острлинов, Рубин, остальных двух товарищей забыл фамилии.
С наступлением темноты все батальоны, переименованные в отряды, пошли по шоссе
в деревню Мануиловка. Расположившись в километре от деревни, мы выставили часовых
и пытались уснуть. На нас ополчились тучи комаров. Спасались кто как умел. Одни
одевали шлем-маску, другие обёртывали лицо тряпками, третьи прятали голову под
шинель... Знобило. Шумели макушки берёз. Ночь была тёмная, холодная. Всё небо
заволокло тучами. Вдали слышалась канонада. Я не помню как уснул...
На рассвете несколько отрядов пошло по направлению села Среднего. Наш отряд
вместе с двумя другими расположился в дер. Мануиловка <...> В Мануиловке
мы прожили три дня <...> Вечером 18-го июля в огромном сарае собралось
не меньше сотни бойцов и командиров. Пришли командир отряда Татаринов и политрук
Васильев. Они нам объяснили задачу, стоящую перед нами, которая заключалась
в том, чтобы задержать продвижение противника к Ленинграду, мы должны пойти
в глубокий тыл противника и подрывать коммуникации и уничтожать живую силу врага.
Отряд организовывался на добровольных началах. Предстояла партизанская работа.
В заключение выступления Васильев сказал: «те из вас, кому дорога Родина, Ленинград,
независимость и свобода безусловно останутся в отряде, те же, у кого кишка тонка,
для кого собственная шкура дороже отечества, может идти домой пить кофе с женой,
только \пусть/ скажет прямо и просто, – что он не желает защищать Родину или
трусит, ибо в отряде должны
[далее две страницы дела недоступны]
Смеха было много, когда здоровый детина состроил жалкую гримасу, хватаясь за
левый бок, он замогильным голосом причитывал и жаловался на невыносимые боли
во всей «серёдки». Да и палить из ружья он не умел, по его словам, а работать
он «дюже любит». Этот экземпляр развеселил бойцов и влил бодрость в унылых.centralsector.narod.ru
Отбор кончился. Стали выходить во двор. Нас – партизан выстроили в две шеренги.
Напротив нас лицом к лицу построили симулянтов и трусов. Мы от них отобрали
пистолеты, компасы, гранаты, патронташи, патроны, подсумки и прочую амуницию
и оружие... Они охотно, даже с радостью расставались с тем, чему несколько дней
назад радовались. Мало того, они снимали гимнастёрки и услужливо предлагали
сухие портянки, полотенца, даже кальсоны, которые не успели ещё запачкать. Им
трудно было скрыть безумную радость свободы и возвращения домой... Они были
похожи на детей, которых одевают в праздничную одежду перед тем, как идти на
богатую ёлку. Были такие ласковые, добрые, словоохотливые... Предлагали свои
услуги – передать наши письма лично в руки адресатам, рассказать о нас нашим
родным и знакомым... Они напоминали нечестного покупателя, которому кассир по
ошибке дал сдачи больше, чем полагается и торопящегося выйти из магазина...
Да. Дома они будут захлёбываясь рассказывать о том, как чудом уцелели, как много
истребили немцев, как воевали за город Ленина. О они дорогой обдумают всё. Их
фантазия поможет им обрести славу в бесчестии. Они будут в пивных ударять себя
в грудь и с пеной у рта рассказывать о своих «подвигах», о своих «ранах», о
«пролитой крови» за отечество. К ним не подступись!
Мы их возненавидели. И не завидовали им. Пусть они идут к юбкам, к уюту, к покою.
Надолго ли? Быть может, доведётся и встретиться. Тогда поговорим по душам. Недаром
они боятся смотреть нам в глаза и голоса их такие трепещущие, как и подлые души.
Вздыхают, охают, причитают. Сброд подлецов и дезертиров... Горбятся – боятся,
что командование раздумает и оставит их с нами.
Вот их и строят. Я быстро набросал несколько тёплых строк своей невесте и запечатав
в конверт вместе с деньгами, передал Борису Королёву, прося его передать по
адресу... По команде они тронулись...
Небо, освещённое багрово-синими отсветами, казалось зловещим. И зловещим казался
уход их. Сколько ещё будет таких малодушных трусливых людишек встречаться на
дорогах войны! Что им до Родины, до независимости своего народа, до страданий
своих семей... Быть может, не многим из нас суждено вернуться домой, а кто и
погибнет – семья того краснеть не будет. И потомки о нём с гордостью скажут:
– Он погиб за счастье нашей Родины. Он остался честным до конца... Много мыслей
породил их уход... Но долго размышлять было некогда. Команда «Смирно, правое
плечо вперёд, шагом марш!» – и прошли метров двести до склада с продовольствием.
Получили сухой паёк на три дня. Мясные консервы, сгущенное молоко, концентрат,
сухари, табак... Затем нам об`яснили боевую задачу – уничтожение аэродрома противника
и контроль над его коммуникациями в энском районе...
Кое-где ещё в небе виднелись отсветы пожаров. Спускалась тихая лунная ночь.
С полей пахло росистой травой и конским помётом... Тронулись. Загрохотали котелки,
фляги, кружки, на ходу устраняли шум.
Подпись
Предыдущий текст — Следующий текст