Предыдущий текст — Следующий текст
ВОСПОМИНАНИЯ ВЕТЕРАНА 96 АП 90 СРКОСД
АМИРХАНОВА Ильяса Хафизовича.
Прошло более 30 лет с того дня, когда я, молодой инженер-конструктор, как и
многие ленинградцы, записался в дивизию Народного Ополчения.
В институте /ЛИТМО/ я один год проходил вневойсковую подготовку. Изучал матчасть
артиллерии, топографию, теорию стрельбы. Поэтому я был зачислен в 1-ый артполк
1-й дивизии народного ополчения. Меня зачислили командиром вычислительного отделения
батареи, которой командовал Сергей Ширкевич.
Через 2 или 3 дня, пока мы еще формировались, моя жена /незадолго до этого я
женился/ принесла мне повестку с вызовом в Артиллерийскую Академию. Как и многие
молодые люди тех дней, я не мог предполагать, что война будет долгой и не считал
возможным идти учиться, когда нужно воевать, нужно защищать Ленинград. Я остался
в ополчении.
За все послевоенные годы я не встретил ни одного бойца нашей батареи, не видел
в печати воспоминаний о них. Я не знаю, остался ли кто-нибудь в живых. Пытался
я через адресный стол искать нашего уважаемого и любимого командира батареи
Сергея ШИРКЕВИЧА. Получил ответ, что такой в Ленинграде не проживает. Забылись
многие фамилии, но никогда не изгладится из памяти отвага и смелость, беззаветная
преданность Родине наших славных батарейцев, которые не очень скоро научились
носить пилотку и как следует подпоясываться солдатским ремнём, но с первых же
дней боёв целиком отдали себя делу защиты родного города от фашистского нашествия.
Вчерашние учителя и инженеры, художники и артисты, плотники и слесари довольно
скоро научились окапывать орудия, подносить на себе снаряды, стрелять из пушки,
владеть личным оружием, есть и спать на земле, вообще всему тому, что нужно
на войне.
Сперва нам не хватало не только умения, но еще больше не хватало злости. Но
видя, что коварный враг угрожает нашему родному городу и нашим семьям, оставшимся
в нём, мы приобрели и эти качества, необходимые для беспощадной схватки с фашистами.
Очень разные по возрасту, по мирным профессиям и по характерам люди батареи,
очень скоро образовали слаженное и боеспособное артиллерийское подразделение.
Этому, в первую очередь, способствовали организаторский талант командира батареи
С. Ширкевича, его личная храбрость и чуткость к людям и, конечно хорошая военная
подготовка. Я хорошо помню смелого и решительного, никогда не унывающего командира
взвода Фёдора Сенюшкина. Он тоже до войны работал где-то инженером. Тяжело раненный
в одном из боёв он был отправлен в Ленинград. Не знаю, жив ли он. Перед моими
глазами улыбчивое лицо командира взвода Михаила Коробова, художника по профессии.
Он погиб на моих глазах во время артиллерийской дуэли. Я помню старшину Дмитриенко,
сержанта Яковлева, рядовых Александра Иванова, Фридмана, Никитина, Николая Фролова,
Володю Богданова, разведчиков Горбатенко и Михаила Киша, 18-ти летнего Витю
Александрова, которого я обучал наводке в стрельбе из пушки.
Я помню наших храбрых санинструкторов Машу и Валю. Валя была ранена осколком
снаряда. Я помогал её перевязывать и отправлял в госпиталь.
Беспредельная преданность долгу этих и многих других батарейцев сделала возможным
нашей батарее успешно поддерживать огнём стрелковые части, которым мы придавались.
Батарея нанесла ощутительный урон противнику, чем внесла свои лепту в оборону
Ленинграда в первые, самые тяжелые месяцы войны.
Несмотря на беспощадные бомбёжки и обстрелы, столкновения с пехотой противника,
окружения и другие сложные боевые ситуации, наша батарея, сохранив все четыре
пушки, как боеспособное подразделение, была влита в состав кадровой части 96
артиллерийского полка 90 Краснознамённой стрелковой дивизии.
Со времени первых боёв в районе посёлка Уторгош до перехода в кадровую часть
где-то в районе станции Сапёрной или Понтонной наша батарея, вооружённая лучшими
по тому времени полуавтоматическими пушками УСВ-39 участвовала, по существу,
во всех видах боя, предусмотренных боевым уставом артиллерии. Мы стреляли с
закрытых позиций, были на противотанковой обороне, вели контрбатарейную стрельбу,
вели артиллерийскую дуэль с открытых позиций, неоднократно всеми огневыми средствами
отбивали налёты вражеской авиации и не раз вели бой картечью при непосредственном
столкновении с большими силами пехоты противника. Один из таких боёв я никогда
не забуду.
