"Ополченцы"
Г. И. СЕРЕДИН
Середин Григорий Иванович, старый коммунист, участник гражданской
войны, в прошлом политработник Красной Армии, перед войной работал в городском
отделе народного образования. Вступив в народное ополчение, стал комиссаром
полка 4-й дивизии. Всю воину находился на политической работе.
Г. И. Середин — полковник в отставке.
/Бои под Кингисеппом; Выход из окружения;Атака
на Пустошку (27 августа); Усть-Тосно;
"Невский пятачок" - гибель А.В.Щурова/
ЗАПИСКИ КОМИССАРА
5 июля 1941 года я вступил в народное ополчение. Из добровольцев Куйбышевского
района формировался истребительный полк, который должен был вести борьбу в тылу
врага. Мы сдали в Куйбышевский райком партии не только партийные и комсомольские
билеты и паспорта, но даже записные книжки и фотокарточки. Командиры и политработники
должны были знать своих бойцов в лицо.
Однако бойцом истребительного полка я пробыл недолго.
Наш полк состоял в основном из рабочих, преподавателей, артистов, служащих,
инженеров. Только один батальон был сформирован из курсантов школы милиции,
которые были подготовлены лучше, чем другие ополченцы. Кадровых военных, а тем
более с опытом политработы, было совсем мало.[345]
Приехал к нам в полк начальник политотдела дивизии. Вызвал меня и говорит:
— Ты же, Середин, академию военно-политическую кончил, попробую я тебя назначить
агитатором полка. Напиши мне план работы.
Задание это я выполнил, отнесся к нему серьезно, а опыт у меня был. Не только
военный, но и партийный, — с 1935 по 1937 год я работал первым секретарем Кингисеппского
окружного комитета партии.
Посмотрел начальник политотдела план, головой покачал:
— Такие люди нам очень нужны. Я поставлю вопрос, чтобы тебя назначили комиссаром
полка.
В это время полк еще готовился к действиям в тылу противника.
За несколько дней до отправки на фронт его преобразовали во второй стрелковый
полк 4-й дивизии народного ополчения.
20 июля наш полк, состоящий из трех батальонов, направился походной колонной
по улицам города к Балтийскому вокзалу. Ленинградцы тепло провожали нас, желали
победы и скорейшего возвращения.
На вокзале стоял эшелон из товарных и пассажирских вагонов. Открытые платформы
мы загрузили орудиями, на тендерах двух паровозов установили зенитные пулеметы.
Настроение у всех было приподнятое, — мы гордились тем, что идем добровольцами
на фронт.
Но вскоре нам предстояло испытание, которого мы вовсе не ожидали. Первым «противником»,
который вывел из строя, хоть и ненадолго, почти половину полка, оказались...
сапоги. А было это так: на рассвете 21 июля наш эшелон прибыл на станцию Котлы.
И аэродром и поселок фашисты полностью разрушили с воздуха, но мы добрались
спокойно.
Быстро выгрузились и расположились в ближайшем лесу. Замаскировались и стали
приводить в порядок оружие, укладывать в вещевые мешки НЗ.
На следующий день полку предстоял двадцатикилометровый переход. Я понимал, что
он послужит хорошей проверкой не только для командиров, которые должны обеспечить
скрытность передвижения и другие тактические задачи, но и для солдат — выявить
их готовность к тяжелой походной жизни. В эти дни стояла жара[346] тридцать
градусов, а бойцы шли с полной выкладкой и оружием, к тому же обуты они были
в новые кожаные сапоги фабрики «Скороход» с двойными подметками.
Многие ополченцы ни разу в жизни не надевали сапог и не умели обматывать ноги
портянками. Мы перед походом организовали что-то вроде обучения «искусству наматывать
портянки», но, видимо, не все бойцы придали этому серьезное значение.
Уже через пять километров полк начал растягиваться, а к двадцатому он растянулся
на четыре километра. К концу дня почти половина ополченцев оказалась небоеспособной.
Тяжело было смотреть на опухшие, стертые в кровь ноги. Разутые ополченцы сидели
на обочине дороги, а санитары и врачи смазывали и забинтовывали им ступни. Некоторых
пришлось отправить в медсанбат.
