Главная страница

Список текстов

"На ближних подступах к Ленинграду"

Н. Г. МИЛАШ,
бывший наводчик орудия 270-го ОПАБ.

БОЙ НА РЕКЕ ИЖОРЕ

Вместе с Владимиром Алексеевичем Берчиковым, полковником в отставке, мы перебираем час за часом события того памятного для нас обоих дня — 13 сентября 1941 года. На листке бумаги чертим схему расположения обороны нашего 270-го артиллерийско-пулеметного батальона. Опушка леса, обширное картофельное поле. Впереди виднеется деревня Романовка, что на берегу Ижоры, дорога, ведущая на Бугры и далее на Пушкин. Наши огневые позиции расположены совсем недалеко друг от друга: моя — на опушке леса, на фланге четвертой роты, его — чуть правее, уступом назад, на фланге второй роты. Таким образом, немецкие танки и пехота, которые вытянулись из Романовки, оказались для меня справа, для Берчикова — прямо по фронту.
Тогда, более сорока лет назад, мы не знали друг друга, хотя постоянно находились где-то рядом. Встречались, безусловно, в коридорах 8-й специальной артиллерийской школы, где учились — он в восьмом клас-[118]се, я — в девятом, вместе ходили летом в поход, когда школа выезжала в артиллерийские лагеря под Лугу, пришли в один и тот же час в старинное здание бывшего института народов Севера, в Александро-Невской лавре, где формировался наш батальон.
В литературе о народном ополчении Ленинграда довольно подробно рассказано о подвиге ленинградцев, которые в трудную для нашего города годину взяли в руки оружие и самоотверженно сражались на Лужском рубеже, под Кингисеппом, под Гатчиной, на многих и многих участках ленинградской обороны. Но меньше известно о школьниках, которые вместе со старшими товарищами участвовали в тех памятных боях. Я думаю, что это была вынужденная мера, когда командование разрешило шестнадцати-семнадцатилетним учащимся 8-й специальной артиллерийской школы, по сути допризывникам, вступить в народное ополчение. В 270-м батальоне нас было около ста человек.
Специальные артиллерийские школы — их в Ленинграде было пять — готовили молодежь для поступления в военные училища. Мы знали строй, материальную часть артиллерии, умели стрелять из винтовки. Поэтому, попав в батальон, мы сразу же стали выгодно отличаться от других ополченцев и выправкой — уж что-что, а военную форму мы носить умели, — знанием основ военного дела. Многие спецшкольники были назначены на должности младших командиров, а один из нас — старшина батареи Яковлев сразу же стал командиром взвода.
После двухнедельного обучения нас направили под Гатчину на позиции, подготовленные ленинградскими «окопниками». Когда мы пришли к Романовке, здесь уже был вырыт противотанковый ров, построено несколько добротных артиллерийских дотов и дзотов. В июле и августе это был глубокий тыл, и наше пребывание на позициях казалось чем-то бессмысленным и для многих даже огорчительным. В самом деле, где-то идут бои, а мы живем на опушке леса, в тишине и беспечности. В небе поют жаворонки, недалеко, в деревне Лукаши, мычит корова, крестьяне занимаются своим извечным делом — работают в поле. Все были глубоко убеждены, что немцы сюда не придут. А если так, то зачем мы здесь?
Приближение фронта мы почувствовали в конце августа, когда на наших глазах советский истребитель таранил вражеский самолет. Взяв в плен опустившихся[119] на парашютах летчиков, мы впервые увидели врага. По дороге на Пушкин отходили разрозненные подразделения наших частей, шли ленинградцы — «окопники», беженцы. Иногда они забредали на нашу огневую позицию. Рассказывали о боях под Лугой, южнее Гатчины, с надеждой смотрели на нас — устоим ли?
— Устоим! — бодро отвечали мы.
