В этих боях он был ранен, и вот наши койки оказались рядом. Когда дела пошли на поправку, он уговорил меня вместе побывать у его родных, а жили они совсем близко, где-то на Среднем проспекте. Девчата, медперсонал, симпатизировали нам, дали свои шинели с лейтенантскими погонами, мы еле-еле напялили их на себя и под покровом темноты дошли до Тучкова моста, а тут охрана моста. К счастью уже начали ходить отдельные трамваи. Мы вскочили в один из них, переехали мост и побывали у Павла дома. Радости было много, а угощений, конечно, никаких. Быстро возвратились в госпиталь, всё сошло благополучно.
В двадцатых числах марта меня выписали из госпиталя, направили в 351-й запасной полк, что был на площади Маркса, а оттуда маршевой ротой опять на фронт. Не помню, где и как ехали, но попали в район рабочий поселков, что под Синявино. Оказалось, что мы в расположении 90-й дивизии, а я следую в артиллерию одного из полков. Пока болтали с артиллеристами, подошли штабисты 96-го АП, кажется это были Овсищер, Крылов, Груненков. Когда узнали, что я до войны окончил десятилетку и даже учился в институте, сразу повели к начальнику штаба полка. Это был Алексей Иванович Маслобойщиков. Он связался с капитаном Соколовым, который был в полку уполномоченным "Смерш". Согласие контрразведки, политотдела и кадровиков было дано и меня оставили в 96-м артполку. Я неплохо знал топографию, кое-что из геодезии, разбирался в картах, знал географию и черчение. Меня сразу определили в оперативный отдел штаба полка писарем, а потом назначили начальником топовычислительной команды и главной обязанностью было готовить боевые приказы и распоряжения, составлять оперативные сводки, топографические карты действий дивизии и нашего полка в конкретной операции. Всё это давало возможность быть в курсе всего происходящего, что пригодилось позднее при создании истории полка.
И здесь для меня главным учителем и начальником был майор Маслобойщиков. Я постоянно работал вместе с ним, он очень доверял мне и много поручал. Это был очень интеллигентный и образованный человек. У него было сельскохозяйственное образование, но я быстро понял, что и в том военном деле, которым мы все вынуждены были заниматься, он был на голову выше всех.
А командиром полка тогда был майор Чуров, помощниками начальника штаба капитан Крылов, капитаны или старшие лейтенанты Овсищер, Груненков, Логинов. Транспортом ведал Василишин, артснабжением Лапшин. Все они были спокойные, деловые, рассудительные и квалифицированные офицеры. Хотя о майоре Чурове я скажу отдельно.
96 артполк в это время участвовал в боевых действиях, которая, в районе Рабочих посёлков под Синявино дивизия с одной стороны как бы вела охрану прокладывавшейся дороги по берегу Ладожского озера, а с другой расширяла захваченный плацдарм в районе Рабочего посёлка номер 5. Но в это же время наш 96 АП частенько привлекался другим дивизиям, действовавшим в этом районе.
Местность здесь была очень сырой, болотистой, лес сильно побит артиллерией, много сломанных и покорёженных деревьев, поэтому перемещать матчасть было крайне тяжело. К тому же из-за постоянных артобстрелов всё время были довольно сложные и серьёзные потери.
Не помню точно, но в каких-то числах мая в штабе заговорили о том, что назначен новый командир дивизии полковник Лященко. Но увидел его не скоро, да и не помню где. В нашем артполку он бывал очень редко. Видимо поэтому и в своих книгах - мемуарах он очень мало пишет о командирах составе 96 артполка.
В июне 1943 года 90-я СД из 2-й Ударной Армии передали в 67-ю Армию и мы некоторое время оставались на прежних позициях и всё время вели боевые действия. Но скоро и нас вывели за Неву и мы разместились в лесу недалеко от посёлка Морозовка. Здесь были и отдых и учеба, здесь я познакомился со многими однополчанами. Особенно запомнились командиры дивизионов и начальники штабов дивизионов, с которыми мне по характеру работы больше всего приходилось общаться. Это были капитаны Аншутин, Буфетов, Песков, Паук и другие. С замкомандира полка по политчасти майором Моисеенко я познакомился почти сразу и здесь мы сдружились с его и помощником, и агитатором, и писарем Иваном Гузеем. Он был весёлым, остроумным, общительным парнем.
Места, в которых мы расположились, были мне очень знакомы по временам голодной блокады. В то самое трудное и страшное время я был командиром 76-мм пушки полкового орудия сначала 24 отдельного противотанкового артдивизиона, а затем 871 отдельного истребительного противотанкового артполка Резерва главного командования. Мы тогда занимали оборону по самому берегу Невы и постоянно меняли позиции в районе от посёлка Морозова до деревни Марьино. В этих местах наш полк участвовал в прорыве блокады Ленинграда и вместе с 67-й Армией форсировал Неву, вёл бои у Шлиссельбурга и у Третьего и Пятого рабочих посёлках. В этих боях выполняя нелепый приказ из противотанковый пушек разбить железнодорожную насыпь, за которой оборонялись немцы, наш полк понёс очень большие потери. Мы находились на открытом замёрзшем болоте, а немцы на насыпи и они очень легко и просто, а главное эффективно били по нашим позициям из миномётов. В ночь на 24 января 1943 года осколком от рядом разорвавшегося снаряда я был ранен в шею и через несколько дней оказался в госпитале. Уже здесь я узнал, что от полка почти ничего не осталось. Впоследствии он был реорганизован, но я так и не смог найти кого-нибудь из однополчан. Так для меня закончилась первая половина войны, а вторая, уже в 96 АП. И начиналась она практически с того же места, что и первая.
В середине июля 1943 года один лишь 96 АП через Неву вновь направили в район боевых действий между Марьино и рабочим[и] посёлками для огневой поддержки частей 30 Гвардейского стрелкового корпуса. Но вскоре и вся наша 90-я переправилась к нам.
Штаб 96 АП расположился недалеко от "Золовой горы". Так мы называли высоту которая была терриконом отходов угля, сжигаемого на бывшей 8-й ГЭС. Электростанция, естественно, была разрушена, от неё остались только довольно высокая труба, на которой иногда забирались наши разведчики, чтобы корректировать артогонь. Это было очень трудно и опасно, так как труба была видна издалека с территории, занятой противником. Но немецкие снаряды, как правило, летели мимо. От нас было видно, как кто-то лез по трубе и мы каждый раз с тревогой следили за ними.
