[Текст воспоминаний был перепечатан с машинописной
копии, а затем сверен с рукописным оригиналом (что, конечно, является потенциальным
источником дополнительных ошибок).
Встречающиеся в двух, кажется, местах квадратные скобки, открытые только с одной
стороны — являются пометками автора, смысл которых, впрочем, неясен —
А.Т.]
ЦГАИПД, фонд 4000, оп.17, д.13
Воспоминания
быв. политрука пулемётной роты 3-го (Балтийского) полка 2-й гвардейской дивизии
народного ополчения
Байдакова.
февраль 1965
Тревожная весть о вероломном нападении фашистской Германии 22
июня 1941 г. на Советскую страну всколыхнула всех советских людей и вызвала
глубокий патриотизм у Ленинградцев. Без промедления в предприятиях и учреждениях
состоялись партийные и комсомольские собрания, а вслед за ними – массовые митинги
рабочих и служащих.
В Свердловском районе Ленинграда митинги проходили с огромным воодушевлением.
Рабочие и работницы, охваченные боевым призывом партии о вступлении в ряды НАРОДНОГО
ОПОЛЧЕНИЯ, тут же на митингах изъявляли своё желание записаться в ополченцы.
В местные и в районную комиссии, созданные для формирования Свердловской дивизии
Народного ополчения, как она первоначально называлась, посыпались от добровольцев
многочисленные заявления, проникнутые жгучей ненавистью к врагу. –
Вот некоторые из них: <...>
Коммунисты Свердловского района стояли в авангарде этого патриотического движения
и первыми подавали заявления о добровольном вступлении в ряды Народного ополчения.
Более 100 человек партийного архива пошли добровольцами. Их них 30 членов и
кандидатов пленума РК КПСС: Гераскин, Трусов, Симоненко, Свечихин, Воробьев,
Курсик, Мостов, Локалов, Бельферд и др., занимавшие те или иные ответственные
парт.-хоз. посты.
На ряде предприятий все коммунисты, способные носить оружие, ушли в дивизию.
Так например, – 59% всего состава парторганизации Канатно-проволочного завода
во главе с секретарем Харлашом и цеховыми секретарями Орловым, Афанасьевым;
47% парторганизации завода Электроаппарат; 39% – Балтийского завода (завода
№ 189).
Патриотический подъем, начатый коммунистами, был широко подхвачен трудящимися
района. Уместно отметить горячий отклик молодых патриотов Горного института:
– весь его состав, способный держать оружие, пошел и в дивизионные ряды народного
ополчения, и в истребительные батальоны, и в партизанские отряды во главе с
коммунистами и комсомольцами, с научными сотрудниками, преподавателями и доцентами,
– такими, как т.т. Махлин, Виленкин, Иолка, Никитин, Миклуха-Маклай, Иванов
Н.В., Иванов В.Н., Васильев Н.В., Сливецкий, Краснов, Федотов, Тиме и др.
Всего из Горного ин-та ушло добровольно защищать Советскую Родину и любимый
город Ленина 1400 человек.
Ранним утром 1 июля 1941 года, охваченный чувством глубокого волнения и тревоги
за судьбу Родины, народа и любимого города, носящего славное имя Великого Зодчего
Коммунизма, имя Ленина, спешил и я, будучи тогда директором средней школы, на
сборный пункт райвоенкомата, чтобы встать, как и многие другие, в ряды народных
ополченцев. На сборном пункте было многолюдно.
Зарегистрировавшись и пройдя медосмотр, люди расходились в места расположения
пунктов формирования полков дивизии.
Формирование 1-го стрелкового полка Свердловской дивизии Народного ополчения,
составившегося из рабочих Балтийского судостроительного завода и частично из
студентов Горного института, проходило в стенах институтского здания, находящегося
на набережной Лейтенанта Шмидта.
2-й полк формировался в зданиях трёх школ: в школе номер 5 на Косой линии В.О.,
в школах №№ 21 и 11 на Большом проспекте. В его состав входили ополченцы Сталепрокатного
и Канатно-проволочного завода, завода № 224, з-да имени Радищева, имени Коминтерна,
Электроаппарата, Металлоизделий, фабрики имени Веры Слуцкой, 7-й ГЭС и частично
– студентов Горного института.
3-й полк, в который входили ополченцы заводов №208, Красного Металлиста, Пневматика,
имени Котлякова, Промкомбината, трампарка имени Леонова, Центрального конструкторского
бюро, институтов ВСЕГЕИ, Механобра, ВАМИ и других учреждений формировался в
школе № 14 по Камской улице, в школе № 19 на 14-й линии, и в общежитии студентов
Горного института на Малом проспекте. – Сюда вот получил направление и я.
В период формирования подразделений полка мне довелось исполнять функции комиссара.
Аппарат по формированию работал днями и ночами. Комплектовались стрелковые роты,
батальоны, проводилась запись в пулемётную роту, наиболее отважные вербовались
в истребительные батальоны. Кипела работа, происходило бесконечное движение
людей, стоял несмолкаемый говор, построения, переклички, короткие митинги, сообщения,
объявления...
\После того, как формирование 2-й гв.ДНО было закончено, в начале августа 1941
г. из её рядов выделились два батальона по 1000 ч. каждый, для Кингисеппского
и Лужского укрепрайонов. И ещё – партизанский полк, предназначенный для отправки
в тыл врага. А места выбывших из дивизии были заполнены новым составом ополченцев
за счёт других районов, в частности – Невского.
Во главе б-на, отправленного в Лужский укрепрайон встали – к-р Медведко, комиссар
– Волчегорский, а во главе Кингисеппского – к-р Биркетов, комиссар Лосянников.
Командиром партиз. полка – Волович./
[Шли сутки за сутками... За короткое время, всего лишь за каких-нибудь пару
недель формирование завершилось...
Скомплектовалась пулеметная рота. Вот в неё я был определен политруком.
Рота расквартировалась на 22-й линии в помещении Научно-исследовательского института,
что по соседству с Горным институтом, в котором сформировался полк Балтийцев.
Рота состояла в большинстве из рабочей и студенческой молодежи.
В ней оказалась значительная прослойка коммунистов и комсомольцев. Люди подобрались
грамотные, энергичные, смелые и глубоко патриотически настроенные.centralsector.narod.ru
В должности командира роты первоначально был лет под 30 некий Кузнечиков, –
товарищ из производственных интеллигентов, хороший организатор, но недостаточный
военный специалист. Вскоре его перевели на командира пулеметного взвода, а командиром
роты стал временно другой товарищ, фамилия которого не запомнилась. Позднее,
а это было почти перед отправкой на фронт, на должность командира пульроты пришел
молодой, лет 22-х офицер Фоменко, только что окончивший Краснознаменное военное
училище имени С.М.Кирова, – украинец по национальности. С ним же вместе пришел
из того же училища на должность командира взвода молодой Королев. Двумя другими
командирами взводов пульроты были средних лет Голубев и белорусс Кожушко.
На вооружение рота получила несколько станковых пулеметов системы «Максим» и
некоторое количество винтовок образца 1891 г. Оружие в общем то неплохое, но
некоторые экземпляры уж слишком давнишнего выпуска. Они прошли наверняка не
одну войну. Возможно, что из одного какого-нибудь из пулеметов в своё время,
стреляла в Чапаевской дивизии Анка по колчаковцам. Ну что ж, думалось, коль
хорошо стреляла Анка, так значит, и наши ополченцы не должны подкачать!
Поскольку в частях и подразделениях дивизии ополченцы были разными по знанию
военного дела, – одни хорошо, другие слабее, а третьи и совсем ничего, то крайне
требовалась хоть кратковременная военная подготовка. Особенно она нужна была
для наших пулеметчиков, многие из которых, особенно молодые, впервые к этому
делу приобщались.
И вот, не теряя ни минуты драгоценного времени, мы приступили к занятиям. Рано
по утрам позавтракав на фабрике кухне, что на углу Большого проспекта и Косой
линии, рота строилась, захватывала объект вооружения, подавалась команда «Шагом
марш», «Запевай», и мы с боевыми песнями «На границе тучи ходят хмуро», или
«Ты лети с дороги, птица, зверь с дороги уходи!..» шли на территорию Смоленского
кладбища, где и упорно занимались. Занимались терпеливо, настойчиво, целеустремленно.
Занимались с сознанием долга ответственности перед любимой Родиной и народом.
Наши ополченцы были замечательные люди. Помимо таких элементов, как товарищеская
спайка, взаимопомощь, они обладали безукоризненной воинской дисциплиной, боевым
духом и у них не обнаруживалось даже признаков усталости...
Шло время. Обстановка на фронте усложнялась. Приходили вести о том, что немецко-фашистские
полчища рвутся к Луге и напирают в районе Кингисеппа...
Примерно в середине августа 1941 г. полк балтийцев отправляется на фронт, а
вместе с ним и наша пулемётная рота. Во главе полка балтийцев стоял подполковник
Астрелин, уже пожилой человек, среднего роста. Я его знал с 1940г., когда проходил
трёхмесячный лагерный сбор под Красным Селом. Тогда он преподавал нам тактику.
