Предыдущий текст — Следующий текст
[Машинопись. Многие страницы склеены из двух машинописных
кусков.
Правка в основном синими чернилами, иногда красными. Изредка на полях заметки
карандашом. Надписи на полях типа "оставить", "убрать",
сделаны красным карандашом. Разделения текста на фрагменты - красным карандашом
или красными чернилами.
Исправления пунктуации учтены. - А.Т.]
Молодежи о подвигах отцов и дедов
С.Н.Борщев, генерал-лейтенант
"НЕВСКИЙ ПЯТАЧОК" — ЖЕЛЕЗНАЯ ЗЕМЛЯ ЛЕНИНГРАДА"
Часть 1 Часть 2
От автора.
Молодые люди часто спрашивают у меня, какие бои из тех, в которых я участвовал
в годы Великой Отечественной войны, мог бы я \можно/ выделить, как самые
значительные. Обычно я задумываюсь. Ответить на этот вопрос не так-то
просто...
Я был начальником штаба прославленной на Ленинградском фронте 168-й стрелковой
бондаревской дивизии, которая в критические дни конца августа и сентября
1941 года в числе других соединений стояла насмерть у стен Ленинграда и остановила
врага; командовал 268-й стрелковой дивизией, прор\ы/вавшей блокаду Ленинграда;
и, наконец, возглавлял командование 46-й ордена Суворова Лужской стрелковой
дивизии. Это соединение принимало участие в боях за полное избавление Ленинграда
от осады, изгнании немецко-фашистских захватчиков из пределов Ленинградской
области, в разгром \войск/ Маннергейма на Карельском перешейке, освобождении
Выборга, Эстонской ССР, братского польского народа, восточно-прусской, восточно-померанской
и берлинской операциях. Наша дивизия, громя врагов, прошла по дорогам войны
4800 километров — тяжелый боевой путь от Невы до Эльбы.
В ночь с 29 на 30 апреля 1945 года к нам в штаб 46-й дивизии, овладевшей накануне
штурмом городом Анкламом и готовящейся к боям за Грейфсвальд, явились парламентеры
этого немецкого города, насчитывающего семивековую историю. Мне довелось вести
переговоры с парламентерами и диктовать им условия капитуляции. Этот эпизод
подробно описан в мемуарах бывшего коменданта Грейфсвальда полковника Рудольфа
Петерсхагена. По его книге "Мятежная совесть" кинематографистами ГДР
поставлен известный в нашей стране многосерийный фильм "Совесть пробуждается".
Благодаря активным действиям демократических сил города и гуманизму советских
войск, Грейфсвальд не стал полем боя. Ни один его дом не был разрушен, никто
из его жителей не был ни убит, ни ранен. И как знаменательно, что этому немецкому
прибалтийскому городу, находящемуся севернее Берлина, принесли освобождение
\от фашизма/ защитники великого города на Неве, которые выдержали девятисотдневную
блокаду, теряли в боях своих лучших друзей, \теряли/ родных и близких в осажденном
Ленинграде, погибавших от голода, бомбежек и артобстрелов...
В дни победы над врагом, каждый из нас, оставшихся в живых, с особой болью вспоминал
тех, кто отдал за свободу и независимость нашей социалистической Родины самое
дорогое, что у них было — жизнь. Намаять о них будет вечно священна!
Победа наша выковалась в тяжелых сражениях, среди которых немалое значение имеют
оборонительные и контрнаступательные бои сорок первого и сорок второго годов.\../
[«Начало» — написано на полях] И когда на вечерах воспоминаний ветеранов минувшей
войны наши юноши и девушки просят меня назвать самые значительные и тяжелые
бои, я подробнее всего рассказываю им о легендарном "Невском пятачке".
Пусть герои его в 1941-1942 гг. не продвигались вперед, не освобождали городов
и сел. Но они бросались в яростные атаки, шли в наступление под сплошным огнем
врага, чтобы спасти Ленинград от двойного кольца блокады, отстоять Ладогу —
Дорогу жизни, помочь нашим войскам, сражавшимися с немецко-фашистскими захватчиками
под Тихвином, Москвой, Ростовом и на многих других участках огромного советско-германского
фронта.
Я не хочу скрывать правды о тех тяжелых изнурительных боях, стоивших нам немало
крови. Пусть молодые читатели знают, что прежде чем были блистательные сражения
наших войск, прежде чем было водружено знамя победы над Берлином, их отцы и
деды вынесли неимоверные испытания в многочисленных боях.
Светлой памяти солдат и офицеров, павших смертью героев на "Невском пятачке",
я посвящаю свои воспоминания.
28 октября 1941 года меня \начштаба 168 стрелковой див Бондаревск [зачеркнуто
красным карандашом]/ принял начальник штаба 8-й армии генерал-майор П.И.Кокарев.
Он показал мне на карте плацдарм, на котором вели сейчас боевые действия 115-я,
86-я, 265-я стрелковые дивизии и 20-я дивизия НКВД. Пядь земли, захваченная
нами на левом берегу Невы почти полтора месяца назад, тянулась четыре километра
по фронту и уходила на три километра в глубину.
— Впрочем, мы сейчас уточняем обстановку, — пояснил Кокорев, — на плацдарме
она часто меняется...
Генерал обозначил на моей карте места наших шести переправ с правого берега
Невы на левый и предупредил, что все они простреливаются фланговым артиллерийско-пулеметным
огнем противника со стороны 8-й ГЭС и деревни Арбузове. Кроме того, подчеркнул
генерал, враг, не жалея мин и снарядов, держит под обстрелом оба берега и подходы
к переправам. Поэтому надо суметь организованно переправиться на левый берег,
сразу же окопаться, чтобы не допустить ощутительных потерь до начала наступления.
Он отдавал свои приказания медленно, тихим голосом, как бы обдумывая каждую
фразу. За всем этим угадывалась большая внутренняя сила.
— Вам предстоит взять ключевые позиции обороны противника, песчаные карьеры,
противотанковый ров, рощу "Фигурная", — генерал водил карандашом по
карте, — следует при этом учесть, что на флангах плацдарма враг имеет сильно
укрепленные узлы. Вся местность здесь, вплоть до Синявинских высот — лесисто-болотистая.
Наступать вам придется в очень трудных условиях.
Кокорев внимательно смотрел на меня. Он хорошо понимал, что у его собеседника
могло возникнуть много вопросов, которые майору не совсем удобно задавать генералу.
Желая, видимо, облегчить мое положение, начальник штаба армии \сказал/повел
разговор начистоту. Он \еще более/ подробно в деталях охарактеризовал местность,
естественные препятствия, укрепления врага и доверительным голосом сказал: \продолжал
он/
— Наступать надо \именно/ здесь, на самом узком — не более десяти-двенадцатикилометровом
участке, отделяющем нас от 54-й армии, войска которой прорываются к нам с Большой
земли. Мы не скрываем от вас всех трудностей. Операция по деблокаде Ленинграда
началась восемь дней назад и пока сколь\ко/-нибудь значительного успеха мы не
достигли. Скажу вам более того: сейчас немецко-фашистские войска развивают наступление
на тихвинском направлении, стремясь соединиться с войсками Маннергейма на реке
Свирь. В случае успеха противника, Ленинград лишается Ладоги — этой последней
коммуникации, связывающей его со страной. Ленинградский фронт, продолжая операцию,
отвлекает на себя крупные силы противника и тем самым помогает нашим войскам
под Тихвином и Москвой. Ставка приказана штабу нашего фронта, не прекращая бои
по деблокаде города, перебросить в район Тихвина несколько дивизий... Такова
реальная действительность. — Генерал посмотрел мне в глаза. — Так-то, товарищ
майор, думаю, не слишком напугал вас. Могу еще добавить, что за все время войны
не помню такого огня, какой обрушивает сейчас враг на каждый метр "Невского
пятачка".
Я слушал Кокорева и думал: "В штабах, бывает, преувеличивают силы противника,
бывает, и недооценивают их, а он, видимо, один из тех, кто всегда хорошо проинформирован
и, ставя задачу подчиненным, излагает суть дела такой, какая она есть... Забегая
вперед, скажу, попав на "пятачок", я убедился, насколько прав был
начальник штаба армии, когда говорил о плотности огня противника. (А уже после
войны я узнал, что гитлеровцы выпускали по плацдарму, обеим \правому/
берегам\у/, переправам и подходам к ним до двух тысяч снарядов и мин
в час [Сноска: Архив Министерства Обороны СССР, ф.217,оп.344064,д.1.л.5)].
В разгар нашей беседы в блиндаж вошел командующий армией генерал-лейтенант Т.И.Шевалдин.
