Д.А.Щеглов, "В ополчении"
|
3
|
ИНИЦИАТИВА ДОЛЖНА БЫТЬ НАШЕЙ
Все время яростные артналеты, и потому тревога в батальоне продолжается
всю ночь. Сегодня 13 сентября. За подписью командира 115-й стрелковой дивизии
генерал-майора Конькова принята телефонограмма с приказанием командиру батальона:
«На участке Пороги — Невская Дубровка быть готовыми к отражению переправы
немцев».
Политруки и командиры рот непрерывно забегают в штаб и просят у капитана Сазонова
патронов и еще патронов, а он, раскачиваясь всем телом от жестокой боли в
ухе, с каким-то неумело положенным компрессом, который закрывает ему все лицо,
советует только одно: экономить боеприпасы. Он категорически отказался ехать
в госпиталь, хотя от взрыва мины у него лопнула барабанная перепонка и из
уха все время течет кровь. Хватаясь за щеку и удерживая невольный стон, он
упрямо повторяет:
— Вот именно, товарищ комиссар... после этой телефонограммы ждать больше нечего.
Если в укрепрайоне не прислушались к нашим сигналам о снабжении нас боеприпасами,
то доложить необходимо члену Военного совета фронта. Товарищ комиссар, вы
слышите, что я говорю?
— Да... Я согласен с вами. Да, так и сделаем,—озабоченно отвечает Осипов.—
А вам бы все-таки надо в госпиталь.
— Не пойду, товарищ комиссар, — упрямо отмахивается Сазонов.— Да что вы в
самом деле? Разве время сейчас для госпиталей?
Большая печь из кирпичей, которую искусно возвели наши мастера-бойцы, уютно
греет. Под половицами иногда попискивают крысы, булькает вода, со стен сыплется
песок. Но в этой влажной земляной норе нам хорошо. Хорошо оттого, что мы спаяны
одной большой заботой и каким-то особенным чувством дружбы. [84]
Днем мне было приказано ехать в Ленинград, в штаб фронта. Комиссар в присутствии
командира перечислил вопросы, которые необходимо там разрешить. Мы все, конечно,
понимали, что в какой-то мере нарушаем воинскую субординацию, но обстановка
требовала отбросить формальности и действовать таким образом.
Мороз довольно крепко сцементировал дорогу, и потребовалось не больше часа,
чтобы на мотоцикле добраться в город, в штаб добровольческих отрядов, который
помещался в огромном здании на Литейном.
Генерал принял меня в кабинете, куда не долетали никакие звуки. Быстро проглядев
донесение, он отложил его в сторону, под правую руку, и, помолчав немного,
спросил:
— Мотох здоров?
— Здоров.
На этом разговор закончился, и я ушел. <...>[85]
<...>
Как только я доложил комиссару о своей поездке, меня вызвал к себе Сазонов.
То и дело хватаясь за больное ухо, он сообщил, что я назначен помощником начальника
штаба батальона по разведке, или, как принято говорить сокращенно, «пе-эн-ша
два».
Тут же был и политрук 3-й роты Гончаров, которого вчера тоже отозвали и назначили
ответственным секретарем бюро ВЛКСМ.
17 сентября
«Быть Ленинграду или не быть?» — вот что у каждого сегодня на душе.
Передовую «Ленинградской правды» под таким названием агитаторы читают в окопах
вслух, и ее слушают в молчании, не задавая никаких вопросов. <...>[87]
<...>
Сазонов, морщась, трогает компресс на ухе и сообщает, что штаб 576-го стрелкового
полка вызывает начальника разведки.
Когда я осторожно приоткрыл дверь на кухню все на той же мызе Плинтовка, там
уже сидели командиры, царило почему-то тяжелое и напряженное молчание. Все
смотрели на старшего лейтенанта с узким, резко очерченным лицом, словно ожидая
от него ответа.
— Так как же, Дубик? — спросил негромко лиловый от загара командир полка.—
Задача тебе ясна?
— Ясна, — отрывисто, не поднимая головы, ответил Дубик.
— Какие будут предложения?
— Предложений нет.
— Карту смотрел?
— Смотрел.