Все наши землянки располагались на склоне оврага так, что снаряды немецкой артиллерии перелетали через них и разрывались внизу. Но однажды, после нового обстрела, когда мы выбрались наружу, увидели в 3-4 метрах от входа неразорвавшийся снаряд примерно двухсотого калибра. Волосы дыбом встали вот если бы рванул... Но через пару дней действительно рванул метрах в пяти. И окоше [оконце? - А.Т.], и то что было вместо двери, вдребезги разлетелись, всех, кто был здесь, снесло на землю воздушной волной. Помначштаба Фомич Пётр Иванович решил, что я ранен, так как лицо было в крови, но оказалось, что это порезы от разбившихся стёкол. В овраге иногда ставили реактивные снаряды, прямо на земле и в ящиках. Когда давали залп, снаряды летели прямо в ящиках. Мы прозвали их "Ивандолбаями". После этого немцы давали артналёт по месту расположения батареи. Но их там уже не было и всё доставалось нам.
Много неприятностей доставляли нам в этих местах наши лётчики. Вернее лётчицы. Где-то за Невой, за несколько десятков километров стоял авиаполк лёгких самолётов У-2 "кукурузники", как их называли тогда. Они по ночам вылетали на бомбёжку ближайших позиций врага. Но до немецких позиций они никогда не долетали и свой груз в большинстве случаев сбрасывали на наш передний край. Каждое такое утро рядом с нашими землянками было немало маленьких воронок. С У-2 сбрасывали небольшие бомбочки, которые пока летели до земли, как-то странно посвистывали. Услышав такой звук, мы сразу прятались в землянках. Мы хотя и злились, но не очень, так как понимали, что тихоходные да и низко летящие самолёты можно сбить из винтовки и даже автомата и летать на них над вражескими позициями крайне опасно. Да и полк то был женским.
Где-то в этих местах и в это время, может быть чуть ранее, я познакомился с Галей Мурашёвой. Она появилась при штабе полка с рацией и обеспечивала связь по радио со штабом дивизии и артдивизионами. И вот как-то я был свидетелем такой сцены. По траншее к штабной землянке пришёл командир полка майор Чуров и увидел что радистка Мурашёва сидит в наушниках, но читает книгу, отнял и разорвал её и листки выбросил в траншею. И начальник штаба Маслобойщиков и все кто видел это, очень удивились и возмутились, но перечить командиру полка неловко.
Все в полку знали и видели, что Чуров самодур, необразованный, малограмотный человек, очень грубый и хамоватый, страшный матерщинник. Говорили, что когда-то он был шахтёром в Донбассе, потом служил в армии и к началу войны стал полковником. Но где-то на Южном фронте проштрафился, его наказали, понизив в звании до майора и "сослав в болота" Ленинградского фронта. Чиров был могучего телосложения, обладал приличной физической силой и иногда пользовался ею в отношениях с подчинёнными.
Однажды выбросил из окопа за шиворот за бруствер красноармейца, который при артобстреле со страху оправился прямо в траншее. О другом случае его дикости рассказывал главврач полка Никита Павлович Кузнецов. Во время одного затишья Чуров приказал собрать к нему всех медиков для разговора. Вызвали из батареи фельдшеров, санинструкторов, медсестёр. Среди них, конечно, были и женщины. Приходит Чуров и сразу же обращается к близсидящему:
- Ты кто?
- Военфельдшер первого артдивизиона лейтенант Шлапак.centralsector.narod.ru
- Все вы... шлапаки... - повернулся и ушёл. Может и пьяный был, но вот такой. Во второй половине августа нас вновь выводят из боя в леса у посёлка Берёзовка и Морозовка. И хотя артиллерия противника доставала и сюда, всё же это не передовая, где постоянно под огнём, в том числе и снайперским.
В этих местах и в это время в топовзводе появился Алексей Петрович Смирнов-Аверин, молодой, образованный, интеллигентный лейтенант. Как следует познакомились и подружились мы с ним чуть позднее.
В какой-то из этих дней наконец смена командира полка. Снимают Чурова и назначают Константина Ивановича Германа. Откуда и кто он, никто не знает. Но Чурову прямая противоположность.
Только в этой "мирной обстановке" собрались отметить ноябрьские праздники, получаем приказ о передислокации куда-то к Ленинграду. Уже в пути узнаём, что дивизия должна сосредоточиться севернее города в районе мыса Лисий Нос, а потом предстояло грузиться на баржи для переправы по морю.
Наконец, когда начальник штаба появился с приказом из дивизии и стали составлять своё распоряжение, стало ясно, что будем плыть в Ораниенбаум. Это на так называемой "Малой землёй", то есть на плацдарме, что удержался нашими войсками в течение всей блокады. Это была как бы блокада в блокаде. Теперь решили отсюда вести наступление для окончательного снятия блокады.
Хорошо помню как грузились на баржи машины, пушки, мы со своим штабным скарбом. Всем дали спасательные круги или пояса. Мне какой-то матрос дал и помог надеть пояс с поплавками-пластинами. Всю ночь плыли через Финский залив, была тёмная ночь, но на берегу, где немцы, видны какие-то огни. Я всё время находился на палубе и не спал, курить категорически запрещалось, никаких огней. Когда подплыли к пирсу в Ораниенбауме, начало рассветать, но зато был туман и хотя немцы начали понемногу постреливать, мы разгрузились без потерь и быстро помчались на машинах в южном направлении. Вскоре наш полк занял позиции южнее горы Колокольня, а штаб на самой горе. Здесь же оказались и штаб дивизии, а позднее и штаб 2-й УА. Здесь я не раз видел и комдива Лященко, а потом и командарма Федюнинского. Однажды, незадолго до начала наступления, они оба чуть не погибли. Тяжёлый снаряд угодил в траншею окопа землянки, от которой они только что отошли.
Затем были тяжёлые бои за Гостилицы и Дятлицы. Потери были жуткие, но всё же был и успех - овладение Ропшей. Уже после, когда мы, ветераны, собирались в школе, в Гостилицах, чтобы отметить очередной день Победы, на стеллах возведённых здесь мемориала насчитали более 2600 фамилий погибших в этих боях наших воинов.
Потом Волосово. И дальше вдоль дороги двинулись в направлении Нарвы. В Волосово я чуть было не вышел из строя. Когда пробирались по снегу, провалился в какую-то яму и валенки были полны воды. А к вечеру страшный жар. Но выручил Никита Кузнецов, наш врач. Дал несколько каких-то таблеток, целый стакан водки, запихнул меня за печь, которую затопили ребята, чтобы ночью погреться и подсушиться, накрыл полушубком, и я заснул. Когда часа через три надо было двигаться вперёд, я был полностью в строю.