Он был чем-то расстроен. Торопясь, на ходу осведомился, почему не прибыл сам
командир дивизии генерал Бондарев, а прислал своего начштаба. Я ответил, что
комдив болен, у него высокая температура. Задав мне еще несколько вопросов,
командарм проговорил:
— Запомните, не выполните задачу, будете отвечать вместе с вашим командиром
дивизии! Так и передайте Андрею Леонтьевичу.
———
Я и три офицера штаба дивизии выехали на рекогносцировку. Пока добирались в
машине до Невской Дубровки, я думал о том, что нас ждет на "пятачке".
Мы знали, что передовые подразделения 115-й стрелковой дивизии генерал-майора
В.Ф.Конькова в ночь с 18 на 19 сентября форсировали Неву и отвоевали на левом
берегу небольшой плацдарм. Вскоре на "пятачок" переправились еще
несколько \остальные части и/ подразделения 115-й стрелковой дивизии и 4-й
отдельной бригады морской пехоты генерал-майора Б.Н.Ненашева. С тех пор, вот
уже полтора месяца, идут непрерывные наступательные и оборонительные бои. Недавно,
в октябре, новые дивизии и части переправились на "пятачок", и начались
новые бои по деблокаде города, о которых мне говорил начштаба армии, но \пока/
все наши атаки успеха не имеют. Можно было понять, конечно, нервозное состояние
командующего армией.
Со мной в машине ехали: начальник разведки дивизии старший лейтенант Тюпа, начальник
артиллерии дивизии майор Кукин и дивизионный инженер майор Гуреев.
Мы говорили о "пятачке". Всех, конечно, интересовало — имеются ли
там хоть какие-нибудь укрытия. Ведь за полтора месяца, наверняка, можно было
углубить окопы, траншеи, ходы сообщения, соорудить стрелковые ячейки, щели,
блиндажи. Мне, как артиллеристу, незачем было гадать, на что-то надеяться. Если
маленький плацдарм почти круглые сутки подвергается интенсивному артиллерийско-минометному
обстрелу, значит, вся земля там перепахана. Я думал только об одном: "Как
же все-таки умудряются наши люди на "пятачке" укрываться от мин и
снарядов?" И словно бы угадав мои мысли, начальник артиллерии дивизии,
майор Кукин, сказал:
— Скажем спасибо, если найдем там хоть плохонькие траншеи и окопы....
Чем дальше отъезжали мы от штаба армии, тем явственнее слышалась канонада, тем
больше ощущалась напряженность фронтовой обстановки. В деревнях размещались
медсанбаты, автобаты, склады; в молодых реденьких рощицах я заметил огневые
позиции батарей. Наконец, не доезжая, километра до Невской Дубровки, мы вынуждены
были оставить машину и пойти пешком — здесь уже довольно часто рвались снаряды.
На правом берегу Невы нас встретил начальник переправ генерал-майор Фадеев.
— На "пятачок" доставим вас с наступлением темноты, — и, указав в
сторону Невы, куда падали снаряды, вздымая столбы фонтанов, пошутил; — купаться,
видите, здесь нежелательно, холодновато. Прямо скажем — не Сочи....
Мы решили не терять даром времени. Тщательно обследовали местность у переправ
на правом берегу. Подходящих укрытий для личного состава здесь не было. Значит,
надо сооружать блиндажи, рыть траншеи и ходы сообщения. Кокорев сказал мне,
что доставлять людей на "пятачок" в основном будут\ моряки и/ 41-й
понтонный батальон старшего лейтенанта Е.М.Клима, и просил учесть: враг хорошо
пристрелял со стороны 8-й ГЭС наши переправы, каждый день он выводит
из строя понтоны, паромы и лодки. Понтонеры ремонтируют их здесь же,
в Невской Дубровке, под огнем.
Следовательно, думал я сейчас, переправа затянется. В ожидании ее люди могут
угодить под вражеский огонь. Чтобы избежать этого, необходимо соорудить надежные
укрытия, вырыть траншеи и ходы сообщения. Надо направить сюда наш саперный батальон
и придать ему в помощь стрелковый батальон. Так мы потом и сделали, о чем, конечно,
не пожалели. Блиндажи и ходы сообщения, сооруженные на правом берегу за короткий
срок, позволили нам сохранить почти всех бойцов и командиров, во многом способствовали
успешному форсированию реки дивизией.
———
В тот день генерал Фадеев отказался дать нам людей, чтобы переправиться на
левый берег, так как враг весь вечер и далеко за полночь вел огонь по реке и
переправам. Только на рассвете 29 октября морякам был отдан приказ выделить
для нас шлюпку и гребцов. Под прикрытием густого тумана мы благополучно причалили
к берегу. У его высокого обрывистого подножья были врыты прямо в землю блиндажи.
Мы вошли в первый попавшийся из них. Несмотря на ранний час, здесь уже бодрствовали
люди.
— Отступишь! — кричал в телефонную трубку полковник, — передам в трибунал.
\Накажем!/ — Он погрозил кулаком, словно разговаривавший с ним по телефону
человек, видимо, кто-то из командиров частей, стоял рядом.
Я сразу узнал этого человека по его голосу и коренастой фигуре. Это был новый
командир 115-й стрелковой дивизии полковник А.Ф.Машонин, недавно сменивший на
этом посту генерала В.Ф. Конькова, получившего повышение по службе [Сноска:
Для сведения редакции. Долго объяснять, кем стал Коньков. В начале октября его
назначили командующим Невской оперативной группы (НОГ). Ко времени, о котором
идет речь, НОГ уже не было, а была 8-я армия и другой командующий. Потом стала
снова НОГ и снова другой командующий.]. Некоторое время назад А.Ф.Машонин
был у нас заместителем командира дивизии А.Л.Бондарева.
Наконец полковник, закончив разговор по телефону, обратился ко мне:
— Тут, друг ты мой, кромешный ад. Весь "пятачок" насквозь простреливается
пулеметами и автоматами. А снаряды и мины враг тоннами кладет, — полковник зло
выругался.
Узнав от меня, что в штабе армии считают, будто плацдарм на левом берегу Невы
простирается на четыре километра по фронту и имеет трехкилометровую глубину,
полковник махнул рукой.
— Это было вчера, — сказал он со вздохом, — а потом нас сжали. Сейчас "пятачок"
имеет два километра по фронту и уходит на 700-800 метров в глубину, не более.
Каждый день с утра до вечера то мы атакуем, то нас противник атакует... Слава
богу, что и это удержали...
За завтраком, состоявшим из консервов, вспоминали старых боевых друзей: кто
погиб, кто ранен, кто где воюет и чем командует...
Когда мы вышли из блиндажа, туман рассеялся и выглянуло солнце. Сильно пригибаясь,
поднялись наискосок по траншее. Метров триста отделяло командный пункт Машошина
от его наблюдательного пункта. Преодолевали мы это небольшое расстояние с полчаса.
На всем протяжении нашего пути — то спереди, то сзади, то слева, то справа,
то совсем близко от нас со свистом шлепались в грязь пули, рвались мины, вздымая
кверху землю и камни. В полузасыпанных траншеях и окопах стояла болотная вода,
покрытая гарью. Я спросил у полковника, где же Московская Дубровка, на что он
не без ехидства ответил: "На штабной карте. А здесь, видишь, даже труб
от печей не осталось".
Действительно, вся земля была перепахана словно тут никогда и не было человеческого
жилья. А ведь мне рассказывали, что Московская Дубровка еще совсем недавно была
довольно-таки большим населенным пунктом.
Мы разглядывали в стереотрубу противотанковый ров и немецкие окопы в сильно
поредевшей роще "Фигурная". Враг, видать, окопался тут хорошо. Солдат
почти не было видно. Редко промелькнет фигура и быстро исчезнет. Другим населенным
пунктам "повезло" больше, чем Московской Дубровке. Справа видны были
остовы печей, оставшиеся от деревни Арбузово, слева — полуразрушенные здания
первого городка, эстакадные насыпи и железобетонные здания 8-й ГЭС.
Беседуя с бойцами, прислушиваясь к их тихим разговорам, наблюдая за ними, я
не уловил на их лицах ни подавленности, ни страха. Люди спокойно готовились
к отражению очередной атаки врага. Каждый был занят своим делом. Кто углублял
окоп, кто подправлял обвалившуюся стрелковую ячейку, кто маскировал подручными
средствами огневые позиции станковых и ручных пулеметов. Удивительно было наблюдать,
как мастерски все это делают бойцы. Они всячески старались не демаскировать
себя.
Часам к двум мы вернулись блиндаж Машошина. Все взмокли, почернели от гари и
грязи. Долго ожидали окончания артобстрела, а затем нервничали, пока подошла
шлюпка \чтобы переправиться на правый берег/.