Это послужило серьезным уроком для всех. Бойцов научили правильно обуваться,
подгонять снаряжение, укладывать шинели в скатки.
На четвертый день мы подошли к реке Луге и по мосту, сделанному нашими саперами,
перешли на левый берег, а оттуда двинулись к городу Нарве. Шли ночью, вдоль
колхозных полей, в небе завывали вражеские самолеты — они летели к Ленинграду.
Сердце сжимала тревога — там остались наши матери, дети, жены, стояли у станков
наши товарищи.
На участке севернее Нарвы мы не вошли в соприкосновение с противником, но приобрели
хороший опыт по рытью окопов полного профиля, противотанковых ячеек, ходов сообщения.
Вскоре полк получил приказ оставить позиции у Нарвы и срочно двигаться пешим
порядком по маршруту Кингисепп—Молосковицы—Пустошка.
Этот переход прошел легче, чем первый, — кое-чему мы научились, — но военный
опыт накапливается годами.
Командование отдало приказ взять деревню Пустошку, занятую врагом. За нее уже
шел бой — там дрались курсанты Пехотного училища имени С. М. Кирова. Именно
здесь мы получили боевое крещение. Все трудности, которые мы встретили до сих
пор, ничего не значили перед этим первым боем.
До сих пор нам светило жаркое июльское солнце. В этот же день шел мелкий дождик,
под ногами чавкала[347] грязь. Полк принял боевой порядок и напрямик, посевами
двинулся вперед. Деревня горела, фашисты стреляли из орудий, а мы, кроме нескольких
минометов, артиллерии не имели. Шли побатальонно. цепями, но ополченцы еще не
умели ползать по-пластунски, вовремя окопаться — и несли большие потери.
Потери наши связаны были еще и с тем, что наступали мы на Пустошку через открытое
поле, без предварительной разведки, не зная сил противника.
Это наступление стало одновременно и разведкой боем и атакой.
Так, то залегая, то делая перебежки и стреляя, мы прошли метров четыреста. Была
занята уже половина деревни, когда командир дивизии П. И. Радыгин отдал приказ
отойти в лес и двигаться к деревне Морозове.
Взяв раненых (убитых пришлось оставить на поле боя), мы всю ночь шли лесом,
болотами и утром вышли восточное Морозова.
Вначале мы были в недоумении, почему нам приказано отходить. Ведь, несмотря
на потери, на противодействие артиллерии противника, бой складывался для нас
успешно.
Только потом выяснилось, что, когда наш полк атаковал Пустошку, вражеские танки
и пехота на транспортерах перекрыли дорогу на Морозово, отрезав штаб дивизии
от баз снабжения. При этом дивизия потеряла артиллерию и машины. Командир решил
сосредоточить всю дивизию в одном месте — в лесу северо-восточнее деревни Морозово,
которая была уже занята противником.
Удачно совершив ночной переход, полк расположился на отдых прямо в лесу. Доели
остатки НЗ, вскипятили чай. Солдаты переобулись и немного вздремнули, а мы с
командиром полка Ланским проверили состав подразделения, выяснили наши потери.
В бою был смертельно ранен командир батальона Александр Петрович Приезжев, получил
тяжелое ранение в грудь и ногу командир батальона школы милиции Тетюев. Вышли
из строя опытные, мужественные командиры.
В это время охранение донесло, что со стороны болота, покрытого мхом и невысокими
кочками, в нашу сторону движется какая-то часть. На всякий случай[348] полк
принял боевой порядок: полукругом вдоль опушки леса.
Вскоре удалось различить солдат в касках, а у наших касок тогда не было. Стало
ясно, что это фашисты и подошли они совсем близко. Мы открыли сильный ружейный
и пулеметный огонь, и гитлеровцы стали поспешно удирать. Мы перешли в контратаку,
захватили пленного и тяжелый пулемет, а одна из рот полка так увлеклась, преследуя
врага, что попала в засаду. В небольшой деревушке вблизи Морозова враги окружили
ее. В это время из дивизии пришел связной с приказом отходить в лес, в район,
заранее оговоренный для сбора дивизии. Мы не могли ввязываться в бой, чтобы
поддержать роту, — не зная обстановки, не зная сил противника, можно потерять
весь полк. За вырвавшейся вперед ротой были посланы двое связных с приказом
немедленно вернуться, но ни связные, ни рота не возвратились.