— Значит, твоя задача, повторяю, — пройти пять километров насквозь и соединиться
с нашими частями с той стороны. На пути резать связь, уничтожать обозы. Главное
— быстрота, дерзость, внезапность... Ясно?
— Ясно.
Старший лейтенант ни на кого не смотрит и хмуро разглядывает что-то на столе.
— А место для переправы вам подберет истребительный, — кивает в мою сторону
командир и говорит это так сердито, словно мы провинились в чем-то. Затем
он поднимается и со стоном разминает плечи.
— Чаю не выпьешь?—окликает меня начштаба Зейдель, необычайно тихо сидевший
все это время.
— Спасибо, нет, пойду.
— Ну, ну, шагай. У нас командир заболел... видишь? А докторов прогоняет прочь.
Так ты уж подбери местечко. Я завтра на заре приду.— И суетливо кричит вслед:
— Без меня не смей его перевозить! [88]
18 сентября
За день удалось подготовить около десятка небольших рыбачьих лодок.
Под вечер сообщил об этом Зейделю, но он махнул рукой.
— Теперь неважно. Лодки будут. Да что там — лодки. Понтоны будут. Ты ел? Не
хочешь? А то садись... — И он уже кивнул солдату, чтобы тот поставил котелок.—
О лодках ты не беспокойся, лодки будут! — Он доверительно понизил голос.—
Штаб фронта приказал Конькову в течение сегодняшнего дня... — Он метнул на
меня беспокойный взгляд,— подготовить операцию по захвату плацдарма на левом
берегу реки Невы. В ночь переправиться и захватить Ивановское, Отрадное, Мустолово.
Московская Дубровка. А дальше — Мга! Понял? Так что Дубик... переберется сам.
Когда я возвращался из полка и проходил мимо землянки командира 115-й дивизии,
меня задержал высокий статный адъютант:
— Простите, товарищ командир. Должно быть, генерал вас приказал найти... капитана
с бородкой... из истребительного батальона. Пройдите!
В небольшой землянке за столом находился только генерал Коньков. Горела большая
керосиновая лампа, уютно освещавшая покрытый белыми листами дощатый стол.
Комдив закусывал.
Генерал любезно приподнялся и указал на табурет: — Прошу.— Коньков несколько
тяжел, румян и сед. На кителе приколот значок депутата Верховного Совета.
Продолжая с большим аппетитом есть, он начал задавать вопросы:
— Вы кадровый?
— Нет, доброволец, товарищ генерал.
— Служили раньше?
— Да, служил.
— Так вот что, капитан... Мне указал на вас начальник штаба дивизии полковник
Симонов. Вы делали съемки на правом берегу и, очевидно, знаете местность хорошо,
во всяком случае лучше офицеров, которые только что сюда прибыли. Сейчас сойдутся
командиры. Задачу, которую будет выполнять дивизия, вы здесь [89] услышите.
И временно поработаете у нас. Так и скажите там у себя.
На этом беседа кончилась. Я доложил командиру и комиссару о приказе и остался
ждать возле землянки генерала в смутном предчувствии чего-то необычайного.
На том берегу, как будто рядом с нами, грохочет бой. Это полковник Бондарев
своей дивизией сдерживает немцев, не давая им переправиться через реку Тосно.
Об этом пишут все газеты, и появилось уже слово «бондаревцы», вызывающее чувство
гордости.
Часам к одиннадцати ночи в штаб стали сходиться командиры частей. Слово «десант»
еще никто не произнес, но все уже знали, о чем будет совещание.
В потрепанных армейских шинелях, ничем не отличаясь от пехоты, около стола
сидели два командира из 2-го отдельного морского батальона без всяких знаков
различия на петлицах. В их глазах, в усталых, умных лицах было что-то такое,
что вызывало к ним симпатию и нежность. Они прибыли из-под Кронштадта, с ораниенбаумского
плацдарма.
— Не спи, товарищ Черный, — подтолкнул один из них другого.— Генерал смотрит.
И в это время генерал Коньков начал говорить простым, почти интимным тоном:
— Так вот, товарищи, нам всем поручена командованием и партией почетная задача
защиты Ленинграда. Мы можем и должны это сделать. Сами! И сегодня в ночь обязаны
захватить плацдарм на левом берегу, там закрепиться и дать возможность новым
частям расширить его.