Начальником штаба полка был капитан Семёнов. – Человек среднего роста и тоже
уж не молодой.
Город ещё спал. Только что начинало всходить солнце. Мы идём по безлюдным –
набережной Невы, мосту Лейтенанта Шмидта, площади Труда, Театральной площади,
далее – Садовая, Международный проспект, и город позади...
Походным маршем без единой остановки добираемся до Московской Славянки.
Расстояние большое..., а мы его преодолели без единой остановки.
Итак – мы в огромном селе, наполненном большим количеством жителей, охваченных
одинаково с нами тревогой за судьбу Родины. Стоянка в М.Славянке продолжалась
дня 2-3. Время проходило в проведении военных занятий.
Уже в эти дни сюда нет-нет да и залетали немецкие самолёты. Их встречали наши
истребители, завязывалась воздушная борьба.
Из Московской Славянки начались наши переходы с одного места на другое по направлению
к Гатчине... Помнится наш зигзаг почему-то к Дудергофу, а потом опять в сторону
Гатчины.
Перемещения части то туда, то сюда, сопряженные с переноской на себе тяжестей
оружия и боеприпасов, стали вскоре раздражать и нервировать ополченцев, особенно
молодежь. – Но не потому, что ей было тяжело, а потому, что люди рвались в бой.
– Ну что это за война! Воевать, так воевать, а не метаться туда и сюда! – заявляли
бойцы, особенно после случая, когда в одном месте над нашими людьми появились
немецкие самолёты, пришлось всем мгновенно свалиться на землю и ждать, не двигаясь,
их исчезновения.
Особо нетерпение проявлял командир взвода пулеметчиков Голубев, человек моего
возраста, с которым я особ[енно] сблизился в походе.
– Мы прыгаем с места на место, как козлы в капустном огороде, от одного кочна
к другому. Надоела эта болтанка, скорей бы в дело!», – говорил он ...
Вторая половина дня 20 августа 1941 года. Хорошая погода. На небе безоблачно.
Бойцы части располагаются бивуаком по обе стороны дороги у окраины какого-то
обезлюделого населённого пункта поблизости Тайц. Ополченцы отдыхают, курят,
разговаривают, пускают всякие остроты, проклиная врага. Молодые пулеметчики
Соколов и Аксенов вспоминают друзей и подруг по учёбе, о замечательном времяпрепровождении
в парках и садах любимого города...
На дороге появляется средних лет женщина. Она глядит по сторонам, вглядывается
в лица ополченцев... Вдруг комвзвода Голубев срывается с места, бежит к ней,
обнимает, целует. – Это была его жена. Супруги занимают место в стороне и, счастливые
от неожиданной встречи, ведут семейную беседу...
Проходит непродолжительное время... Первый батальон полка и наша пульрота получают
приказ командования: «Немедленно сняться и пойти в наступление».
Сборы были недолго... Поднялись и «шагом марш!».
Миловидная женщина с увлажнёнными глазами провожает мужа. Пройдя молча с полкилометра,
они остановились, крепко поцеловались, пожали друг другу руки и расстались.
– Он пошел вперёд, а она остановилась, долго смотрела в след уходящим, махала
белым платочком...
В рядах шагающих начались расспросы: «куда идём, далеко ли противник?»
Выяснилось, что идём на сближение с противником в район деревни Сяскелево, расположенной
северо-западнее Гатчины, до которой следовало отмахать тридцать с лишним километров.
Прибыть должны к рассвету следующего дня с таким расчетом, чтобы застичь противника
врасплох, вступить в бой, одержать победу и своими силами установить заслон
в пути на Гатчину с северо-запада. Были слухи, что в том районе ведут борьбу
с врагом кадровые части Красной Армии и матросы Балтфлота и что там уже действовала
Первая гвардейская дивизия Народного ополчения. следовательно, мы шли им
на помощь
Но вообще-то не было ясности, было всё как-то туманно.
Но наших ополченцев, шедших в первый бой, не покидала бодрость духа. Всё же
они были озабочены одним: – Знает ли командование силы врага и удастся ли нам
внезапно напасть на него?
Дорога, по которой мы шли, пролегала меж полей, лугов и небольших перелесков.
Попадали деревни, почти безлюдные. Пройдя примерно полпути, надвигались вечерние
сумерки. Ранее безоблачное небо начинало покрываться довольно-таки большими
облаками. На окраине какой-то деревни сделали привал...
– Как самочувствие?, – обращаюсь к пулемётчикам.
– Самочувствие хорошее, товарищ политрук!, – отвечают.
– Не устали?
– Пока что нет, – отвечают.
Да это и понятно, так как в этом походе пулемётчикам не пришлось на себе тащить
пулемёты, – они были погружены на повозках, следовавших сзади идущих.
Командир батальона созывает к себе командиров и политруков рот. Идём... На лужайке
стоит выше среднего роста, худощавый, поджарый военный со знаками отличия старшего
лейтенанта. – Это и был комбат, коммунист М.В.Грунев. На вид ему – лет сорок.
Ранее я уже раза два с ним встречался. О нём сложилось впечатление, как о человеке
волевом и решительном. Но с точки зрения знания военного дела он как-то не внушал
особого доверия. Он ничем не отличался в этом смысле от всех нас простых смертных
ополченцев... Состоялось короткое совещание. Прежде всего был решен вопрос о
посылке разведки. Комбат назначил старшим разведки командира взвода из наших
пулеметчиков, лейтенанта Голубева, и видимо потому, что не все пулеметы были
при нас, какая-то часть их была оставлена в полку. Да, к тому же, Голубев первый
отозвался пойти в разведку и этим внушил к себе доверие комбата.
Голубев, обрадованный полученному назначению, уяснив поставленную перед ним
задачу, немедленно снялся с якоря и с двумя приданными ему бойцами ускоренным
маршем отправился в разведку. А задача разведки сводилась к следующему. – Разведчики
обязаны были поскорей добраться до установленного пункта прибытия батальона,
разведать по возможности место расположения и силы противника, его огневые точки,
места подступов к ним и, сделав это, пойти навстречу наступающим и передать
им всё разведанное для облегчения выполнения боевой цели.
Решив вопрос с разведкой, затем комбат ознакомил присутствующих по карте с линией
дальнейшего пути и с местом, к которому следовало подойти часам к трём утра,
– т.е. к рассвету, где – рассредоточиться по фронту и начать боевые действия.
Нападение должно быть внезапным, отчего и можно рассчитывать на успех. А внезапность
получится в том случае, если мы оставшийся путь пройдем тихо, осторожно и в
полной боевой готовности.
[Совещание закончено. Мы с Фоменко возвращаемся к пулеметчикам и их знакомим
с боевой задачей...
По окончании беседы, пулеметчик Соколов задает вопрос: –
– Товарищ политрук, почему так поздно послана разведка?
– Это дело касается командования. Ему больше известно, чем нам, когда посылать
и зачем посылать. Наше дело – выполнять приказы... Я не допускаю мысли, что
командованию не известны силы противника. А лишняя разведка будет не во вред...,
– отвечаю. А в то же время про себя думаю – «беспокойство ополченцев всё же
пожалуй не напрасное», потому что и мной овладевало какое-то нехорошее внутреннее
предчувствие. – «Но поживем, увидим», – мысленно заключил я, и собрался подзакусить,
подзаправиться и отдохнуть. Ведь предстояло пройти ещё километров пятнадцать,
а потом с хода в дело, без сна, без отдыха и без еды.
Прошло минут сорок, после того как мы сделали привал. Раздалась команда: «Подъём!
Шагом марш!», и заключительный путь начался...
Идём... Впереди длинной колонны шагающих – дозорные. В первых рядах батальона
– комбат. Близко от него мы с Фоменко. За нами – пулеметчики, далее – стрелки.
Идём молча. В голове – всякие мысли. Невольно вспоминаются слова молодого ополченца,
умного парня, Соколова, бывшего студента Горного института – «Не поздно ли?..»
Что как действительно сил противника окажется столь много, что и одному
батальону будет не сладить? Уж разве внезапность только поможет...
В молчании, видимо этими же мыслями был занят комбат Грунев. Вдруг он вполголоса
заговорил: –
– Знаете... я верю в благополучный исход предстоящего нашего боя. Нам только
во-время добраться до места и внезапно напасть на врага, застигнув его не проснувшимся,
что называется – врасплох. Но тут проследите, чтобы бойцы не зажигали огня,
не шумели в пути, а то всё это испортит дело.
– Есть проследить!, – заверяем командира и, время от времени выполняем его приказание.
Но беспокоиться не приходилось. Бойцы твёрдо и нерушимо сохраняли дисциплину
и порядок. Шли тихо, не разговаривая или говоря, то только шопотом, что было
не слышно даже на близком расстоянии. Более слышными были шагистика да погромыхивание
повозок с боеприпасами, следовавших позади батальона...
