Глава первая
ПОД НЕЗАКАТНЫМ СОЛНЦЕМ

Самое сильное оружие. "Чтобы вязы захрустели!" Впереди Василий Евтушенко. Рейд к Калатсельге. Танк на сопке. Трудная минута. Пламя в лесу. Максимыч и Иваничкин. Трубка комиссара. Испытание совести. Иваничкин в деле. Мы переходим линию фронта. Дыхание родной земли.

День, без конца день!.. Небо почти не меркнет. Синий разлив только на час-другой окрашивает небосвод. И снова разгорается заря, ослепительно мечет искры. А над головой снова гудят и гудят "юнкерсы", рыщут "мессершмитты". Хотя бы на час скрыться от них в темноте! Но ее нет, — светел, безжалостно светел голубой купол неба! С воем и свистом летят бомбы, рвутся, содрогают землю, валят деревья, раскалывают гигантские валуны, расплескивают мелководные озерца...
В радионаушниках звучит волевой голос комбата, и мы снова идем на сближение с противником. Снова — бой... Под гусеницами танков трещат, разламываясь, вражеские автомашины. Но горят и наши танки... На изрытой земле остаются тела погибших. Стонут раненые; они ползут, оставляя на траве кровавые следы...

Это — начало войны. Июнь 1941 года. Карельский фронт...
Наш батальон был частицей 1-й Краснознаменной танковой дивизии, входившей в состав войск Ленинградского фронта. Боевой орден на стяге дивизии был наградой за подвиги, совершенные в этих же лесах и среди сопок зимой 1939/40 года. Тогда же в наших [3] частях появились первые Герои Советского Союза — лейтенант Павел Кирьянов, офицеры Федор Дудко, Федор Кротов, Александр Тараканов. Все мы, опаленные огнем, готовились к грядущим боям. Воспитанные партией, народом, всеми традициями нашей армии, мы были убеждены, что, если грозный час наступит, наши танки пойдут вперед...
Но война началась иначе. 17 июня 1941 года, когда танковые дивизии гитлеровской армии уже заканчивали последние приготовления к походу на восток, у нас, в летнем лагере под Псковом, почти рядом с границей, офицеры еще получали очередные отпуска. Несколько дней спустя, 22 июня, мы находились уже в эшелонах, но штаб полка продолжал планировать учебные занятия. Лишь в полдень 23 июня, когда мы прибыли на станцию Алакуртти и начали разгружаться под огнем вражеской авиации, впервые вместо расписания занятий в роты стали поступать боевые распоряжения.
Наша дивизия, представлявшая грозную боевую силу, в самый канун войны была раздроблена, рассредоточена. 1-й танковый полк ушел под Кингисепп, наш 2-й полк направили в Карелию. Полки, в свою очередь, тоже действовали не компактно, а отдельными батальонами и даже ротами — на многих участках.
На Ленинград шли полностью отмобилизованные, укомплектованные и заранее сосредоточенные у наших границ танковые и механизированные соединения врага, а мы вышли к приграничным рубежам отдельными ротами и батальонами...
В составе нашего подразделения было пятьдесят четыре легких танка "Т-26". Это были маневренные машины. Но мы видели: мотор у них слабоват, броня тоже. Против сильной артиллерии ей не устоять. Особенно плоха была ходовая часть танков: при крутых поворотах сваливались гусеницы. Сказать короче — это были танки устаревшего типа. В конце 1940 года в некоторые танковые соединения стали поступать новые машины — "Т-34", маневренные и сильные; они намного превосходили немецкие танки. Но тогда, в первые месяцы войны, этих машин в нашей дивизии еще не было.
Всё это сказывалось в бою и нередко предопределяло исход сражений.

<...>

На дороге он развернул танк и включил третью скорость. Ни потеря крови, ни нарастающая боль в руке не сломили этого человека. Но проселочная дорога показалась Евтушенко узкой тропой. Чтобы не сойти с нее, он последовательно включал рычаги обоих бортовых фрикционов...
Трудно, очень трудно, кажется даже невероятным управлять танком одной рукой. Но у Евтушенко хватило мужества и силы вывести машину к своим.