В дверях появился дежурный офицер, и генерал сразу обратился к нему:
— Как батареи? Те... Готовы?
Из ответа выяснилось, что батареи готовы, но пока совсем не те, о которых
спрашивал генерал.
Поднялась суета, растерянно вбегали и убегали штабники. Когда все успокоилось,
Коньков вновь обратился к командирам и только теперь стал разъяснять задачу.
— Раскройте карты. Арбузово нашли? Севернее, или, попросту, левее от нас —
2-й рабочий городок. Между ними — открытое пространство. В глубину от берега
до леса метров около шестисот. Перед лесом — песчаные [90] карьеры, узкоколейка...
Нашли? 4-я морская бригада имеет прямое направление в лес и дальше на пятый
городок, Синявинский поселок. — Генерал поднял голову и взглянул на моряков.—
Бригада! Как вы будете выполнять задачу?
Тот, кого называли Черным, щуря сухие, стянутые веки, хрипло кашлянул и ответил:
— Здесь нет командира бригады, товарищ генерал.
— А кто же есть?
— Командир второго батальона морской пехоты. Бригада еще на подходе.
Генерал помолчал. Сообщение было неожиданное и неприятное.
— Все равно! Выполнять задачу будете вы. Полк 115-й дивизии занимает Арбузово
и развилку двух дорог. Батальон 1-й дивизии занимает 2-й и 1-й рабочие городки.
Ну-с... как же вы рисуете себе всю эту операцию?
В землянке наступило молчание.
— Есть у вас какие-нибудь свои мысли по поводу того, что предстоит? — сердито
вырвалось у генерала. Утомленно шевельнулось несколько фигур.
— Вот вы, скажите! — обернулся Коньков к Черному.— Вы — капитан? — спросил
он, всматриваясь в худощавое лицо моряка, которое, очевидно, показалось ему
знакомым.
— Так точно, капитан.— Моряк, низко склонившись к карте, в напряжении начал
водить по ней пальцем, силясь что-то отыскать. Должно быть, генерал почувствовал,
что человеку надо прежде всего поспать хотя бы час. Он улыбнулся и удивительно
мягко и снисходительно сказал, поворачивая карту:
— Батенька, карта у вас вверх ногами. Вот так ведь надо.
— Это неважно, — тихо, но довольно твердо сказал Черный.— Разрешите вопрос:
продвижение в лес совершать одному нашему батальону или ждать подхода остальных?
— Капитан оглянулся на соседей.
— Тремя зелеными ракетами дадите знать, что перемахнули вот это поле... В
ответ получите: красную, зеленую и опять красную ракеты. Ясно?
Черный продолжал неподвижно рассматривать карту. [91]
— Вам что неясно?
— Ясно все.
Так постепенно все было уточнено. Прощаясь, генерал пытался подбодрить уходящих
и несколько раз повторял:
— Только не топтаться на месте: смелость, дерзость — и вперед.
Комдив заметно встревожен предельным утомлением людей, но, несмотря на это,
борьбу за плацдарм надо начинать сегодня, именно сегодня, и через несколько
часов.
В час десять ночи с разных мест без всякой артиллерийской подготовки подразделения
начали стремительную переправу. Длинным оврагом 2-й батальон морской пехоты
вышел на пристань, имевшую когда-то номер пятый. На ходу люди захватывали
лодки или выволакивали на Неву стальные десантные суда, неведомо каким образом
уже оказавшиеся здесь. Все это сразу пришло в движение. В полном порядке,
без спешки, деловито и привычно производили посадку моряки, одетые в солдатские
шинели. Во тьме беззвучно появлялись и исчезали люди.
На том берегу еще нет боя. И это хорошо. Но на других участках переправа,
как сообщили, сорвалась. У Марьино переправлялся батальон 1-й дивизии и был
сразу обнаружен. Ниже от нас, в Кузьминках, тоже неудача. Но у нас переправа
идет! Идет!
Рядом со мной раздается спокойный и ласковый женский голос:
— И мы тоже будем туда переходить, товарищ капитан?
Это санитарка из нашей первой роты Аня Зуева.
— Это еще неизвестно.
— А я за вами смотрю... ведь вы же до сих пор не пили? Хотите? — И она вынула
из сумки блестящий термос и в эбонитовую крышку налила горячий чай.