Наступила ночь... Та самая тёмная, какие уже бывают в конце августа. Дорога
проходила теперь больше лесами и по сторонам ничего было не видно. А мы шли,
шли и шли. – И так продолжалось несколько часов. Шли неторопливо, так как в
нашем распоряжении оставалось достаточно времени чтобы придти к сроку. Навстречу
попался какой то конный разъезд, затем – повозка с тремя военными, из которых
один раненый в плечо и другой во что-то. В одном месте, рядом с дорогой, по
которой шли, лежал труп человека в гражданской одежде. – Вот это для нас были
первые признаки войны, пока что в миниатюре. При виде их невольно напрашивался
вопрос – Что день грядущий нам готовит? А он, этот день, с каждой минутой приближался...
Проверяем ряды пулеметчиков. – Всё в порядке. Только некоторые жалуются: «Медленно
идём, хуже от этого устаёшь, от ночной темноты глаза слипаются, спать хочется.
Вот кабы быстрее, лучше было бы самочувствие».
– Товарищ политрук, – шепчет тот же Соколов, – удастся ли наша внезапность то?
Слышите, как грохочут повозки сзади!»
– Да, досадно! – отвечаю. Вся надежда на разведчиков. Если они справятся со
своей задачей и предупредят на каком-то порядочном ещё расстоянии до противника,
то тогда, очевидно, обоз придётся остановить, забрать оружие и боеприпасы и
всё это на себе доставить до нужного места.
– Это верно, – шепчет Соколов. – Но как бы не заблудились разведчики в лесных
дебрях и в такую темь? –
Эти слова бойца оказались пророческими. Словно он предчувствовал такую беду,
которая не миновала.
А заблудиться, сбиться с дороги вполне было возможно, если не ориентироваться
по карте и компасу, ведь в лесу попадались развилки дороги. – Неужели так случится?,
– думалось.
Идём далее... опять молча...
Время было уже за полночь. Небо от облаков начинало расчищаться. Постепенно
становилось виднее. Приближался рассвет.
А это значило, что мы уже близко к цели...
Движемся это мы по смешанному густому лесу. По обеим сторонам дороги – большие
развесистые берёзы, осины, сосны, ели. Таинственная тишина. Только слышен топот
идущих и их усталое посапывание, да постукивание колёс повозок. – Обстановка
угнетающая, когда видишь по сторонам угрюмую, не приветливую природу. А тут
ещё не дают о себе знать разведчики, которым, казалось бы, уже пора было появиться...
Идём... Идём... Ага, вот, наконец, просвет. Повидимому это опушка... Да... так
оно и есть. Вот уже видны прогалины поля... И..., как будто, смутные контуры
каких то строений. – Становится вроде как повеселее...
Но... что это? Кто-то бежит навстречу... Да... бегут изо всех сил... То бежали,
запыхавшись, дозорные...
– Ой, ой, ой!, – голосят они.
– Что случилось?, – спрашивает комбат.
– На поляне замечен противник! Он – в движении, – отвечают.
– Подтянуть повозки! – приказывает комбат. – Ротам рассредоточиться.
Подкатили повозки... Люди хватаются за оружие, спешат на указанные места. В
двух местах среди толстых сосен по правую и левую сторон[ы] дороги установились
артиллерийско-миномётные точки. Распределились по ротам пулемётчики. Не успели
мы закончить рассредоточение, как в стороне противника в разных точках появились
клубы дыма. Что это за дым? – думалось. Дым стал расползаться, слился в сплошную
массу и медленно плывёт на нас. Спустя несколько минут, он достиг опушки и заволок
всю видимость. Комбат Грунев, успевший до появления дыма кое что разглядеть
в бинокль в стороне противника, вступил, помнится, в начинающееся от леса ржаное
поле и подал команду – «За мной, вперёд!» – Тут было расположение центральной
роты, что справа от идущей вперёд дороги.
– Артиллеристы..., огонь!, – добавил комбат. – Огонь!
Согласовав с Фоменко, находившегося здесь при комбате, я пустился в бег к пулемётчикам
на левый фланг, что левее дороги. Грянули орудийные и миномётные выстрелы из
наших огневых точек. А в ответ..., в ответ на нас посыпался град мин врага.
Мины, как из рога изобилия, падают и рвутся на самой опушке. Нужно было поскорей
покинуть сектор обстрела и соединиться со своими, оторвавшимися от него. Пришлось
приложить немало усилий, чтобы короткими скачками, а то и по-пластунски преодолеть
некоторое расстояние и соединиться с пулемётчиками.
Итак, наше первое боевое крещение, происшедшее 21 августа 1941г началось. Но
началось не так, как мы предполагали и хотели, а при крайне неблагоприятных
условиях: не осуществилась внезапность, дымовая завеса застилала видимость вперёд,
и оказалось, что мы слишком слабы вооружением по сравнению с неприятельским.
Первые минуты начавшегося боя уже дали узнать о том, что из себя представляет
современная война... Да..., враг силён своим огнём!, – сразу показалось. Противник,
запустивший дымовую завесу, оказался в более лучшем положении. Правда и он,
стреляя, не мог видеть цели. Но он располагал гораздо большими средствами борьбы
и палил, пусть бесприцельно, зато очень сильно, и ему легче было руководить
ходом боя, потому что дым шёл от него, в нашу сторону. А вот в наших условиях,
при отсутствии видимости и при несмолкающем грохоте, визге, вое летящих пуль,
разрывов мин и снарядов, дело обстояло гораздо хуже. И невольно приходила в
голову мысль – а руководит ли в таких условиях кто идущим сражением, или оно
у нас пущено на самотёк?... Приходилось иногда долго прислушиваться, чтобы услышать
голос комбата, находящегося где-то недалеко правее от нас. Но тщётны усилия.
И только лишь время от времени по цепи передавалась его команда – «Вперёд!».
Команда исполнялась. Люди ползли на брюхе. Останавливались. Стреляли. Снова
ползли. Снова стреляли. А время шло... Уже давно поднялось солнце, яркое и казалось
не по времени жаркое. – То было обманное чувство. – Жарко становилось от происходящих
событий.
Бой не смолкал. Уже было немало раненых и убитых. По-прежнему не прекращалась
дымовая завеса. Повидимому противник то и дело её возобновлял.
Казалось бы уже давно должна была начаться атака, а её нет. Значит комбат видимо
ждёт прибытия обещанных танков, а они не появляются. Да и трудно себе представить,
как и они могут действовать в таких вот условиях...
В лежачем положении я нахожусь у дороги слева. Левее меня – пулемётчики. Вдруг
к линии нашего расположения подскочил танк, всего лишь единственный, а предполагалось,
что их будет три. Подошедший танк остановился. Он в каких-нибудь трёх метрах:
правее меня – изгородь, за ней – придорожная канава, затем – дорога, а на ней
танк. Хоть и дым, но я отчётливо вижу этот танк. – Значит сейчас начнётся атака
– думаю... Проходит минута. Танк стоит. Вот-вот должна быть команда – «в атаку!»
– Но нет команды. Тебя подмывает вот такая неопределённость... Вдруг танк развёртывается
на сто восемьдесят градусов и мчится обратно... Атака не состоялась. По цепи
донеслось – «комбат ранен». По цепи донеслось – «комбат ранен». Это было, по-видимому
уже второе ещё первое ранение, – первый раз ранение в голову а
теперь ему оторвало кисть правой руки (как выяснилось позднее).
На какое-то время тяжело раненый оставался вне себя, без сознания. В рядах произошло
замешательство... Но вдруг комбат очнулся и скомандовал – «Стоять насмерть!»
Команда пронеслась по цепи.
Бой продолжался... Продолжался с прежней ожесточённостью. А уже прошло много
часов с того момента, когда он начался. И, казалось, ему не будет конца... Однако
– дело шло к развязке, когда иссякали силы. Для батальона складывалось критическое
положение: умолкли артиллерийско-миномётные огневые точки, – там были на исходе
боеприпасы и перебита прислуга; выбыли из строя многие бойцы и командиры подразделений,
ослабла в целом общеогневая мощь. Это почувствовал враг. Он перестал больше
запускать дымовую завесу. И когда дым на поле боя рассеялся, противник двинул
на позиции батальона танки... Семь тяжёлых танков!
Как ни стойки были наши ополченцы, но устрашась танков, бойцы дрогнули и готовы
податься вспять...
Тогда комбат Грунев, уже \теперь/ дважды раненый и почти обескровленный \(вторым
ранением у него оторвало кисть руки)/, поднялся во весь рост, скомандовал: «Вперёд
за родной Ленинград! За наших жён и детей!» – Этим он остановил спасовавших
и увлёк в контратаку. Против танков были пущены в ход бутылки с самовоспламеняющейся
жидкостью. Два танка, пораженные ими, запылали ярким факелом и замерли на месте...
Остальные, боясь такой участи, не рискнули вклиниваться в расположение нашего
батальона.
