"На ближних подступах к Ленинграду"
Н. Г. МИЛАШ,
бывший наводчик орудия 270-го ОПАБ.
БОЙ НА РЕКЕ ИЖОРЕ
Вместе с Владимиром Алексеевичем Берчиковым,
полковником в отставке, мы перебираем час за часом события того памятного для
нас обоих дня — 13 сентября 1941 года. На листке бумаги чертим схему расположения
обороны нашего 270-го артиллерийско-пулеметного батальона. Опушка леса, обширное
картофельное поле. Впереди виднеется деревня Романовка, что на берегу Ижоры,
дорога, ведущая на Бугры и далее на Пушкин. Наши огневые позиции расположены
совсем недалеко друг от друга: моя — на опушке леса, на фланге четвертой роты,
его — чуть правее, уступом назад, на фланге второй роты. Таким образом, немецкие
танки и пехота, которые вытянулись из Романовки, оказались для меня справа,
для Берчикова — прямо по фронту.
Тогда, более сорока лет назад, мы не знали друг друга, хотя постоянно находились
где-то рядом. Встречались, безусловно, в коридорах 8-й специальной артиллерийской
школы, где учились — он в восьмом клас-[118]се, я — в девятом, вместе ходили
летом в поход, когда школа выезжала в артиллерийские лагеря под Лугу, пришли
в один и тот же час в старинное здание бывшего института народов Севера, в Александро-Невской
лавре, где формировался наш батальон.
В литературе о народном ополчении Ленинграда довольно подробно рассказано о
подвиге ленинградцев, которые в трудную для нашего города годину взяли в руки
оружие и самоотверженно сражались на Лужском рубеже, под Кингисеппом, под Гатчиной,
на многих и многих участках ленинградской обороны. Но меньше известно о школьниках,
которые вместе со старшими товарищами участвовали в тех памятных боях. Я думаю,
что это была вынужденная мера, когда командование разрешило шестнадцати-семнадцатилетним
учащимся 8-й специальной артиллерийской школы, по сути допризывникам, вступить
в народное ополчение. В 270-м батальоне нас было около ста человек.
Специальные артиллерийские школы — их в Ленинграде было пять — готовили молодежь
для поступления в военные училища. Мы знали строй, материальную часть артиллерии,
умели стрелять из винтовки. Поэтому, попав в батальон, мы сразу же стали выгодно
отличаться от других ополченцев и выправкой — уж что-что, а военную форму мы
носить умели, — знанием основ военного дела. Многие спецшкольники были назначены
на должности младших командиров, а один из нас — старшина батареи Яковлев сразу
же стал командиром взвода.
После двухнедельного обучения нас направили под Гатчину на позиции, подготовленные
ленинградскими «окопниками». Когда мы пришли к Романовке, здесь уже был вырыт
противотанковый ров, построено несколько добротных артиллерийских дотов и дзотов.
В июле и августе это был глубокий тыл, и наше пребывание на позициях казалось
чем-то бессмысленным и для многих даже огорчительным. В самом деле, где-то идут
бои, а мы живем на опушке леса, в тишине и беспечности. В небе поют жаворонки,
недалеко, в деревне Лукаши, мычит корова, крестьяне занимаются своим извечным
делом — работают в поле. Все были глубоко убеждены, что немцы сюда не придут.
А если так, то зачем мы здесь?
Приближение фронта мы почувствовали в конце августа, когда на наших глазах советский
истребитель таранил вражеский самолет. Взяв в плен опустившихся[119] на парашютах
летчиков, мы впервые увидели врага. По дороге на Пушкин отходили разрозненные
подразделения наших частей, шли ленинградцы — «окопники», беженцы. Иногда они
забредали на нашу огневую позицию. Рассказывали о боях под Лугой, южнее Гатчины,
с надеждой смотрели на нас — устоим ли?
— Устоим! — бодро отвечали мы.
— Такие молоденькие, — сокрушались женщины.