По дороге в штаб дивизии делились впечатлениями. Больше всего тревожил нас тот
факт, что на плацдарме нет нигде мало-мальски сносных укрытий, глубоких ходов
сообщений, траншей и окопов. Под наблюдательные пункты батальонов и полков были
приспособлены воронки, \и разного рода/ ямы, и овраги. "Лисьи норкиы",
как называли их на "пятачке", накрывали лозой, досками из-под ящиков
от боеприпасов, а то и просто плащ-палатками, чтобы только защититься от осыпающейся
земли...
Все последующие дни я был занят по горло делами, связанными с подготовкой дивизии
к форсированию Невы, и старался не думать о том, что так тревожимо всех нас...
Комдив \полковни генерал А.Л. Бондарев/ еще болел, но озабоченный предстоящей
переправой, переехал из Есколово в Невскую Дубровку: чтобы \хотелось/
самому проверить ход подготовки исходного положения для форсирования реки. В
ночь с 30 на 31 октября я ночевал с ним в одной из землянок на правом берегу.
Мы очень устали за день и быстро уснули. Но комдив среди ночи поднялся.
Я прекрасно понимал состояние Бондарева. Опытный командир, воевавший третью
войну, он не мог не видеть всей сложности новой боевой задачи. Нам предстояло
наступать в лоб на сильно укрепленные высоты с маленького, открытого, ничем
не защищенного "пятачка". Из разговоров с ним я догадывался, что не
только в штабе армии, но и в штабе фронта \этот участок/ не хотят менять
участка для наступления \считают пока единственно возможным/ и возлагают
большие надежды на нашу дивизию. Другие, мол, не справились, а почему же
на нас возлагали такие надежды?
2. ——— [красным карандашом]
В начале войны наша 168-я стрелковая дивизия, входившая в состав 7-й армии,
стойко сражалась с врагом на рубеже новой государственной границы с Финляндией
от Вяртсиля до Ристилахти. Здесь после зимних боев 1939-40 г.г., когда Красная
Армия обезопасила Ленинград, отвоевав исконно русские земли, еще не успели создать
укрепрайона. Нам пришлось обороняться на широком фронте (общая протяженность
по фронту 62 км). И несмотря на это, сильно превосходящие силы врага,
штурмуя границу 20 дней, не смогли нас сдвинуть с места. Затем дивизия, организованно
отступая к Северо-западному побережью Ладожского озера, в течение 25 дней на
своих промежуточных оборонительных рубежах, успешно отражала натиск целого корпуса
противника. И только, когда был получен приказ об эвакуации дивизии на остров
Валаам, мы начали сооружать причалы и постепенно доставлять к местам переправ
раненых, отводить тыловые службы, части и подразделения.
Три стрелковых, два артиллерийских полка, противотанковый дивизион, батальоны
разведки, связи, саперов, медико-санитарный были за несколько дней погружены
на транспорты и суда Ладожской военной флотилии и, что называется, ускользнули
из-под самого носа врага. Примечательно, что мы сохранили не только людей, но
и артиллерию отдельного противотанкового артдивизиона, 412-го гаубичного и 453-го
артиллерийского полков. А противник поспешил объявить в своей сводке по радио,
что дивизия Бондарева полностью уничтожена.
Из Валаама Ладожская военная флотилия переправила нас на станцию, которая на
наших картах значилась: "имени Морозова". Гражданские же товарищи
называли ее Морозовская или Морозовкой. Командиры и политработники объясняли
бойцам, что поселок и станция названы в честь русского революционера и ученого,
старого шлиссельбуржца Николая Александровича Морозова, приговоренного царским
судом к бессрочным каторжным работам и освобожденного во время первой русской
революции после двадцати одного года заточения в крепости. Начальник политотдела
дивизии батальонный комиссар Г.Г.Белоусов кратко рассказал окружившей его группе
бойцов о революционной деятельности Морозова. Помнится, всех, кто слушал Белоусова,
поразил тот факт, что нашего современника Н.А.Морозова знал еще сам Карл Маркс.
Да, у стен города, носящего имя великого Ленина, нам многое напоминало о славных
революционных традициях русского народа.
Дивизия вступила в бой 29 августа, в один из самых критических дней обороны
города. Накануне гитлеровцы заняли Тосно и, не встречая на этом участке сопротивление,
двинулись вдоль Московского шоссе на Ленинград. К нам в штаб дивизии, который
находился в казармах военного городка города Слуцка (Павловска), прибыл Главнокомандующий
Северо-западным направлением маршал К.Е.Ворошилов. Он поставил перед комдивом
полковником А.Л.Бондаревым задачу — разгромить противника во встречном бою и
приостановить его продвижение. Мы выдвинули вперед 402-й стрелковый Краснознаменный
полк подполковника Я.С.Ермакова. Приказ маршала был выполнен. Батальоны Ермакова
разгромили один из полков первого эшелона 121-й немецкой пехотной дивизии, взяли
300 пленных, полковое знамя, 46 орудий, 59 пулеметов, до полутора тысяч автоматов,
несколько десятков машин, 200 лошадей и т.д.
Полковник Бондарев, обычно сдержанный даже в момент, когда удачно развиваются
боевые дела, сказал:
— Молодец, Ермаков! Великолепно организовал и провел бой.
Вскоре позвонил из Смольного адъютант Главкома и просил передать Ермакову, что
ему присвоено звание полковника. Мы были очень рады за Якова Степановича. Ведь
он по возрасту был старше всех нас, воевал уже третью войну: в первую мировую
— рядовым, в начале гражданской — командиром роты, батальона, участвовал в боях
за освобождение от белогвардейцев родного города Ильича — Симбирска. Там он
стал командовать уже полком, сформированным из крестьян и батраков — членов
комитетов бедноты. Недавно Ермаков рассказывал мне:
— Знаете, комбедовцы пришли на фронт в лаптях. Мы их еле экипировали, вооружили.
\У нас даже не было возможности как следует экипировать их, заменить им обувь./
Они оказались отличными воинами. Я прошел с ними тяжелый боевой путь от Симбирска
до Иркутска...
Двенадцать дней наши части — 402-й полк полковника Я.С. Ермакова, 260-й — майора
П.Ф.Брыгина и 462-й — подполковника П.Г. Кашинского — дрались с врагом на изолированных
направлениях, не имея локтевой связи с соседями. Сражаясь на ближних подступах
к городу, в районах Ново-Лисино, Ульяновки, Поповки, Красного Бора, Федоровское,
Ям-Ижоры, Слуцка (Павловска) и Колпино, мы сдерживали натиск почти целого корпуса
противника. Воины дивизии были полны решимости отстоять в боях с врагами великие
завоевания социалистической революции, грудью запятить город Ленина — город
— колыбель Октября.
Линия фронта постоянно перемещалась: то мы заходили в тыл противника, то он
нам.
— Непонятно, кто на кого наступает, — сказал как-то мне комдив, — получается,
брат, слоеный пирог. Надо перемолоть эту начинку.
Недаром маршал К.Е.Ворошилов образно назвал полки нашей дивизии жерновами которые
обязаны побольше перемолоть живой силы и техники врага.
В те дни С легкой руки фронтовых корреспондентов нас окрестили "Бондаревцами".
О наших боевых делах много печаталось статей, очерков и заметок в центральных,
ленинградских и фронтовых газетах.
В это тревожное время конца августа и начала сентября у бондаревцев единственным
соседом слева был батальон рабочих Ижорского завода. Ижорцы с честью выдержали
боевой экзамен. На их рубеже под Колпино враг не прошел. Сколь знаменательного
было в том, что на защиту родного Ижорского завода и города Колпино встали
и бывший участник гражданской войны старый коммунист Н.А.Шмелев и бывший красногвардеец,
воевавший против Юденича в 1918-1919 гг. В.А.Лебедев, и молодой Сергей Козюченок,
сын Федора Козюченка, повешенного белыми во время первой обороны Петрограда
от банд \войск/ Юденича, и многие другие старые коммунисты, комсомольцы
и беспартийные — достойные преемники и продолжатели революционных традиций питерского
пролетариата. Их знаменитый завод, который давал броню в первые годы революции
для молодых отрядов Красной Армии, изготовлял первые блюминги в годы первой
пятилетки, оказавшись сейчас на переднем крае, ковал орудие для защитников Ленинграда.
Есть в романе Алексея Толстого "Хлеб" такая сцена. Когда в 1918 году
наше правительство переезжало из Петрограда в Москву, Ленин стоял у окна вагона.
Поезд проезжал мимо Ижорского завода. Владимир Ильич увидел огонь над мартенами
и воскликнул: "Если уж хотите символ, так вот он! Немцы в Пскове, Враг
угрожает Петрограду, а ижорцы варят сталь".
Сейчас ижорцы, верные заветам Ленина, не только продолжали варить сталь \ковали
оружие для фронта/, но и вместе с воинами Красной Армии обороняли свой завод.
Пусть и этот символ всегда будет напоминать нашей молодежи о беспредельной,
самоотверженной преданности их дедов и отцов великому делу нашей революции.