Мы не имели права больше ждать и начали отходить в лес, захватив трофеи: пленного
и пулемет.
К вечеру того же дня, усталые, вымокшие в болоте, мы присоединились к дивизии.
В лесу простояли всю ночь. Допросили пленного. Командир дивизии созвал совещание
командиров и комиссаров полков.
Обсуждался вопрос, что делать дальше,—дивизия оказалась отрезанной от основных
сил. Мы стояли в густом, прекрасно укрывавшем нас лесу, недалеко от дороги Сабск—Молосковицы.
Но дорога находилась в руках врага. По ней двигались машины, танки, была протянута
связь — для противника она стала как бы тыловой дорогой.
Решено было рано утром пересечь дорогу и в обход врага выйти в район Волосова,
к линии фронта.
18 августа мы закопали трофейный пулемет и бегом преодолели расстояние от леса
до дороги. Пересекли ее, перерезав провода связи, и быстро углубились в лес.
Наше передвижение фашисты обнаружили, но, когда их артиллерия открыла огонь,
мы ушли уже примерно на километр северо-восточнее места перехода и снаряды падали
на площадь, где не было ни одного нашего солдата.
Трое суток шли мы болотами, лесами, почти без отдыха, без куска хлеба, по своей
родной земле, не[349] решаясь заходить в деревни, чтобы не обнаружить себя.
Наконец восточнее станции Волосово, ближе к Кикерину, мы встретили регулярные
части нашей армии. Здесь была своя, не занятая врагом территория. Мы сдали в
штаб армии пленного и доложили о положении дивизии.
Усталые, голодные, все в грязи, но не потерявшие в эти дни ни одного бойца,
мы расположились на отдых в лесу.
Переход дался нелегко. Многие показали чудеса выдержки и упорства. С нами шел
боец (к сожалению, я не помню его фамилии), раненный в районе Морозова в ногу
около ступни. Ногу стянули жгутом, сделанным из плащ-палатки. Передвигался он,
опираясь на толстую палку, превозмогая боль, но за трое суток мы не слышали
от него ни одной жалобы.
Деревня, возле которой мы расположились на отдых, была брошена жителями. По
улицам ходил скот, птица. Мы зарезали бычка, сварили обед, накормили бойцов.
Силы начали восстанавливаться, люди повеселели.
Нашему полку приказали идти к Гатчине. Третий стрелковый полк направлялся туда
же, но другим путем. Идти всей дивизией было опасно — дороги контролировались
немецкой авиацией.
Переход прошел благополучно. Сказывался опыт, приходивший буквально с каждым
часом войны, правда, опыт, достающийся дорогой ценой.
Полк остановился в лесу севернее Гатчины.
Здесь мы простояли двое суток и наконец-то получили горячую пищу и чай. К нам
присоединились хозяйственники: помощник командира полка Иванов, начпрод Гозман,
начфин Смирнов. Они не попали в окружение у деревни Морозово, — их вовремя предупредили,
что она занята противником.
27 августа мы получили приказ перейти в район деревни Лукаши и выбить врага
из соседней деревни Пустошки. Хотя название «Пустошка» встречается в Ленинградской
области часто, такое совпадение для человека суеверного могло бы послужить дурным
предзнаменованием. Мы, конечно, не придали этому серьезного значения, но название
и в самом деле оказалось роковым. Впрочем, дело не в названии, а в том, что
мы не[350] учли опыта, полученного у первой Пустошки. К тому же на этот раз
полком командовал не полковник Ланской — он остался из-за болезни в Гатчине,
— а начальник штаба лейтенант Деев, некадровый офицер.
Как и у первой Пустошки, атака не была тщательно подготовлена, не были разведаны
силы противника.