Атака танков была отражена и с солидными потерями для противника. Но жизнь комбата
Грунева оборвалась: от дополнительного ранения он пал смертью храбрых.
После отражения атаки противника положение ополченцев оставалось однако безнадёжным.
Рассчитывать на победу не приходилось. И больше того, складывалась опасность
окружения и полной гибели боровшихся: – немецкие автоматчики стали заходить
в тыл с флангов. Их стрельба из автоматов отчётливо была слышна на левом фланге,
в лесу. Поэтому, единственным разумным шагом, предпринятым кем-то, явилась пронесшаяся
по цепи команда – «Отход!», который и последовал разрозненными группами уцелевших.
«Дорого обошлась нам эта первая встреча с врагом, – вспоминал бывший секретарь
партбюро 3-го стрелкового /3-го стрелкового... – Это не опечатка. Такую новую
нумерацию полк Балтийцев получил перед уходом на фронт. – В.С./ полка (полка
балтийцев) второй гвардейской дивизии народного ополчения А.Н.Лебедь, – многие
из состава батальона не вернулись в строй. Но это, – говорил он, – была боевая
школа для оставшихся; они преодолели танкобоязнь и страх перед «непобедимыми
силами».
Я не знаю, сколько людей осталось в батальоне после боя 21 августа, но вот пулеметчиков,
когда 22 августа остатки прибыли в Тайцы и воссоединились с полком, то их оказалось
процентов тридцать, а вернее – процентов двадцать. И среди них – ни одного командира.
Выяснилось, что были ранены командир пульроты Фоменко, командиры пулемётных
взводов Королёв и Кожушко, убит комвзвода Кузнечиков. Оставалась неизвестной
судьба Голубева, пошедшего в разведку...
Мне было радостно увидать целыми любимых товарищей, таких, как Соколова, Аксёнова,
Мишу Новгородца и других... Затем радость моя увеличивается. – Среди собравшихся
появляется пропащая душа, Голубев. Он сильно осунулся, почернел, чувствовалось,
что много пережил он за истёкшие сутки...
Не терпелось поскорее узнать, – что произошло с разведкой. Для этого мы отошли
в сторонку. Началась беседа. Прежде чем начать разговор, Голубев тяжело вздохнул.
– Перед тем, как отчалить, – начал он, – рассчитали время. Выходило – до указанного
места потребуется около четырёх часов. Для выяснения обстановки, т.е. для самой
разведки до вашего прихода оставалось часа полтора. Тронувшись в путь, набрали
большие темпы. Ну вот... Идём мы, идём... Идём час..., другой... Идём быстро.
Всматриваемся в дорогу... А ведь темно было, как вы помните... Часа два с половиной...
Всё шло нормально... А... потом.
Пауза. Рассказчик начал волноваться. На складках губ появились нервные подёргивания.
– Потом вдруг перед нами развилка. Куда ж идти? Влево или вправо? Вот задача...
А тьма..., кругом лес, никакого просвета! Извлёк карту. Но темнота!.., разве
разберешься... Был бы электрический фонарик, другое-б дело, а то спички... Чиркнешь,
не успел вглядеться, как она погасла... Зажигай другую... Бились, бились, –
ничего не получается... Так и не разобрались по-настоящему. Хотели бересту зажечь,
так, как на зло, ни одной берёзы не находим. Ломали, ломали головы, потом думаем
– может быть это временная развилка одной и той же дороги, которая через какой-то
промежуток сойдётся. И вот, успокаивая себя таким соображением, взяли вправо.
Шли, шли... Нет..., дорога не соединяется. Хотели вернуться и пойти по левой
развилке. Потом решили – пройдём ещё немного. Пошли... Метров через сто, смотрим
влево..., дорога! Она соединяется с нашей. Прекрасно! Значит мы не ошиблись,
рассудив, что это одна и та же дорога. Ну и пошли себе далее, как шли успокоенные...
Но, однако, мы ошиблись – дорога завела гораздо правее от нужного направления
и спохватились мы потом, да было уже поздно.
Голубев продолжал свой разговор раздражительно, нервно, темп рассказа ускорялся.
Он рассказывал, как пришлось разведчикам от ходьбы перейти к бегу, чтобы не
упустить время и как то исправить положение. Рассказывая неспокойно, он стал
задыхаться, лицо искажалось, на носу появились испарины пота, а под конец его
голос стих, он беспомощно развёл руками, понурил голову, на глазах появились
слёзы.
Всё было понятно. – Разведка не удалась. Когда начался бой, разведчики примкнули
к правофланговым, не выполнив поставленной задачи.
Рассказ Голубева удручил меня. Я задумался: – есть ли основания обвинять коммуниста
в том, что он не справился с поставленной ему задачей? Подумав, вспомнив, как
наши пулемётчики озабоченно 20 августа задавались вопросами, – «не поздно ли
послана разведка?», «как бы не заблудиться разведчикам в ночное время и в незнакомой
местности?», – Я пришёл к выводу – «Таких оснований нет». И не ошибся. Ведь
и командование полка не предъявило ему (Голубеву) обвинений.
Сделав про себя заключение, что Голубев не виновен, что с ним произошло всего
лишь несчастье, какое могло произойти и с другим при сложившейся ситуации, я
поспешил его успокоить и перейти к другой теме разговора.
– Слушай, дружок! Забудем о случившемся. Давай закурим!
Закурили. Собеседник, ещё не оправившийся от волнения, с жадностью глотал дым
махорки, ни о чём не говоря. А я смотрел в его худое, измождённое лицо и было
очень жаль товарища.
– Теперь вот какое дело, – говорю. От нашей роты осталось двадцать с чем-то
человек. Из командиров – только ты, да я политрук. И на нас с тобой ложится
вся ответственность за дальнейшие действия пулемётчиков в составе полка балтийцев.
– Я вполне с вами согласен, – отвечает.
– Ну вот и хорошо.
Разговор закончен... Всматриваюсь в лица людей, \что были здесь в Тайцах/. Замечаю
некоторую подавленность под впечатлением вчерашнего неудачного боя. В сильном
волнении были и представители командования полка.
Командование спешно готовилось к какому-то мероприятию.
В этот же день, 22 августа 1941 года, полк сделал бросок из Тайц в южном направлении.
Дойдя до дороги, идущей от деревни Романовки влево, мы устремились туда, и остановившись
на поляне с южным склоном, начали производить земляные работы, готовясь к обороне.
Неподалёку не нами возводились ДЗОТ`ы, а в лесу, что впереди нас – завалы...
Но вскоре с этого места снимаемся, идём в Романовку. Там, замечаем, кипит усиленная
работа: роются окопы, противотанковые рвы, строятся ДЗОТ`ы. Работы выполнялись
гражданскими под руководством военных. Уже смеркалось, а работы не прекращались.
Они прекратились, когда стало совсем темно. До нашего слуха доносился гул артиллерийских
выстрелов, а глаза видели вспышки взрывчатки. – Это замечалось в стороне к Гатчино...
Переночевав в Романовке, утром 23 августа полк ускоренным маршем направился
в Гатчину. В городе безлюдно, попадались одни лишь военные. Вступаем в тенистый
парк. Проходит час, другой, третий. С наступлением дня ощущаем дыхание войны:
над городом проносятся наши самолёты, то исчезая в западном направлении, то
возвращаясь оттуда; слышался грохот разрывов авиационных бомб и артснарядов...
Во вторую половину дня полк покидает город, выходит на западную окраину, пересекает
линию железной дороги, проходит какое то расстояние, останавливается в зарослях
ольшаника. Застаёт ночь. Во время ночи на полотне железной дороги и рядом, близко
от нас рвутся снаряды и мины противника. Но всё проходит благополучно.
Утро 24 августа. Полк покидает ночную стоянку. Движется в направлении на юг.
Пройдя небольшое расстояние, остановка на завтрак. Подзаправившись, сориентировались,
где находится противник, пошли в наступление. [– То был район вблизи так называемых,
деревень Пижма и Пустошка. Вот тут-то, под Гатчиной, на левом фланге линии обороны
2-й Гвардейской ДНО, в районе названных деревень на долю полка Балтийцев и выпала
честь вести упорную борьбу с немецко-фашистскими захватчиками на протяжении
более, чем полмесяца. Здесь разгорелись жестокие бои, – бои не на жизнь. Они
происходили ежедневно, и стихали лишь несколько в сильно ненастную погоду. А
это, помнится, был один, лишь единственный такой случай, когда лил сильный,
но непродолжительный дождь, во время которого наступило временное затишье.
Так вот, 24 августа мы идём в наступление в составе всего полка, да ещё совместно
и с другими частями. В наступление ведёт новый командир полка – подполковник
Васильев (а что с Астрелиным, – не знаю). В отличие от Астрелина, Васильев был
гораздо моложе, выглядел бравее, \гораздо грамотнее/. Это воодушевляло. Воодушевляло
и то что идёт в наступление не один батальон, как это было 20 августа, и не
ночью, да и расстояние до противника – рукой подать, не изнурительное. Шли развёрнутым
строем. А это в свою очередь говорило, что враг не за горами, а где-то расположен
совсем близко.