Почти целый месяц на \Слуцко-/колпинском направлении наша дивизия, в составе
вновь созданной 55-й армии, сдерживала натиск двух вражеских пехотных дивизий,
усиленных танками. О боевых делах бондаревцев продолжали почти изо дня в день»
писать газеты. Как-то мы с начальником политотдела батальонным комиссаром Г.Г.
Белоусовым были на КП у командира 402-го полка полковника Я.С.Ермакова. Принесли
свежую почту. Ермаков прочитал письмо и, улыбаясь, сказал нам, что жена пишет
из Ленинграда: "У нас многие думают, что бондаревцы — это большая армия,
которая прибыла на помощь \выручку/ Ленинграда из Сибири..."
— Это хорошо, что ленинградцы так думают, — проговорил Белоусов, — наша печать
делает великое дело, вселяя населению города веру в победу. Да и то сказать,
— заключил начальник политотдела, — большого преувеличения я здесь не вижу.
Когда кадровая дивизия Красной Армии защищает Ленинград, она обязана сражаться,
как целая Армия...
Самые тяжелые бои на нашем участке фронта начались с 9 сентября. В четырнадцать
часов мне позвонил со своего наблюдательного пункта командир 412 гаубичного-артиллерийского
полка майор Ракович и доложил, что немцы форсировали реку Ижору в районе Карделово
и Самсоновка, прорвали оборону на участке 260-го полка.
— Наша пехота отступает, — взволнованно кричал в трубку майор Ракович.
Я тут же пытался связаться с командиром 260-го полка майором Брыгиным, но ни
телефон, ни рация не работали.
— Брыгин без приказа сменил командный пункт, — вырвалось у меня всердцах, когда
я докладывал комдиву обстановку.
Полковник Бондарев ничего не ответил на это, только внимательно и, как мне показалось,
с грустью посмотрел на меня и приказал поехать на место и разобраться в обстановке.
— Надо восстановить прежнее положение обороны! \— сказал он./
Через десять минут я был на наблюдательном пункте Раковича, сюда же прибыл командир
462\-го/стрелкового полка подполковник Кашинский.
Деревня Федоровское находится на высоте, господствующей над всей окружающей
местностью. На ее северной окраине у бревенчатого домика, окруженного стогами
сена, я встретил майора Раковича. Отсюда, как на ладони, нам была видна картина
боя. Наша пехота отступала, ее преследовали танки и густые цепи автоматчиков.
И если бы не артиллеристы 412\-го/ гаубичного полка, враг бы уже ворвался в
Павловский парк.
— Смотрите, смотрите! — волнуясь кричал Ракович, отпуская нелестные эпитеты
по адресу наших пехотинцев, — противник лезет на мои огневые позиции, а они
бегут!
Долго размышлять некогда было. Недалеко от себя я увидел три танка, приказал
Кашинскому посадить на них офицеров штаба, выслать наперерез нашей отступающей
пехоте и остановить ее. Находившиеся здесь начальник политотдела дивизии батальонный
комиссар А.Ткаченко\Г.Г.Белоусов/его помощник по комсомолу, старший
политрук В.М.Домников, комсорг 260 полка Волков, инструктор по комсомолу
412-го гаубичного полка Дерябин также останавливали отступающих.
Мы видели, как наши бойцы остановились, залегли и начали отражать атаку
противника.
Недалеко от нас находилась гаубичная батарея лейтенанта Степушкина. Она расстреливала
вражескую пехоту прямой наводкой. Степушкин был ранен в спину. К нему подбежал
санитар и хотел оказать помощь. Лейтенант Степушкин крикнул:
— Потом, уходи, не мешай бить гадов!
Майора Брыгина мне так и не удалось увидеть, он находился в цепях своих бойцов
в километре от западной окраины Павловского парка. Я через офицера связи приказал
Брыгину организовать контратаку. А подполковнику Кашинскому была поставлена
задача — своим резервным батальоном совместно с танками контратаковать противника
во фланг со стороны деревни Федоровское.
В 17 часов после короткого огневого удара 412-го гаубичного и 453-го пушечного
артиллерийских\ого/ полков по не окопавшемуся еще противнику
\гитлеровцам, не успевшим еще окопаться/ наши танки и пехота дружно контратаковали
его \их/ с флангов и фронта. Гитлеровцы \Вражеские солдаты и офицеры/
дрогнули и стали спасаться бегством. На душе стало легче. Ракович не смог скрыть
своей радости.
— Товарищ майор, — кричал он, — смотрите, немцы бегут в панике!
\Я приказал/ перенести огонь по отступающему противнику, отрезать ему пути отхода
за реку Ижора! — приказал я.
Через час основные силы врага, наступавшие на Федоровское—Павловский парк, были
разгромлены, а остатки их были отброшены за реку Ижора. Положение нашей обороны
было восстановлено.
Так закончился для нас тревожный день 9-го сентября. Но враг ежедневно с утра
до вечера продолжал наносить массированные удары авиацией и артиллерией по нашим
боевым порядкам и пытался прорвать оборону.
Особенно ожесточенные бои разыгрались за деревню Федоровское и Павловский парк
12 сентября. Упорно обороняла деревню рота под командованием старшего лейтенанта
коммуниста Майбороды. Она трижды отбивала яростные\ожесточенные/ атаки
врага, а когда он четвертый раз атаковал \бросил свои силы на/ Федоровское,
командир поднял людей и повел их в контратаку. Его тяжело ранило. Связист \и/
ординарец подхватил\и/ Майбороду под руки и \он/ продолжал командовать ротой.
Так и скончался на руках у бойцов их любимый командир. Майбороду заменил командир
взвода младший лейтенант Нестеров. Бессмертный подвиг командира роты коммуниста
Майбороды воодушевил бойцов. Они \Рота/ продолжала яростно контратаковать
врага. Гитлеровцы не выдержали натиска и бежали в панике \отступили/,
оставив на поле боя раненых, пулеметы, минометы и орудия.
Одновременно подразделения 462\-го/ стрелкового полка отражали атаки танков
и пехоты врага на Московском шоссе. В районе Ям-Ижоры 17 танков, ворвавшись
на позиции роты старшего лейтенанта коммуниста Григория Абрамова, уничтожили
несколько орудий прямой наводки и два пулеметных дзота. Рота понесла большие
потери. Оставшиеся в строю продолжали неравную схватку с танками и пехотой врага.
Старший лейтенант Абрамов приказал командиру взвода, младшему лейтенанту Карандашову
возглавить группу истребителей, подобраться как можно ближе к танкам и забросать
их связками гранат и бутылками с горючей смесью.
Младший лейтенант Карандашов, старший сержант Чистяков, бойцы Лагунов, Иванов,
Хри\ы/ченков и другие выбрались из окопа и, маскируясь, поползли
по кювету вперед.
Два часа длился поединок наших смельчаков с бронированными крепостями врага.
Тяжело ранены были младший лейтенант Карандашов и еще несколько бойцов. Сандружинница
Таня Кольцова перевязывала раненых и оттаскивала их по одному в воронку. Но
гитлеровцы не щадили раненых. В тот момент, когда Кольцова перевязывала
младшего лейтенанта Карандашова, по ним был открыт огонь из пулемета. Карандашов
крикнул Тане:
— Оставь меня, ползи в укрытие.
Но сандружинница стала оттаскивать раненого к воронке. Очередной очередью был
убит Карандашов и ранена Кольцова.
Танк теперь шел прямо на сандружинницу. Собрав последние силы, она выхватила
из-за пояса мертвого Карандашева связку гранат и успела бросить ее под танк,
когда тот находился в двух шагах от нее. Танк был подорван, но погибла и Таня
Кольцова.
Бой продолжался. Старший сержант Чистяков, бойцы Иванов, Лагунов, Хрыченко и
другие подорвали и подожгли восемь танков, а остальные повернули назад.
Так гитлеровцам и на Московском шоссе не удалось прорвать нашу оборону.
Несмотря на самоотверженность бойцов и командиров дивизии, противнику все же
удалось к вечеру 12-го сентября в районе Федоровское незначительно вклиниться
в нашу оборону. Недалеко отсюда в деревне Глинка стояли в засаде наши танкисты
под командованием старшего лейтенанта Литвинова.
Немцы после небольшой паузы вновь перешли в наступление.
Последовала артиллерийская подготовка. Затем двинулись танки и пехота противника.
Танкисты старшего лейтенанта Литвинова и рота младшего лейтенанта Нестерова
стойко обороняли деревню. Саперы Давидов и Смольников под шквальным огнем ставили
мины на пути продвижения танков врага.
Батареи старшего лейтенанта Нарышкина и расчеты противотанковых орудий лейтенанта
Хлынова подбили и сожгли шесть танков. Но противник бросил против нас еще до
трех десятков танков и большое количество пехоты. В это время на помощь подразделениям
462-го стрелкового полка подполковника Кашинского подоспели экипажи наших тяжелых
танков "КВ". Все атаки врага вновь были отбиты.
