Список текстов

Н. А. ПРОХОРОВ "В суровый час"

У ДЕРЕВНИ ПИЖМА

Весть о стойкости и мужестве боевого охранения на Лужском шоссе быстро облетела все подразделения батальона. Фашисты потеряли полтора десятка танков, около сотни солдат и офицеров.
Это была наша первая победа. Конечно, бой 20 августа, несмотря на всю его сложность для нас, представлял собой, строго говоря, лишь пробную схватку с передовым отрядом врага. Но такие схватки развертывались уже на всех дорогах, ведущих в Ленинград, и очень много значил в те дни каждый наш меткий выстрел, после которого намертво застывал на дороге еще один вражеский танк...
Из Ленинграда пришла машина со свежей почтой и газетами за 21 августа. В глаза бросилось набранное крупным шрифтом обращение ко всем трудящимся го-[66]рода Ленина, подписанное главнокомандующим Северо-Западным направлением Маршалом Советского Союза К. Е. Ворошиловым, секретарем ЦК и Ленинградского городского и областного комитетов партия А. А. Ждановым и председателем Ленгорисполкома П. С. Попковым:
«Над нашим родным и любимым городом нависла непосредственная угроза нападения немецко-фашистских войск. Враг пытается проникнуть к Ленинграду. Он хочет разрушить наши жилища, захватить фабрики и заводы, разграбить народное достояние, залить улицы и площади кровью невинных жертв, надругаться над мирным населением... Никогда не бывать этому!»
Боевым приказом звучали со страниц газеты слова:
«Будем стойки до конца! Не жалея жизни, будем биться с врагом, разобьем и уничтожим его. Смерть кровавым немецким фашистским разбойникам! Победа будет за нами!»
Нужно было как можно скорее доставить газеты в подразделения. Я разослал связных по ротам, а сам решил добраться до Больших Колпан, где под непосредственным руководством командира батальона создавался дополнительный рубеж обороны.
У меня оказался попутчик — комсорг батальона Вениамин Лифшиц. Он освободил меня от части груза, и вдвоем мы быстро дошли до деревни. Здесь уже были отрыты окопы полного профиля. У каждого бойца имелись противотанковые гранаты, бутылки с горючей смесью, боеприпасы для ведения длительного боя.
Демьянов с особенной тщательностью выбирал позиции для станковых пулеметов и двух противотанковых орудий, доставленных сюда ночью его помощником по артиллерии Михаилом Кирилловичем Карякиным.
Комбат указал на бойцов, роющих траншею:
— Вологодцы — старательные хлопцы. Здесь они прикроют артиллеристов. А вот что делать с другими участками, не знаю. Все время происходит какая-то перетряска. Тут вот неподалеку седьмая рота 2-й гвардейской дивизии находилась, в основном рабочие с «Севкабеля» и «Электроаппарата», студенты из Горного института. Я только установил с ними связь, а их уже на другое место перебрасывают...[67]
Наш разговор с комбатом прервал стрекот мотора. По шоссе к Большим Колпанам несся мотоцикл. За рулем сидел фашист.
Демьянов не успел отдать приказа, раздался дружный винтовочный залп. Мотоцикл вместе с седоком на полной скорости опрокинулся в канаву.
В планшетке у мертвого фашиста оказалась новенькая топографическая карта окрестностей Гатчины, а в карманах были обнаружены четыре советские десятирублевки и две царские медали.
Какая задача ставилась перед мотоциклистом, понять было трудно.
— Надо было захватить его живым, — сказал Демьянов. — А впрочем, одним стервецом стало меньше, отвоевался — туда ему и дорога, теперь будем других ждать.
В этот день, однако, гитлеровцы молчали. Вчерашний бой, видать, основательно охладил их пыл.
Комсорг, продолжая знакомиться с комсомольцами из вологодского эшелона, остался в Больших Колпанах, а мы с командиром батальона направились в штаб. Первым, кого мы увидели там, был Казначеев. Он сидел на раскладной койке. На раненой ноге белела гипсовая повязка. Комиссар шутил, что ему повезло: хоть немного отоспался в Ленинграде. По его словам, когда ему обработали рану, он сразу позвонил из госпиталя жене, и она с разрешения врачей взяла его домой под свой присмотр. Комиссару понадобился такой «маневр», чтобы беспрепятственно и немедленно вернуться в свою часть.
Начальник штаба докладывал комбату и комиссару о потерях, которые понес батальон в первом бою. Окруженные автоматчиками, отбиваясь гранатами, смертью героев пали ополченцы, составлявшие артиллерийский расчет под командованием Владимира Константиновича Хренова. Двадцать бойцов вышли из строя в третьей роте. Одиннадцать человек потерял комендантский взвод.