А дальше нам неожиданно изменили [направление] наступления и мы круто повернули на юг, и двинулись через густой лес. Это был партизанский край. Немцы туда проникнуть не смогли, некоторая деревни уцелели и там фактически сохранилась советская власть. Но все деревни, которые располагались на границах этого края, были полностью уничтожены. Пробираться через этот край было очень трудно. Болота, речки и ручейки, сплошные лесные завалы всё время машины и пушки перетаскивали на руках. Намучились страшно. Но была и радость, в одном месте встретились с партизанами. Они неожиданно появились и: леса на небольшом пригорке. Как сейчас помню, на опушке стоит несколько человек в телогрейках и с красными околышами на шапках, некоторые верхом на лошадях. Поговорили с ними и направили их к штабу дивизии. Наконец вышли к Гдову. Город представлял ужасное зрелище, весь разрушен и сожжён, кругом обуглившиеся трубы и печи.
Дальше двинулись на юг. Был тяжёлый бой на станции ЯММ. Но вдруг получили из штаба приказ: повернуть на запад, форсировать пролив между Чудским и Псковским озерами и захватить плацдарм на эстонском берегу. Наш 96-й АП расположился в деревне Чудские Заходы, которая неплохо сохранилась. Правда домов там было совсем мало. Здесь собрались почти все наши батареи, были многие другие подразделения, в том числе из стрелковых полков. Кто-то вспомнил что в этих местах в 1240-м году была знаменитая битва между русскими дружинами Александра Невского и тевтонскими рыцарями. Противник был неблизко, обстрелов не было, поэтому вели себя беспечно, пренебрегая маскировкой. И даже когда появился один немецкий самолёт, выскочили из домов посмотреть на него, а начхим полка старший лейтенант Комаров открыл по нему огонь из винтовки и хвалился, что хорошо видел немецкого лётчика и попал в его самолет.
Но прошло немного времени и нагрянула целая армада. Мы насчитали около 30 самолётов. Они начали заходить друг за другом на деревню и бомбить довольно прицельно. Творилось что-то ужасное, сплошные разрывы бомб, гул и треск, дым, гарь. В некоторые дома были прямые попадания, в том числе и в дом, где спали наши батарейцы. Много было погибших. Одна из бомб угораздила в угол дома, где был наш штаб полка, начала валиться одна из стен, появился огонь, все кто был, схватили разные документы и во двор. Тут я вспомнил, что в штабе знамя полка, быстро вернулся, в дыму нашёл знамя, свернул и за пазуху под телогрейку, выскочил на улицу и попал в какую-то яму. Оттуда увидел, как в один из окопчиков прыгнул командир дивизии Лященко, а за ним деревенская баба, местная жительница. Когда всё стихло, увидели, что более менее уцелели лишь два дома, кругом дым и гарь, многая наша арттехника повреждена. Потом увидели картину, которая поначалу показалась забавной. Стоит целёхонькая наша полевая кухня, около неё повар и комдив Лященко. Комдив держит в руках буханку чёрного хлеба и ест, прямо откусывая от неё. Чувствовалось, что он потрясён, страшно нервничает. Его можно было понять, все мы были в таком же состоянии. Комполка Герман был вне себя от случившегося.
Это был страшный урок, наказание за беспечность. А дальше еще об одной, теперь уже позорной операции. Но позорной не для тех, кто в ней участвовал, а [для] тех, кто отдавал приказ начать её.
Командующий 42-й Армии Маслёнников решил атаковать и взять город Псков со стороны озера и задумал 90-ю СД на аэросанях перебросить по льду и напасть на город с тыла, откуда немцы не должна были ждать.
Помню как возмущались таким планом командир полка Герман и начальник штаба полка. Не был согласен с таким планом комдив Лященко. Одно из главных возражений сводилось к одному, что действия стрелковых батальонов нельзя будет поддержать артиллерией, пушки на аэросанях не переправишь. Видимо, немцы разгадали план и перед самым началом операции взорвали лёд на озере. Тогда командование армии изменило план и решило атаковать Псков по берегу. Но времени на подготовку уже не было и поэтому операция полностью провалилась. Были очень большие потери в людях. Особенно пострадали наши стрелковые полки, а больше других 286 СП. Маслённикова за эту операцию следовало отдать под суд, однако, как у нас это частенько бывает и сейчас, его перевели на другую работу, да как перевели. Вскоре стало известно, что он назначен командующим вновь созданного 3-го Прибалтийского фронта.
В начале марта месяца 90-ю СД передали в 54-ю Армию и ей поставили задачу перерезать дорогу Псков-Остров и форсировать реку Великую. Для 96 АП переход на позиции южнее Пскова был очень трудным. Дороги начали раскисать, глинистая земля проваливалась под машинами. Пушки и др. технику во многих случаях буквально тащили на себе. Но дорогу всё же перерезали, а вот форсировать реку противник нам не дал. Из-за погоды бои стали идти лишь вдоль дороги Псков-Остров.
Вот здесь отличились артиллеристы нашего 96-го АП. Однажды был такой эпизод. На шоссе со стороны Острова появились три немецких танка и за ними пехота. Натиск противника был неожиданным и все из наших войск, кто здесь был, бросились бежать. Казалось, прорыв неизбежен. Но тут геройский поступок совершил сержант Шам[ш]ин. Он один вернулся к орудию, что стояло на обочине, спокойно зарядил его и выстрелил. Но сразу не попал. Хладнокровно зарядил пушку еще раз, и хотя немцы были совсем близко и стреляли по нему, выстрелил и попал в головной танк. У машины заклинило гусеницу и башню, она развернулась поперёк дороги. Двум другим танкам места для проезда не осталось, а съехать на обочину из-за распутицы было нельзя. Шамшин выстрелил еще раз и пехотинцы бросились бежать. После этого наши спохватились и пришли Шамшину на помощь. Фактически он один остановил попытку противника перейти в наступление и прорвать наши позиции. Конечно никто из командиров не хотел признать, что струсили и убежали, оставив позиции. Мы в штабе полка составили представление о присвоении Шамшину звания Героя Советского Союза. Командир полка Герман подписал его. А вот что было сделано дальше, не знаю. В мемуарах Лященко подвиг Шамшина упоминается, но в более смягчённом виде, а о побеге с места боя пехоты и командиров вообще ничего. Кто и как дальше смягчил представление не знаю, но Шамшина наградили орденом Красного Знамени. Конечно это тоже высокая награда. Но всё же... Шамшин потом был участником Парада Победы. Направляя его на этот парад, так же немного смягчили впечатление от несправедливости.
В апреле на псковщине здорово тает, совсем развезло, сплошная непролазная грязь. Земли там плохие, глинистые, в дождливую погоду вовсе непроходимые.