Путь в Пустошку лежал через мелкую речку, а затем вдоль большого противотанкового
рва, который простреливался из соседней деревни.
Лейтенант Деев приказал атаковать Пустошку с ходу, продвигаясь вдоль рва. Полк
сосредоточился перед деревней и приготовился к броску, но противник заметил
наше передвижение, и по бокам рва встали два танка. Они прямой наводкой стреляли
вдоль рва. Скрыться там было невозможно. Наши бойцы, выбравшись из рва, попытались
укрыться в болоте, но фашисты открыли огонь из орудий. Рвались мины. Били пулеметы.
Слышался треск автоматов.
Так и не взяв эту вторую Пустошку, полк отошел в деревню Лукаши. В этом бою
было убито и ранено больше ста человек.
Близко разорвавшийся снаряд контузил и меня. От боли разламывалась голова, шумело
в ушах, однако руки-ноги были целы, и я не пошел в медсанбат. Только дней десять
двигался точно пьяный.
Два дня стоял полк в Лукашах, приводя подразделения в порядок, немного пришел
в себя и я.
29 августа прибыло пополнение: около пятисот бойцов, вооруженных винтовками.
Большинство — добровольцы и немного кадровых солдат и офицеров, вышедших из
окружения.
В районе Лукашей мы впервые увидели наши мощные танки «КВ». Ополченцы с восхищением
следили за тем, как легко передвигаются грозные машины, и, несмотря на трудные
дни, пережитые полком, в сердцах крепла уверенность в нашей победе.
Отступление по лесам и болотам от Нарвы до Гатчины, два боя у первой и второй
Пустошек были трудными, но не поколебали силы духа ленинградских ополченцев.наверх
31 августа полк выступил, как и прежде, пешим порядком, через Гатчину на Пушкин.
От Пушкина через Колпино мы должны были выйти к Усть-Тосну, чтобы занять оборону.[351]
До Колпина мы добрались благополучно, но на подходах к нему противник обстрелял
нас из минометов. Полк быстро рассредоточился и продолжал свой путь без потерь.
В Колпино мы вступили затемно. Город охраняли отряды Ижорского завода. Все говорило
о спокойствии и порядке. Часть ополченцев — бывшие рабочие-ижорцы попросили
отпустить их на пару часов к родным.
С Ижорского завода у нас служили коммунист Тимофеев, ставший потом командиром
батальона, командир разведки Коростылев и рота девушек-санитарок. Они влились
в полк еще в Ленинграде при формировании ополчения. Девушки прошли с полком
весь путь и не раз проявляли необыкновенную храбрость и выносливость.
Командование разрешило ижорцам навестить семьи, и точно в назначенное время
все вернулись в свои подразделения.
Утром 1 сентября полк в составе трех батальонов направился из Колпина к деревням
Новой и Усть-Тосно. занятым противником. Первый батальон комбата Яскина шел
на левом фланге, от реки Невы до шоссейной дороги, идущей на Мгу. Второй—комбата
Тимофеева — в центре, от шоссейной до железной дороги Ленинград — Мга. Третий
— комбата Черноглазова — на правом фланге, от железной дороги до западного берега
реки Тосны, в труднопроходимом болоте, чуть поросшем кустарником и деревьями.
После короткого боя мы выбили фашистов из деревни Новой и двинулись на Усть-Тосно.
Как и прежде, у Пустошек, мы были без артиллерии: располагали только четырьмя
ротными минометами да одним станковым пулеметом.
Без поддержки артиллерии взять с ходу Усть-Тосно не удалось, но мы выбили гитлеровцев
из окопов, вырытых ими перед деревней, и заняли их.
С того дня фронт на этом участке стабилизировался, и фашисты не продвинулись
к Ленинграду ни на шаг.
Но далось это нелегко. Бои мы вели почти каждый день. Несколько раз переходили
в наступление, даже форсировали реку Тосну, однако закрепиться не смогли.
В середине сентября в полк прибыло пополнение — человек сорок, остатки первого
полка нашей дивизии. Одновременно нам придали артиллерийский дивизион.[352]
Командиром дивизиона был капитан Сторошев, его заместителем лейтенант Нетреба.