Среди документов погибшего комсомольца Валентина Борисова было найдено письмо, написанное им домой накануне первого боя.
«...Моя жизнь проходит пока что без боевых действий, — писал молодой ополченец. — Но, может быть, уже через несколько часов будем принимать боевое крещение. Уж давно хочется поскорее начать истреб-[68]лять воровскую шайку бандитов. Буду громить их до последнего дыхания...»
Нельзя было без волнения читать эти слова. Да, Валентин, как и другие его товарищи, бился с врагом до последнего дыхания. Фашисты дорого заплатили за его смерть.
В тот же день я отправился в первую роту, в деревню Пижма. Сразу за Большой Загвоздкой меня нагнали две полуторки. В первой за рулем сидел начальник артснабжения Игорь Михайлович Топилин, человек веселого нрава, энергичный, общительный. В молодые годы он активно занимался спортом, был чемпионом Ленинграда в велосипедных гонках. Поскольку водителей в батальоне недоставало, он нередко сам садился за руль, доставляя боеприпасы на опорные пункты рот.
Игорь Михайлович затормозил машину возле меня. Он вез снаряды в Пижму. Я забрался в кузов и уселся на ящики со снарядами. Не проехали мы и километра, как из-за леса прямо на нас вылетел немецкий истребитель. Пулеметная очередь продырявила у нашей полуторки радиатор и разбила ветровое стекло. К счастью, пули не задели ни нас, ни ящиков со снарядами.
Подбитую машину пришлось прицепить ко второму грузовику. Рядом со мной в кузове устроился командир взвода боепитания Сергей Гавриков.
— Вот так и катаюсь на спине у смерти, — смеясь, стукнул он кулаком по ящикам с боеприпасами.
Снаряды обрадовали командира первой роты Косарева.
— Очень кстати, — сказал он. — Фашисты в Воскресенском.
Мы поднялись на чердак дома, где находился наблюдательный пункт. Отсюда хорошо просматривалась дорога от села Воскресенского до станции Суйда. Между станцией и селом сновали мотоциклисты.
Во дворе дома стоял дзот, замаскированный под небольшую деревенскую баньку. Он держал под прицелом мост через речку Пижму.
Командир орудийного расчета Евгений Смирнов до войны работал штукатуром. Война быстро изменила вчерашнего сугубо мирного и тихого человека. Смирнов проявил завидную настойчивость в изучении артиллерийского дела, стал исполнительным и требова-[69]тельным командиром. На первых же учебных стрельбах его расчет получил отличную оценку.
Бойцы собрались у дзота. С напряженным вниманием слушали они заместителя политрука роты Поташова, читавшего воззвание к ленинградцам.
Кто-то тихонько тронул меня за рукав. Я оглянулся. Ко мне наклонился Смирнов и шепотом, чтобы не помешать Поташову, спросил:
— Нет ли у вас чистой бумаги? Я вырвал лист из блокнота и передал ему. Когда беседа закончилась, Смирнов протянул этот листок Поташову:
— Товарищ младший политрук, передайте, пожалуйста, мое заявление в партийную организацию. Поташов прочел вслух:
— «Прошу принять меня в ряды Коммунистической партии, так как за нашу Родину, за партию большевиков я готов отдать жизнь. Обращение к ленинградцам воспринимаю как приказ собственного сердца. Хочу пойти в бой коммунистом. Смирнов».
Поташов протянул руку командиру расчета:
— Я первый дам вам рекомендацию, а заявление сейчас же доставлю секретарю партбюро роты.
— Спасибо, — ответил Смирнов, улыбнувшись по-особенному празднично и светло,
Несколько минут спустя мы с Косаревым шли по тропинке, которая вела на артиллерийскую позицию, занимаемую расчетом Константина Поцюса. Командира роты беспокоил левый фланг: он не был прикрыт.
— Там болото, но оно за лето подсохло, — пояснил Косарев. — Если противник сумеет по нему пройти, нам придется туго. Еще каких-то полчаса назад там стояли ополченцы четвертой Дзержинской дивизии народного ополчения, но они только что вышли из-под Кингисеппа после жестоких боев, от некоторых рот одни номера остались. И сейчас их отозвали в Гатчину на переформирование. Этот рубеж обороны должны занять бойцы третьего полка второй гвардейской дивизии народного ополчения. Они вот-вот должны подойти. Но пока левый фланг остается открытым.