Бои практически прекратились, только артиллерийский обстрел и то совсем редкий, так как невозможно подвозить снаряды. Не только машины, но и лошади не могли пройти, увязали в трясине. Всех нас что называется мобилизовали на носку снарядов, которые брали по одному-два на плечи и несли на большое расстояние. Даже потом, когда дивизию вновь возвратили во 2-ю Ударную Армию и начали передислоцировать под Ленинград, наш 96-й АП оставался на месте, так как вырваться с материальной частью через грязное месиво было невозможно. Наступили очень тяжёлые времена. Мы страшно голодали, так как стало невозможно доставлять продовольствие. Около двух недель ничего кроме сухарей не было. В полуземлянках-окопах, которые там можно было сделать, попытались устроить баню из талой воды, так как здорово завшивели. Но немцы и это нам сорвали. Увидев дымок от костра, дали залп из своих "андрюш". Так мы их называли. Их воющие снаряды шестиствольных миномётов. Пришлось разбегаться уже намыленными: Тогда было не до шуток, а потом много потешались по этому поводу.
Может быть из-за непогоды и распутицы местность казалась унылой, однообразной. Земли здесь бедные неплодородные. Люди жили бедно. В большинстве деревенских домов не было полов, печи топились по-чёрному, скот держали прямо в избе. Оккупация привела к полному запустению.
И всё же в разговорах мы вспоминали о том, что здесь вершились большие исторические дела. Новгородское вече, победа над тевтонскими рыцарями, недалеко знаменитые пушкинские места, Михайловское, могила великого поэта...
В самом конце апреля наконец-то и наш 96-й АП смог выбраться из грязи и дойти до ж.д. станции. Дорога оказалась отремонтированной и полк в товарных вагонах и на платформах через Лугу и Ленинград передислоцировался на Карельский перешеек и расположился в районе Белоострова. Начались занятия и подготовка к предстоящей операции против финских войск.
Весь май и начало июня 1944 года штаб 96-го АП вёл активную разработку документов на предстоящую операцию - прорыв обороны финских войск.centralsector.narod.ru
Особенно много дел было у помощников начальников штаба Моргунова, Логинова, Фомича, всей штабной батареи во главе со старшим лейтенантом Копезиным, топографы которой москвичи Костя Родионовский, Яблоков, Саша Хохлов буквально не знали отдыха, привязывая на месте положение каждой батареи. В это же время я познакомился и сдружился с командиром отделения разведки саратовцем Георгием Андреевым, командиром отделения связи из батареи управления Агалаковым, топовычислителями ленинградцами Павлом Дорофеевым и Никитой Старицким. Все они проявили себя в дальнейшем, все были награждены орденами Славы 3-й степени, а Агалаков еще и 2-й степени. Все они уцелели во время войны, а после войны на гражданке добились значительного положения и я о них еще расскажу.
При подготовке операции командование фронта, а следовательно и все мы, исходили из того, что первая полоса обороны финнов сильно укреплена, а дальше будет лишь восстановленная ими линия Маннергейма.
Как проходила эта операция, где и как велись бои по прорыву обороны финнов, подробно рассказано в книгах-мемуарах комдива Лященко Н.Г. И он упоминает о некоторый недостатках в разведданных. Но всё же ему, видимо, неудобно было прямо сказать о тех просчётах и многочисленных ошибках, которые привели к ряду неудач, и что особенно важно, серьёзным потерям в войсках. Речь идёт прежде всего о никуда негодных данных разведки о системе оборонительных сооружений противника, поступивших в штабы.
Начиная с 7 июня стала действовать авиация. Она непрерывно наносила массированные удары по позициям немецких [т.е. финских - А.Т.] войск в течение нескольким дней. В ночь на 10-е началась артподготовка. Она продолжалась долго и была очень интенсивной. Были израсходованы сотни тысяч снарядов и авиабомб.
А когда наши стрелковые полки пошли в атаку, оказалось, что финские окопы практически пусты. Финские войска ушли. Я сам в первых финских окопах видел всего одну поломанную пушку и одного убитого солдата. Все мы тогда поняли что финны нас здорово обманули. Мы молча проглотили горькую пилюлю.
Ничего наши командиры и мы в штабе не знали и о том, что километров через 15 была создана мощная оборонительная линия. Когда подошли к реке Раивола-Иоки, буквально нарвались на ожесточённое сопротивление и понесли большие потери.
Оказалось, что финны по самому берегу реки Раивола-Йоки успели создать многочисленные массивные укрепления и огневые точки, вся местность по берегам реки была довольно точно пристреляна.
В этом месте совершил свой [герои]ческий подвиг командир нашего 3-го дивизиона капитан Буфетов. Когда во время переправы через реку погиб командир батальона 173 СП и был ранен начальник штаба, Буфетов взял себя командование и батальоном. Они захватили плацдарм на финском берегу, сумели сделать брешь в обороне врага и тем самым дали возможность прорвать эту оборону. Во время боя, когда Буфетов сам вёл огонь из автомата, осколок снаряда попал ему в голову. Сначала в штаб сообщили, что Буфетов погиб. Потом новое сообщение, что он лишь ранен и направлен в госпиталь. Но уже потом, когда двинулись на Выборг, стало известно о гибели капитана Буфетова. Гораздо позднее, только в ноябре месяце, когда мы были уже в Польше, узнали о том, что Сергею Буфетову посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.
В прорыв, созданный героизмом Буфетова, пошли стрелковые полки и сумели развить успех.centralsector.narod.ru
А дальше вдоль Приморского шоссе к линии Маннергейма и на Выборг. Вспоминаю как в полк поступило устное распоряжение сверху: всем объявить, что в подразделениях, которые сегодня же достигнут линии Маннергейма и сумеют прорвать её офицеры будут награждены орденом Красной Звезды, а рядовой состав и сержантский медалями.
Все мы и пехотинцы на наших артиллерийских машинах помчались на север, нигде не встречая сопротивления.
Когда к вечеру остановились и сориентировались, то оказалось, что мы уже за линией Маннергейма. Радист доложил в штаб дивизии, но его обругали и пригрозили наказанием. Были белые ночи и хотя мы в лесу, но не совсем темно, мы всё же нашли разрушения в зарослях траншеи и какие-то другие сооружения. Стало ясно, что линия Маннергейма и не восстанавливалась, а разведка и командование об этом ничего не знало. Нас опять надули.
Много лет спустя, когда на юбилейные победные дни мы, однополчане, встречались в Питере, как правило у Мурашовой-Канаевой Г.А., вспоминая эти бои, подтрунивали по поводу многочисленных кинофильмов о наших разведчиках. Судя по ним чуть ли не половина немецких штабов состояла на наших разведчиков Штирлицев, а мы очень мало знали о враге и том, что они нам готовили.
Перед Выборгом остановились, так как противник оказал здесь серьёзное сопротивление. Наш полк развернулся, а затем небольшая артподготовка и стрелковые полки штурмом овладели городом Выборг. В городе никого не было, ушло и всё население. Помню, что мы ночевали в хорошей квартире и там сохранилась вся обстановка. Очень удивились, когда на полках обнаружили целые пачки бумажных платков, салфеток, скатертей и даже простыней и полотенец. После траншей и землянок видеть всю эту чистоту было непривычно. Даже такие ленинградцы-интеллигенты как Дорофеев и Старицкий были в восторге от увиденного.