Я хорошо помню те дни середины сентября 1941-го года. Штаб дивизии находился
в Павловском дворце, а бои шли на окраинах Слуцка и Павловского парка, недалеко
от "Круга белых берез", о которых во всех справочниках и путеводителях
сказано, что это творение великого архитектора Камерона и вдохновенного художника-декоратора
Гонзаго. В далеком 1814 году здесь состоялось торжество по случаю возвращения
полков русской гвардии из Парижа после победы над Наполеоном. На празднестве
был молодой Пушкин, приехавший сюда из Царского Села вместе со своими друзьями-лицеистами.
12 сентября 1941 года недалеко от этого памятного и дорогого для русского народа
места наша 168-я дивизия остановила врага, выиграв еще один день тяжелой битвы
за Ленинград...
Но гитлеровцы все больше расширяли свой плацдарм на подступах к Слуцку, а на
отдельных участках вклинились в нашу оборону в самом парке. Снаряды и мины рвались
уже почти везде на его огромной территории, занимающей 600 гектаров, враг находился
совсем близко от Павловского дворца, где теперь размещался наш штаб. Вечером
16 сентября комдив решил переместить свой КП в Московскую Славянку. Мне же было
приказано остаться с офицерами оперативной группы и управлять боем до тех пор,
пока комдив не прибудет на новый КП и не возьмет управление в свои руки. С оперативной
группой штаба дивизии оставались командные пункты 402-го стрелкового Краснознаменного
и 412-го гаубичного полков. Так что не требовалось телефонной связи, чтобы отдавать
приказания полковнику Ермакову и майору Раковичу. Действовала, как у нас говорят,
живая связь.
С утра 17 сентября вновь началось большое наступление врага на Павловский парк.
Как всегда противник прежде нанес огневой удар артиллерией и авиацией по нашим
боевым порядкам. Фашисты бросили на правый фланг 260-го стрелкового полка двадцать
танков. Я приказал Раковичу бить прямой наводкой. Танки горели, а противник,
не обращая внимание на потери, продолжал наседать. Батальону его автоматчиков,
поддержанному танками, удалось просочиться на правом фланге 260-го полка.
Когда майор Брыгин доложил нам об этом по телефону, мы поняли, как тяжело у
него на душе. Нет, он не паниковал, не жаловался на трудности или безысходность
положения, а требовал помощи.
— Контратакуйте сами! — приказал я ему. — Можем поддержать вас только артиллерийским
огнем.
Мы установили время начала артподготовки и атаки пехоты с тем, чтобы молниеносно
обрушить на врага удары с флангов. Контратака была внезапной и сокрушительной.
Гитлеровцы вновь откатились от Павловского парка. Однако на соседнем участке
фронта им удалось захватить г.Пушкин. Теперь над нашими двумя полками нависла
угроза окружения.
Тотчас же, как я об этом доложил комдиву, который уже был на своем новом КП
в Московской Славянке, он приказал готовиться к отходу из Слуцка, назвав новый
рубеж обороны. Мы не могли больше оборонять этот город и парк, но и отступать
дальше двух-трех километров не имели права. За нами были Колпино, поселок Устъ-Ижора,
а затем и Рыбацкое, откуда фактически начиналась городская черта, так как здесь
уже курсировал седьмой маршрут ленинградского трамвая. Поэтому, согласно приказу
комдива, 402-й полк Ермакова должен был занять оборону на участке — совхоз "Пушкинский"
— поселок Шушары. Командиру же 260-го полка Брыгину предстояло вывести свои
передовые подразделения из парка и оттянуть их к Ям-Ижоре, где находились его
основные силы. Батальоны 462-го полка Кашинского продолжали занимать свою старую
линию обороны недалеко от Ям-Ижоры.
Вместе с Ермаковым мы разглядывали карту. Утешительного в нашей новой линии
обороны было мало. Она проходила 12 километров по фронту. На многих участках
местность здесь была болотистой. Мы успокаивали себя только тем, что теперь
наши части и подразделения будут находиться в тесном соприкосновении и смогут
поддерживать друг друга на флангах. Отвод войск на новую линию обороны прошел
организованно.
Немецко-фашистское командование группы армий "Север" все еще надеялось,
что можно расчленить, окружить по частям советские дивизии, обороняющие Ленинград,
и войти в город со стороны Колпино, Урицка и других ближайших пригородов, находящихся
недалеко от их позиций или уже захваченных ими.
На Колпинском направлении противник рассчитывал 24 сентября во что бы то ни
стало сломить наше сопротивление, обойти Колпино с одной стороны, а с другой
— пробиться к деревне Московская Славянка, поселку Рыбацкое, взять в клещи дивизии
нашей 55-й армии и ворваться в Ленинград...
Рубеж нашей обороны проходил по болотистой местности, в одну линию, штабы полков
находились в передовых траншеях. Людей не хватало. Сражались все — даже командиры
штабных и тыловых служб. И вновь враг не прошел на нашем рубеже.
Потерпев поражение и в этот день, гитлеровцы по всем признакам начали выдыхаться.
В последней атаке на позиции 260-го полка немецкие танки, например, уже не принимали
участия. И все же наше положение было, конечно, куда более тяжелым.
Всю ночь с 24-го на 25-е сентября мы с Бондаревым не спали. Требовалось еще
и еще раз проверить готовность всех частей и подразделений к отражению вражеских
атак, хорошо спланировать огонь артиллерии, чтобы с утра, когда гитлеровцы вновь
начнут наступать с максимальной эффективностью поддержать наши сильно поредевшие
стрелковые подразделения.
Предпримет ли враг новые попытки прорвать нашу оборону? Чтобы мы ни делали,
о чем бы мы ни говорили в ту ночь, эта мысль неотступно преследовала нас.
Утро не предвещало ничего хорошего. В 9 часов, как по расписанию, прилетели
"юнкерсы", отбомбились и улетели. Затем началась артподготовка. Продолжалась
она 45 минут. Что будет дальше? Ждем, волнуемся. И вдруг командиры полков один
за другим докладывают: "Немецкая пехота не пошла". Через час они же
сообщают нам: "Немцы окапываются!".
— Окапываются? — переспросил Бондарев. Помолчал, облегченно вздохнул и добавил:
— Вот и хорошо, хоть немного отдохнем...
Настоящего отдыха комдив, конечно, не ждал, но прекрасно понимал, если враг
окапывается у самых стен города, значит, не зря мы здесь его изматывали почти
месяц, значит, не зря пролита здесь кровь наших героев. Так и остался здесь
недалеко от Колпино, под Ям-Ижорой, и на линии совхоза "Пушкинский"
передний край. Остался на долгие месяцы блокады! Менялись дивизии, шли бои,
но дальше враг не прошел.
Уже после войны, читая воспоминания одного из приближенных к Гитлеру генералов
— Г. Гудериана — я узнал что \именно/ 25 сентября командование группы армий
"Север" сообщило в ставку фюрера о своем бессилии продолжать наступление
на Ленинград. [ Сноска: Для редакции: Г.Гудериан "Воспоминания солдата".
Воениздат. М. 1954 г. стр.215]
Итак, "чудо", в которое на Западе не верили \"Ленинградское
чудо" ошеломило своей невероятностью/ даже наши\х/ союзники\ов/,
свершилось. Черчилль, например, в своих \послевоенных/ мемуарах не может
\смог/ скрыть своего неудовольствия по поводу того, что немецко-фашистские
войска стали окапываться под Ленинградом. Решение Гитлера он считал "неправильным"/
[У.Черчилль "Вторая мировая война", т.III. Воениздат. М.1957 г., стр.360-381]
Невдомек ему \было/ что "решение" это \—/ вынужденное. Войска Ленинградского
фронта в тесном взаимодействии с моряками Краснознаменного Балтийского флота
при активной помощи и поддержке трудящихся города Ленина сумели нанести немецко-фашистским
захватчикам невосполнимые потери и остановить их наступление у стен Ленинграда.
Нам, бондаревцам, приятно сознавать, что немалую роль в этих боях сыграла наша
168-я дивизия, которая за месяц боев западнее Тосно под Слуцком и Колпино перемолола
значительную часть живой силы и боевой техники врага. Как свидетельствуют трофейные
документы и показания военнопленных, вражеские дивизии, штурмовавшие Ленинград,
потеряли две трети (в одном случае) и 60 процентов (в другом) личного
состава и материальной части. В частности, 121-я дивизия немцев, наступавшая
против нашей дивизии, потеряла 60% личного состава и боевой техники [Сноска:
"Битва за Ленинград", Воениздат. М. 1964, стр.73].
Спустя много лет после войны, читая некоторые исторические труды и военные мемуары,
я с досадой отмечал, что порой события в них отражаются, как в кривом зеркале.