Мимо нас прошла группа беженцев. Последние жители Пижмы покидали свои дома. Медленно проковылял, опираясь на длинный посох, высокий худой старик. Рядом с ним шагал мальчик лет двенадцати. Он вдруг оставил старика и подбежал к нам.[70]
— Мы с дедушкой из Воскресенского ночью удрали незаметно, — бойко начал мальчуган. — У нас в селе двенадцать танков немецких...
— Откуда ты знаешь, что двенадцать?
— Я сам считал: один у дома Самойловых стоит, другой к дяде Саше Грищенко в огород заехал, кролика раздавил, третий — в саду за баней у Вильчинских спрятался, четвертый дулом прямо в окно к бабке Туповой сунулся...
Парнишка быстро назвал все двенадцать точек, где стояли танки.
— Молодец, все у врага высмотрел, настоящий разведчик!—похвалил мальчика Косарев и задумался.
— Вот что, товарищ политрук, — обернулся он ко мне. — О том, что видел и слышал, о нашем положении расскажи Демьянову и Казначееву. Я свяжусь с ними по телефону, но всего в трубку не расскажешь...
Да, дела на участке первой роты с уходом пехоты складывались тревожно. Наверняка гитлеровцы заметили отход стрелковых подразделений. И если они предпримут атаку против косаревской роты, то на наших двинутся как минимум двенадцать танков.
С этими неспокойными мыслями я торопился в штаб. Показался Красный Хутор. Все домики здесь тоже были покинуты жителями. Ветер лениво раскачивал на скрипучих петлях незапертые двери. У крайней избы я заметил большого толстого кота и позвал его. Он пугливо шарахнулся в заросли репейника, очевидно уже одичав без людей.
За Красным Хутором справа от проселка начиналось поле. Дальним краем оно соприкасалось с торфяными разработками. Там всюду торчали высокие темно-бурые штабеля заготовленного торфа.
По левую сторону дороги тянулся мелкий подлесок.
Дорога повернула на Большую Загвоздку. Я увидел железнодорожную ветку, которая связывала Гатчину с Тосно. До штаба батальона оставалось еще километра три. В этот момент позади меня грянули орудийные выстрелы.
В той стороне, где осталась Пижма, кружили в небе самолеты, ухали взрывы, разгоралась пулеметная стрельба.[71]
Сомнений не было — немцы начали атаку.
Я прибавил шагу. Косарев нуждается в срочной поддержке, командование должно знать об этом.
Через железнодорожный переезд навстречу выдвигалась большая колонна. По всему было видно, что бойцы подняты по боевой тревоге и спешат туда, где уже вовсю гремел жаркий бой.
Едва я поравнялся с колонной, ко мне обратился командир в фуражке с красным околышем, с двумя шпалами на петлицах:
— Вы откуда?
— Только что из Пижмы.
— Останавливаться некогда, пройдите с нами, товарищ политрук, и расскажите на ходу, что там в Пижме...
Я обрисовал положение, в котором оказались наши артиллеристы в результате оголения флангов.
Головная рота ушла вперед. К нам подбежал младший лейтенант:
— Товарищ батальонный комиссар, дорога на Пижму перерезана, немцы в Красном Хуторе и на торфяниках!
— Атаковать, немедленно атаковать и выбить их из Красного Хутора!
«Но как же наши в Пижме? — с тревогой подумал я. — Там идет бой, а фашисты уже в Красном Хуторе. Значит, они обошли первую роту и теперь наши товарищи бьются в окружении?..»
Мы оставили дорогу и двигались вдоль кустарника. Как оказалось, я попал в один из батальонов 2-й гвардейской дивизии народного ополчения. Ядро батальона составляли рабочие Балтийского завода.
Впереди затрещали пулеметные и автоматные очереди, застучали винтовочные выстрелы. Ополченцы с ходу вступили в бой с фашистами, прорвавшимися к Красному Хутору. Над полем прокатилось протяжное «Ура-а!».
Появился связной и сообщил, что вторая рота балтийцев завязала рукопашную схватку с немцами, которые пробирались по торфяникам. Большинство гитлеровцев уничтожено, только группа автоматчиков укрылась за торфяными штабелями и продолжает отстреливаться.
— Уничтожайте их гранатами и продвигайтесь к Пижме![72]
Бой ширился по фронту и принимал исключительно ожесточенный характер. Балтийцы сумели подобраться к самой окраине Красного Хутора. Гитлеровцы не выдержали удара и отступили, но, отходя, подожгли все двенадцать домиков. Сухие постройки были мигом охвачены пламенем. Жарко трещали в огне сухие бревна. Огонь вырывался из окон и дверей, рушились, проваливаясь вниз, крыши, и снопы искр взлетали высоко в небо. Все, что годами строилось, создавалось руками крестьян, пожирало беспощадное пламя.