Это было 10 или 11 августа 1941 года. Нас поставили на противотанковую оборону.
Наши орудия, рассредоточенные на 300-400 метров друг от друга были установлены
на опушке леса. Перед нами была открытая местность. Населённых пунктов вблизи
не было. Мы окопали орудия, разложили боеприпасы и стали ждать. Мы попытались
установить связь с соседними частями, это нам не удалось.
К полудню мы увидели цепь пехоты, двигающуюся к нам на всём протяжении перед
нами. Цепи пехоты продвигались к нам довольно быстро, время от времени отстреливаясь
назад. Создавалось полное впечатление, что отступает наша пехота. Наконец, не
только в бинокль, но и невооружённым глазом стало видно, что наступают цепи
немецкой пехоты. Они открыли огонь из автоматов, стали окружать наши пушки.
Наше первое орудие открыло огонь картечью. За нами и три остальные пушки открыли
огонь прямой наводкой. В разгар боя к нашей пушке подлетел незнакомый солдат
и закричал: "По кому стреляете?! Это ведь наши" - Прокричал и исчез.
Мы невольно прекратили огонь. И этих несколько минут сомнения и отчаяния хватило
для того, чтобы из дыма и пыли появились немецкие автоматчики, но уже теперь
в каких-то ста метрах и, идя в полный рост, открыли шквальный огонь из автоматов.
Упал убитый наповал заряжающий. Его сменил другой боец. Мы лихорадочно стреляли.
Кто подносил снаряды, свободные отстреливались из карабинов. Так же в максимальном
темпе стреляли наши остальные три пушки, Сейчас я не могу сказать, сколько времени
длился этот бой. Много мы положили немцев. Они сначала залегли потом отступили.
Ночью батарея собралась в лесу. Убитых похоронили. Раненым оказали помощь. Еще
через сутки нам удалось соединиться со своей частью.
Очень памятным остался у меня день 18 августа 1941 года. Шёл тяжёлый бой с превосходящим
противником в деревне Кремено. Наша батарея получила задание помешать подходившим
силам противника сосредоточиться для атаки. С позиции батареи плохо просматривались
передвижения противника. На нейтральной полосе, на бугорке, стоял отдельный
домик, с которого можно было бы корректировать огонь нашей батареи. Командир
батареи С. Ширкевич послал меня с телефонистом в этот домик. Мы с телефонистом,
разматывая проход, поползли. Пробрались в дом и с чердачного окна мне открылась
вся обстановка. Телефонист остался внизу в кустах у дома, не хватило десяти
метров телефонного провода. Мне пришлось подавать команды, высовываясь с чердачного
окна. Вот когда мне понадобились знания теории стрельбы, тренировки [на] "минитюр-полигоне"
и зачётные стрельбы на Токсовском полигоне.
Мы хорошо поддержали нашу пехоту. Подавая команды я, вероятно громко кричал
- меня обнаружил снайпер. Или это был плохой стрелок, или я был счастливый.
Несколько раз отлетали осколки кирпича при попадании пуль в печную трубу, проходившую
через чердак, несколько пулевых пробоин образовалось в фронтоне домика. Но в
меня он ни разу не попал. Через месяц я узнал, что в этот день - 18 августа
1941 года меня нельзя было убить. В этот день в Ленинграде родился мой сын.
На другой день на батарею пришли командир полка и командующий артиллерией дивизии.
Командующий артиллерии, насколько я помню, был в звании майора, а фамилия его
была либо Бруствер, либо Бруссер. Он объявил нам благодарность, записал наши
данные и сказал, что представляет нас к правительственным наградам. Больше мы
его не видели. В последние дни противник, усиленный подошедшими резервами, потеснил
нас. Мне памятна очень одна ночь того периода отступления в конце августа. Если
не сказать, что была паника, то, во всяком случае, образовалась большая путаница
и неразбериха. Перепутались подразделения. Знакомые и незнакомые бойцы и командиры
передвигались поодиночке и группами. Просочившиеся автоматчики врага стреляли
то справа, то слева. Нельзя было понять откуда враг наступает. В общем была
неразбериха ночного отступления, которую знает только тот, кто её пережил.