Пополнение и артиллерия прибыли весьма кстати.
Днем 17 сентября фашисты предприняли попытку потеснить нас. Открыв ураганный
огонь из орудий и минометов, они начали стремительную атаку. На правом фланге
второго батальона оборону занимала шестая рота, которой командовал молодой,
не участвовавший еще в боях лейтенант. Не выдержав обстрела, он отвел роту на
километр в тыл. Противник занял окопы и стал проникать в глубь нашей обороны,
обстреливая из автоматов фланги соседних рот. Положение создалось трудное, и
малейшее промедление угрожало позициям всего полка. В прорыв была брошена полковая
разведка под командованием лейтенанта Коростылева. Они отбросили гитлеровцев
и восстановили линию обороны.
Попытки выбить полк с позиции возле Усть-Тосна фашисты делали неоднократно,
но безуспешно.
В этих боях нас уже поддерживала полковая и дивизионная артиллерия, а с Невы—огонь
бронекатеров, который корректировали моряки-разведчики, находившиеся в наших
батальонах.
С моряками у нас была большая дружба, которую едва не испортил командир одного
из катеров лейтенант Николаев, но об этом я расскажу немного позже.
Благодаря стабильному положению на нашем участке, к нам изредка приезжали делегации
ленинградских рабочих. Одно из таких посещений запомнилось тем, что оно стоило
многих переживаний, хотя и закончилось благополучно.
Мне позвонил начальник политотдела дивизии А. В. Щуров и сообщил, что в наш
полк направляется делегация из Ленинграда, которая хочет встретиться с ополченцами
одного из батальонов, находящегося на самом переднем крае. А. В. Щуров просил
обеспечить безопасность делегации:
— Проводи их на передний край, пусть посмотрят, как живут бойцы. Но за рабочих
ты отвечаешь головой.
Я дал слово приложить все старания, чтобы путешествие обошлось благополучно.
В тот же день в штаб полка, расположенный в овраге недалеко от деревни Новой,
приехали трое пожилых рабочих с одного ленинградского завода. Перед тем как[353]
отправиться на передний край, я проинструктировал их, что надо делать, если
фашисты начнут обстреливать дорогу.
До левого фланга наших позиций надо было пройти около километра по открытой
местности. Здесь, западнее деревни Усть-Тосно, вдоль оврага разместился первый
батальон, которым командовал Василий Ильич Яскин. Комбат Яскин до войны работал
на том же заводе, откуда прибыли делегаты. Старые друзья обнялись, расцеловались.
Встреча была неожиданной и оттого еще более радостной и бурной. В ста метрах
от окопов противника комбат организовал в блиндаже своеобразный «банкет». На
столе появились черный хлеб, мясные консервы, водка.
— Чем богаты, тем и рады, — приветствовал гостей Василий Ильич.
Вылили по стопке, разговорились. Делегаты рассказывали о положении в Ленинграде,
о бомбежках, о начинающемся голоде.
Комбат расспрашивал о заводе, о знакомых, которые продолжали там работать, а
сам рассказывал, как мы воюем.
— Вот немного закусим, и я познакомлю вас с бойцами, с передним краем нашей
обороны, — пообещал он, но в этот момент в блиндаж вбежал дежурный офицер.
— Фашисты перешли в атаку, — доложил он. Так неожиданно прервался наш «банкет».
Взяв по ящику гранат, мы с комбатом выбрались из землянки. Он бросился в окопы
на правый фланг, я — на левый.
Смотрю в бинокль: прут, дьяволы. Прямо «психическая» атака. Идут густой цепью,
во весь рост, орут и беспорядочно стреляют.
Но такие штучки нас уже давно не пугали. Сначала бойцы вели огонь из винтовок,
целясь в офицеров, а когда фашисты подошли к проволочным заграждениям, мы открыли
огонь из пулеметов и забросали гитлеровцев гранатами. Противник отступил, оставив
много убитых и раненых.
Среди наших солдат один был убит по собственной неосторожности — высунулся из
окопа — и несколько легко ранены. Все стихло. Постепенно спадало нервное напряжение.