Я вслушивался в звуки боя. Косаревская рота, несомненно, продолжала отбивать атаки врага. Если бы врагу удалось сломить наших артиллеристов, он бы уже давно двинул по дороге из Пижмы свои танки. Но танки не появлялись, а без них гитлеровские автоматчики чувствовали себя неуютно.
Балтийцы продолжали теснить фашистов. Но вдруг на цепи наступающих ополченцев обрушились десятки мин.
Наша атака остановилась. Мины рвались всюду. Мы лежали, всем телом прижимаясь к земле.
Не успел утихнуть минометный огонь, как в небе завыли самолеты. Рядом тяжело ухнуло. Землю подняло точно на дыбы. Я услышал неподалеку стон. В неглубокой ямке лежал раненый боец.
Я подполз к нему, достал из противогаза индивидуальный пакет, чтобы перевязать раненую ногу. Осколок задел ему кость бедра, рана была тяжелой.
Пока я возился с раненым, бой переместился куда-то в сторону. Рядом с нами никого не было.
— Добредешь сам? — спросил я ополченца. Он отрицательно мотнул головой.
— Тогда держись за шею.
Он вполз мне на спину, и я оттащил его подальше в заросли березняка. Тут я взвалил его себе на закорки, и мы побрели в сторону Большой Загвоздки.
— Как зовут-то тебя? — спросил я раненого.
— Пухов, Андрей Ефимович. С Васильевского острова...
Я назвал свое имя, подумав, что, может быть, жизнь когда-нибудь снова сведет нас вместе...
И надо сказать, что судьба распорядилась именно так. Я встретился с Андреем Ефимовичем через много лет после войны. Он работал водопроводчиком в доме № 2 по улице Смольного. Многое встало в[73] памяти у нас во время этой встречи... В тот далекий день 1941 года у железнодорожного переезда мы столкнулись с санитарами. Они положили Пухова на носилки, а я торопливо зашагал в штаб, думая о судьбе первой роты. Было ясно, что гитлеровцам не удалось прорваться через Пижму на Гатчину. Значит, ополченцы с честью выполнили приказ: ни шагу назад! Приказ солдатского сердца...
В штабе батальона Казначеев забросал меня вопросами, считая, что я весь день находился в первой роте. Мой рассказ вызвал у него досаду. Филипп Иванович, нервно постукивая пальцами по столу, рассматривал схему боевых порядков батальона.
— Связь с Косаревым прервана, и восстановить ее пока не удается, — проговорил он. — Мы пытались направить туда машину с группой бойцов объездной дорогой, но немцы и эту дорогу перерезали, машину нашу подбили. Бойцы, к счастью, уцелели.
Казначеев взглянул на меня:
— Вот что, сейчас придет Митьковец, и вы вдвоем отправитесь в первую роту. Попробуйте пробраться лесом. Передадите Косареву: пусть во что бы то ни стало удерживает рубеж. Командование укрепрайона обещало завтра поддержать минометным и артиллерийским огнем, а ночью немцы наступать не будут.
— Товарищ комиссар, сегодня, видимо, тоже кто-то считал, что фашисты после обеда не пойдут в наступление. Ополченцев четвертой дивизии отвели на переформирование. Из-за этого же просчета, если честно признаться, весь сыр-бор вокруг Пижмы загорелся.
— Знаю, — перебил меня комиссар, — знаю, недооценивать врага вредно, но не надо и переоценивать его. Фашисты, может быть, больше нас просчитались. Они ведь, наверно, как думали: раз ушла пехота, так теперь в Гатчину можно как по паркету катиться. Ан не тут-то было. Кто лезет в воду, не зная броду, у того вода шапку с головы уносит. Разве они предполагали с балтийцами встретиться? Нет, тут у врага полный просчет. И сейчас гитлеровцам уже не до наступления. Надо только, чтобы рота Косарева и завтра продержалась. Сейчас это будет главной кашей победой: выиграть у врага еще один день, еще одни сутки!..
Вошел Митьковец, у порога снял очки и начал протирать стекла платком.[74]
— Николай Харитонович, — окликнул его комиссар, — связь с первой ротой придется вам с Прохоровым устанавливать, рискните в обход от деревни Химози через лес к Пижме пройти. Действуйте по обстановке.