При виде огромной массы, отважно идущей в бой, дух захватывало от восторга!
В одном месте на пригорке я специально приостановился, чтобы полюбоваться великолепным
зрелищем ...
-И-и-и-и ... сколько их, народных героев! – шептал про себя.
Но вот тут со мной произошел небольшой казус. Стою я, любуюсь невиданным доселе
зрелищем, а за спиной – край рощицы. Вдруг над головой – д-р-р-р-р. Казалось,
кто-то с деревьев застрочил из пулемёта или \автомата/... Внезапно падаю на
землю. Стрельба прекратилась. Вскакиваю на ноги. Снова – д-р-р-р-р. Я опять
на земле, как пласт.
– Что за дьявол?, – думаю. Наконец соображаю: в ветвях деревьев рвутся разрывные
пули. – Вражеский пулемётчик откуда-то строчил из пулемёта разрывными пулями.
А мне почудилось, что он сидит над головой на дереве. Вскочил это я на ноги,
да как порснул догонять своих, а те уже воона где! Бежал напрямик, а тут препятствие:
начинался противотанковый ров. Лучше было бы обежать, а я прыг в него. На дне
была вода и я бултыхнулся, словно в купель. Начинаю выбираться на ту сторону,
ноги соскальзывают и я опять бултых. Снова карабкаюсь ... Наконец, удача. Смахиваю
с себя, что прилипло, насаливаю пятки, и продолжаю марафонский бег давай
догонять наступающих. Итак, мы наступаем... Начинают попадаться трупы тех и
других. Значит тут уже были дела. Мы, участники недавнего боя, уже начинали
свыкаться с таким явлением. Видя трупы противника, радовались – «Так вам и надо,
гады! Когда же попадались на глаза свои, – щемило душу. Но зато появлялась жгучая
ненависть к врагу, и тебя словно чем-то подталкивало вперёд и вперёд. – Росла
жажда мести!
Вскоре примерно около километра впереди показалась небольшая деревня. Было видно,
как небольшая группировка немцев, находившаяся в деревне, не приняв боя, заскакивала
на грузовики и удалилась. Продвижение наступающих продолжается.
Достигаем другой деревушки. И из неё спугнутый враг сматывается, уклоняется
от боя и ускользает дальше ...
Но вскоре перед наступающими предстаёт значительная сила противника. Здесь движение
приостанавливается. Завязывается бой. Загромыхали \вражеские/ огневые точки.
Некоторые из них оказались замаскированными в нашем же противотанковом рву.
По ним забила наша артиллерия. По окончании артиллерийской дуэли наши предприняли
атаку. Но она захлебнулась. Сколько-то времени шёл позиционный бой. Затем заговорила
снова наша артиллерия. Тем временем пехота попятилась несколько назад и заняла
позиционную оборону. За передним краем в недалеке на небольшом холмике с оврагами
расположилось КП полка Балтийцев. Сапёры энергично и быстро соорудили для него
большой земляной блиндаж с надёжными поверх накатами. В оврагах разместились
различные службы.
Бой прошедший, как и бой 21 августа, показал явное превосходство огня противной
стороны. Однако наши люди, хотя и несли значительный урон, но держались стойко.
Этой стойкостью и геройством отличались не только мужчины, дравшиеся с оружием
в руках, но и молодые девушки - дружинницы, выполнявшие почётную роль в спасении
раненых и в оказании им первой медицинской помощи. Позднее в полку пронеслась
слава о двух молодых дружинницах, нёсших в нём боевую службу, – о Зиминой, работнице
с завода Металлоизделий, и Кузнецовой М.П., комсомолке с Канатно-проволочного
завода. В одном их боёв, если не в этом же, Зимина, находясь под сильным пулемётным
огнём противника, вынесла с поля боя 37 раненых бойцов и оказала им первую медпомощь.
И долго продолжала оставаться на своём боевом посту даже тогда, когда и сама
была ранена.
Комсомолка Кузнецова ещё в финскую войну 1939-40 г.г. участвовала дружинницей.
И в эту войну – вновь на этом деле под Гатчиной. В общей сложности Кузнецова
вынесла с поля боя до 100 человек. Зимина и Кузнецова за боевые заслуги были
награждены орденами Советского Союза...
Точно не знаю, но возможно какая-нибудь одна из них оказывала и мне медпомощь
в этом бою или в бою следующих дней. Поблизости от меня разорвалась мина, а
может быть артснаряд. Разрывной волной меня сбило с ног. Минутное беспамятство.
А когда очнулся почувствовал под подбородком и на груди шинели кровь.
Подбегает молодая дружинница, а и сама ранена в ногу. Она хочет мне оказать
помощь, а я настаиваю, чтобы собой сначала занялась и предлагаю свои услуги.
– Нет, что вы..., отвечает, и занялась повязкой моей нижней губы, из которой
сочилась кровь. А когда закончила, говорит: «Вставайте и пойдём в санитарный
пункт!». Сапога она не решилась снимать, чтобы сделать себе перевязку, поковыляла
на санпункт и повела меня с собой. К нам примкнул ещё раненый, молодой парень,
ему она тоже наложила временную перевязку повязку на простреленную кисть
руки. – Раненый оказался ординарцем командира полка, – подполковника Васильева.
Я дивился мужеству молодой сандружинницы, которая думала и заботилась прежде
всего не о своём личном благополучии, а о благополучии других... «Вот это пример,
достойный подражания!», – подумал я заключал внутренне. На медпункте,
где скопилось порядочно раненых, я заметил ещё пример высокого мужества. На
скамейке, в ожидании помощи врача, сидит молодой боец, – он весь изранен. На
руке и на щеке – клочья мяса. А он только ухмыляется и хоть бы что... – Чёрт
возьми, – молвит, – как чесануло, к-хе! Ну и здорово, к-хе, к-хе!.
– Да, полыснуло тебя сильно, приятель!, – замечает другой, не менее раненый,
чем этот.
– Я и говорю здорово, к-хе, к-хе!...
На занятом участке круговой обороны, наша часть, как и другие по соседству,
ежедневно вступали в сражение с противником. Нередко при поддержке артиллерии
наседали на позиции врага. Боевые схватки происходили иногда по несколько раз
в день и заканчивались только под вечером. А ночью нет-нет да громыхали залпы
артиллеристов, посылая друг в друга смертоносные «гостинцы».
В период боевых операций хорошо действовали наши пулемётчики. Они появлялись
в тех местах, где требовалась поддержка пехоты пулемётным огнём.
Помнится такой случай. Идёт бой... На позиции наших ломятся фрицы. Молодой командир
стрелковой роты со своего командного пункта подаёт с помощью телефонного связиста
команды: –
– Сокол! Сокол! Огонька!
– Кукушка! Кукушка! Огонь!
Огонь миномётчиков почему то задерживается. Может потому, что фрицы совсем рядом
от переднего края наших и своим же огнём можно поразить своих.
– В ход гранаты! Гра-наты!, – кричит командир. – Ложись! Пулемёты..., огонь!
Застрочили пулемёты, – очередь, другая. Взметнулись фашисты, сражённые пулями.
Их не видно. Стрельба пулемётчиков прекращается. Тогда стрелки пускают в ход
гранаты. В пределах врага рвутся «лимонки». – Противник не выдерживает, пускается
вспять, а по нему хлещут пулемётчики и бойцы из винтовок. Потом, глядишь, неустойка
складывается в другом месте, пулемётчики перекочёвывают туда. Частично, а то
и полностью...
Постепенно товарищи втягивались в трудности боевой фронтовой жизни. Не унывали.
Иногда даже склонны были и повеселиться. Так например, в какой-то из дней нашей
активной обороны заморосил дождь. Появилось затишье. Люди укрывались кто в щелях,
кто в примитивных шалашах. Казалось бы обстановка была нерасполагающая для веселья.
Но, к великому удивлению, сижу это я с Голубевым в шалаше и вдруг из щели, что
рядом с нами, замурлыкали в три голоса – «Легко на сердце от песни весёлой,
она скучать не даёт никогда... – Глянул туда, а там, прижавшись друг к другу,
пулемётчики Соколов, Аксёнов и Миша Новгородец. – Сидят и мурлычат себе под
нос. Посидел и я меж них, побеседовал. Затем вернулся к Голубеву. Тот сообщил
новость: приехала повозка с доппайком для начальствующих. Пошли, получили, вернулись
в шалаш и насладились вкусной пищей, да куревом «Беломорканала», хотя крупные
капли несмолкаемого дождя нам проникали за воротники шинелей...
Наступила ночь. Дождь, хоть и прекратился, но мы были насквозь промокшими. Плотно
прижавшись друг к другу, мы старались хоть несколько согреваться и хоть чуть-чуть
подремать. – Эта ночь для нас, т.е. – для меня и Голубева была последней...