Попытка форсировать пролив, отделявший Выборг от основной Финляндии на лодках а так же через довольно длинный мол, была скорее авантюрой чем серьёзной боевой операцией. Финны без труда орудийным и оружейным огнём перебили все наши полки и никому не дали высадиться на западный берег пролива.
После этой неудачи командование решило ворваться в Финляндию через леса, что севернее Выборга. И здесь ничего не получилось. Подготовки к операции фактически не было. Артиллерийских снарядов да и других боеприпасов было мало, а перевозка даже продовольствия по густым лесам и завалам оказалась почти невозможной. Сплошные многочисленные валуны - каменные глыбы по 3-5 метров в высоту, кругом вода и почти никаких дорог. И лишь в одном месте пересекались две лесные просеки. Это место кто-то прозвал "перекрёсток смерти". Через него должна была пробираться почти вся дивизия. Между тем финны это место хорошо пристреляли и почти всё время вели по нему огонь. Мы же в этом кромешном лесу так и не смогли установить, где их батареи. К тому же здесь оказалось много "кукушек". Это отдельные финские снайперы, которые сидели высоко на деревьях [и] метко стреляли до тех пор пока их не снимали наши бойцы. Однажды мы с кем-то из ребят больше часу пролежали в канаве и не могли даже высунуться, так как снайпер сразу же стрелял.
Наш штаб 96-го АП расположился сравнительно недалеко от этого "перекрёстка" смерти, пытаясь организовать быстрый проход техники через это место. В какой-то из дней финская артиллерия провела мощный артналёт на расположение штаба. Снаряды попали по валунам, на нас летели осколки не только снарядов, но и камней. Несколько снарядов попали прямо под валуны. Во время этого обстрела погибло несколько человек. Погибли помощники начальника штаба полка Моргунов и Логинов. А вскоре погиб и командир полка подполковник Константин Герман. Он пытался на машине проскочить этот злополучный перекрёсток, но впереди застряли танкисты и преградили дорогу. Герман выскочил из машины, стал на них кричать, пытаясь разогнать. Один из танков съехал на обочину, и попал на мину, разрывом которой и был убит командир полка Герман. Его было очень жаль, хотя он был строгим и требовательным командиром, порой жестоким. Почему-то казалось, что он часто нервничает и злится потому что им овладевает чувство страха. Некоторые, даже многие офицеры недолюбливали его. Но он всегда, и в самой трудной обстановке хорошо выглядел, был стройным, высоким, чисто одетым, опрятным, как будто кем-то ухоженным. Трудно было понять как он в той обстановке поддерживал внешнюю форму. Вспоминается такой случай. Сообщили что в полк едет Лященко, которому недавно присвоили звание генерал-майора. Для встречи комдива Герман распорядился подготовить обед с выпивкой, хотя все хорошо знали, что Герман водку не пьёт. Поваром при комполка был Штофмахер. Он родом из Украины и после войны жил в Харькове. На встречи однополчан в Питере приезжал. Штофмахер знал "слабость" Германа, по его же указанию всегда наливая гостям водку, а командиру полка воду. Так он сделал и на этот раз, но, подавая обед, перепутал кружки и Лященко попала вода. Лященко выпить умел и сразу понял в чём дело, но виду не подал и воду выпил, а затем с ехидцей смотрел как Герман заморщился и закашлялся... Что было... когда Лященко уехал... Но всё же Штофмахер уцелел, дожил поваром до конца войны. А готовить, все знали, он умел здорово, из ничего делал деликатесы. В Харькове он был шеф-поваром какого-то крупного ресторана.
После гибели Германа командиром полка был назначен замкомполка майор Нагорский Борис Иванович, кажется, белорус, родом из города Борисова. Он был человеком "небольшого образования", примерно такой же культуры. Но не вредный и иногда чудаковатый, с довольно неплохой интуицией, но не всегда справедливый. Помнится как он предвзято относился к начальнику связи полка Фомичу Петру Ивановичу, хотя тот был одним из лучших офицеров, хорошо руководившим связистами, придирался к Лодзейскому, когда тот стал ПНШ полка.
Вскоре бои на этом участке прекратились, а потом поступил приказ не открывать огня по самолётам, которые могут появиться со стороны Финляндии. Пошли разговоры о том, что финская делегация собирается лететь через линию фронта на переговоры в Москву об условиях капитуляции.
Несколько дней мы мирно и тихо жили в этом лесу, a затем получили приказ о передислокации своим ходом через Ленинград под Нарву. Расположились в каких-то лесах в районе города Сланцы. Это сейчас я так пишу. А тогда все места точно знал, так как работал с топокартами и постоянно определял места расположения. Потом двинулись дальше на юг к мосту переправы на эстонский берег. Шли по местам, знакомым по январским-апрельским боям. Опять попали в Чудские Заходы и Пнево, где нас здорово тогда бомбили. Но теперь переправа на понтонах была спокойной и благополучной.
По-моему в июне, но когда точно и где не помню, появился приказ о назначении А.И. Маслобойщикова начальником штаба артиллерии дивизии. Очень жаль было расставаться с таким хорошим и умным, квалифицированным и образованным офицером. Но повышение, есть повышение и поэтому мы радовались за него. А вот кого назначили начальником штаба полка после него, никак не могу вспомнить.
Переправа на эстонский берег проходила в ночь с 6 на 7 сентября 1944 года и в течение следующих двух дней наш полк занимал позиции севернее Тарту. В эти дни стало известно, что нашу 90-ю СД вновь возвратили в состав 2-й УА. Задачей было наступление в северном направлении, на Таллин.
После примерно часовой подготовки артиллерии утром 17 сентября стрелковые полки пошли в атаку и вскоре добились успеха. Дня через два мы уже были в Иигове и продвинулись в северном направлении. Вроде бы и Таллин близко. Но тут неожиданно полку приказывают: резко повернуть на запад и двигаться в направлении Рижского зализа с задачей овладеть городом Пярну. Весь путь до побережья мы преодолели дня за два, но артбатареи нашего полка часто вели огонь прямой наводкой, поэтому в штабе особых хлопот не было. Помню, что в Пярну мы оказались ночью, поэтому самого города и его жителей практически не видели, но вот когда с рассветом вышли к берегу, увидели всю красоту казалось бы бескрайнего морского пространства. Это был Рижский залив. Вскоре был получен приказ двигаться прямо на юг, вдоль берега залива на соединение с войсками 3-го Прибалтийского фронта. Мы ехали на машинах и любовались окружающей местностью. Справа сплошное море, слева отдельные лесочки и хутора, совсем нетронутые войной. Всё мирно и тихо. Но вдруг в море увидели корабли и услышали далёкие выстрелы. Оказалось, что это немецкие корабли с отступающими немецкими войсками. Помню, что мы остановились, немного постреляли по морю, достать до этих кораблей по-моему не смогли, да и они быстро скрылись за горизонтом. Вскоре мы достигли целёхонького и красивого местечка Аинажи и здесь остановились, так как впереди на побережьи уже вышли части 3-го Прибалтийского фронта.