Была полночь, когда мы с Николаем Харитоновичем миновали Химози.
— У комбата нашего большое горе, — проговорил Митьковец. — Получил извещение о гибели брата. Он на границе служил, в районе Бреста.
Мы молча вышли на лесную дорогу. Здесь Митьковец снова вернулся к разговору о комбате.
— Вот так оно получается: назначили Демьянова командовать батальоном временно, а замены не подобрали, да и не требуется ее теперь. За эти полтора месяца Демьянов на десять лет повзрослел. Кажется, вчера еще рабфаковцем, студентом был, после окончания университета всего год проработал в Арктическом институте, а сегодня батальоном командует. И не смотри, что молод, — воля у него на каком-то особом оселке отточена, недаром в семье кузнеца родился. С минометчиками сегодня поговорил спокойно, даже как-то весело, а ведь я видел, как нелегко ему: в кармане гимнастерки «похоронка» о брате лежит, родные где-то под Старой Руссой застряли, а там уже сапоги немецкие по дорогам топают...
Лесная тропинка вывела к домику путевого обходчика. Нас остановил окрик:
— Стой! Кто идет?
Николай Харитонович назвал себя.
Из кустов вышел молодой ополченец.
— А, Коля Павлов! — узнал ополченца Митьковец.— Ну, как у вас тут?
— Ночью тихо, а вот днем тяжеловато пришлось, особенно левому флангу. — Коля показал в сторону Пижмы.
Подошел командир взвода и приказал Павлову проводить нас до командного пункта роты.
В предрассветном полумраке мы двигались по тропинке вдоль железнодорожной колеи и вскоре вышли к противотанковому рву.
— В сторону — ни шагу, — предупредил Павлов.— Здесь кругом мины.
Наконец мы достигли хода сообщения, который вывел нас к командному пункту роты. Всюду шла[75] горячая работа: ополченцы приводили в порядок разрушенные огневые позиции; углубляли окопы и траншею. Земля была пропитана запахом пороховой гари. Командира роты мы нашли в пулеметном взводе Селиванова.
— Ох как я жду весточки из штаба! — обрадовался Косарев нашему появлению. — Как только вечером отбили последнюю атаку, послал двух связных в штаб, но оба не вернулись. Восстановить телефонную связь со штабом тоже не удалось. Линия через Красный Хутор проходила, а там все сожжено и разрушено. Старая рация у нашей радистки Зои Зеньковой быстро вышла из строя и ничем не помогла. Фашисты окружить нас думали, но мы им не позволили это сделать. Правда, в какой-то миг им удалось отсечь командный пункт роты от взводов, которые на правом фланге находятся. Связь со взводами была потеряна, но тут у нас отличился Коля Павлов.
Косарев крепко обнял стоявшего рядом юного ополченца:
— Молодец, Николай! Под градом пуль, осколков прополз и восстановил связь, без этого трудно было бы фашистов отбросить.
Молодой боец смутился от похвалы командира. Косарев улыбнулся и велел ему возвращаться в свой взвод.
Решительные, смелые действия Коли Павлова в этом первом для него бою были отмечены вскоре медалью «За отвагу». К наградам были представлены и многие другие бойцы первой роты: преградившие у Пижмы путь врагу. Косарев и другие участники боя подробно рассказали нам о том, что произошло здесь 23 августа.
...Немцы, по-видимому, сразу не могли решить, что означает отход наших пехотинцев среди бела дня. Некоторое время они не предпринимали активных действий, тем более что наши летчики завязали большой воздушный бой где-то в районе Тосно над Московским шоссе и отвлекли вражескую авиацию от Гатчины.
Косарев хотя и продолжал тревожиться, но уже начинал понемногу склоняться к мысли, что в этот день гитлеровцы не начнут наступления.
Ротный повар Клавдия Михайлова чистила картошку к ужину. На наблюдательном пункте, устроенном в густых переплетениях двух стоящих почти вплотную сосен, оставалась только радистка Зоя Зенькова,[76] недавняя студентка Ленинградского электротехнического института связи. Гатчина была ее родным городом, здесь она выросла, окончила десятилетку.
В бинокль девушка отчетливо видела немцев. Они вели себя внешне спокойно. Но вдруг донеслось глухое урчание моторов. Из-за домов в Воскресенском начала выползать танки.