Лицо у Ани очень серьезное. Даже улыбка кажется серьезной. Как она попала
к нам в батальон? Знаю только, что она работала уборщицей в каком-то клубе,
возле Колпина, а клуб закрыли. Но никогда не скажешь, что лишь закрытие клуба
послужило причиной ее вступления в батальон. [92]
21 сентября
Уже десять часов утра. За это время два батальона без потерь успели переправиться
на левый берег. Но что с противником? Где он? Почему молчит? В районе нашей
переправы его оборона идет по опушке леса, то есть на значительном расстоянии
от Невы. Однако и там никакой стрельбы. Неужели бойцы еще не добрались туда?
Так что же держит?
А справа, около Ленинграда, снаряды по-прежнему молотят землю. Дым от пожаров
застилает берег. В одной из лодок с плацдарма возвращается солдат. Он ранен
в руку и возбужденно, излишне повышая голос, говорит, что подошел почти что
к лесу, но дальше — нельзя пройти.
— Огонь такой, что податься некуда... «Он» эдак укрепился за леском, что ходу
нет! — Раненый безнадежно машет рукой. По пулеметно-ружейному огню можно уже
определить, что бой на отвоеванной земле разгорелся всюду. Переброска войск
должна идти непрерывно, но не хватает лодок, а понтонов, обещанных генералом,
до сих пор все еще нет. Кто-то отсек от плотов несколько бревен и погнал их
к нашему берегу. Но плот довольно далеко отнесло течением вниз, и его пришлось
тянуть вдоль берега к месту переправы, и как раз в этот момент противник,
словно наверстывая упущенное, обрушил огонь батарей на все овраги и подступы,
ведущие к Неве.
22 сентября
Уже утро. Переправа прекратилась до темноты. Только успел переступить порог
КП дивизии, чтобы доложить о количестве уцелевших лодок, как тут же получил
приказание отправиться в поселок Невская Дубровка к прибывшему из Ленинграда
партизанскому отряду. Нужно найти место для переправы отряда на левый берег,
откуда партизаны через болота и леса смогли бы проникнуть в немецкий тыл.
<...>[93]
<...>
23 сентября
На КП дивизии угрюмая растерянность. Атаки на плацдарме уперлись в заградительный
огонь неприятеля и захлебнулись. Почему? Казалось, все развивалось благоприятно,
но какие-то новые части противник успел сюда подтянуть? Каковы его силы сегодня?
Этого мы не знаем. Мы продвигаемся вслепую. Нам неизвестны огневые точки,
чтобы сообщить о них артиллеристам, неизвестен характер немецких укреплений.
Стало быть, необходима глубокая разведка. Всем частям, расположенным на правом
берегу, приказано немедленно наладить регулярные вылазки разведчиков. В связи
с этим у нас вчера закончилось формирование взвода разведки из добровольцев.
Одним из первых явился младший лейтенант Николай Мефодьевич Савельев. Остановившись
в дверях землянки, он с достоинством и четко представился. Ему предложили
принять обязанности командира взвода разведки, и он охотно согласился.
Сегодня взвод уже укомплектован и получил оружие. Разведчики размещены недалеко
от штаба батальона в аккуратном домике лесника. Эта избушка так уютно окружена
сосновым лесом и рябиной, разбросавшей красные, огненные ягоды вокруг на сером
фоне; что, кажется, здесь будет сниматься фильм с лирическим сюжетом. Но за
рекой, в нескольких сотнях метров, ухают глухие взрывы и разрывают тишину
пулеметные и автоматные очереди. И это даже хорошо, что в помещении взвода
разведки так напряженно чувствуется фронт. Среди разведчиков имеются студенты,
электромонтеры, механики и слесаря. Народ все крепкий, ловкий.[98]
Чтобы представить себе интересы новых бойцов, их умение наблюдать и передавать
о том, что их окружает, я предложил каждому рассказать о таком событии в жизни,
которое было для него самым значительным и большим, при этом со всеми деталями,
которые он мог припомнить.
По лицам пробежала скептическая усмешка.
— Ну-ну... Это надо уме-еть,— протянул кто-то.