Усилив наблюдение за противником, мы[354] с комбатом возвратились в блиндаж.
Там было все в порядке. Делегаты нас ждали.
Я посмотрел на часы: с начала атаки прошло всего тридцать минут. Мы посидели
еще около часа, потом рабочие попросили провести их по окопам.
Делегаты осмотрели позиции, поговорили с бойцами. Они убедились, что ополченцы
стали опытными воинами.
По сравнению с периодом боевых действий у Котлов и деревни Морозово многое изменилось.
Кроме окопов вырыты были блиндажи, ходы сообщения. В то время как часть бойцов
стояла на переднем крае, другие отдыхали. Наладили регулярное горячее питание.
Мы стали выпускать «боевые листки», в которых рассказывали об отличившихся солдатах.
Приезжали к нам корреспонденты дивизионной и армейской газет. Наладили и военные
занятия; разборка и сборка оружия на скорость, проверка винтовок. Начали обучать
снайперов.
Бойцы рассказали делегатам, что могут теперь помыться в бане, сменить белье.
Рабочие поведали о жизни в блокированном городе. А на прощанье сказали:
— Нам в Ленинграде, трудно, но мы лично убедились, что вы крепко стоите и не
пустите врага в наш город.
Начало темнеть.
— Пора нам, товарищи, уходить отсюда, — казал я, — а то фашисты еще что-нибудь
затеют.
Попрощавшись с комбатом и бойцами, делегаты, я и парторг полка Красиков пошли
назад, в штаб полка.
Как обычно, в конце сентября часто шли дожди. Грязь была непролазная. Вначале
фашисты дорогу не обстреливали, но метров через триста заметили нас и открыли
огонь из тяжелых минометов. Мины рвались то сзади, то спереди. Я скомандовал:
— Ложись в кювет!
Закряхтели гости, забираясь в грязь. Потом передвигались ползком и перебегали
по одному. Слушались меня беспрекословно.
Когда я привел их в штаб полка, то сам был грязный, а они в своих светлых драповых
пальто и ботиночках так выпачкались и вымокли, что просто смотреть нельзя было
на людей. Проползти триста с лишним метров нелегко даже тренированному солдату,
а каково им, пожилым людям. Вид у делегатов был измученный, но, несмотря на
это, я был доволен, что все обошлось[355] благополучно. Бойцы комендантского
взвода пошли на Неву, вымыли и высушили одежду наших гостей, потом напоили их
чаем.
А начальник политотдела Щуров все время звонил в штаб полка:
— Как там, повел Середин делегатов? — Повел,— отвечают.
— А что там?
— Да вот бой, — отвечают, — был. Фашисты наступали.
— Ох ты, если бы знал, ни за что не согласился бы отправить их на передний край.
Пришел я, сразу звоню ему по телефону:
— Александр Васильевич, 'все в порядке.
— Как там?
— Довел до штаба полка. Отмоем грязь, в дивизию их отправим.
— Спасибо, товарищ Середин, — облегченно вздохнул Щуров. — Теперь я могу успокоиться.
Признаться, за эти часы я много пережил.
...Наши бойцы находились в постоянном напряжении. Если противнику не удавались
«психические» атаки, он применял такие методы, на которые способны были только
фашисты.
Так, в один из первых дней октября, часов около четырех вечера, пятнадцать немецких
солдат без оружия вышли с поднятыми руками из окопов и с криками:
«Рус, не стреляй, сдаемся!» — направились в нашу сторону.
Комбат Тимофеев выслал навстречу десять бойцов. Как только ополченцы приблизились
к «сдающимся», те упали на землю и наши товарищи были в упор расстреляны идущими
сзади вооруженными гитлеровцами. Так мы поплатились за ослабление бдительности!
В то время наша армия начала проводить агитацию среди фашистских войск.
Однажды, было это в конце сентября, политотдел дивизии прислал листовки, отпечатанные
на немецком языке.
Комбату Яскину поручили забросить листовки к противнику. Несколько наших ополченцев
проползли ночью под своими заграждениями и разбросали листовки во вражеских
окопах.
