"Ополченцы"
Н. Д. ИГНАТЬЕВА
Игнатьева (Фадеева) Наталья Дмитриевна вступила в народное
ополчение, будучи студенткой третьего курса Ленинградского сельскохозяйственного
института. Была сандружинницей во 2-й гвардейской дивизии. Войну закончила в
звании старшины медицинской службы под Прагой в рядах 18-й десантной армии.
После войны окончила Ленинградский университет, была на партийной работе.
В настоящее время Н. Д. Игнатьева преподает политэкономию в Ленинградском институте
авиаприборостроения.
Гибель полковника Виноградова;
Отступление
ЮНОСТЬ НАША БОЕВАЯ
Накануне Великой Отечественной войны группа студенток Ленинградского сельскохозяйственного
института окончила курсы медицинских сестер. В их числе была и я.
Почему мы пошли на эти курсы?
Когда в конце 1939 года началась война с Финляндией, мы обратились в Пушкинский
райвоенкомат (институт находится в Пушкине) с просьбой направить нас в действующую
армию. Работник военкомата будто окатил нас ушатом холодной воды:
— Что вам делать на фронте? Медсестрами можете быть? А радистками? Телефонистками?
Вы же ничему не обучены, только обузой будете.
Увидев, что некоторые из нас, обиженные отказом, готовы расплакаться, он закончил
довольно грубовато:
— На фронте некому вам слезы вытирать.[240]
Потом мы с благодарностью вспоминали этого не очень-то любезного человека. Он
пробудил у нас желание овладеть военными специальностями.
Учиться на курсах медсестер, организованных РОККом (Российское общество Красного
Креста), было нелегко. Курсы годичные, занятия четыре раза в неделю. Немалая
добавка к напряженной институтской работе.
Преподавали на курсах опытные врачи из военного госпиталя и пушкинской больницы
имени Н. А. Семашко, в этой больнице мы проходили практику. Девушки участвовали
в учениях, но никто из нас не думал тогда, что очень скоро нам придется оказывать
помощь не условно «пострадавшим», а действительно раненным в боях советским
воинам.
Окончили курсы, и меньше чем через месяц началась война.
Мы сразу же подали заявления с просьбой зачислить нас добровольцами. В военкомат
вызвали, когда в Ленинграде начала создаваться армия народного ополчения. Я
и моя подруга Катя Худышкина попали в медсанчасть первого полка 2-й гвардейской
дивизии народного ополчения.
Наша часть пешком отправилась из Ленинграда в Антропшино. Ночью мы проходили
Пушкин, и родной притихший город показался нам посуровевшим.
Из Антропшина полк переправили в район Гатчины. Санчасть расположилась в Гатчинском
парке, неподалеку от центрального входа. Передовые позиции находились совсем
близко, на подступах к городу.
Гитлеровцы нещадно бомбили Гатчину. Еще не все население эвакуировалось. Мы
оказывали помощь жителям, пострадавшим от вражеских бомб. Среди них оказался
профессор нашего института И. В. Ларин — крупный ученый, общий любимец студентов.
Я и Катя Худышкина слушали его лекции. А теперь вот нам пришлось его перевязывать.
Гатчина — любимое место отдыха ленинградцев. Каждый из нас раньше бывал здесь,
в этом прекрасном парке, у каждого связаны с ним приятные воспоминания о мирных
веселых днях. Горько и больно было нам смотреть на опустевший прифронтовой город,
заколоченные, а то и распахнутые настежь окна и двери домов, давно не метенные,
грязные улицы. Многие дома[240] были разрушены, многие сгорели. По безлюдному
парку метались раненые лошади.
Мы вырыли траншеи и землянку для перевязочного пункта. Не успели его оборудовать,
стали поступать раненые. Их было много, наша часть вела кровопролитные бои.
Места в землянке не хватало, расстилали плащ-палатки на земле, клали на них
раненых. А уже начиналась осень, становилось холодно, шли дожди.