3

30 июня наш батальон сосредоточился в небольшой деревне Миккелица, западнее Петрозаводска. Положение на фронте с каждым днем ухудшалось. Горно-егерские дивизии фашистской армии "Норвегия" стремительно продвигались на Мурманском направлении. Финская армия шла на Петрозаводск. Южнее, с Карельского перешейка, враг наносил удар на Ленинград. Сюда же рвались гитлеровские дивизии, наступавшие через Прибалтику. Было ясно, что главная цель противника на севере — овладеть Ленинградом.
В Миккелице мы ожидали приезда командира полка майора Житнева.
Штаб батальона располагался в тесной, с маленькими окнами старой избе. Несмотря на белую ночь, в избе было сумрачно. Коптили лампы, сделанные из снарядных гильз. Крупные тени ложились на пол, чернели на стенах.
Комбат Леонтьев диктовал мне распоряжения, которые надлежало передать в роты: в эти дни я временно исполнял должность начальника штаба батальона.
Леонтьев был опытным офицером, начавшим службу еще в 1933 году. За отличие в войне с белофиннами был награжден орденом Ленина. Малый ростом, но крепко сложенный, он имел широкие плечи и звучный голос. Мы, бывало, шутили: "Ростом не вышел, да голосом взял". Человек волевой, он располагал к себе и был подлинным хозяином в батальоне. Работа под его началом была для нас хорошей школой.
Леонтьев ходил по избе, я продолжал писать. Но оба больше думали о другом. Какой приказ привезет Житнев? [10]
На столе лежала карта-километровка. Красные и синие линии на ней обозначали линию фронта. Но такой она была при нашем выходе в Миккелицу. А что изменилось после этого? Ответа не было, и мы вновь поглядывали на двери: скоро ли приедет Житнев?
Он прибыл около двух часов ночи. Прошел прямо к столу и сел. Леонтьев стал докладывать о положении в батальоне. Капитан стоял стройно, подтянуто и говорил, как всегда, кратко, лаконично. Житнев продолжал сидеть. Он опустил правую руку на карту, а левой подпер подбородок. Трудно было понять, слушает ли он капитана или занят чем-то другим.
Пока Леонтьев докладывал, я всматривался в лицо Житнева. Толстые поджатые губы, тяжелый взгляд усталых глаз делали лицо напряженным и строгим. Но сейчас к этому прибавились еще и озабоченность и грусть — несмываемая печать войны, сознание ответственности за людей, которые ему были поручены, и гнетущее чувство от того, что приходилось всё отступать и отступать.
Когда доклад закончился, Житнев встал, наклонился над картой и, указывая на нее, сказал:
— Теперь здесь всё не так. Совсем не так... Обстановка изменилась!
Майор взял синий карандаш и поставил его в точке, находившейся на карте западнее Миккелицы. Еще вчера линия фронта проходила почти строго на юг. Теперь, показывая новую обстановку, Житнев повел карандаш резко вправо, на восток — к озеру и населенному пункту Савойнаволок. Отсюда повернул к Котчуре, а далее на юго-запад, к Ведлозеру. Образовавшуюся крутую дугу Житнев заштриховал. Он сделал это в каком-то нервном напряжении и бросил карандаш на стол.
Из сообщения командира полка стало ясно, что противник южнее Миккелицы вышел на рубеж Савойнаволок — Котчура и последующим ударом намеревается овладеть Петрозаводском. Мы же, оставаясь в Миккелице, оказываемся на фланге прорвавшегося вперед противника, у основания вбитого им клина.
Бросив синий карандаш, Житнев взял красный. Он нарисовал стрелку, которая началась у Миккелицы и остановилась у Петрозаводского шоссе в районе Калатсельги. [11]
— Это ваша задача, — сказал командир полка, указывая на стрелу. — Выйти в тыл противнику и оседлать шоссе, по которому белофинны снабжают войска, прорвавшиеся к Котчуре. Если перережем дорогу, мы облегчим положение наших войск, обороняющих Петрозаводск. Там, кстати, действуют и другие наши батальоны — Казаринова и Дружинина.
Ставя задачу, Житнев далее сказал, что мы взаимодействуем с подразделениями стрелкового полка, занимающего оборону западнее Миккелицы. Со штабом этого полка надо немедленно установить связь. Три стрелковые роты будут размещены десантом на наших танках.
Я успел переглянуться с Леонтьевым, увидел, как он воодушевился... Командование наметило смелый план. В случае удачи противнику будет нанесен сильный контрудар. В замысле операции чувствовалась новая мысль, ясность цели. Но какую дадут нам артиллерийскую поддержку?
Леонтьев и я продолжали внимательно слушать командира полка.
Житнев прочертил на карте маршрут движения танков к Калатсельге.
— В начале рейда, — продолжал майор, — следует ожидать столкновения с небольшими заслонами противника, выставленными на флангах наступающих частей. Эту задачу, надеюсь, вы решите без особого труда. Наиболее серьезнее сопротивление противник, очевидно, окажет на рубеже вот этих безымянных озер. — Командир полка показал их на карте: озера находились между шоссе и Калатсельгой. — Таким образом, рейд включает три этапа: прорыв через линию вражеских заслонов, выход к озерам и бой в районе шоссе.
Житнев заходил по избе.
— Имейте в виду, — сказал он, — дороги до озер трудные: узкие проселки и тропы. Они проходят среди лесов и каменистых сопок. Но иных путей к шоссе нет. Будет нелегко. Так прямо и скажите танкистам. Вопросы есть? — закончил Житнев.
— Есть, товарищ майор, — отозвался Леонтьев. — Стрелковые роты, которые пойдут с нами, усилены какой-либо артиллерией?
— Нет, основные силы полка направляются к Кот-[12]чуре. Там положение серьезнее. Туда и подтягивается артиллерия.
Леонтьев помрачнел. Я тоже понимал, что означает идти в рейд без артиллерийской поддержки.
Житнев, видимо желая предупредить новые подобные вопросы, сказал:
— Мы должны рассчитывать только на свои собственные силы и средства... Наш успех зависит от того, насколько внезапно сможем ударить по врагу... Ясно? Действуйте, комбат, готовьте людей и машины. А я сейчас должен съездить в штаб 7-й армии. К утру возвращусь.