Обидно, например, когда все, что было в нашей армии и военной подготовке до
нападения фашистских войск, тенденциозно критикуется.
Разве смогли бы мы в критическое для нас время отстоять Москву, Ленинград и
выдержать мощные удары отмобилизованных армий врага, а затем и победить его,
не будь у нас хорошо подготовленных, обученных, преданных партии и Родине командиров,
политработников, сержантов и рядовых, которые росли и мужали в боях?!
Кроме того, пополнения частей и соединений действующей Красной Армии показали,
насколько высоко сознание наших людей, неукротима их воля к победе. Большое
значение до войны и во время ее имели допризывная подготовка, военно-патриотическое
воспитание и боевое обучение трудящихся в рядах добровольного общества Осоавиахим.
Прибывавшие к нам люди старших возрастов и призывники, в массе своей, владели
оружием, знали те специальности, которые требовались на фронте. Они быстро свыкались
с боевой обстановкой — сражались не хуже кадровых.
Короткую передышку между боями мы решили использовать для \К нам приезжали/
встречи с делегациями трудящихся Ленинграда. Их было несколько,
но одна из них — встреча с рабочими фабрики "Скороход" — мне хорошо
запомнилась, потому что на митинге выступали участники обороны Петрограда в
1918-1919 гг.
Передовая работница, заготовщица Екатерина Ивановна Ильина, рассказала нам,
как еще подростком она сражалась на подступах к Питеру в рядах Молодой Красной
Армии против полчищ Юденича. Мы узнали от Екатерины Ивановны, что ее семнадцатилетняя
дочь сражается сейчас с фашистами на подступах к Ленинграду. Екатерина Ивановна
говорила о преемственности боевых традиций, призывала нас быть достойными славы
питерских рабочих. Ее простые, бесхитростные слова очень взволновали бойцов,
вызвали горячий отклик в их сердцах. Красноармеец Сергеенко, не раз отличавшийся
в боях с гитлеровцами, обнял ленинградскую мать и просил ее передать трудящимся
фабрики "Скороход", что бондаревцы на своих рубежах будут драться
с врагом не щадя своей жизни.
— Легче умереть в бою, чем видеть фашистов на Невском, — взволнованно сказал
Сергеенко.
Потом еще выступали участники обороны Петрограда в 1918-1919 гг, выступали и
наши люди, но рассказ матери, ленинградки Екатерины Ивановны Ильиной, слова
молодого бойца Сергеенко, крепко запомнились мне.
8 октября 1941 года в газетах было опубликовано обращение рабочих Кировского
завода к бондаревцам. В своем ответе трудящимся прославленного завода мы писали:
"Дорогие наши отцы, братья, товарищи! В вашем лице мы даем клятву советскому
народу, что пока бьется сердце каждого из нас, пока кровь струится в наших жилах,
мы, бондаревцы, будем сражаться за нашу землю, честь и свободу!
Вместе с вами, дорогие кировцы, вместе со всеми патриотами города Ленина, вместе
со всей Красной Армией разобьем врага на подступах к Ленинграду!
Ленинград — колыбель пролетарской революции — был, есть и будет советским!"
[Сноска: "Ленинградская правда", 8 октября 1941 г.]
Мы получили долгожданное пополнение. И хотя его было явно недостаточно, но зато
оно состояло из ленинградцев, людей обстрелянных, закаленных в боях, и это обнадеживало
нас.
Полки привели себя в порядок, пополнились людьми и небольшим количеством боеприпасов.
С 1-го по 24-е октября наша дивизия проводила бои местного значения. Мы не давали
покоя противнику под Колпино, в районах Ям-Ижора—Путролово и совхоза "Пушкинский".
Однако у нас по-прежнему не хватало боеприпасов, не было танков и авиации. Зато
противник с утра до темна методически обстреливал из артиллерии и минометов
наши боевые порядки, тылы и мирных жителей.
В Московской Славянке, недалеко от командного пункта дивизии, скрывались от
вражеского огня старики, женщины, дети. Целыми семьями селились они в оврагах,
траншеях, окопах, сооружали себе здесь незатейливые, малонадежные укрытия. Но
жить здесь было все же менее опасно, чем в домах, поэтому мы не запрещали гражданскому
населению укрываться в окопах по соседству с нами.
Что было делать? Ленинград уже испытывал продовольственные затруднения и эвакуация
населения из прифронтовой зоны осложнялась. Жители Московской Славянки, Петрославянки,
Колпино и других населенных пунктов пробирались под огнем врага на поля совхоза
"Пушкинский", где оставались неубранными картофель, кормовая свекла
и капуста. Эти вылазки часто стоили многим из них жизни. Как не запрещали мы
местным жителям ходить за картофелем и овощами в опасные зоны, но уследить за
всеми не удавалось. Голод гнал людей под огонь. Матери, бабушки и дедушки шли
на все, на любой риск, лишь бы накормить детишек и немного самим утолить
голод \подкрепиться/. Фашисты же с каким-то особым, садистским удовольствием
стреляли по мирным жителям. Стреляли не только из минометов и автоматов, но
даже из снайперских винтовок...
Через много лет после войны я побывал в Московской Славянке.
В поле, на месте нашего бывшего командного пункта, еще сохранилось несколько
блиндажей. Кто-то из жителей деревни приспособил их для хранения картофеля.
Московская Славянка уже давно отстроилась. Лучи весеннего солнца золотили железные
и шиферные крыши веселых домиков с крылечками и балкончиками.
Кое-где сохранились и старые дома. Напротив нашего бывшего командного пункта,
в двухстах метрах от него, у самого Московского шоссе, стоял рубленый дом. Бревна
его, видать, давно потемнели и я решил, что это один из тех довоенных домов,
который чудом уцелел от бомб и снарядов и, кто его знает, может быть, живет
там человек, некогда, в осень 1941 г., деливший с нами тяготы войны...
В огороде работала пожилая женщина. Поздоровались, разговорились. Да, она, Анна
Дмитриевна Федосеева, с двумя детьми и стариком отцом не успели эвакуироваться
и жили в окопе, метрах в трехстах от дома. Муж ее, мастер железокотельного цеха
Ижорского завода, Николай Сергеевич Федосеев, в ноябре погиб, защищая Ленинград.
Воевал всего одну неделю. Еще в середине октября он был дома, успел подрыть
в окопе щель и оборудовать небольшое укрытие для семьи. Старшему сыну было пять
лет, младшему — годик. Старшего выходила, вырастила, работает сейчас слесарем
на Ижорском заводе, а младший был болезненный, не вынес голода... Хлеб и продукты
жители Московской Славянки получали по блокадным нормам, как и все ленинградцы.
В магазин ходили под обстрелом в Петрославянку. Но хлеба и продуктов не хватало
уже в октябре. С этого времени стали пробираться под огнем на родные совхозные
поля, ставшие уже тогда "нейтральной зоной". Немцы \Фашисты/
охотились за каждым, хотя видели, что люди еле ползли, чтобы набрать в кошелки
немного картофеля или овощей. Как-то она, Федосеева, пошла за картофелем вместе
с Прасковьей Иванушкиной. Дело было под вечер. Думали, темно, немцы \гитлеровцы/
не заметят. Вдруг Прасковья крикнула: "Ой, Нюшка, немцы стреляют трассирующими...".
Крикнула и неожиданно смолкла. Бросилась она к Прасковье, и видит, что та уже
мертвая — вся в крови... А в окопе у Прасковьи Иванушкиной осталось трое детей...
На капустном поле немцы \гитлеровцы/ убили их соседа старого рабочего
Ижорского завода Петра Ивановича Куприянова. Убили они там же и ее, Федосеевой,
отца — Дмитрия Филипповича, работавшего до войны объездчиком в совхозе "Пушкинский".
Убили и многих других стариков, женщин, детей Колпино, Московской Славянки,
Петрославянки, Усть-Славянки...
Даже через четверть века нельзя было без волнения слушать рассказ о трагедиях,
происходивших в пригородах Ленинграда.
Я хорошо помню, как остро переживали мы гибель мирных жителей, пробиравшихся
за овощами в опасные зоны. Нам пришлось усилить охрану на подходах к ним.
Бойцы и командиры часто делили с женщинами, детьми и стариками последний кусок
хлеба, хотя и наш военный паек уже был сильно урезан. Ведь город и фронт теперь
снабжались продовольствием только водным путем, через Ладогу.
На смену теплому сентябрю пришел холодный дождливый октябрь. Сырость, слякоть,
грязь были везде; в щелях, блиндажах, траншеях, окопах. Кроме раненых, появились
больные...
Но несмотря на все это, мы продолжали изо дня в день наступать. Бойцы и командиры
горели одним желанием — отбросить гитлеровцев как можно дальше от Ленинграда,
вернуть важные высоты, которые в дальнейшем могли бы стать более выгодными исходными
позициями для наступательных боев, чем низины, занимаемые нами...