— Быть разведчиком тоже надо уметь, — серьезно заметил Савельев.— Вам придется
сопоставлять совсем небольшое количество данных и делать из них очень точные
выводы. А для этого надо уметь наблюдать.
Но разговор начинался с трудом. Рассказы бойцов сводились к коротеньким и
озорным побасенкам, при том в самых общих словах.
— А точнее, точнее! — просил я настойчиво. — Какая погода была вчера, когда
мы форсировали реку?
— Да ведь это прошло...— начал было довольно развязно круглолицый парень со
светлыми и озорными глазами, сбив на затылок зеленую фуражку пограничных войск.—
Теперь это уже не важно.
— Важно умение запоминать. Вот опишите нам противоположный берег Невы, начиная
с левого фланга батальона: ГЭС, роща, водокачка возле самой воды... а затем?
У бойцов загорелись глаза, и они довольно точно начали описывать профиль противоположного
берега: овраги, здания, ширину полоски под обрывом, высоту самого обрыва,
мост и его конструкцию. Лучше всех запомнил детали местности боец Пимен Кузьмин.
<...>[99]
<...>24 сентября
Над головами воют снаряды. Это наши батареи начали подготовку новой атаки.
Артналет продолжался слишком мало — десять минут. Каждый из нас делает свое
дело и напряженно прислушивается: что там?
В нашей большой, прекрасно сделанной землянке штаба расположились генералы:
комдив Коньков и командующий приморской оперативной группой генерал-лейтенант
П. С. Пшенников. Он сухощав, быстр в движениях и резок.
Вместе с генералами появилась внешняя подтянутость, порядок, точность, а весь
батальон как будто приобрел иную, большую значимость.
Может быть оттого, что штаб 115-й дивизии после потерь, понесенных на Карельском
перешейке, еще не полностью укомплектован, генерал Коньков все время дает
распоряжения то одному из нас, то другому. Вчера он вызвал меня и приказал:
— Завтра направите разведку к рабочему городку [100] номер два. Задача: достать
штабные документы или «языка».
В землянке тихо. Генерал уехал в штаб Ленинградского фронта, в Смольный. Пришел
Мотох. Беда вся в том, что до сих пор он все еще считает пребывание нашего
батальона в армейской кадровой дивизии чем-то временным.
— Что делаете? — спросил он дружелюбно и склонился над картой, по которой
я изучал обстановку в районе предполагаемого поиска.
— Завтра по приказу генерала высылаем разведчиков.
— Завтра? Знаю. Ну и хорошо. Раз приказано — надо исполнять! Да захватите
с собою мины... эти, которые в коробках деревянных, и заминируйте в их тылу
тропинки. А как вы захватите «языка»? Очень просто: перерезать... телефонный
провод и — ждать.— Он улыбнулся и ободряюще кивнул головой.— И чтоб генерал
меня не ругал, того... что вы с задачей своей не справились.
Первый поиск! Надо давать задание. А что мне известно? Чтобы конкретно наметить
план, требуется прежде всего увидеть, «пощупать» исходный пункт. Это ясно.
И надо сейчас же идти, чтобы вернуться еще к утру.
Возле Невы ныряю в овраг и выхожу на берег речки Дубровки. Слышу, как шуршит
и катится на берегу мелкий камень под ногами бойцов. Внешне на переправе все
как будто идет нормально: лодки, словно по конвейеру, плывут к левому берегу,
заполненные бойцами, и возвращаются сразу назад с одним гребцом. Но тем не
менее вместо дивизии на ту сторону за трое суток успел перебраться, по последним
данным, только один полк и батальон морской пехоты. Мало! А с запада, возле
Отрадного и реки Тосно, гремит и гремит. Взрывы сливаются в один сплошной
непрерывный гул. Немец штурмует приток Невы. В сердце тревога, но страха нет.
Команда на берегу подается вполголоса, солдаты безмолвно и быстро размещаются
в разнообразных лодках. Почти зачерпывая бортом воду, суденышки плывут среди
разрывов.
Комендантом переправы оказался не кто иной, как [101] капитан Александр Терехов.
Увидев друг друга, мы обрадовались.
— Ну, как у вас дела идут, товарищ капитан?
— Да ничего! Как видите — идут. А сами вы куда же?