Не только на передовой, когда выносили раненых, но и в медсанчасти нашим девушкам
приходилось работать под огнем. Санчасть постоянно подвергалась бомбежкам и
артиллерийским обстрелам. Однажды ночью фашистский снаряд разрушил нашу землянку.
Нас и раненых засыпало землей. Мы уже считали себя погибшими, но всех откопали.
Новую землянку рыть было некогда, перебрались в здание ремесленного училища
напротив парка. Через несколько дней снаряд разорвался во дворе здания, взрывной
волной и осколками многих сандружинниц ранило или контузило. Те, кто пострадал
меньше, продолжали оказывать помощь раненым.
Все время над нами кружился «мессер». Он гонялся за каждым, кто появлялся на
аллеях парка, и поливал свинцом из пулеметов. Наверное, «мессеры» были разные,
но всем казалось, что это один и тот же, «прикрепленный» к нам.
Обстановка требовала от девушек не только мужества, но и быстроты действий,
сноровки, находчивости. Проблемой стало кипячение шприцев, иголок, пинцетов,
соблюдение стерильности. Нужно было как можно быстрее выносить раненых с поля
боя, оказывать им первую помощь, доставлять в медсанбат. От этого зависела их
жизнь. Раненые были для нас очень дорогими людьми, братьями по духу и по оружию,
вставшими на защиту своего народа, своей земли.
Порой сандружинницы узнавали в раненых товарищей, с которыми вместе уходили
в ополчение. Один из них оказался Героем Советского Союза Иваном Ульяновым.
Зимой 1939/40 года мы слышали о подвигах этого бесстрашного разведчика, в недалеком
прошлом маловишерского парикмахера.
Откуда только брались силы у девушек! Некоторые были очень хрупкими, но и они
не отставали от подруг. Никто не думал ни об отдыхе, ни о сне.[241]
У нас была еще одна горестная обязанность — хоронить тех, кто умирал на наших
руках, кого не удалось спасти. Тут же в парке выкапывали мы братские могилы...
Где-то далеко осталась вчерашняя мирная жизнь с ее радостями, концертами и библиотеками,
свиданиями и танцами. Сегодня вокруг только смерть и кровь.
Вчера еще каждая из девушек была по-своему счастлива, имела свой дом, свою семью.
Вчера они были работницами, студентками, диспетчерами, лаборантками, продавщицами.
Сегодня у них одна профессия, одно призвание, один высокий долг — плечом к плечу
с мужчинами отстаивать свою Отчизну от врагов. Они добровольно сменили нарядные
платья и модельные туфельки на грубые солдатские шинели и кирзовые сапоги. Некоторым
отказывали, не брали в армию, но они добились своего.
Война лишь началась, а у многих дружинниц уже были свои личные счеты с фашистами.
Валя Чибор получила извещение, что ее муж, командир Красной Армии, пал в бою,
а двое маленьких детей погибли при эвакуации из Ленинграда. Коммунистка Валя
Чибор была у нас самой отчаянной, самой бесстрашной.
Валя спасла много раненых. Ее дерзости не было предела. Она проникала туда,
куда, казалось, невозможно проникнуть, вытаскивала раненых из-под носа врага.
С горечью мы узнали о гибели нашего командира
полковника Виноградова. Он, опытный воин, не раз беседовал с нами ласково, как
отец.
Виноградов был убит во время нашей контратаки и остался лежать на «ничейной»
земле. Неоднократные попытки унести его тело не увенчались успехом. Фашисты
простреливали место, где лежал полковник;
И все же тело Виноградова вынесли. Сделала это Валя Чибор с помощью еще трех
сандружинниц из других батальонов, фамилий их я не помню.
В это время в Гатчине находился К. Е. Ворошилов. Маршал горячо благодарил сандружинницу
за геройский поступок. Говорил, что Виноградов — его старый боевой товарищ.