4

В штабе и ротах началась подготовка к рейду. Работы было много. Экипажи регулировали моторы танков, натяжение гусениц, чистили вооружение, готовили боеприпасы. Штаб установил связь со стрелковым полком — и скоро к нам стали подходить пехотинцы.
Танки стояли на огородах, улицах, у домов. Всюду кипела работа. У одного из танков я увидел своего механика-водителя сержанта Семена Колотилина.
Этот танкист был у нас человеком известным. Товарищи в шутку звали его "богом-вездеходом". И верно, машину он знал прекрасно, водил ее отлично. Еще до войны Колотилин был назначен инструктором вождения. Как наставник отличался строгостью, но был справедлив. Все хорошо знали колотилинский "кондуит". Это была тетрадь, в которой инструктор отмечал ошибки молодых водителей. Беда, если появлялась запись: "С шумом переключает передачи" или "Резко тормозит". В следующий раз, приступая к занятию, Колотилин раскрывал "кондуит" и нарочито громко спрашивал:
— А ну-ка, за кем тут имеется должок?.. Ага, в прошлый раз "отличился" Федоров. Прошу к тренажеру. [Тренажер — действующий макет отделения управления боевого танка. Здесь имеются все рычаги, педали и контрольные приборы, которые установлены на боевой машине. — прим. авт.]
Федоров занимал свое место, и с этой минуты оказывался во власти инструктора. [13]
— Теперь, кажется, на что-то похоже, — говорил в конце тренировки Колотилин.
Но и эту скромную похвалу заслужить у Колотилина было нелегко.
"Пока третий пот не прошибет — не отпустит", — говорили о своем инструкторе молодые танкисты.
Когда началась война, Семен Колотилин перестал пользоваться "кондуитом". Исчезла суровость наставника. Но и в новой обстановке он оставался верным помощником командиров; охотно помогал молодым, особенно давнему своему подшефному Павлу Федорову.
<...>
Батальон выступил в одиннадцать часов утра. На танках разместились пехотинцы-десантники. Впереди разведдозором пошли два броневика "БА-10".
Перед самым выходом батальона в рейд к нам возвратился Житнев. Его танк пошел впереди машины Леонтьева. В другом танке, следовавшем позади, находил-[14]ся заместитель командира стрелкового полка. Он возглавил командование танковым десантом.
Сначала мы ехали по хорошему проселку. Но минут через сорок, обходя населенные пункты, где находились заслоны противника, свернули вправо на дорогу, настолько узкую, что гусеницы танков сползали на целину, ломая попадавшиеся на пути кусты и деревья.
Дорога оказалась сплошь заваленной огромными валунами, заросшими мхом. Наезжая на них, машины подпрыгивали. Временами сваливались и рвались гусеницы; колонна останавливалась. К поврежденным машинам бежали бойцы, и через несколько минут танки снова были в строю. Часто мы сворачивали с проселка, шли целиной. Однако болота и лес снова заставляли нас возвращаться на проселок.
Так мы двигались несколько часов.
— Прибыли? — спросил Колотилин, когда шедшие впереди танки остановились.
— Сейчас узнаем.
По карте я отыскал место нашей остановки.
— Нет, — ответил я Колотилину. — До озер еще километра четыре.
Командование решило перед боем еще раз проверить готовность техники и людей.
Гусеницы легких машин, выдержавшие долгий поединок с дорожными валунами, блестели, как лезвие ножа, отточенного на камне. У многих машин посрезало или изорвало на части резиновые бандажи опорных катков. Было поломано много траков. Всё это требовалось срочно отремонтировать или заменить.
Танкисты принялись за дело. Работали дружно и споро. Пехотинцы тоже в меру своих сил помогали нам.
Путь, оставшийся до озер, оказался не менее трудным. Мы растаскивали камни, рубили и валили деревья, делали проходы через болота.
К семнадцати часам колонна достигла межозерного перешейка.