— Да вон туда.— Я жестом указал на противоположный берег.
— Зачем?
— Выбрать место прохода разведчиков через передний край.
В берег врезалась лодка, и Терехов сверху, с обрыва, узнал солдата.
— Вот поезжайте-ка с Бирюковым, он мастер гребного дела.
— Ну, как же, мы с ним хорошо знакомы... спасибо!
Прыгаю вниз, и в тот же миг с противным стоном над головой пролетает мина.
Невольно оглядываюсь назад и вижу, как Терехов, стоя все так же прямо, положил
руки на живот, точно хотел что-то удержать. Затем он присел и скрылся за обрывом.
С трудом карабкаюсь наверх. Над Тереховым уже склонилась санитарка Аня. Осторожно
расстегнув шинель, она уверенно и быстро разрезала гимнастерку капитана и
вынула из сумки санитарный пакет.
Терехов без стона следил за нею, словно прислушиваясь к чему-то внутри себя.
— Вот ведь оказия, — прошептал он, сжимая зубы.— Только мамаше ничего не надо...
Привыкнет постепенно... без писем. А сразу не надо... не пишите.
Терехова уже положили на носилки, когда, постукивая зубами от боли, он протянул
мне свою огромную ручищу с засохшей на пальцах кровью:
— До свиданья... идите. Только мамаше моей... не надо...
Глаза его прикрылись, рука упала.
Что-то удивительно хорошее было в этом человеке. Еще в Ленинграде я заметил
его почтительную и глубокую любовь к старушке матери, которая провожала его
в день нашего отъезда.
Лодка, в которую я забрался, была еще не полна. Гребец сидел в одной рубашке
и медленно шевелил сведенными от утомления пальцами. [102]
— Здравствуйте, пеэнша! — окликнул он меня. Это оказался как раз тот Бирюков,
который принимал участие в первой разведке батальона.— Десятый рейс пошел,
стянуло пальцы. Тут ведь не озеро... Несет! — Он снова взялся за весло, но
я его остановил.
— А ну-ка, Бирюков, пересядьте, дайте мне погрести.
— Там что случилось? — Он кивнул наверх,
— Капитан Терехов...
— Э-эх! Совсем?
— Похоже.
Когда лодка доплыла до середины реки, обрушился новый артналет. Массы ледяной
воды вздымались вверх и с шипением низвергались вниз. Рядом со мной неподвижно
сидели бойцы в пятнистых маскировочных плащ-палатках. Сейчас мы либо врежемся
в смертельный столб воды, либо уйдем. «Военное счастье», случай...
Лодка ударилась обо что-то твердое. Это остатки плотов, уже разбитых или развязанных
на части. Бойцы молча и быстро выходят на берег, а Бирюков, оттолкнувшись
от бревен веслом, приветливо кивает и плывет обратно во тьму, где гудят и
воют взрывы.
— Всего хорошего, заходите в роту! — кричит он, загребая воду мягким, но сильным
движением и весело добавляет: — Коль живы будем!centralsector.narod.ru
— Лобасову передайте привет! — отвечаю я, уже потеряв из виду лодку.
Как стена, почти над самой водой поднимался обрыв и сливался с небом. Тут
же лежали в ящиках боеприпасы. Куда-то шагали вдоль берега люди или карабкались
кверху. Иные спускались вниз. Здесь настолько спокойно, точно бой происходит
не рядом, над нами, а там, на той стороне реки, откуда мы только что прибыли.
— Где командир полка Калашников или его заместитель Гнедых? — обращаюсь к
первому попавшемуся лейтенанту. Он смотрит растерянно и так удивленно, словно
хотят узнать у него о чем-то необычайном.
— Какой Гнедых? Ах, этот... новый наш командир, Да, да. Туда, к оврагу, здесь
недалеко землянка будет.
Боец указал на вход, завешенный шерстяным одеялом. Это штаб полка. Невольно
поразило и даже испу[103]гало, что на пятый день успешной переправы штаб остается
у реки.
При свете маленькой жестяной лампочки можно было увидеть человека, давно не
бритого и с совершенно белыми губами.
— Оттуда? — лаконично спрашивает он, откладывая телефонную трубку.— Марков,
— называет он себя, — начальник штаба. Ну? Когда же люди? Когда артиллерия?