— Ничего, девчата, мы — спецы.
И все же не верилось, что здесь, в сорока километрах от Ленинграда, будут бои.
Это казалось невероятным.
У меня в записной книжке сохранились фамилии бойцов нашего расчета. Командир
орудия — Юрьев, учащийся девятого класса, наводчик — я, учащийся девятого класса,
правильный — Сухарев, рабочий, замковый — Купцов, учащийся восьмого класса,
заряжающий — Филиппов, рабочий. На огневую то и дело наведывались товарищи из
других взводов — Журавлев, Макеев, Мартышев, Соколов, Коновалов, Харитонов —
все спецшкольники.
Семидесятишестимиллиметровая полковая пушка, которую нам привезли прямо со склада,
новенькая, пять винтовок, станковый пулемет — наше вооружение. Нас — пятнадцать
человек. Никто, в том числе и несколько ополченцев, что постарше, в боях не
участвовал. Больше того, зная материальную часть, зная, как навести орудие на
цель, как подготовить снаряды, мы не имели практических навыков — лишь нескольким
из нас довелось сделать два-три выстрела из пушки на стрельбах под Лугой, когда
были в летних лагерях.
Утро 13 сентября встретило нас необычной тишиной. Дорога на Бугры, такая шумная
еще вчера, была пустой. На огневую пришел начальник артиллерии батальона, сообщил,
что в Романовке немцы и чтобы мы подготовились к стрельбе.
— А мы в это время, — рассказывает В. А. Берчиков, — уже видели немецкие танки.
Они подошли к Романовне справа. Видели и пехоту, которую привезли на автобусах.
Знали мы также и о том, что противник продвинулся по шоссе Гатчина —Ленинград
и находился к этому времени у нас справа и в тылу.
Берчиков рассказывает [несомненно, В.А. Берчиков рассказывал это не о себе,
а о В.И. Карелине - А.Т.], что еще накануне он с группой бойцов был под Гатчиной,
участвовал в бою, в котором был тяжело ранен его товарищ Евгений Кокорев [он,
по словам В.А. Берчикова, был ранен в другом бою - не под Гатчиной, а в контратаке
на Романовку - А.Т.], тоже спецшкольник.[120]
Начальник артиллерии ушел. Мы же, подготовив снаряды, стали ждать.
Пасмурная погода, но не холодно. Тихо.
Во второй половине дня, ближе к вечеру, из Романовки стала выдвигаться колонна
противника. Легкие танки, артиллерийские упряжки, повозки, на которых сидят
пехотинцы. Солдаты, без головных уборов, без касок, рукава тужурок засучены
по локоть, о чем-то оживленно переговариваются, смеются, — прямо-таки не в бой
направляются, а на свадьбу. И не случайно ведь. Взяв Гатчину, сломив сопротивление
наших отступающих частей на реке Ижоре, немцы думали, что путь к Ленинграду
открыт. Тем более что по главной магистрали Гатчина — Ленинград им удалось продвинуться
на много километров вперед.
По приказанию старшего сержанта Юрьева я связался по телефону с командиром роты.
— Что делать?
Как сейчас помню его голос и слова, сказанные тогда:
— Чему вас только в школе учили! Если это наши — пусть идут себе, если немцы
— открывайте огонь.
Прежде чем навести орудие, я долго выбирал цель. Через панораму видел веселых
«фрицев» — это слово только-только появилось в солдатском лексиконе, — маленькие,
точно игрушечные коробочки танков. Сколько их — не сосчитать: они выползают
и выползают из Романовки.
— Огонь, черт побери! — кричит Юрьев с дерева, где он выбрал себе наблюдательный
пункт.
Снаряд разорвался на дороге, рядом с танком. Было такое впечатление, что попал.
Но нет. Танк продолжал двигаться. Второй снаряд накрыл цель. Танк остановился,
его пушка как была направлена вперед — так и замерла. Немцы соскакивали со своих
повозок, с других танков. Артиллеристы стали разворачивать две пушки в нашу
сторону...