Наутро мы увидели, что по всему оврагу гитлеровцы поставили рогатки из колючей
проволоки. В течение не-[356]скольких дней после этого противник с высокой стороны
оврага беспокоил нас. Командование полка договорилось с командиром танкового
соединения проутюжить эту высоту и сам овраг.
Несколько танков на большой скорости неожиданно ворвались в овраг, смяли проволочные
заграждения, разрушили вражеские окопы. Часть гитлеровцев была перебита, часть
убежала.
Батальон взял эту сторону оврага и захватил одного пленного, по дороге на командный
пункт он все говорил: «Гитлер капут». Это была одна из немногих побед того периода,
но очень важная.
В начале октября в полку произошли изменения. Командиром назначили капитана
Блохина, а комиссаром — старшего политрука Михайлова. Меня перевели в политотдел,
а через несколько дней назначили комиссаром штаба дивизии.
Так закончилась моя служба во втором стрелковом полку 4-й дивизии народного
ополчения. Но я обещал рассказать о том, как подшутили над нами моряки.
Я уже упоминал, что наш полк взаимодействовал с бронекатерами, которые стояли
у левого берега Невы, недалеко от командного пункта полка. Одним из катеров
командовал лейтенант Николаев. Он был человек смелый, решительный и часто ходил
вместе с нашей разведкой за передний край. Однажды вечером Николаев пришел на
командный пункт первого батальона. В тот день разведка взяла «языка» — фашистского
офицера. Взять «языка» тогда было трудным делом, и случалось это не часто. Командир
батальона Тимофеев доложил о пленном в штаб полка, а штаб полка — в дивизию.
Хотя командир сообщил, что отправить пленного у него сейчас не с кем, из штаба
полка потребовали, чтобы «язык» был доставлен срочно.
Тогда командир бронекатера Николаев сказал, что он все равно идет в полк и может
захватить пленного. Штаб полка дал на это согласие, и Николаев с пленным ушел.
Прошло больше часа. Вдруг звонит помощник начальника штаба полка А. А. Колосов
и спрашивает, где пленный. Ни артналета, ни минометной стрельбы не было. Куда
делся «язык» и его конвоир?
Послали связных проверить тропу, нет ли убитых случайным снарядом или пулей.
Никаких признаков. Пошли на бронекатер, Николаева нет и там.[357] Только утром
выяснили, что наш хороший друг привел пленного на катер и доставил его своему
морскому начальству, а нам «натянул нос».
Так мы оконфузились перед штабом дивизии. Долго потом смеялись над нами, а сам
Николаев шутил:
— Где же еще моряку добыть сухопутного фрица!
17 октября стало известно, что дивизия перебрасывается на другой участок фронта.
Ночью 19 октября мы ускоренным маршем двинулись в Ленинград. Ополченцы надеялись
хоть недолго побыть дома, увидеть родных. Но эти надежды не сбылись.
Перейдя Володарский мост, мы направились в Веселый поселок. Там бойцы помылись
в бане, поели, отдохнули. В тот же день состоялось совещание командиров и политработников.
В конце его А. В. Щуров спросил:
— Кто из работников политотдела помылся в бане? Оказалось, что возможностью
помыться воспользовался только я один.
— Вот видите, — сказал Щуров, — что значит старый солдат. Середин не пропустил
случая побывать в бане, остальные не догадались. Теперь неизвестно, когда еще
представится такая возможность.
И в самом деле, многие потом сожалели об упущенной возможности. Ведь впереди
у нас был Невский «пятачок», и ни о какой бане уже не приходилось даже мечтать.
Формально наша дивизия перестала быть дивизией народного ополчения, но ядро
ее по-прежнему состояло из ополченцев и жил в ней боевой дух добровольцев-ленинградцев.
В тот же день, 19 октября, 284-й стрелковый полк (бывший второй) направился
через Озерки к Невской Дубровке и к вечеру 20 октября сосредоточился в районе
поселка Мокрый Луг. 21 октября провели рекогносцировку. Осмотрели левый берег,
переправы и подходы к ним, а назавтра, в час тридцать ночи, переправились на
«пятачок». Место это голое, без естественных укрытий. Не было и настоящих блиндажей.