Тогда-то Валя получила свою первую награду—орден Ленина. Позднее мы узнали,
что за бои под Красным Бором ей вручили орден Красной Звезды.[242]наверх
Много пережила Саша Днепровская. На ее глазах гитлеровские летчики расстреливали
беззащитных женщин и детей. Она рассказывала, что не может забыть убитую молодую
женщину, к которой прижимались двое крохотных детишек. В заметке, опубликованной
в те дни в армейской газете, Днепровская писала: «Я буду бить фашистов до тех
пор, пока не станет свободной советская земля».
И била, как могла. В конце 1941 года она перешла во взвод инженерной разведки,
овладела специальностью сапера, участвовала в подрыве вражеских огневых точек
и дзотов. Днепровскую мы прозвали «Сашка-партизан».
В первые же дни войны Валя Маркова перестала получать письма от мужа, черноморского
моряка, и от брата, красноармейца. Муж пал смертью храбрых под Севастополем,
а брат был тяжело ранен.
Валя Маркова до войны была инспектором областного управления торговли. Комсомольцы
отдела несколько лет избирали ее своим секретарем.
Добрая, отзывчивая Валя в нужный момент проявляла твердость характера, непреклонную
волю. Однажды она везла раненых в медсанбат, машину остановил незнакомый командир.
Он приказал отвезти его в Ленинград, у него, мол, важное дело.
— Там и сдадите раненых,—сказал он.
— Не могу менять маршрут, у меня тяжелые, их надо поскорее доставить.
Командир настаивал и вынул пистолет.
— Не пугайте, у меня тоже есть оружие, — ответила девушка и щелкнула затвором
винтовки.
Дежурила как-то Маркова на наблюдательном пункте командира полка. В это время
гитлеровцы начали атаку. Шли они во весь рост, непрерывно стреляли из автоматов.
Находился НП на высотке, вся местность хорошо просматривалась. Валя, наблюдая
за боем, не заметила, как вошел командир дивизии.
— А что здесь делает «детский сад»? — спросил он, кивнув на Валю.
Роста она небольшого, выглядела гораздо моложе своих лет и действительно была
похожа на девочку. Не успела Валя ответить, как рядом разорвался снаряд. И «детскому
саду» нашлось дело. Валя быстро и уверенно перевязывала раненых, У нее был опыт,
—[243] зимой 1939/40 года она работала в госпитале, окончила курсы медсестер.
Самой пожилой нашей дружиннице Яранцевой было сорок три года. Все мы звали ее
по имени-отчеству — Варварой Алексеевной, относились к ней с большим уважением.
Ее нельзя было не уважать. Яранцева была на редкость выносливой, не нуждалась
в скидке на возраст. Ее жизненный опыт, оптимизм, душевное равновесие благотворно
влияли на нас, девятнадцати-двадцатилетних.
Много хорошего можно рассказать о каждой нашей дружиннице. О старшине санчасти—справедливой,
всегда подтянутой Зине Елагиной, неутомимой, душевно щедрой Кате Худышкиной,
приветливой Зине Бурнейко, о Кате Тарасовой, Зое Ивановой, Маше Кудрявцевой,
Наташе Браташиной и других.
Те из нас, кто имел подготовку, работали медсестрами — делали перевязки, противостолбнячные
и противошоковые уколы. Все сандружинницы очень быстро научились под руководством
врачей накладывать кровоостанавливающие повязки, жгуты, шины.
Никогда не забуду начальника санчасти, молодого врача, воспитанника Военно-медицинской
академии Григория Аксенова. Он во всем служил нам примером. Всегда оказывался
там, где было трудно, где требовалось быстрое решение, квалифицированный совет.
Он был горяч в работе и хладнокровен в минуты опасности. Не было дня, чтобы
Аксенов несколько раз не побывал на передовой. Не успокоится, пока все раненые
не будут вынесены с поля боя. Нужно было — сам ползал за ранеными, таскал носилки,
делал любую работу.
— Дорога каждая минута, — учил он нас. — Не прозеваем, и жизнь воина спасена,
и он снова будет в строю, будет снова бить фашистов.
Аксенов был неутомим, изобретателен и, я бы сказала, неистов. Никто лучше его
не мог остановить проходящую мимо машину, убедить шофера отвезти раненых в медсанбат.