— Зоя насчитала двенадцать машин, — продолжил рассказывать Косарев,—я еще подумал, что верно вам парнишка на дороге говорил. Вскоре Зоя доложила, что за танками движутся бронетранспортеры с пехотой. Стало окончательно ясно, это — бой. На Лужском шоссе у них ничего не получилось, теперь нас испытывать начнут. Политрук Жарков тут же направился в центр нашей обороны. Поташов остался держать связь со штабом. А я побежал в дзот Смирнова...
...Командир роты выбрал самый опасный, наиболее ответственный участок. Здесь, у моста через Пижму, должны были грянуть первые выстрелы.
Расчет Смирнова застыл у орудия. Три километра, разделявшие Воскресенское и Пижму, — не расстояние для танков.
Мост был пристрелян заранее. Много дней отдали наши артиллеристы тому, чтобы научиться «видеть» его с закрытыми глазами. Промах тут был практически исключен.
Головная машина, сбавив ход, тяжело покачиваясь, вползла на мост. И разом грянул выстрел из нашего орудия. Танк окутало дымом. Сбивая перила, он успел переползти через мостик и, завалившись с дороги вправо, увяз в болоте.
Снова выстрел, и задымил второй танк, пытавшийся, не снижая скорости, перескочить мост. Другие танки, остановившись, открыли ответную стрельбу. Дзот опоясался кольцом разрывов. Под прикрытием огня фашисты пытались взять второй подбитый танк, загородивший въезд на мост, на буксир, но наши артиллеристы сорвали эти попытки.
Вражеские машины начали откатываться назад, продолжая стрелять на ходу. Один из снарядов угодил под основание дзота подняв перед амбразурой черный смерч земли и дыма.
Дзот точно ослеп. Но, к счастью, пушка и расчет не пострадали. Опасаясь второго прицельного попадания, которое могло вызвать взрыв боезапасов, Косарев[77] приказал бойцам расчета немедленно уйти и рассредоточиться по траншее, захватив с собой гранаты и имеющиеся две винтовки.
У пушки остались двое — командир роты и командир орудия. Смирнов вел огонь, Косарев подавал снаряды. Бронебойные снаряды летели вдогонку вражеским танкам, скрывающимся один за другим за ближайшим косогором.
К этому времени уже всюду на рубежах, занимаемых ротой, кипел жаркий бой.
Пехота немцев наступала с западной окраины Пижмы. Основной ее удар был нацелен на позиции пулеметного взвода, которым командовал однофамилец Евгения Смирнова участник гражданской войны коммунист Геннадий Иванович Смирнов.
Гитлеровцы беспрепятственно перешли мелкую, пересохшую за лето речку и приблизились к противотанковому рву. Наши бойцы выжидали. Они хорошо знали, что перед самым рвом простиралась заминированная полоса, а фашисты шли вперед, не подозревая об этом. Они наступали, не разведав местности, и этот их просчет надо было выгодно использовать.
Минная полоса сработала безотказно. Первые две цепи наступающих были повержены на землю градом осколков. Столбики взрывов взметнулись вверх по всему полю. И только тогда Смирнов подал команду: «Огонь!»
Вражеская атака была начисто расстроена за каких-нибудь пять-семь минут. Уцелевшие гитлеровцы бежали обратно через речку, торопясь укрыться за деревенскими постройками.
Установилась относительная тишина, но она длилась недолго. Снова над северной окраиной Пижмы разразилась огненная гроза. Фашисты, не зная расположения наших пулеметных гнезд, били из орудий и минометов, ориентируясь по домам. Дома горели, разваливались. Но позиции пулеметчиков находились далеко в стороне от построек, и гитлеровцы не сумели нанести им существенного ущерба.
И когда вражеская пехота вторично бросилась в атаку, ее снова встретила плотная завеса пулеметного огня.
На этот раз, однако, вражеские автоматчики не побежали назад. Они моментально залегли и стали двигаться в нашу сторону ползком.[78]
Поняв, что ни танкам, ни пехоте не удастся легко пройти через Пижму, чтобы прямой дорогой двинуться на Гатчину, немцы решили сковать действия первой роты атакой автоматчиков, а основные свои силы двинуть в обход открытого левого фланга сначала по направлению к деревне Пустошке, а затем — к Красному Хутору.
Как прав был Косарев, когда беспокоился за этот фланг!.. Расчет командования укрепрайона на то, что местность здесь была болотистой и труднопроходимой для танков противника, не оправдался. Противник воспользовался сухой погодой.
Под прикрытием домов и густых садов южной части деревни Пижма гитлеровцы развернули танки и автомашины с пехотой на восток и устремились к деревне Пустошка. Теперь на их пути стояло всего лишь одно зенитное орудие Константина Поцюса. Силы здесь были неравные. К тому же ополченцы в этот момент допустили оплошность, которая обошлась им очень дорого. Об этом написал мне спустя много лет после войны бывший замковый орудия, ныне полковник Советской Армии Иван Васильевич Архипов. Привожу его письмо почти дословно.