— Такие молоденькие, — сокрушались женщины.
— Ничего, девчата, мы — спецы.
И все же не верилось, что здесь, в сорока километрах от Ленинграда, будут бои. Это казалось невероятным.
У меня в записной книжке сохранились фамилии бойцов нашего расчета. Командир орудия — Юрьев, учащийся девятого класса, наводчик — я, учащийся девятого класса, правильный — Сухарев, рабочий, замковый — Купцов, учащийся восьмого класса, заряжающий — Филиппов, рабочий. На огневую то и дело наведывались товарищи из других взводов — Журавлев, Макеев, Мартышев, Соколов, Коновалов, Харитонов — все спецшкольники.
Семидесятишестимиллиметровая полковая пушка, которую нам привезли прямо со склада, новенькая, пять винтовок, станковый пулемет — наше вооружение. Нас — пятнадцать человек. Никто, в том числе и несколько ополченцев, что постарше, в боях не участвовал. Больше того, зная материальную часть, зная, как навести орудие на цель, как подготовить снаряды, мы не имели практических навыков — лишь нескольким из нас довелось сделать два-три выстрела из пушки на стрельбах под Лугой, когда были в летних лагерях.
Утро 13 сентября встретило нас необычной тишиной. Дорога на Бугры, такая шумная еще вчера, была пустой. На огневую пришел начальник артиллерии батальона, сообщил, что в Романовке немцы и чтобы мы подготовились к стрельбе.
— А мы в это время, — рассказывает В. А. Берчиков, — уже видели немецкие танки. Они подошли к Романовне справа. Видели и пехоту, которую привезли на автобусах. Знали мы также и о том, что противник продвинулся по шоссе Гатчина —Ленинград и находился к этому времени у нас справа и в тылу.
Берчиков рассказывает [несомненно, В.А. Берчиков рассказывал это не о себе, а о В.И. Карелине - А.Т.], что еще накануне он с группой бойцов был под Гатчиной, участвовал в бою, в котором был тяжело ранен его товарищ Евгений Кокорев [он, по словам В.А. Берчикова, был ранен в другом бою - не под Гатчиной, а в контратаке на Романовку - А.Т.], тоже спецшкольник.[120]
Начальник артиллерии ушел. Мы же, подготовив снаряды, стали ждать.
Пасмурная погода, но не холодно. Тихо.
Во второй половине дня, ближе к вечеру, из Романовки стала выдвигаться колонна противника. Легкие танки, артиллерийские упряжки, повозки, на которых сидят пехотинцы. Солдаты, без головных уборов, без касок, рукава тужурок засучены по локоть, о чем-то оживленно переговариваются, смеются, — прямо-таки не в бой направляются, а на свадьбу. И не случайно ведь. Взяв Гатчину, сломив сопротивление наших отступающих частей на реке Ижоре, немцы думали, что путь к Ленинграду открыт. Тем более что по главной магистрали Гатчина — Ленинград им удалось продвинуться на много километров вперед.
По приказанию старшего сержанта Юрьева я связался по телефону с командиром роты.
— Что делать?
Как сейчас помню его голос и слова, сказанные тогда:
— Чему вас только в школе учили! Если это наши — пусть идут себе, если немцы — открывайте огонь.
Прежде чем навести орудие, я долго выбирал цель. Через панораму видел веселых «фрицев» — это слово только-только появилось в солдатском лексиконе, — маленькие, точно игрушечные коробочки танков. Сколько их — не сосчитать: они выползают и выползают из Романовки.
— Огонь, черт побери! — кричит Юрьев с дерева, где он выбрал себе наблюдательный пункт.
Снаряд разорвался на дороге, рядом с танком. Было такое впечатление, что попал. Но нет. Танк продолжал двигаться. Второй снаряд накрыл цель. Танк остановился, его пушка как была направлена вперед — так и замерла. Немцы соскакивали со своих повозок, с других танков. Артиллеристы стали разворачивать две пушки в нашу сторону...