Но мы находились в осаде, у нас сильно лимитировались боеприпасы и продовольствие,
нехватало пулеметов, автоматов и даже гранат. Гитлеровцы же успели хорошо окопаться
на высотах, подтянуть артиллерийские орудия всех калибров, организовать мощную
систему огня. А недостатка в продовольствии, боеприпасах и автоматическом оружии
у врага никогда не было. По-прежнему сохранял он абсолютное превосходство в
танках и авиации.
Плохое питание, резкая перемена погоды, давали себя знать все больше и больше.
Наши люди похудели, осунулись, многие страдали простудными заболеваниями, кашляли.
Но ненависть к гитлеровцам, желание облегчить участь Ленинграда были настолько
велики, что больные и раненые, умеющие еще держать оружие, стрелять из минометов
и орудий, отказывались от госпитализации, сражались из последних сил.
Пример всем нам подавал комдив. Он был болен, покашливал, но всячески старался
скрывать свое недомогание. В один из таких дней пришло сообщение о присвоении
ему звания генерал-майора. Известие это комдив \сперва/ воспринял как-то смущенно
— видимо, потому что в этот день, как и в предыдущие дни октября, наше наступление
успеха не имело..
12 октября мы вновь наступали и вновь не смогли сломить сопротивление противника.
В этот день я впервые увидел Бондарева в генеральской форме. И хотя еще несколько
дней назад мы поздравляли Андрея Леонтьевича, но сейчас я как бы заново осмыслил
тот лестный для всех нас факт, что, несмотря на нынешние неудачи, заслуги нашего
командира по достоинству оценены правительством. Ведь этим самым были отмечены
действия всей дивизии. Вспомнилось, что в том же номере "Правды",
где было опубликовано Постановление Совета Народных Комиссаров СССР о присвоении
лицам высшего начальствующего состава Красной Армии воинских званий, мы не без
гордости читали статью за подписью генерал-майора А.Бондарева, в которой подводились
итоги трехмесячных боев нашей дивизии на границе и в боях за Ленинград. [Сноска:
"Правда" № 279 (8687), 8 октября 1941 г.] И все же каждый из нас ощущал
чувство какой-то неловкости. Статья была написана в конце сентября, когда мы
сдерживали натиск немецкого корпуса, рвавшегося в Ленинград со стороны юго-восточных
пригородов. Но после этого враг перешел к обороне, а мы вот уже двенадцатый
день вели изнурительные кровопролитные бои и были совершенно бессильны отбросить
его от стен Ленинграда. И то, что в этот день еще одной нашей неудачи мы увидели
больного комдива в генеральской форме, подтянутым, свежевыбритым, подбадривало
нас. Всем своим видом наш генерал как бы говорил: вот видите все идет как на
войне — неудачи неудачами, а носа вешать не следует, честь свою надо блюсти...
Мы продолжали наступать до 24 октября. Однако слишком неравны были силы. Мы
так и не смогли \удалось нам/ вышибить гитлеровцев, окопавшихся на
высотах недалеко от Колпино, в районе Московского шоссе, в Пушкине и прилегающих
к нему селениях.
Днем 24 октября был получен приказ командующего фронтом генерал-майора И.И.Федюнинского:
168-й дивизии наступление приостановить, и сдать занимаемые рубежи 7-й отдельной
бригаде морской пехоты (командир полковник Г\Т/.М.Парафило).
В три часа ночи 25 октября мы закончили сдачу своего участка обороны и к исходу
дня вывели полки в район сосредоточения: Усть-Славянку и Ленметаллострой. А
уже ночью 26 октября, после тридцатидвухкилометрового марша, дивизия прибыла
на новое место сосредоточения, в деревню Есколово. Здесь мы должны были получить
пополнение, переформироваться и подготовиться к боям на "Невском пятачке",
где войска Ленинградского фронта активизировали свои наступательные действия
\, стремясь соединиться с 54-й армией, находящейся и деблокировать город./
К нам стало прибывать пополнение. В полках началась подготовка к наступательным
боям с преодолением водной преграды. Командиры, политработники и бывалые бойцы
рассказывали новичкам о славных боевых традициях бондаревцев.
— 3 —
Под утро Бондарев предложил мне пойти с ним посмотреть, как идут работы у четырех
\шести/ наших переправ.
Мы вышли из землянки \блиндажа/. Холодный ветер ударял в лицо. Только
рассвело, а люди уже работали: углубляли ходы сообщения, кое-где, в особо топких
местах, прокладывали мостки...
Мы опасались, что намеченные нами работы не будут завершены в срок. Генерал
часто останавливался, беседовал с бойцами, причем избегал приказного тона, а
старался просто и ясно объяснять людям, насколько важно завершить сегодня же
то дело, которым они заняты.
К вечеру 31 октября все \наши/ саперные работы были закончены. И как раз вовремя.
Утомленные многокилометровым маршем бойцы и командиры 260-го и 402-го полков
стали располагаться в блиндажах на отдых.
Командующий армией генерал-лейтенант Шевалдин несколько раз звонил Бондареву
по телефону — торопил, приказывал скорее переправить полки на "пятачок".
Бондарев уверял командующего, что подготовка к форсированию Невы идет полным
ходом. И хотя наши люди спали в блиндажах крепким сном (надо же хоть несколько
часов отдохнуть после марша), но понтонеры действительно хлопотали на берегу,
проверяя и подготавливая плавсредства: срочно ремонтировались пробитые осколками
и пулями понтоны, паромы, днища лодок самого различного типа. Всеми работами
руководили командир 41-го понтонного батальона старший лейтенант В.М.Клим \и/
его начальник штаба воентехник первого ранга В.В.Воронов, и военком старший
политрук Куткин. Усталые, голодные понтонеры работали на холодном ветру.
В это же время другие бойцы, командиры и политработники 41-го понтонного батальона
переправляли на "пятачок" пополнение для сражавшихся там дивизий.
Когда я подошел к понтонерам и стал сетовать, что переправа затягивается, комбат
В.М.Клим, вздохнув, проговорил:
— Мы переправили сегодня \вчера/ на левый берег для Андреева и Иванова
(86-я стрелковая дивизия и 20-я дивизия НКВД. С.Б.) больше полтысячи людей,
да еще с десяток пушек, а ящиков с боеприпасами и медикаментами не сосчитать...
Сказал он это без злости и какого бы то ни было раздражения. Сказал просто
и скромно. Я взглянул на худое озабоченное лицо комбата понтонеров и отошел
в сторону.
Наконец, к ночи 1 ноября все плавсредства стояли наготове. Комдив приказал начинать
переправу, соблюдая полную маскировку и все меры предосторожности.
Еще задолго до этого мы проинструктировали всех командиров, обязав их проследить
за тем, чтобы оружие, котелки, средства связи, хозяйственное имущество были
накрепко закреплены, приторочены и не лязгали, не гремели. Все люди были предупреждены,
что курить, громко разговаривать во время сосредоточения у берега, переправы
по реке и высадки на "пятачке" строго запрещается. Кроме того, командирам
полков было приказано следить за тем, чтобы командный состав их подразделений
рассредоточивался и переправлялся на левый берег на разных паромах и шлюпках.
Мы обходили переправы и проверяли готовность подразделений к форсированию Невы.
Всем работникам штаба дивизии пришлось в ту ночь изрядно помотаться.
У одной из переправ я встретил героя и любимца нашей дивизии командира 3-го
батальона 402-го полка старшего лейтенанта Никиту Воробьева. Во время боев на
границе и западнее Тосно почти во всех донесениях Ермакова в штаб дивизии говорилось
об успешных действиях третьего батальона. Мне довелось однажды быть на НП у
Воробьева и видеть этого комбата в деле. В тот день один из командиров
рот как-то доложил, что противник его окружает.
— Что?! — неистово закричал в трубку Воробьев простуженным голосом и я увидел
как лихорадочно заблестели его глаза. — Запомни: никогда и никто не сможет взять
в клещи наш батальон! Не нас окружают, а мы окружаем! Жди! Скоро буду. Пойдем
вместе в атаку.
Через час он вернулся на КП обвешенный трофейным оружием. Слова Воробьева: "Не
нас окружают, а мы окружаем!" облетели все части и подразделения нашей
дивизии \и стали нашим девизом/.
Сейчас на переправе Воробьев спокойно отдавал приказания своим подчиненным,
но в быстрых движениях его угадывалось желание скорее вступить в бой. Да и весь
внешний облик его говорил о том же. Лихой чуб выбивался из-под шапки-ушанки,
ватник по талии был туго перехвачен ремнем кадрового командира (пряжка в виде
пятиконечной звезды), с которого свешивалась на правый бок кобура с пистолетом,
а за спиной на ремне висел трофейный автомат. Недаром во время боев наш комдив
Бондарев нарочито переиначивал фамилию Воробьева, называя его Орловым. Ничего
не скажешь, действительно, орел!