Несколько дней мирно жили в Аиножах, на берегу залива, любовались природой и тишиной.centralsector.narod.ru
Затем поступил приказ: своим ходом возвращаться в Тарту. В первых числах октября мы уже разместились в городе. Помню, что жили в хорошей квартире большого дома, жителей в нём было мало. Ходили по городу. Повреждённых строений было мало. Мы с Дорофеевым пошли посмотреть знаменитый Тартуский университет, походили по его пустым аудиториям. Павел Иванович, еще до войны окончивший Ленинградский университет, много интересного рассказывал об этом учебном заведении, в котором когда-то начинали свои путь в науку многие известные люди.
За успешное участие в прошедшей операции нашему 96-му АП присвоили почётное звание "Пярнувский". Хотя все в полку считали, что мы должны быть "Выборгскими". Тогда в боях за Выборг полк внес большой вклад в успех операции по освобождению города, но звание получили только стрелковые полки дивизии. Может быть теперь решили исправить несправедливость.
В Тарту несколько дней жили как в мирное время. Ни стрельбы ни шума, город даже во время войны выглядел хорошо. Живём в квартире, жильцы которой ушли вместе с немцами. Вся обстановка цела и невредима и мы рассматривали книги в обширной библиотеке.
В какой-то из этих дней Алексей Смирнов-Аверин стал помощником начальника штаба полка. С этого времени мы постоянно были вместе и дружили почти двадцать лет. Алексей потомственный ленинградец, жил с родителями на Среднем проспекте, учился в химикотехнологическом институте, фактически закончил его, но не успел защитить диплом и был призван в армию. Он был и в штабной батарее, затем начальником штаба 2-го дивизиона, а вот теперь и до конца войны ПНШ полка.
В середине октября стало известно, что не только дивизия, но и вся 2-я УА передаётся во 2-ой Белорусский фронт, а командующим там будет Рокоссовский. Товарняками через Литву и Белоруссию едем в Польшу. Проехали Белосток и наконец разгрузка на небольшой станции Малкина Гурна. Расположились в лесу недалеко от городка Острув Мозовецкий. Несколько раз там проводились учения вместе с пехотой, отрабатывалась атака после артподготовки. Однажды боевые снаряды попали по пехотинцам и было четверо погибших. Здесь, наконец-то, и наш полк получил новенькие американские "Студобеккеры". После наших вечнонепроходимых и постоянно ломавшихся ЗИСов это была невообразимая роскошь. Положение с транспортом резко изменилось. А потом появились "Доджи" и "Вилиссы", быстрые и манёвренные, казавшиеся просто чудом.
Уже в декабре наш 96-й АП выдвинули на огневые позиции на Наревском плацдарме в районе города Пултуск. Началась разведка целей и иногда пристрелка. Командный пункт командира полка оборудовали недалеко от первой линии траншеи, метрах в 300-х вырыли землянку штаба полка и еще дальше через метров 200 расположились огневые позиции дивизионов и их батареи. В штабной землянке почти постоянно жили и находились помощники начальника штаба полка Овсищер, Терёхин, Лодзейский и я. Мы готовили карты и приказы на наступление, а находились близко от передовой, поэтому усиленная охрана.
Наступил Новый 1945 год. Тогда мы не знали, что это последний год войны, хотя уже чувствовалось, что победа будет. Но и знали, не все до неё уцелеют.
И вот в 12 часов ночи стрельба, и ружейная, и даже артиллерийская. Это наши ребята решили отметить наступление Нового года. А через час и немцы дали несколько залпов по нашим позициям. Они тоже отметили Новый год, но по своим часам.
Вспоминается еще один "забавный" эпизод тех дней. Командный пункт нашего командира полка был оборудован в малюсенькой землянке [в] первой траншее, а над ней торчала, и была замаскирована стереотруба. Через неё постоянно вёл наблюдение один из разведчиков. У них там была маленькая печурка, с помощью которой они кое-как обогревались, всё-таки январь и холодновато. Но топили очень осторожно, так как любой огонёк или дымок противник мог сразу заметить. И вот однажды ночью дежурный разведчик задремал и поэтому не заметил как уголёк выпал из печки. Загорелась прибитая на стенке плащпалатка, огонь по трубе вырвался наружу, его увидели немцы и стали стрелять. Возникла небольшая паника, но всё быстро улеглось, огонь погасили, стрельба прекратилась, но наша стереотруба обгорела и треснула, вышла из строя. Помню как Лодзейский прилетел в нашу землянку взъерошенный и взволнованный, даже в панике. Но как только прилёг на нары, сразу уснул. Много спать мы ему не дали, так как надо было что-то делать. Эта стереотруба и для командира полка. А поскольку Нагорский не очень-то жаловал Лодзейского, придирался к нему, ему здорово влетело бы. Но выход нашли сами разведчики. Выход самый естественный и простой, наш исконный русский. Они знали, что пехотные разведчики самые замученные, спят еще больше наших. Улучив момент, наши попросту спёрли у них стереотрубу. Для пехотинцев это было не так уж и страшно, им всегда потери списывали гораздо проще. Кто это провернул, сам Юрка Андреев или кто-то из его ребят, мы так и не знали. Поставили новую стереотрубу, прибили другие плащпалатки и к появлению Нагорского всё было в порядке. Всё обошлось и Лодзейский был "спасён".
Наконец 14 января 1945-го года началось наше наступление. Уж третий раз, третий год подряд именно в этих числах января мы проводим мощнейшую артподготовку, а затем стрелковые полки идут вперёд.
Забыл, к сожалению, кто в это время был начальником штаба полка, но именно он незадолго до команды ''огонь" уложил Смирнова-Аверина и меня спать. И действительно мы были [так] измучены подготовкой артналёта, что буквально валились с ног. Я даже не слышал, когда открыли огонь и страшный грохот меня не разбудил. Но всё равно через час с небольшим надо было уже думать о перемещении. Хорошо помню, что в первые дни продвижение было небольшим и потери оказались немаленькими. Орудийные расчёты наших батарей постоянно были в бою и нередко действовали на прямой наводке, так как немецкие войска оказывали очень сильное сопротивление и нередко применяли танки. Мы все удивлялись, откуда у противника такая мощь, ведь дело уверенно шло к концу. В каком-то месте мы все и штабисты схватились за автоматы и побежали на выручку штаба дивизии, который вместе с самим Лященко оказался в окружении противника.