По небу проплывали густые облака. Над нашими головами нередко свистели трассирующие
пули противника. Над нейтральной зоной взмывались осветительные ракеты. А за
нейтральной зоной на протяжении всей ночи слышался гул транспортных моторов.
Чувствовалось, что там происходило подтягивание сил. – На душе появлялось беспокойство...
Наступило утро. Позавтракали. Командование известило, что скоро предстоит очередная
вылазка. Приготовиться! Пулемётчики приготовились. Проходит недолгое время.
Загрохотала наша артиллерия. Под прикрытием артогня цепи стрелков сдвинулись
с места, подались вперёд. Передвигаются и пулемётчики...
Мы уже были близко от противника, когда прекратилось артнаступление. Дело теперь
за стрелками и пулемётчиками...
С обоих сторон завязывается перестрелка. Разгорается бой. – И вот тут-то вскоре
происходит трагедия. – В одном месте в разгаре боя пулемётный расчёт Соколова
рванулся многовато вперёд, установил пулемёт не на закрытом месте, вернее –
слабо закрытом, что меня взволновало. Но больше обеспокоило поведение комвзвода
Голубева. Он, находясь несколько позади и правее расчёта Соколова, встал, как
на зло, во весь свой длинный рост и стоит, словно журавль, вобрав лишь голову
в плечи и подав её вперёд. Потом вскочил на кочку, с кочки – на другую, что
повыше, вперил глаза в даль и опять стоит...
– Что ты стоишь, дубина!, – кричу, находясь несколько позади него.
Приземляйся! Приземляйся!, – повторяю, а самого бросает в дрожь.
А он стоит себе и в ус не дует. Что ты будешь делать?
– Приземляйся, чёртова ты перечница!, – кричу. – Ведь это же чистая мишень для
противника.
Но вдруг Голубев встрепенулся. – Неужели дошло, наконец, – думаю... Ан нет,
он как то неестественно оживился, глаза заблестели злобной яростью, левой рукой
нервно подал сигнал пулемётчикам, правой указал в сторону врага и скомандовал
– Огонь!
– С ума сошёл!, – подумал я . – Вот партизан нашёлся! Даёт команду «огонь» без
вызова строевого командира! Ну держись теперь, сейчас обязательно случится беда!
\А может быть так и надо действовать, иначе подумал я. Чёрт её знает, как надо
правильно действовать, так или не так?/
Во исполнение команды Голубева, затрещал пулемёт. Надо отдать должное пулемётчикам:
меня обрадовало, что их стрельба попала в цель, собственными глазами я увидел,
как взметнули вверх руками скошенные солдаты противника...
Но радоваться успеху пулемётчиков пришлось недолго... Через несколько минут
впереди меня одна за другой трахнули мины. С положения на коленях, я распластался.
Впереди – снова разрывы мин. По сердцу – словно скребком... Взрывов больше нет.
Поднимаю голову, смотрю вперёд и вижу: ползёт, морщась от боли, Аксёнов.
– Что случилось!? – спрашиваю с тревогой.
– Товарищ политрук.., Соколов и Голубев...
– Что Соколов и Голубев?
– Убиты.
Меня, словно обухом по голове. – А что с тобой?
– В бок ранило, – морщась отвечает Аксёнов.
Подбегаю к месту происшествия и вижу распластанное у подбитого пулемёта мёртвое
тело любимого бойца. Лежит без движения с обнажённой черноволосой головой и
искажённым лицом Соколов. Смотрю на Голубева. – А этот застыл в сидячем положении,
прислонившись спиной к кочке. Голова обнажена. В двух шагах – пилотка. Из подбородка
ручьём струится кровь: она уже на исходе. Рот плотно сжат. Глаза закрыты. Казалось
он заснул на мгновенье. Но отсутствие дыхания и смертельные судорожные подёргивания
побледневших мускул лица и рук говорили сами за себя. Давали понять, что жизнь
его оборвалась и заснул он навечно.
– Голубок! Голубок, очнись!, – трясу за руки. Но тщётно. Всё кончено. Залезаю
рукой в его полевую сумку, извлекаю из неё партийный билет, бережно прячу его
в карман своей гимнастёрки, что у самого сердца, склоняю голову над убившим
дорогим другом по оружию и с невыразимой грустью расстаюсь. Спешу, затем, оказать
помощь обливающемуся кровью Аксёнову. Оттаскиваю его взад, подальше от разрывов
мин. Кроме него, там много ещё других раненых, которым оказывается первая медпомощь
санитарками. Встречаю среди них некоторых знакомых, один из которых меня спрашивает
–
– Что и вы ранены?
– Нет, я не ранен.
– А что у вас вокруг глаза чернота какая-то? Да и крови немного на носу?
Тронул ладонью, ощутил царапину на переносице, а из брови извлёк маленький тупой
осколочек. – Видимо это произошло, когда моё внимание было приковано [к] только
что происшедшей трагедии с моими товарищами. Я и не почувствовал того, что оказалось
с собой. – Но это была ерунда...
Оставив раненого Аксёнова на попечение санитаров, вернулся к другим своим пулемётчикам.
Как развёртывались последующие события боевого дня, я нисколько не помню, так
как был сильно потрясён гибелью дорогих товарищей. Помню только одно. По окончании
боя я пришёл в расположение КП полка, разыскал секретаря партбюро т. Лебедь
А.Н., рассказал о случившемся, вынул из кармана партбилет Голубева и передал
ему.
– Печально., – сказал партийный руководитель. – Выходит, что у вас теперь не
осталось ни одного командира?
– Выход[ит] так, товарищ секретарь.
– А велика ли ваша армия пулемётчиков?
– Да теперь уж меньше, чем пальцев на руках.
– Гм... «многовато», прямо скажем... Подавлен, вижу?
– Очень
– Крепись... Сочувствую... Но крепись!, – закончил он.
И я крепился из всех сил, хотя долго не мог успокоиться...
С маленькой группой пулемётчиков мне пришлось ещё несколько раз участвовать
в очередных боевых вылазках, в результате которых моя «армия» уменьшилась дополнительно
ещё на два-три человека.
Шло время. Продолжались бои. Силы полка истощались. Становилось вести борьбу
труднее и труднее. Теперь уж не приходилось думать о новых вылазках, вряд было
держать оборону. Как было ни трудно, но полк держался, хотя поослабло прикрытие
флангов, что позволяло врагу просачиваться в центр и даже в тыл удерживаемого
полком участка обороны...
И вот... в заключительный период моего пребывания в полку Балтийцев на фронте
обороны под Гатчиной с маленьким остатком пулемётчиков в несколько человек при
двух пулемётах наша служба свелась к охране КП полка, находившегося, как уже
упоминалось выше, на северном склоне небольшого холма, в центре обороняемого
участка. Вокруг холма – небольшой лес. На гребне холма в южной стороне от блиндажа
КП были расставлены наши пулемёты. При них сделаны щели, предназначенные для
укрытия пулемётчиков. Между пулемётными точками, расположенными одна от другой
метрах в сорока, были прорыты хода сообщения. У пулемётов круглосуточно посменно
дежурили пулемётчики. Служба проходила в тесном контакте с комендантским взводом,
помещавшемся в овраге. Лично я, будучи тесно связанным с командиром комендантского
взвода, помогал ему на каждую ночь расставлять посты часовых и в течение ночи
периодически производить проверку постов...
Поскольку обстановка с каждым днём осложнялась, – враг собирался с силами, а
наши силы слабели, – пьяные фашистские молодчики, пользуясь ослаблением флангов,
повадились вторгаться вплотную к командному пункту. Лесок, что был вокруг КП,
служил им маскировкой. Приведу несколько случаев такого вторжения.
Первый случай... Средь бела дня вдруг у подножья холма, с юго-западной его стороны
из-за кустов появились фигуры немецких автоматчиков до десятка, а может быть
и больше. Наши пулемётчики не прозевали, во время открыли огонь и сразили несколько
фашистских бандитов. Остальные же пустились удирать. На стрельбу пулемётов отозвались
начштаба полка капитан Семёнов, секретарь партбюро товарищ Лебедь и группа бойцов
охраны, среди которых нацмен Ахмет. – Это среднего роста парень, со скуластым
лицом и раскосыми глазами. Не то татарин, не то казах. Все мы вместе преследуем
удирающих. Я держался левее бегущих, левее меня какой-то высокий боец. Ко мне
примкнул Ахмет. – Пуду с топой пежать, товариш старший политрук, – сказал он.
– Хорошо, держись меня, Ахмет.
– Тержусь, товарищ политрук.
Мы с ним увлеклись бегом так, что оторвались от правофланговых, очутившись в
ольховой рощице. – А где ж тот боец, что был левее нас? Слушай, Ахмет, ты не
видел, куда он делся?
– Куда-то пропал поец , – отвечает.
– Гляди Ахмет в оба, что-то неладное получается.
– Кляжу, товариш политрук, кляжу...
– А где же наши, что были справа?
– Не снаю, товариш политрук.
– Ну вот, этак мы с тобой можем живьём попасть в лапы к фашистам. – Понял?
– Та, понял, товариш политрук.