Тут же на переправе находился начальник политотдела дивизии батальонный комиссар
Г.К. Белоусов. Увидев его, я вспомнил, как однажды перед боем на границе он
сказал бойцам: "Запомните, даже один красноармеец с винтовкой — уже гарнизон,
который обязан сражаться до последнего патрона!". И эти слова начподива,
как и клич Никиты Воробьёва: "Не нас окружают, а мы окружаем!: стал девизом
бондаревцев. Во всех боях — и на границе, и под Ленинградом — они сражались
и с врагом до последней капли крови.
Особенно тяжело было нам \батальону Воробьева/ противостоять атакам вражеских
автоматчиков, поддерживаемых танками под \Тосно,/ Слуцком и Колпино. Бывало,
на позиции роты шло до 520 танков. В одной из таких вражеских атак был
убит командир роты. Передовой взвод дрогнул, стал отступать. Политбоец из Ленинграда,
бывший моряк торгового флота Вацура принял командование ротой и увлек бойцов
в контратаку. Личным примером он показал бойцам, как надо гранатами и бутылками
с горючей смесью \подбивать и/ поджигать танки. Рота Вацуры отстояла свою позицию,
перед которой горело восемь танков, подбитых нашими артиллеристами и подожженных
бойцами роты. Комбат старший лейтенант Воробьев объявил Вацуре благодарность.
Это было 1 сентября. А через два дня Вацура погиб. Мы знали, что в 1936 году
он вместе с командой парохода "Смидович" год томился в застенках франкистской
Испании. Советские моряки мужественно перенесли все пытки фашистских палачей.
Тогда подвиг Вацуры и его друзей изумил весь мир. 3 сентября 1941 года о героической
гибели бывшего моряка Балтийского пароходства, ленинградского политбойца мир
не узнал. Он восхищался уже не подвигами отдельных советских людей, а героизмом
всего нашего народа.
Сейчас на переправе Воробьев, вспомнив о Вацуре, сказал:
— Вот каких бы нам людей на "пятачок"\.../ надо.
Начподив Белоусов \Я/ урезонил комбата. Дескать, не гляди, что к нам
на пополнение прибыли из Ленинграда голодные, исхудалые люди. В боях они покажут
себя не хуже Вацуры.
Когда стали отчаливать первые шлюпки, комдив Бондарев тихо проговорил:
— В добрый путь...
И это обычное, житейское напутствие, сказанное так, словно не было никакой опасности,
а просто люди отправлялись на будничное дело, как-то успокоило всех нас, штабных
командиров, стоявших рядом с генералом. Мы всматривались в темную холодную ленту
реки. К счастью, этой ночью немцы реже обычного освещали Неву ракетами. Видать,
они не обнаружили никакого движения на правом берегу.
Мы долго прислушивались к шорохам, но сквозь шум ветра так и не смогли уловить
всплеск весел.
Вскоре паромы и шлюпки вернулись, понтонеры и моряки сказали, что все обошлось
благополучно. Переправа шла всю ночь без особых осложнений. Под утро на четырех
последних шлюпках вместе с группами бойцов 402-го полка перебрались на "пятачок"
комдив, я и два работника оперативного отделения нашего штаба. Мы попадали под
артиллерийский обстрел, но беда миновала нас. У понтонеров и моряков, переправлявших
нас, был уже накоплен опыт. Еще когда мы садились в шлюпки, начался огневой
налет по правому берегу и нам велели быстро укрыться в блиндажах. Но как только
кончился артобстрел, переправа возобновилась.
— В самый раз отчаливать, — сказал рослый краснофлотец, — поторапливая нас,
— пока немец перенесет огонь на левый берег, мы успеем дойти до середины реки.
Так оно в точности и случилось. Сидя в шлюпках, мы наблюдали за разрывами снарядов
на левом берегу. Гребцы старались не спешить. Сделать это им было нетрудно,
так как по реке шла шуга. Когда артналет был снова перенесен на правый берег,
моряки налегли на весла и, пробиваясь к "пятачку" сквозь мелкий лед,
скоро достигли берега.
Мы очень устали, озябли, потому и обрадовались, войдя в жарко натопленную\ый/
землянку \блиндаж/ [Эти слова менялись одно на другое четыре раза! —
А.Т.]. Ее подготовил для нас \Об этом позаботился/ командир нашего комендантского
вывода.
— Здесь, видите, хозяйничали морячки, — сказал он, показывая изорванный и прострелянный
в нескольких местах китель флотского командира.
Как выяснилось потом, мы заняли землянку \блиндаж/ штаба одного из батальонов
4-й \отдельной/ бригады морской пехоты, участвовавшей в захвате плацдарма на
левом берегу Невы.
Переправа личного состава дивизии на "пятачок" продолжалась еще несколько
ночей. Проходила она также организованно, как и в первую ночь. Из четырех тысяч
бойцов и командиров мы потеряли ранеными и убитыми тридцать человек.
———
260-й и 402-й полки заняли исходные позиции для наступления на песчаные карьеры
и рощу "фигурная". 462-й полк находился в полузасыпанных окопах во
втором эшелоне, в Московской Дубровке, хотя на самом деле на "пятачке"
многие понятия носили условный или символический характер: не было, в прямом
смысле этого слова, не только Московской Дубровки, но и второго эшелона, командных,
наблюдательных пунктов. Весь "пятачок", простреливающийся насквозь
огнем автоматического и стрелкового оружия, согласно уставам, следовало считать
передним краем. На небольшом расстоянии друг от друга находились врытые в отвесный
берег Невы блиндажи и землянки нескольких штабов стрелковых дивизий: 86-й —
полковника Андреева, 168-й — генерала Бондарева, 115-й — полковника Машошина;
265-й — полковника Буховец и 20-й дивизии НКВД — полковника Иванова. Штабы дивизий
еще пользовались такой "роскошью" как коптилки. Иногда — даже работали
движки и землянки освещались тусклым электрическим светом. Но в полках,
батальонах и ротах, в многочисленных рвах, воронках, и "лисьих норах"
люди придумали своеобразные лучины: они жгли куски рассеченного осколками телефонного
кабеля. Резина тлела и подобие пламени давало слабый отсвет. Лица людей были
до того закопчены, что не всегда можно было узнать даже друга, если он молчал.
Пищу на "пятачок" доставляли с правого берега в термосах. Но часто
бойцы хозвзводов и старшины погибали. Бывало, \а если и/ добирались
они к нам раненые с искореженными железными термосами. Суп, \то с термосами,
которые, к сожалению, были пробиты пулями и осколками от снарядов. Пища,/ конечно,
в таких случаях всегда пропадал\а/, а часть каши иногда спасали. Люди
на "пятачке" нередко сутками оставались без пищи \голодными/.
Случалось и так: бойцу наполнят в котелок долгожданный блокадный паек супа или
каши, он только успеет жадно наброситься на еду \поднести ложку ко рту/,
как его убьет или ранит, а в лучшем случае, взрывной волной отбросит в сторону...
Если он не потеряет сознания от ранения или контузии, то первым делом отругает
фашистов, что не дали ему поесть. Бондарев и я часто все это наблюдали, отчитывали
начпродов, требуя от них, как теперь мне ясно, невозможного. Но часто наши тыловые
службы все же делали это "невозможное". Бойцы хозвзводов по много
раз на дню переправлялись на левый берег и обратно под сильным огнем. Авось,
не всех убьют и не все термосы пробьет \пулями и/ осколками. И странное дело,
С годами я все больше поражаюсь, как можно было доставлять боеприпасы, пищу,
газеты, журналы, письма на "Невский пятачок" и самим выкраивать время,
чтобы прочитать газету, написать ответ на весточку из дома... Тогда этому никто
не удивлялся. И на "Невском пятачке", самом опаленном из всех маленьких
прибрежных плацдармов минувшей войны, складывался свой будничный быт...
Однако вернемся к нашему первому бою. Был канун 24-ой годовщины Великой
Октябрьской революции. Как нам хотелось к празднику обрадовать ленинградцев,
весь советский народ разгромом противника на Синявинском направлении, прорвать
здесь его оборону и соединиться с войсками 54-й армии!
Ночью, 3 ноября выпал первый снег. На рассвете мы с комдивом, после напряженной
работы, вышли из землянки \блиндажа/. Хотелось подышать свежим воздухом.
Земля кругом была припорошена, словно покрыта белой крупой, слегка пощипывал
морозец.
— Хорошо, что подморозило, — как бы про себя сказал комдив, — по грязи наступать
тяжелее...
Часть 1 Часть 2
С.Н.Борщев: "Воспоминания"
Предыдущий текст — Следующий текст