«Наша пушка была зенитная, — писал он, — а стояли мы с задачей противотанковой и прикрывали противотанковый ров. К сожалению, наша огневая позиция не была естественным продолжением этого рва, а прерывалась дорогой, которая шла из Пижмы на Пустошку и далее на Гатчину. Это обстоятельство сыграло потом немаловажную роль в исходе нашего боя. Плохо было и то, что мы не подготовили нашему командиру расчета — Константину Антоновичу Поцюсу — наблюдательного пункта, и он управлял нами, находясь на открытой местности. Но все же не эти обстоятельства сыграли роковую роль в том бою.
Вот что произошло на нашей огневой позиции накануне.
С утра 22 августа по дороге мимо нас стали проходить беженцы, раненые и просто отступающие солдаты. И вот Костя, который постоянно интересовался у отходивших, особенно раненых, о противнике, неожиданно задержал одного солдата. Он вызвал у него подозрение. И действительно, одет он был не по-фронтовому, весьма аккуратно, за плечом у него была снайперская винтовка. Он матерно ругался — хотел, так[79] сказать, сойти за рубаху-парня. Костя препроводил его в землянку. Вошли туда и мы, за исключением Коли Сорокина. Он в это время дежурил и находился на платформе пушки.
Из разговора с задержанным стало ясно, что тот многое путает. Костя стал звонить на командный пункт роты, но в это время Коля Сорокин закричал, что видит танки. Мы все выскочили из землянки. Костя посмотрел в бинокль и передал нам, что это не танки, а бронетранспортеры и что пехота спешивается.
В считанные секунды мы изготовились для стрельбы. Костя в этот момент занял наблюдательный пункт за дорогой. По его команде мы открыли огонь бризантной гранатой. Наши снаряды рвались прямо над головами фашистов. И, безусловно, мы нанесли им тогда большие потери. Но противник тоже открыл огонь. В районе нашей огневой позиции, казалось, не было клочка земли, где бы не рвались снаряды и мины. Но мы потерь не несли. Противник несколько раз поднимался в атаку, но каждый раз мы заставляли его залечь. В один из мощных налетов артиллерии и минометов врага наш командир расчета вдруг замолчал. Он больше не подавал команд. На наши крики не отвечал. Бой ни на минуту не затихал, был очень сильным, и никто из нас не мог в этот момент пересечь дорогу и посмотреть, жив ли он. Я в очередной раз зарядил орудие и вдруг увидел, что Коля Сорокин неестественно наклонился к прицелу и стал падать. Я подхватил его, и на моих глазах он умер. Он был убит выстрелом из нашего тыла. Пуля прошла от затылка к виску у правого глаза. Мы все сразу почувствовали, что этот выстрел мог сделать только снайпер и это мог быть задержанный нами несколько часов тому назад солдат. Мы бросились в землянку, но задержанного там не сказалось. Никто из нас не видел, когда и куда он скрылся. Не знаю, сколько прошло времени, но мы пришли в себя только тогда, когда увидели на дороге танк. Вадим и Гриша бросили две противотанковые гранаты, а я вскочил на платформу орудия и в упор произвел выстрел. Больше мы уже ничего сделать не могли... Вадим Куприянов, Сеня Коганов и я добрались до своих, а остальных товарищей я больше не видел и не знаю их судьбы».
...После того как зенитное орудие было раздавлено, вражеские танки, проутюжив гусеницами пустые[80] окопы и траншеи, которые занимали несколько часов тему назад подразделения 4-й Дзержинской дивизии народного ополчения, устремились вперед. Но здесь противник вновь был встречен артиллеристами — гарнизонами двух наших дотов. Одним командовал опытный артиллерист, в прошлом командир орудия Федор Антонович Карпов. Он вовремя открыл огонь по головному танку. Снаряд разворотил броню. В загоревшемся танке стали рваться снаряды. Второй вражеский танк начал маневрировать, пытаясь уйти в сторону, но и он был подбит. Однако вражеские автоматчики, воспользовавшись отсутствием пехотного прикрытия, блокировали дот с тыла.
Второй дот, которым командовал Михаил Васильевич Демин, не мог оказать огневую поддержку доту Карпова из-за небольшого сектора обстрела амбразуры.