– Давай-ка повернём обратно, там разберёмся.
– Тавай обратно.
Пошли.. Ахмет то и дело косит прищуренными глазами назад. Только мы вышли из
рощицы, как вдруг Ахмет – «Товариш политрук, кляди.. тот поец-то за кустом!
Фидиш!, – показывает рукой.
– У-у кад! Стрелять хочет!, – восклицает Ахмет и берётся за винтовку.
Смотрю и верно: тот верзила уже приловчается с автоматом. Но не успел. – Ахмет
трахнул из винтовки и тот грохнулся на землю.
– Фот как я его!
– Молодец, Ахмет!, – вырвалось у меня. – Ах стервец! Да это не иначе как немчура,
только переодетый в красноармейскую форму. По-видимому он появился вместе с
теми, которых только что отбили, и, удирая, хотел нас с Ахметом заманить в ловушку.
– Молодец, Ахмет!, – снова похвалил я бойца.
То что сражённый Ахметом был немец, в этом мы убедились через пару минут. Когда
мы соединились с нашими правофланговыми и пошли обратно на КП, к убитому Ахметом
подошёл другой верзила с автоматом, одетый в немецкую форму. И его первым заметил
опять-таки Ахмет.
– Он снова вскинул на руки винтовку, трах и этот скапутился, не успев дать очередь
по нам.
– Карошь! Фсегда пуду так!, – радостно произнёс Ахмет.
И мы пошли, восхваляя доблесть бойца-нацмена. – С этого времени Ахмет был почти
всегда неразлучен со мной до тех пор, пока и с ним не произошла трагедия.
Другой случай... Дело было опять-таки средь бела дня. Группа немецких автоматчиков,
всё больше зелёная молодёжь, снова подкралась с того же направления почти вплотную
к командному пункту. Один субъект сумел подскочить к самому окопчику, где стоял
один из наших пулемётов и уже хотел бросать гранату. Было так неожиданно, что
упусти пулемётчик мгновение, получились бы нехорошие последствия. Однако этого
не случилось благодаря бдительности товарищей. Пулемётчики открыли огонь, сразили
и в этот раз до десятка человек. Опять мы преследовали некоторых удирающих,
а когда вернулись стали рассматривать убитых. Все они запечатлелись в памяти.
– Вот они рыжеволосые Фрицы, Гансы, Отты в коротких, туго обтянутых мундирах
стального и тёмного цветов. Товарищ Лебедь принимает в кучу собранные трофеи:
парабеллумы, гранаты, автоматы. По извлечённым из карманов документам было видно,
что все они принадлежат к эсэсовцам...
Третий случай.. Время – под вечер. Надвинулись сумерки. Вдруг снова пожаловали
«гости» и застрочили из автоматов. Пулемётчики дали ответный огонь. У одного
из пулемётов лента застряла в приёмнике и он отказал. Тогда пулемётчик Миша
Новгородец схватил гранату, а чтобы её метнуть, вскочил на бруствер. Но в этот
же момент и сам был ранен. Не успел я бросить гранату, как Миша упал. Хватаюсь
спасти раненого. Волоку его с гребня в овраг. Подоспели бойцы охраны. Они начали
палить из винтовок. – Дело кончилось тем, что потеряв часть убитыми, остальные
фашисты смылись во-свояси.
Четвёртый случай... Это произошло, когда уже наступила ночь. Утомившись за день,
я сидел и дремал в шалаше. Вдруг стрельба. Выскакиваю и не разберусь сначала,
где враг. Лишь автоматные очереди обнаглевших фашистских молодчиков дали знать
о их местонахождении. В этот раз в темноте пулемётчикам невозможно было действовать
из-за опасности поражения своих. Но стрельба вскоре прекратилась. Стихло. Куда
делся враг, некоторое время было не известно. А вскоре выяснилось. Оказалось,
что эта группа немецких автоматчиков, прекратив стрельбу на участке КП, удалилась
нам в тыл, прошла по просёлочной дороге, идущей от КП к деревеньке, где находился
штаб полка и на половинном расстоянии к нему засела в канаве, поросшей кустами.
– Эта канава пересекала дорогу и я её помнил, когда однажд[ы], будучи раненым,
ходил на перевязку в санпункт. Засевшие в канаве автоматчики, прервали всякую
связь КП со штабом полка. Подошла полночь, а на КП все на ногах. Меня зовут
к блиндажу. Иду... Подхожу, смотрю стоит т. Лебедь, сзади него ещё два человека,
которых не разглядел. Лебедь отдаёт приказ: – Товарищ политрук, командование
вверяет в ваше подчинение группу бойцов, что здесь на КП, и обязывает пойти
с ней на противника, засевшего в канаве, с целью восстановить связь со штабом,
а по выполнении этой задачи, прибыть в штаб и запросить подкрепления.
– Есть!, – отвечаю. – Бойцы, становись! Построились... И я скомандовал: Шагом,
марш! Пошли... Расстояние до противника – километра полтора. Сплошная темь.
Шли сначала быстро, затем медленнее. Шли тихо, чтобы подойти вплотную. Подходя
к месту, услышали впереди говорок на немецком языке. Вправо от нас где то близко
громыхнула какая-то повозка. Наши люди рассыпались по фронту, открыли огонь
из винтовок, а немцы застрочили по нам из автоматов. Перестрелка кончилась тем,
что автоматные очереди умолкли, враг подался влево по канаве. Путь к штабу полка
свободен. Мои люди пока на некоторое время задержались на всякий случай, а я,
отобрав двух бойцов помоложе, собрался идти в штаб выполнять до конца приказ.
Пока объяснялся с остающимися, мои два молодца пошли. А когда и сам пошёл, то
те уже потерялись из вида. Окликаться не захотел. Решил идти один... Только
прошёл каких нибудь метров шестьдесят-семьдесят, вдруг передо мной мелькнула
тень какого-то животного, похожего на волка. – Волк!, – думаю. Я остановился.
И животное стоит. Потом оно забегает мне назад. Поворачиваюсь и сам туда...
Потом... обратно. Спешу выхватить из кобуры пистолет, а руки, словно не свои,
не спорятся. – И пока тыркался, животное подскочило ко мне, аж я обомлел, и
тёплым языком прикоснулось к моей левой руке, опущенной в беспомощном положении.
– Тут понял, что это не волк, а большая собака, овчарка. Сильно обрадовался,
приласкал собаку, а сам думаю – Откуда ты чертяка взялась? Уж не те ли твои
хозяева, которых мы только что выбивали? Да нет, пожалуй, если да, то ты не
стала бы со мной ласкаться! – Успокоился. Надо ж идти. А куда идти? Пока крутился,
потерял ориентировку. Можно было бы сориентироваться по звёздам, так их не видать
за сплошными облаками. Что делать? А собака, постояв возле меня, побежала. Пробежала
немного, остановилась. Подбегает обратно ко мне, ласкается и словно говорит
– Что-ж стоишь? Пойдём! – Доверюсь ка я ей. Наверное она из той деревушки, куда
иду. И пошёл за ней. Она вперед, я за ней, а бежит она не по дороге. Опять сомнение.
Останавливаюсь И собака тоже, как будто бы зовёт меня. Опять пошёл. И собака
вновь побежала. Проходит короткое время и я вижу строения. Несколько шагов и
предо мной дом, – штаб полка. Собака исчезла куда то. Вхожу в домик, моих товарищей
ещё нет. Они заявились минутами двумя позднее. В штабе полка в данный момент
находился комиссар части. Я доложил ему о цели прибытия. Освободившись от официальной
части, прилёг на нары вздремнуть. Но из головы не выходила собака. Она оставалась
на короткое время загадкой. А пока что в моей душе этот пёс оставил добрые чувства...
Скоро наступало утро. В моё распоряжение штаб полка дал примерно взвод бойцов,
с которыми прибыл на КП. Прошел завтрак. А за ним \последовали/ обычные фронтовые
дела.
Раннее утро 9 сентября 1941 года. Безоблачное синее небо.
Морозец. Люди вылезают из щелей, промёрзшие. Поднимается солнце. Поднявшись,
бойцы делают разминку, греются. Делают перекур. Начинают разговор. Некоторые
друг над другом подшучивают. Балагур-украинец Грицюк веселит своими шутливыми
репликами. Начинает вспоминать свою Марусю – ленинградку. Два бойца завели разговор:
один про охоту, другой про рыбную ловлю. – Идёшь это ты на зорьке по лесу. За
плечами рюкзак, в руках – двустволка, впереди – собака. Понял? Смотришь собачка
пошла, пошла.. Понял? – Ах, как хорошо?..
А я люблю лучше рыбную ловлю. Сидишь ты в лодке на озере. Тихо-тихо! Вода прозрачная,
зеркальная! Солнышко взошло и так приятно пригревает!.. – Нет,... что охота!
Всё это не то!..
– Что то сегодня тихо!...
– Хрицы змёрзли, вот воны и молчуть!, – шутит Грицюк.