— нервно набрасывается он на меня. Я только могу пожать плечами.— Хотите чаю?
— Нет, не хочу. Мне нужен ваш совет: откуда лучше пустить разведку в направлении
на второй городок? По приказанию генерала поиск мы должны начать через два
часа.
Марков сердито махнул рукой.
— Не знаю! Об этом надо толковать на месте, в роте. Вот Дубик, говорили, будто
бы прорвался, а теперь, говорят, окружен. Найдите Черного, бывшего командира
2-го батальона морской пехоты. Посыльный! — крикнул он, а у меня что-то екнуло:
почему бывшего и почему Черный оказался в стрелковом полку.
Мы поползли наверх. То там, то здесь метались в темноте вспышки отдельных
винтовочных выстрелов. Иногда отзывался наш «максим», и в ответ огрызался
медленно стукающий немецкий пулемет.
— Товарищ капитан, — напряженным шепотом окликнул посыльный, сползая в ход
сообщения, похожий больше на неглубокую осыпавшуюся канаву, — сюда!
На четвереньках проползли еще метров сто, и боец остановился.
— Здесь.
В неглубокой яме, перекрытой тонкими жердями ольхи, сидели люди. Их можно
было скорее ощутить, чем видеть.
— Кто там? — окликнул нелюбезный голос.
— Из дивизии.
— Ха! Гости сверху! Ну, ну... дайте гостю где-нибудь примоститься.
При вспышках толстых «козьих ножек» поблескивали белки воспаленных глаз.
— Мне нужен командир батальона или роты. [104]
— Я командир, — прозвучал твердый, но хрипловатый от утомления голос.
— Мне нужно, чтобы вы указали, где лучше перебраться разведке через передний
край.
— Не знаю, где будет легче. Всюду трудно.
— А если берегом, под обрывом?
— Ну, что же, идите! Только «он» тоже ведь не дурак.
— Вот что, — я заставил себя повысить голос.— Приказ генерала должен быть
выполнен, и разведку мы пустим ночью. Сегодня. Поэтому попрошу вас показать
передний край.
Возле меня приподнялся матрос с забинтованной головой.
— Разведка... Мы бы и сами давно проскочили, да вот... Приказано было ждать
ракеты, как только дойдем до опушки... Мы дошли. Сообщили. А что в ответ?
Ждите! И точка.
Он смотрел с такой неприязнью, точно именно я был виновен в подобном приказе.
—Товарищ сверху-у, — протянул он, — скажите вы там, что били мы гадов в Ораниенбауме
и удержали плацдарм! А здесь? Вот уже день и вторую ночь, как лежим. Говорят,
подкрепления ждем. Ну, а будет оно, наконец, или нет? Я Жданову напишу! Просим,
мол, приказать, чтобы ночью... велись атаки! Вы поглядите, как ночью мы ходим
здесь во весь рост... Хоть бы что! Вот ночью бы и прорвались в лес, потому
как матросы уже раскусили, что немец не любит ночного боя. А нам велят ждать.
Почему? Зачем? Напишу-у! Непременно Жданову напишу! [Письмо старшины И. Белоголовцева
хранится в архиве МО СССР в г. Подольске.] Думаю, не обидится. И этот наш
недостаток учтут, чтобы скорей уничтожить фашистских гадов! — От гнева моряк
даже скрипнул зубами.
— Белоголовцев, хватит шуметь.
— Есть, хватит, товарищ капитан!
Черный пополз из норы.
— Идемте, товарищ, попробую показать вам передний край и где легче...
Слова моряка смутили меня: почему, в самом деле, мы не ведем ночных боев?
[105]
— А почему у наших бойцов нет касок? — сухо спросил я ползущего впереди.
— Каски? Теряют. Неудобно носить. Тяжело.— В голосе говорившего мне показалась
ирония, и я с неприязнью ему возразил:
— Зато полезно! И не только бойцу, который воюет в каске, но всей нашей армии.
— Точно, точно...
— Вы чем командуете?
— Не знаю, — отрывисто бросает в ответ командир.— Моих людей почти уже нет.
Это новые подошли... «Царица полей»... Пехота.
— А вы?
— Я моряк.