Этот бой — первый в нашей жизни — помнится, как отдельные эпизоды: иногда быстрые,
моментальные, иногда мучительно долгие, полные растерянности и страха. Вот где-то
сзади, на опушке, почти там, где находился наш дот, разорвались два вражеских
снаряда. Вот разорвались два снаряда впереди. Вилка. Это-то мы, спецшкольники,
хорошо знали — сейчас снаряды разорвутся на нашей позиции. У нас — первые раненые.
Замолчал наш «максим».[121]
И вот мы уже в землянке. Проходят секунды, а мне они кажутся вечностью. Мы мучительно
думаем, что делать. И сообща принимаем самое правильное решение — ведь нас все
же чему-то учили в спецшколе: перетащить пушку на запасную позицию. Это удалось
успешно сделать. Наше преимущество было в том, что огневая позиция находилась
в поле, среди невысоких кустиков. Вражеские же артиллеристы и танкисты считали,
видимо, что мы стреляем с опушки, — туда они и били непрерывно.
Вновь открываем огонь. Цели как на ладони — до них не более восьмисот метров.
Ни одного снаряда мимо. Подавили еще одно вражеское орудие. Загорелся дом, куда
угодил один из наших снарядов, — из дома стали выскакивать солдаты.
— Я помню этот пожар, — говорит В. А. Берчиков.— Мы думали, что дом подожгли
немцы, — он горел до ночи.
В том бою мы выпустили семьдесят снарядов — все, что были завезены на огневую
позицию. Последние снаряды выпущены уже тогда, когда у пушки остались мы вдвоем:
я — у панорамы, а шестнадцатилетний Купцов был и подносчиком снарядов, и заряжающим,
и замковым. К сожалению, в том бою доты нашей роты не могли поддержать нас —
их амбразуры были направлены в другую сторону.
Мне трудно сказать, какой урон был нанесен врагу, сколько подбито танков, сколько
уничтожено живой силы противника. Уже позже, будучи командиром взвода, участвуя
во многих боях, я всегда затруднялся точно определить потери врага. Да это порой
и невозможно было сделать. Итоги этого боя сейчас, спустя много лет, я вижу
в другом: нам удалось остановить вражескую колонну, заставить противника развернуть
боевые порядки, вступить с нами в артиллерийскую дуэль. Иными словами, мы выиграли
время.
Мы дождались командира роты, который привел с собой более сотни бойцов. Дождались
командира артиллерийского взвода, который распорядился подтянуть на фланг роты
еще две полковые пушки, поднести снаряды для нашего орудия. Нас, раненых, отнесли
в санчасть, а на другой день мы были отправлены на машине в Ленинград.
Мне приходилось читать в мемуарах о том, что расстояние от Гатчины до Пушкина
противник преодолел с ходу — без боев. Это не так. Ему не раз приходилось[121]
разворачивать боевые порядки, вступать в бой даже в тех местах, где, казалось
бы, уже нет нашей обороны. Но между Гатчиной и Пушкином были рубежи обороны,
и те же Бугры были взяты им с боем и не сразу. На его пути были две роты 270-го
артиллерийско-пулеметного батальона, которые продержались два дня — а это не
так уж и мало.
В сентябре приказом командования учащиеся нашей спецшколы были отозваны с фронта,
продолжили учебу в девятом и десятом классах, были эвакуированы на Большую землю,
где получили полноценное артиллерийское образование. Но многие сложили головы
под Романовкой. До многих приказ о демобилизации не дошел, и они продолжали,
после лечения в госпиталях, служить на Ленинградском фронте.
Сейчас иногда встречаюсь с Володей Соколовым — он прослужил много лет в армии,
продолжает работать; где-то в Ленинграде живет и работает наш школьный старшина
Яковлев. Вот познакомился с Берчиковым — в 1942 году подо Ржевом он был тяжело
ранен. А потом много лет служил в милиции — в уголовном розыске.[122]