– Приехала кухня!, – восклицает кто-то.
Начался завтрак. Иду и я с котелком к походной кухне. Подошёл. Смотрю пёс около
неё: – Дружок! На тебе!, – молвил повар и бросил собаке кусок хлеба.
Да это ж та собака, с которой я пропутешествовал к штабу, – подумал. Да...,
она и есть. – Дружок! Дружок!, кличу, обрадованный, и подбегаю к ней. – Она
меня узнала и, как тот раз, стала ласкаться, а я её гладить. Моей радости не
было конца. Получив порцию борща, половину отдал четвероногому другу. С ним
я посидел в удовольствие до конца раздачи пищи. Когда же повар закончил своё
дело и поехал обратно в деревушку, где штаб полка, вслед за ним побежал Дружок.
Но, убегая, несколько раз оглядывался, а я провожал его своим \добрым/ взглядом.centralsector.narod.ru
Пулемётные точки. Пулемётчики после хорошего завтрака отдыхают, пыхтят махрой.
Среди них и я. Сидим, беседуем. Кругом тишина. Проходит какое то время... Вдруг
тишина нарушается шквалом артиллерийского огня и разрывом на участке КП снарядов.
– Все позалезали в щели. Шквал продолжается. Дрожит земля от разрывов. За ворот
сыпется песок. Длится «музыка» минут пятнадцать. В воздухе поднимается рёв моторов.
Видим налетают немецкие стервятники: один, другой, третий, четвёртый. Приближаясь,
один за другим пикируют, издают оглушительный рёв сирен и сбрасывают смертоносные
гостинцы. От взрывов бомб, в воздух поднимаются смерчи песка, дыма. Проходит
ещё минут пятнадцать и – опять тишина. Люди выбираются из укрытий, проверяют
целостность. – Оказалось всё в порядке, но земля в пределах разрывов – не узнаваема.
Наступившая вновь тишина позволила людям придти в себя. Я снова среди пулемётчиков
на бруствере окопчика. Сидим и разговариваем на тему о происшедшем.
Проходит небольшое время. Вдруг слышу тревожный голос комиссара полка...
– Политрук! Товарищ старший политрук!, – называет мою фамилию.
Гляжу в сторону раздающегося голоса. Комиссар протягивает руку в тыльную часть
территории КП. – Смотри, немцы!
Глянул, да действительно.
– Приказываю!, – кричит комиссар, – Предпринять контратаку!
В твоё распоряжение – все, кто только есть на КП!
Сбрасываю с себя шинель, выхватываю пистолет, поднимаю руку вверх – За мной,
вперёд!, – произношу, и устремляюсь в бег на противника. За мной бегут бойцы
комендантского взвода, \а иные не бегут, а ползут,/ ко мне льнёт Ахмет, рядом
– Грицюк, повозочные и другие. Защёлкали винтовочные затворы, началась стрельба.
Стремительный наш нажим, которого очевидно враг не ожидал, рассеял нежданных
гостей. Смотрю энергично действует \пожилой боец винтовкой, а молодой/ Грицюк
гранатами. И в свою очередь Ахмет метко берёт на мушку то одного, то другого
фрица.
– Молодец, Ахмет, – говорю, – Держись Ахмет! Гляди в оба, не проворонь!
– Тержусь! Кляжу, товариш политрук!
– Не проворонь Ахмет! – повторяю.
– Путь спокоен! – товариш политрук!
Смотрю на него – он сплошное внимание и метко берёт на прицел.
– На тебе, кад! – произнёс Ахмет, уложив очередного.
– Ахмет, гляди в оба!
– Кляжу, кляжу!
Но вскоре я Ахмета не замечаю. – Где ж он?
А когда продвинулся ещё вперёд, вижу Ахмет сражён, лежит на земле...
Эх Ахмет, Ахмет! Вот тебе и «Кляжу»...
Но вот вскоре и со мной несчастье. Рыскаю это я меж кустами с товарищами, преследуя
заметавшихся фрицев, сзади оказался немецкий пулемётчик, распластавшийся на
животе и готовый пустить очередь. Его заметил сосед боец и мы – шмыг за куст.
– Товарищи, забегайте, да гранаткой его! – Они побежали... А через полминуты
и я сорвался с места. И только показался из-за куста, – д-р-р-р-р. Бегу, а пули
– словно рой пчёл. Кольнуло в ногу повыше колена. Успел перебежать дорогу и
хлоп в овражек. Подбегает мужчина санитар, разрывает брючину, накладывает повязку
на образовавшиеся две раны сквозного ранения.
Повязка закончена. Но стянутая и больная нога связывает движения. Чувствую,
что не в силах руководить дальше удачно начавшейся контратакой. На счастье,
подвёртывается усатый лейтенант, которому и передаю свою миссию. А сам с двумя
ранеными бойцами вынужден был отправиться в санпункт. Сначала хотел было побывать
на КП, но попал под обстрел пулемёта. По пластунски выбирался из сектора обстрела.
Повязка с ноги сползла и обвалялась в грязи. Пришлось до неё не дотрагиваться
до прибытия на медпункт. Кое-как доковыляв до него вместе с двумя ранеными бойцами,
мы там обнаружили суматоху: рвались вражеские мины, снаряды, пылали по соседству
два дома, до двух десятков раненых находились в ожидании первой медпомощи. После
того, как медпомощь была оказана, нас, человек десять раненых посадили в кузов
полуторатонки и повезли в Ленинград.
Среди раненых на машине помню были – уполномоченный особого отдела в полку \ст./
лейтенант Христофоров и начхим полка (последний контужен).
Когда ехали, Гатчина виднелась слева. Там – гремели орудия, над городом клубился
дым, в воздухе гудели вражеские самолёты, шла жестокая битва.
– Всё это давало понять: враг применяет огромные усилия, чтобы осуществить прорыв
фронта обороны и ринуться на город Ленина.
В заключение хочу сказать следующее. – Всё же, как ни старался противник прорвать
фронт на Гатчинском участке обороны, ему это сделать не удалось. 2-я Гвардейская
ДНО, в том числе и полк Балтийцев, УСТОЯЛИ.
Контратака на КП полка балтийцев 9 сентября, которую первоначально возглавил
пишущий эти строки, была завершена успешно. Полк продолжал оставаться на своем
рубеже ещё некоторое время (примерно суток двое). А затем, когда враг смог прорваться
на флангах дивизии и устремился, с одной стороны в направлении Красного Села,
а с другой – на Павловск, 2-я гв.ДНО, по приказу командования отступила, но
отступила с боями за Тайцы, Павловск и Пушкин и, будучи обескровленной, в конце
сентября была расформирована. Но хоть и коротким был её боевой путь, однако
не бесславен. Например, – семнадцать дней полк балтийцев сдерживал натиск противника
на Гатчинском участке обороны. – Восемнадцать танков, две штабных машины, сотни
вражеских трупов были положены за желание продвинуться вперёд хоть на метр...
Пленные немцы рассказывали: «Синештанные дерутся с невероятным остервенением».
Сотни бойцов в те дни самых напряжённых и тяжких боёв скрепили свою жизнь навеки
с коммунистической партией. – Перед боем, вспоминает секретарь полка т. Лебедь,
– бойцы приходили с заявлениями, обращёнными в парторганизацию полка с просьбой
принять их в ряды коммунистической партии. Боец 2-го батальона Алексеев в своём
заявлении перед боем писал: «Прошу принять меня в ряды кандидатов ВКП(б). Не
пожалею крови и своей жизни в бою для достижения победы над врагом». Наводчик
орудия Логинов, пулемётчик Никифоров, комвзвода разведчиков Можей и многие другие
в дни боёв стали коммунистами».
Героическая борьба полка с врагом стоила многих жертв. Уже к 15 сентября из
строя в полку выбыл почти весь командный состав: – Был ранен командир полка
подполковник Васильев, тяжело ранен начштаба полка капитан Семёнов, два его
помощника, уполномоченный особого отдела ст. л-т Христофоров; погибли командиры
батальонов Колесников, Грунёв, Кожевников, командиры рот – Баланов, Лавреньев
и многие другие... Не уцелел ни один командир пулемётной роты. А уж о бойцах-ополченцах
и говорить не приходится.
Да пусть будет вечной слава всех, кто сложил свои головы за город Ленина и нашу
прекрасную Родину, идущую победным маршем к Коммунизму!
В. Байдаков
P.S. Лично о себе: После пятнадцатидневного лечения, когда уже город находился в блокаде, я продолжил службу политруком сначала на курсах по подготовке мл. лейтенантов, затем (большей частью) в 372 ОБС, успешно обслуживавшем линии подземной и другой связи, шедшие от штаба Ленфронта к войскам фронта.
В. Байдаков
1/II-1965г.
PS. Настоящая рукопись даётся в сокращённом виде. Поскольку она выполнена в
одном лишь экземпляре, то в случае, если она не найдёт себе места в готовящейся
к изданию книге о Ленинградском народном ополчении, прошу её сохранить и возвратить.
<...>