— Подождите, я, кажется, вас узнал.
Больше мы не сказали ни слова и минут через пять доползли до переднего края.
— Ну вот, хотели, так поглядите, — с иронией прошептал Черный и, перевалившись
в отдельную ячейку, где темнела фигура бойца, заговорил с ним сразу другим,
приветливым тоном: — Боцман, стоишь?
— Стою, — ответил моряк густым голосом, в котором почувствовалась одобрительная
улыбка.
— Как дела?
— Порядок, товарищ капитан. Несколько раз «они» выходили и... стоп!
— Далеко до них?
— Метров...— прикидывал боцман. — Здесь пятьдесят, левее семьдесят. Есть,
где и триста. Там будет легче.
— Слышите? — обернулся Черный.
Напрягаю зрение, пытаюсь что-нибудь увидеть во тьме, но тщетно. Разобрать
ничего нельзя: где лес, где кусты, где поле.
— Там впереди карьер, — спокойно поясняет командир. — В нем и сидят немцы.
— Надо все же попытаться протолкнуть разведчиков. С вашей помощью.
Черный молчит, и только слышно его дыхание.
— Атаки не может быть,— с трудом, почти не раздвигая губ, выдавливает он из
себя.— Не с кем атаковать до прибытия пополнения. А вы что... захотели [106]
прорваться в тыл? У нас проходили, только вы людей подберите покрепче, а то
прорвался один тут. Фамилия странная — Дубик. Прорваться — прорвался, да так
и не вышел.
— А что с ним случилось?
Тон Черного и названная им фамилия меня насторожили.
— А ничего неизвестно толком. Говорят — окружили. Все время была стрельба...
слыхали. А теперь неожиданно смолкла. Либо патроны вышли, либо... затворы
забило. А мне кажется, что сдались! — словно выплюнул это слово Черный.
«Сдались» — первый раз прозвучало у нас это слово в боевой обстановке. Страшное,
липкое, прокаженное слово.
— С какой стороны слышалась перестрелка?
— Там. За Московской Дубровкой... Нас вот осталось от батальона 12 матросов,
— неожиданно заговорил Черный как будто бы о другом.— Прислали «царицу полей»,
и я им сказал, что они влились в морской батальон. Пусть марку держат. Мы
все умрем, а немцу плацдарма не отдадим. Тащите разведку! — сказал он быстро.
— Устроим. Видите, боцман дежурит сам. Он укажет. Так я вас жду.
Морской командир крепко пожал мне руку и чуть-чуть задержал в своей.
Как быстро и необычно в таких условиях вспыхивает дружба: после крепкой морской
«ругачки» нам было жаль теперь покидать друг друга.
Из той же землянки возле Невы позвонил Савельеву, чтобы он хорошо накормил
людей, идущих сегодня в разведку, проверил оружие и еще раз заставил всех
посмотреть карту, а к одиннадцати часам явился в штаб батальона.
И вот лежу на узкой койке и сквозь дрему слышу, как вернувшийся генерал дает
кому-то приказание, не торопясь и аккуратно произнося слова, будто читает
лекцию. И говорит простые, элементарные вещи, знать которые обязан каждый:
время, четкость, связь. Но он, безусловно, прав — все это надо втолковывать
и разъ[107]яснять, пока эти вещи не станут у командира осознанной необходимостью,
чертой характера.
Обстрел опять сильней, и генерал приказывает начальнику артиллерии дивизии
полковнику Лабазову засечь батареи и накрыть.
В одиннадцать часов Савельев приводит своих разведчиков.
Люди спокойны и бодры. В группе пять человек: Кузьмин, Иваненко, Романов,
Перфильев, а также Трошин, недавно перешедший в разведку из комендантского
взвода. На берегу на нашем участке тихо. Зарево от орудийных залпов далеко,
впереди и справа, где-то ближе к Тосно. Садимся в лодку. Мимо проходит Аня
и строго говорит:
— Возвращайтесь!
— Как Терехов?
— Плохо, — отвечает она негромко.— Отправили в медсанбат, а утром — в Ленинград
повезут. Там ведь все могут, вылечат.
Фигура Ани пропадает в темноте. Кажется, она что-то еще кричит, но взрыв мины
заглушает ее голос. [108]
|
3
|