Штаб полка расположился на берегу реки в землянке. Солдаты размещались в окопах
и в нишах.
До прибытия 86-й дивизии «пятачок» удерживали части 4-й отдельной бригады морской
пехоты и 115-й стрелковой дивизии.[358] Еще более трудная задача досталась нашей
дивизии. Здесь предстояло пережить самое трудное время.
Не буду подробно останавливаться на обороне «пятачка». Расскажу лишь о гибели
замечательного человека, политработника Александра Васильевича Щурова.
Фашисты воспользовались апрельским ледоходом 1942 года, который нарушил связь
с правым берегом Невы. Они начали сильнейший обстрел. Положение 330-го стрелкового
полка, оборонявшего «пятачок», стало чрезвычайно тяжелым. Были разрушены ходы
сообщения и окопы, нарушена связь командования полка с батальонами. В штаб дивизии
прибыл командующий Невской оперативной группой генерал Бондарев. Он приказал
отправить на «пятачок» группу командиров из штаба дивизии во главе с начальником
политотдела Щуровым и начальником штаба Козловым. Их с трудом переправили через
Неву.
С Ладоги дул ураганный ветер. Лед шел, разрушая все на своем пути. Связь между
берегами стала совсем невозможна.
В это время противник перешел в наступление. Полк оказывал героическое сопротивление,
но силы были слишком неравными. Фашисты разрезали оборону полка и в нескольких
местах вышли к Неве. Каждый батальон дрался самостоятельно. Щуров и Козлов возглавили
оборону одного из батальонов. Во время боя оба были смертельно ранены. Тяжело
ранило командира полка майора С. А. Блохина. Оставшиеся очаги сопротивления
гитлеровцы методически уничтожали минометным и артиллерийским огнем. В штаб
дивизии поступали по радиотелефону призывы о помощи, но переправить подмогу
через Неву было невозможно.
В один из последних дней обороны я зашел в машину, где помещался радиотелефон.
Радист сказал, что вызывает Козлов. Я взял трубку, спросил, кто говорит. Мне
ответили, что Козлов, но это был не его голос.
— Как звать вашу жену? — спросил я. Молчание...
— Какого вы года рождения? Опять ни слова.
Я понял, что фашисты принудили кого-то говорить от имени Козлова.[359]
Один из батальонов был приготовлен для переброски на левый берег, но из-за ледовой
обстановки на Неве и недостатка лодок его отправка задерживалась.
О разговоре с лже-Козловым я доложил генералу Бондареву. Он приказал мне переправить
командиру 330-го полка майору Блохину шифр для связи.
Я не советовал этого делать, но он настоял.
На переправе подготовили двухвесельную лодку. Ночью я посадил в нее начальника
шифровального отделения с двумя гребцами, и они отправились сквозь ледоход на
другой берег.
Примерно через полтора часа лодка вернулась, и начальник шифровального отделения
доложил, что он не мог выполнить приказ. С огромным трудом преодолев три четверти
реки, они услышали на берегу немецкую речь и вынуждены были вернуться. Я доложил
об этом генералу.
Стрельба на «пятачке» стихала. Это значило, что враги подавили последние очаги
сопротивления.
Одними из немногих, переплывших Неву, были связной А. В. Щурова Лявданский и
раненый начальник штаба 330-го полка Александр Михайлович Соколов.
Они рассказали о последних минутах начальника политотдела дивизии. Александра
Васильевича Щурова ранило соколком снаряда. Он мучился не только от страшной
боли, но и от сознания, что ничего не может изменить. Не желая попасть в плен,
он выстрелом из револьвера покончил с собой.
Так закончился первый этап героической обороны Невского «пятачка». В сентябре
1942 года воины 45-й гвардейской и нашей 86-й дивизии вновь захватили этот плацдарм.
Оборона его продолжалась еще пять месяцев. В феврале 1943 года наши войска отбили
у врага 8-ю ГЭС, и земля бывшего Невского «пятачка» соединилась с коридором,
проложенным Ленинградским и Волховским фронтами во время боев за прорыв блокады.[360]