После взятия Цеханува дело пошло немного легче, двигаться стали быстрее. А когда освободили Млаву движение стало даже успешным. В каком-то местечке, войдя в дом, обнаружили телефон и оказалось, что он работает. На другом конце ответили по-немецки. Наш топограф Сергей Сидоренко, немного понимавший по-немецки взял трубку и начал разговаривать, как оказалось с немецким офицером, находившемся в следующем по нашему пути населённом пункте. Когда Сергей сказал этому офицеру, что мы русские, в таком-то месте и что через час будем у вас, тот гневно заорал и пригрозил расстрелом за такие шуточки. И мы действительно скоро туда явились, но никого не застали, все поспешно удрали.
Вскоре дошли до Мариенбурга. Бой за него был недолгим, но погибли наши ребята из штабной батареи сержанты Гребнёв и Агеев. Это очень омрачило нас и наше пребывание в красивом, уютном городе и достигнутый военный успех.
Была выполнена главнейшая задача отрезать Кенигсберг и всю находившуюся там группировку немецко-фашистских войск от остальной Германии. И хотя мы в Кенигсберге так и не были и видеть его не видели, нас всех наградили впоследствии медалью "За взятие Кенигсберга".
В Мариенбурге мы несколько дней стояли на месте, готовились к отражению возможного прорыва окружённой группировки и ... ели шоколад. Дело в том, что в этом городе обнаружили довольно большие склады разных посылок со всякими вкусными вещами, которые, как оказалось, Красный Крест через Швецию присылал англичанам, французам и другим европейцам, оказавшимся в немецком плену. Отдавали ли немцы этим пленным складировавшиеся здесь продукты, мы не знали, но их попробовали. Для советских военнопленный здесь ничего не было, наше государство им посылок не направляло, так как Сталин всех наших пленных объявил предателями и отказался от них.
В коридор, который мы сделали для выхода к Балтийскому морю, стали вводиться новые войска, им поручали сдерживать немецкие части, пытавшиеся вырваться из Кенигсбергского котла. А нам поставили новую задачу форсировать Вислу и взять Данциг. Однако прямое форсирование не удалось и пришлось идти обходным путём. Мы двинулись на юг, вдоль правого берега Вислы. Дошли до города Грауденц. Здесь немцы создали серьёзные укрепления и город дивизия взять не смогла. Грауденц остался в окружении, а нам приказали двигаться на юг и найти переправу через Вислу. Трудность была в том, что лёд на реке начал таять и технику не выдерживал. С большим трудом в каком-то месте всё же перешли на левый берег и началось движение прямо на север. Бои здесь были очень трудными и упорными, без обходных манёвров, а прямо, что называется "лоб в лоб". Это привело к увеличению потерь, в том числе и у нас, артиллеристов. Здесь появились какие-то "стеклянные мины", которые трудно обнаружить и поэтому причиняли много неприятностей.
Мне это тяжёлое продвижение к Данцигу особенно запомнилось очень печальным событием. До Данцига оставалось не так; далеко и мы штаб полка всё время передвигались вперёд за командиром полка. Обнаружили неплохой и мало повреждённый дом, решили в нём на несколько часов разместить оперативную часть. Первыми, да пожалуй и единственными в дом вошли начальник штаба полка Еньков и я. Осмотрели комнату, подошли к окну, стёкла и рамы в котором все были выбиты. Был солнечный день, яркий и тёплый день и мы залюбовались природой. Вдруг страшный по силе взрыв. Под самым окном разорвался снаряд противника большого калибра. Взрывной волной нас обоих отбросило в другой конец комнаты. Когда после лёгкой контузии я опомнился и пришёл в себя, встал с пола, увидел, что рядом, в дверном проёме лежит Еньков и на лбу у него кровь. Осколком разорвавшегося снаряда он был убит моментально. Как хоронили его я не видел, так как вместе с ПНШ мы должны были срочно двигаться дальше. На войне странностей много. На моих глазах или где-то рядом погибло немало ребят, боевых друзей. Но кажется ни разу не пришлось их хоронить. Это делали специальные похоронные команды, которые двигалась вслед за передовыми частями, а мы должны были, невзирая на эмоции, быстрее идти дальше.
Там же под Данцигом в марте l945 года погиб наш разведчик Булкин. Тоже совсем молодой парень, но уже награждённый орденом "Слава" 3 степени. Случилось это так. В одном месте движение застопорилось, пришлось рыть окопы. Вырыли и окоп для наблюдения, но обзор из него ограничивался кустами. Начальник разведки Лодзейский приказал Булкину расчистить кусты. И только Булкин вылез на бруствер, как тут [же] был сражён пулей снайпера. Винили в этом Лодзейского, а он и сам страшно переживал. Где-то в этих боях погиб письмоносец Михаил Соломонов. Он был в топовзводе, но главной его обязанностью было ходить за почтой в дивизию. Его все ждали с вестями из дома. И вот однажды в пути с письмами он был убит вражеским снайпером. Михаил был, кажется, ленинградцем, спокойный, добродушный, всем нравился. Он был немного старше остальных по взводу.
Тоже, к большому сожалению, не могу вспомнить, в каком месте и когда точно погиб Василий Груненков. Одно время он был ПНШ по разведке, а затем командиром дивизиона. С группой подчинённых они остановились в только что захваченном доме. Капитан Груненков уселся на подоконник, а остальные расположились на полу. И надо же так случиться, что немецкий снаряд угодил прямо в Груненкова и полетел дальше в комнату, убив еще кого-то из сидевших на полу. Груненков может быть и не был интеллигентом, скорее напоминал деревенского парня, но был добрым, с чувством юмора и полным оптимизма человеком. Его все любили, мне он очень нравился.
В самом конце марта наконец-то взяли Данциг. Город показался хмурым, серым, но вообще солидным. Но как следует разглядеть его не успели, так как получили приказ быстрым темпом двигаться на запад, к реке Одер. К этому времени войска 1-го Белорусского фронта уже вышли к Одеру в центре Германии, а нам следовало форсировать его в северной части. Двигались на запад очень быстро, дороги были хорошие, мы постоянно обгоняли многочисленные обозы и отдельные повозки немецкого населения, уходившего из Восточной Пруссии на запад. Это была операция в стиле Рокоссовского: рейд далеко в тыл врага, где нас еще не ждут, паника среди населения. Где-то в этих местах к нам прибыл новый начальник штаба майор Эктов. Он был переведён в наш полк из какой-то южной части и оказался хорошо знающим свое дело штабистом. Но сработались с ним и привыкли к нему нескоро. Дело в том, что он был довольно заносчивым и высокомерным человеком, стремившимся показать своё превосходство над тем, с кем разговаривал. Но через некоторое время он понял, что в полку и штабе много знающих своё дело командиров, и, к своей чести, изменил своё отношение к подчинённым. Вскоре отношения с ним наладились и штаб вновь успешно выполнял свои обязанности. Говорили, что после войны Эктов продолжал службу в армии и стал генералом.