Этот бой — первый в нашей жизни — помнится, как отдельные эпизоды: иногда быстрые, моментальные, иногда мучительно долгие, полные растерянности и страха. Вот где-то сзади, на опушке, почти там, где находился наш дот, разорвались два вражеских снаряда. Вот разорвались два снаряда впереди. Вилка. Это-то мы, спецшкольники, хорошо знали — сейчас снаряды разорвутся на нашей позиции. У нас — первые раненые. Замолчал наш «максим».[121]
И вот мы уже в землянке. Проходят секунды, а мне они кажутся вечностью. Мы мучительно думаем, что делать. И сообща принимаем самое правильное решение — ведь нас все же чему-то учили в спецшколе: перетащить пушку на запасную позицию. Это удалось успешно сделать. Наше преимущество было в том, что огневая позиция находилась в поле, среди невысоких кустиков. Вражеские же артиллеристы и танкисты считали, видимо, что мы стреляем с опушки, — туда они и били непрерывно.
Вновь открываем огонь. Цели как на ладони — до них не более восьмисот метров. Ни одного снаряда мимо. Подавили еще одно вражеское орудие. Загорелся дом, куда угодил один из наших снарядов, — из дома стали выскакивать солдаты.
— Я помню этот пожар, — говорит В. А. Берчиков.— Мы думали, что дом подожгли немцы, — он горел до ночи.
В том бою мы выпустили семьдесят снарядов — все, что были завезены на огневую позицию. Последние снаряды выпущены уже тогда, когда у пушки остались мы вдвоем: я — у панорамы, а шестнадцатилетний Купцов был и подносчиком снарядов, и заряжающим, и замковым. К сожалению, в том бою доты нашей роты не могли поддержать нас — их амбразуры были направлены в другую сторону.
Мне трудно сказать, какой урон был нанесен врагу, сколько подбито танков, сколько уничтожено живой силы противника. Уже позже, будучи командиром взвода, участвуя во многих боях, я всегда затруднялся точно определить потери врага. Да это порой и невозможно было сделать. Итоги этого боя сейчас, спустя много лет, я вижу в другом: нам удалось остановить вражескую колонну, заставить противника развернуть боевые порядки, вступить с нами в артиллерийскую дуэль. Иными словами, мы выиграли время.
Мы дождались командира роты, который привел с собой более сотни бойцов. Дождались командира артиллерийского взвода, который распорядился подтянуть на фланг роты еще две полковые пушки, поднести снаряды для нашего орудия. Нас, раненых, отнесли в санчасть, а на другой день мы были отправлены на машине в Ленинград.
Мне приходилось читать в мемуарах о том, что расстояние от Гатчины до Пушкина противник преодолел с ходу — без боев. Это не так. Ему не раз приходилось[121] разворачивать боевые порядки, вступать в бой даже в тех местах, где, казалось бы, уже нет нашей обороны. Но между Гатчиной и Пушкином были рубежи обороны, и те же Бугры были взяты им с боем и не сразу. На его пути были две роты 270-го артиллерийско-пулеметного батальона, которые продержались два дня — а это не так уж и мало.
В сентябре приказом командования учащиеся нашей спецшколы были отозваны с фронта, продолжили учебу в девятом и десятом классах, были эвакуированы на Большую землю, где получили полноценное артиллерийское образование. Но многие сложили головы под Романовкой. До многих приказ о демобилизации не дошел, и они продолжали, после лечения в госпиталях, служить на Ленинградском фронте.
Сейчас иногда встречаюсь с Володей Соколовым — он прослужил много лет в армии, продолжает работать; где-то в Ленинграде живет и работает наш школьный старшина Яковлев. Вот познакомился с Берчиковым — в 1942 году подо Ржевом он был тяжело ранен. А потом много лет служил в милиции — в уголовном розыске.[122]

наверх

Список текстов

Главная страница

Сайт управляется системой uCoz