А делать это приходилось часто. Своего транспорта не хватало. Была у нас вначале
конная повозка, потом санитарная машина, крытый брезентом грузовик. Все они
были разбиты вражескими снарядами и бомбами.
Наш начальник постоянно и терпеливо учил сандружинниц.[244] Нелегко ему было
с нами. Даже в те суровые дни прорывались у нас привычки недавней безмятежной
жизни, желание поозорничать. Возраст брал свое.
Не знаю почему, однажды в минуту затишья мне вздумалось надеть кем-то принесенную
шикарную широкополую шляпу и на велосипеде прокатиться по аллеям парка. Наряд
вне очереди отучил меня нарушать форму.
Одна из наших девушек раздобыла детскую игрушечную шарманку и бренчала на ней.
Особенно любила пошалить веселая, острая на язык Маша Рындина, студентка театрального
училища.
Первое время Аксенов хватался за голову:
— С вами повоюешь!
Но с каждым днем все больше убеждался: можно во всем положиться на девушек.
Убеждался в их верности долгу, самоотверженности.
Наша санчасть выходила из Гатчины в числе
последних, — не на чем было вывезти раненых. Прискакал на взмыленном коне офицер
связи из штаба полка, набросился на Аксенова:
— Ты почему еще здесь? Все наши отступили, немцы уже в парке.
— Не уйду, пока раненых не отправлю.
Офицер связи вместе с Аксеновым остановил мчавшийся грузовик, погрузил на него
раненых.
Мне довелось пройти всю войну, быть на разных фронтах, много пережить и повидать.
Но не помню ничего страшнее отступления из Гатчины.
Фашисты преследовали нас по пятам. Было до слез обидно сознавать преимущество
врага на земле и в небе. Но и тогда каждый из нас непоколебимо верил: будет
праздник и на нашей улице. Эта вера придавала силы.
Приходилось пробираться через лес, преодолевать болота. Спасаясь от гитлеровских
самолетов, мы часам я сидели в канавах и воронках, иногда по пояс в холодной
воде. Смотрю, Катя Худышкина упала в придорожную канаву. Сразу же вода стала
красной. Вытащили Катю, оказалось, она ранена в голову, потеряла сознание.
Немало наших девушек погибло. Осколок вражеского снаряда попал в лицо моей любимой
подруге Маше Алексеевой. Рана оказалась смертельной. Маша была[245] удивительно
красива. У меня сохранилась ее фотокарточка с надписью: «Наташа, не забудь свою
Машу». Была убита Зина Елагина, наш отважный и заботливый старшина.наверх
Тех из нас, кто уцелел, перевели в кадровую 70-ю ордена Ленина стрелковую дивизию,
меня зачислили в медсанчасть 329-го стрелкового полка. Вскоре этой славной дивизии
присвоили звание гвардейской.
В это соединение пришли вместе с нами сандружинницы из других полков 2-й гвардейской
дивизии — Тося Сорокина (Мельникова), Оля Смирнова, Полина Аникина, Дуся Пашкевич
и многие другие. Они хорошо проявили себя, получили правительственные награды.
Тося Сорокина вскоре стала политруком в медсанбате. После войны Антонина Ивановна
Сорокина много лет была заместителем директора Ленинградского Дворца пионеров
имени А. А. Жданова.
Все наши сандружинницы стали на фронте коммунистами.
После войны пути наши разошлись. Но никогда мы не сможем забыть своих подруг
по ополчению — живых и мертвых.
В те тяжелые дни мы сроднились на всю жизнь, стали ближе друг к другу, чем родные
по крови. Верно говорят, за один день на фронте можно узнать человека лучше,
чем за многие годы мирной жизни. Каждая из нас познала в минуты смертельной
опасности неоценимые душевные качества тех, кто был рядом, заботился о подругах
больше, чем о себе, с кем делили последний кусок хлеба, покрывались одной шинелью.
До конца дней наших будет жить фронтовое братство![246]