Здесь небольшое отступление. У меня такое впечатление, что в книге Н.Г. Лященко мало рассказано об артиллеристах, особенно о 96-м АП, по крайней мере по сравнению с описанием боевых действий стрелковых полков. Да к тому же есть и неточности, даже ошибки.
<...>centralsector.narod.ru
Путь от Данцига до реки Одер был сравнительно недолгим, боевых действий практически не было. Но мост через Одер и другие переправы находились под постоянным обстрелом артиллерии противника. Подъезды да и сам мост были сильно повреждены, поэтому ехать надо было осторожно, но обязательно быстро, иначе попадёшь под снаряд. Так и мы промчались на штабном ЗИСе между двумя залпами. Расположились южнее Штеттина, совсем близко от него и начали готовиться к артподготовке. Всю ночь готовили схему артогня, но вдруг разведчики, а это был Андреев, сообщили, что противник город оставил. В Штеттин вошли без боя и свободно ехали по нему. Город казался чистым, как будто прибранным, но никого из населения видно не было. Запомнилось лишь как чуть было не наехали на неразорвавшуюся большую авиабомбу, валявшуюся перед мостом, под которым мы собирались проехать. Оказалось, что это англичане накануне провели бомбёжку.
А дальше дорога на Анклам. Здесь были и бои и бомбёжка. Помню как в сплошном дыму, зажав рот мокрыми тряпками, на скорости проскакивали мост через местную речку. Лященко пишет, что противник сильно бомбил город и пострадало население. Не знаю, так ли это. Сопротивление немцев в городе действительно было значительным и бой стрелковый полк вёл нешуточный. А что касается бомбёжки... Немецкой авиации к тому времени практически не было и говорили, что город и мост бомбила английская авиация. Союзники, очевидно, просто не знали, что мы уже ведём бои в Анкламе и приняли наши войска за немецкие. И когда дальше по шоссе мы двигались на Грайфсвальд, несколько раз появлялись самолёты, которых мы не опасались, но которые в действительности были английскими и нас не атаковали. К этому времени им уже сообщили о нашем продвижении. Операция по сдаче Грайфсвальда была наверное самым красивым зрелищем за всю войну. Кто-то сообщил в штаб, что город сдаётся и боя за него не будет. Но вдруг получили приказ развернуть орудия на окраине города и быть готовым к ведению огня. Помню мы стояли на дороге у въезда в город в небольшом лесочке и ждали команду. Но неожиданно мимо нас проехали с каким-то флагом парламентёры. Какое-то время еще ждали, но потом командир полка Нагорский приказал сняться с позиции и двигаться в город. В замке-ратуше, где проходила процедура капитуляции, я не был и её не видел, так как нам приказали немедленно двигаться на Штральзунд. Но когда проезжали по городу видели, что он полон народу и все ликуют. Мы ехали на штабной машине: Смирнов-Аверин в кабине с шофёром, а я стоял на подножке. Толпа загородила дорогу. Меня стащили с подножки, начали обнимать и целовать. Еле вырвался. Это были молодые женщины, которые только что сбежали из созданного под городом местного лагеря для угнанных на работы в Германию, в основном, как мы потом узнали, из Польши.
В Штральзунд вошли довольно быстро, вслед за стрелковыми полками. На вокзале, пытавшимся уехать на запад было два или три поезда полностью заполненные гражданским населением. К сожалению, тут были попытки мародёрства, когда офицер с парой солдат начали отбирать у пассажиров поезда часы. Но это быстро пресекли. В Штральзунде пробыли немного, пока велись переговоры с немецким генералом, комендантом острова Рюген. Он всё торговался, ставил различные условия сдачи острова, а наш Лященко требовал безоговорочной капитуляции. Генерал даже приезжал в город и его отпустили обратно, чтобы он отдал приказ своим частям о сдаче. Но он медлил и наш полк вынужден был развернуть орудия. А в это время еще одна нелепая потеря. В штаб сообщили, что южнее города появились немцы и их отряд перерезал дорогу на Грайфсвальд. Первый ПНШ Василии Терёхин, недолго думая, собрал группу ребят с автоматами и решил направится туда. Мы его отговаривали, так как на победных радостях он был немного выпивши. Конечно он не послушался. Сначала стал требовать от немцев чтобы они сдавались, а потом встал и с автоматом в руках пошёл на них. Немецкая пуля сразила его. Так нелепо погиб отважный командир, прошедший всю войну. Прорыв был ликвидирован, дорога расчищена. Правда часть немецких солдат сумела скрыться где-то на побережье.
Наконец на домах острова Рюген появились белые флаги и мы начали переправляться на остров. В некоторых местах видели стоявших вдоль дороги немецких солдат и рядом сложенное в кучи орудие. На машинах проехали почти весь остров, достигли северной его части и штаб полка расположился в Застнице. Это был военный городок, вернее военно-морская база, её наблюдательный пункт. Расположена она на высоком берегу моря и поэтому видимость на море прекрасная. Отсюда велось наблюдение за морем. На площадке масса техники, множество оптических приборов: дальномеры, стереотрубы, причём большие, обеспечивающие обнаружение противника на большом расстоянии. Но оказалось, что вся оптика на приборах разбита. Видимо по линзам специально стреляли, что бы приборы не достались нам.
В первый же день обнаружили и аэродром. Он был построен у самого моря, причём так, [что] после разбега самолёт сразу же оказывался в воздухе над морем. Взлёт, ну совсем как с авианосца. На аэродроме оказалось несколько исправных самолётов к полёту. Почему они не успели улететь, и почему их не смогли поломать или повредить, было непонятно. Прекрасные трофеи. Но зато наши "умельцы" смогли внести свои вклад в это дело. Один офицер, говорили, что это начальник артиллерии стрелкового полка, со своим подчинённым забрались в один самолёт, начали что-то там вертеть и крутить, самолёт завёлся и начал медленно двигаться. "Пассажиры" страшно перепугались, а вдруг взлетит или свалится с обрыва в море, а как затормозить самолёт, не знают. Наконец столкнулись с другой машиной и только после этого остановились и таким образом спаслись. Конечно им потом за "лихачество" и поломку двух трофейных, но исправных самолётов влетело как следует, но это было лучше, чем стать жертвой авиакатастрофы. Несколько дней пробыли в Застнице, а потом штаб полка переместился в имение какого-то барона. Оно называлось Розенгартен. Это была прекрасная барская усадьба, действительно розовый сад. Здесь нас застала ПОБЕДА.
8-го мая ночью по радио сообщили, что Германия капитулировала. Радости не было предела, обнимались, целовались и конечно "израсходовали" всё, что считалось спиртным.
<...>