— Трудно описать, что творилось на поле, — рассказывал командир роты Косарев. — Я в это время находился на северной окраине деревни и отсюда видел бой. Оказать поддержку нашим товарищам мы не могли — вражеская пехота уже окружила дот... Ночью я дважды направлял туда разведку, но перед Красным Хутором уже окапывались гитлеровцы...
Только после войны нам удалось установить некоторые детали схватки, разгоревшейся в поле у Красного Хутора. Дот Карпова был взорван. Железобетонные стены разворотило во все стороны. Верхняя часть бетонного перекрытия от сильного взрыва взлетела вверх, перевернулась в воздухе и упала на разрушенный дот. Все это приводило к выводу, что взрыв произошел изнутри, и не оставляло никакого сомнения в том, что гарнизон дота, окруженный врагами, взорвал дот, не желая сдаваться фашистам.
Оголенный, почерневший от времени дот Демина возле дороги был полуразрушен. Лобовая часть амбразуры осела в земле, но не была повреждена вражеским обстрелом. Зато бетонированные двери с тыла оказались изрешеченными, насквозь пробитыми во многих местах вражескими снарядами, внутри дота стенки были выщерблены осколками. Стало ясно, что дот Демина в том бою блокировали с тыла вражеские танки, которые в упор расстреляли гарнизон.
Овладев Красным Хутором, гитлеровцы просочились в мелкий кустарник и пытались с тыла атаковать[81] главный опорный пункт роты. Командир роты Косарев вовремя предусмотрел действия противника. Два станковых пулемета он приказал повернуть в сторону леса. И как только цепь вражеских автоматчиков появилась на открытой поляне, длинные очереди начали косить ее.
Не считаясь с потерями, фашисты продолжали остервенело рваться вперед. Их не устраивала задержка возле какой-то деревни Пижма. Ведь Гитлер поставил перед группой армий «Север», наступавших на город Ленина, задачу захватить Ленинград еще к 20 августа, но невиданное упорство, исключительный героизм и мужество советских воинов, проявленные на Лужских рубежах, под Новгородом, Чудовом, Кингисеппом, на Свирско-Петрозаводском направлении, уже сорвали этот замысел.
Ценой огромных потерь гитлеровцы прорвались на подступы к Гатчине, но тут опять нашла коса на камень. Ввязываться в длительные бои под Гатчиной им, разумеется, не хотелось. До Ленинграда оставалось рукой подать. И они прекрасно понимали, что каждый лишний день позволяет ленинградцам еще сильнее укрепить свой город, превратить его в неприступный бастион. Но как враг мог мечтать о Ленинграде, если ему не хотела сдаваться даже «какая-то» Пижма?..
...Орудие Смирнова подбило еще один вражеский танк. А вокруг дзота шла отчаянная схватка с наседавшей пехотой. Косарев стрелял из пистолета. Рядом с ним лежал Поташов. Он вел огонь из винтовки. В этот отчаянный момент и загрохотали выстрелы в районе Красного Хутора.
— Я понял: к нам идут на выручку! — рассказывал Косарев. — Передал по траншее приказ: держаться до последней гранаты!
...Десятками трупов устлали фашисты оба берега Пижмы, но упрямо продолжали атаковать. Наши бойцы уже отчетливо различали лица врагов. И тогда пошла в ход «карманная артиллерия».
Взрывы гранат повергли атакующих на землю. Неприятельские солдаты не выдержали, повернули вспять.
Нет для воина большей радости, чем видеть спину удирающего врага. Косарев после того, как самая ожесточенная атака гитлеровцев была отбита, приказал комсоргу роты Степану Любомирову с группой ребят-[82]комсомольцев ударить по фашистам, которые отрезали командный пункт роты от правого фланга.
Гитлеровцы явно не ожидали такого поворота событий. Встречный бой с балтийцами под Красным Хутором отвлек от Пижмы их артиллерию и минометы. Любомиров с группой бойцов-комсомольцев внезапным ударом выбил вражеских автоматчиков из нашего хода сообщения. В минуты разгоревшейся здесь жаркой схватки Коля Павлов и восстановил связь с командиром роты.
С наступлением сумерек неприятель прекратил всякие действия.
Так сложился первый бой для ополченцев роты Косарева. Рота выстояла под ударами врага, многократно превосходящего ее по численности и вооружению. Гитлеровцы, понеся большие потери, не смогли сломить оборону ополченцев.
Когда мы с Николаем Харитоновичем Митьковцом прибыли в расположение первой роты, бойцы ее готовы были снова встретить противника.[83]

наверх

Список текстов

Главная страница