И в этой обстановке нашёлся человек, который своей волей остановил отступление
и организовал оборону этого участка. Этим человеком был командир нашей батареи
Сергей Ширкевич. On задержал и собрал вокруг себя командиров разных подразделений
и стал очень властно выяснять кто чем может командовать, у кого какие есть силы,
определял им рубежи обороны, ставил задачу.
Так было всю ночь. К утру этот участок фронта стабилизировался, противник был
остановлен. Многие бойцы и командиры направляемые Сергеем Ширкевичем на определённые
им рубежи так, вероятно, до сих пор и думают, что в эту ночь какой-то генерал
возглавил оборону участка фронта. Может быть многие и догадались, что это был
начальник небольшого знания и положения, но не показали виду. Нужен был решительный
единоначальник, который мог подчинить всех своей воле. Я считаю, что Сергей
Ширкевич совершил подвиг, достойный всяческого поощрения. Но вспомнит ли кто-нибудь
еще об этом?
Очень памятна мне еще одна ночь в середине сентября. Это было накануне сдачи
г. Пушкина. Мы с одной пушкой подобрались к посёлку занятому противником. За
этим посёлком горела какая-то деревня и нам было хорошо видно движение немцев
в посёлке. Мы прямо с шоссе открыли огонь по этому посёлку. Вызвали панику,
наверное нанесли и определённый урон. Пока по нам открыли огонь мы успели выпустить
12 снарядов и без потерь отошли к своим. Таких ночей было немало. Злости у нас
было уже хоть отбавляй. Теперь мы каждую ночь видели зарево пожарищ над Ленинградом.
У нас уже была одна цель. Ценой любого риска, любых жертв уничтожить как можно
больше фашистов и не пустить их в Ленинград. Немецкие листовки с угрозой уморить
голодом наши семьи, разбомбить наши дома, разрушить Ленинград, по-моему, сыграло
для немцев не ту роль, на которую они рассчитывали. Эти листовки вызывали у
нас гнев и ожесточённость и непреодолимое желание мстить и мстить.
Так мы окрепли в боях. Многих мы потеряли. Поступавшее пополнение быстро входило
в наш ритм и подчинялось боевому духу нашей батареи.
Как я говорил выше, в начале октября нас включили в состав 96 артиллерийского
полка 90-й Краснознамённой стрелковой дивизии. К этому времени у нас на батарее
осталось только два опытных наводчика и я предложил себя в качестве наводчика.
И здесь мне пригодились знания теории стрельбы. Мне не раз пришлось стрелять
по аэростату с корректировщиком /а это особый вид стрельбы/. Так, что на нашем
участке мы не дали фашистам корректировать стрельбу [с] аэростата.
Несколько раз посылал меня командир батареи с пушкой на подавление фашистского
агитатора с громкоговорящей установкой. И его мы заставляли замолчать.
Самым, пожалуй, тяжёлым были бои при непосредственном столкновении с пехотой
противника. В конце октября - начале ноября на нашем участке фронта была попытка
прорыва блокады. Мы почти не спали. Ночью мы сменили позиции - выдвинулись ближе
к противнику, на себе перетаскивали боеприпасы.
Ночами нам пришлось помогать и соседней гаубичной батарее. В полной темноте,
скрытно, мы на себе перенесли к ним на батарею большое количество 122 мм снарядов
В последующие дни мы непосредственно в боевом порядке пехоты метр за метром
стали продвигаться вперёд. Мы били прямой наводкой по огневым точкам противника.
Только за три дня боёв мы своей пушкой уничтожили десять огневых точек противника.
[Когда] в одной из атак нашей пехоте стал мешать пулемёт, то наш старший лейтенант
Степанов с красноармейцем Столяковым и Кишем подползли к этому пулемёту и забросали
гранатами.
Об этих боях написано в разделе "Вести с фронта" в газете Ленинградская
правда за 10 ноября 1941 года. За эти бои мы были представлены к правительственные
наградам. Вероятно, в то тяжёлое время командующим было не до награждения.
Если 18 августа 1941 года снайпер в меня не попал, то 5-го ноября попал, и я
на полгода вышел из строя.
В 1942 году я воевал в кавалерийском полку на Калининском фронте. После второго
ранения два с половиной года служил в тыловой части.
Войну закончил на Забайкальско-Амурском фронте. Было трудно, но самым трудным
были солдатские будни при обороне Ленинграда. Поэтому об этом я и пишу подробно.
В 1946 году я демобилизовался и вернулся в Ленинград.
И.Х. Амирханов.
Предыдущий текст — Следующий текст