Оставив в танке башенного Смирнова, я пошел вперед. Головные танки стояли в чрезвычайно узком проходе, зажатые с обеих сторон высокими скалистыми сопками.
Майор Житнев, заместитель командира стрелкового [15] полка и капитан Леонтьев поднялись на одну из сопок. Примостившись у громадного валуна, они в бинокли стали осматривать местность. За грядой сопок простиралось зеленое поле, обрамленное лесом. Узкая проселочная дорога вела к дому лесника, видневшемуся между деревьями. Там был противник.
Наши десантники быстро спешились и стали подтягиваться к проходу между сопок. Вскоре они миновали его и, рассредоточившись по ту сторону каменистых холмов, стали занимать оборону.
Я подошел к головному танку. Он стоял на дороге в самой седловине между сопками. Оказывается, с ним мучилась беда. Одна гусеница свалилась и, как назло, "во внутрь" — под корпус танка. Гусеницу перекосило. Требовался большой труд, чтобы исправить повреждение. Возле танка уже работали экипажи.
Едва я поднялся на сопку, Леонтьев сказал мне:
— Быстро пошлите разведку! На всякий случай надо отыскать дорогу в обход этих сопок.
Я тотчас послал троих надежных танкистов.
Житнев посмотрел на часы и сказал заместителю командира стрелкового полка, молодому торопливому майору:
— Пока ремонтируется головной танк, проведем силовую разведку.
Ввысь взметнулась зеленая ракета. Вскоре пехотинцы стали мелкими перебежками продвигаться вперед. Тронулись и броневики, которые раньше поврежденного танка преодолели проход между сопками. Первый броневик уже достиг середины поляны... Но вдруг машина окуталась клубами черной пыли. Донесся гулкий взрыв. Броневик уткнулся носом и замер: под ним взорвалась противотанковая мина.
На опушке леса, где стоял дом лесника, вспыхнули орудийные выстрелы. Снаряды стали пролетать над самыми броневиками, разрываясь шагах в пятидесяти от нас. Второй броневик открыл ответный огонь из обоих пулеметов и пушки. Его снаряды легли у самого дома лесника. Там возник пожар. Но противник еще отчаянней стал обстреливать броневик, скоро и эта машина загорелась.
В бой вступило несколько вражеских артиллерийских батарей. От залпов задрожала земля, зазвенело в [16] ушах. Наши пехотинцы, успев выйти на рубеж заглохших броневиков, начали поспешно окапываться.
Да, Леонтьев был прав, — не напрасно он беспокоился, будет ли артиллерийское прикрытие. Но теперь надо было думать, как поступить в сложившейся обстановке...
— Не теряйте время, оттащите головной танк, — подсказал Житнев. — Будем начинать атаку всем батальоном.
Вместе с Леонтьевым я побежал вниз, к колонне.
Леонтьев приказал прикрепить трос и тянуть застрявшую машину другим танком. Но случилась новая беда. От сотрясения земли на дорогу обрушилась огромная каменная глыба. Она задела головной танк, прижала его к сопке и окончательно закрыла выход из седловины. Мы снова прикрепили тросы и теперь уже двумя машинами попытались отбуксировать поврежденный танк. Но опять беда — вырвало "с мясом" буксирные серьги.
Возвратились разведчики. Путей обхода они не нашли — кругом валуны, болота, сплошной лес, а за ним — слева и справа — озера.
— Надо взрывать головной танк, — сказал Леонтьев. — Пожертвуем одной машиной, но выведем батальон.
Как всегда расторопный и увлеченный делом, Леонтьев побежал наверх, чтобы доложить свой план Житневу.
Командир полка нахмурил брови, сжал губы, но пересилив волнение, сказал:
— Действуйте.
Подготовить взрыв было приказано мне.
Я вызвал саперов, следовавших с нами, — их было трое, — и распорядился положить взрывчатку одновременно под танк и обвалившуюся каменную глыбу.
Все люди укрылись в машинах. Саперы подожгли шнуры, проложенные к взрывчатке, и стремительно побежали в укрытия. Минуты через две землю потряс сильный взрыв. В бешеном вихре закружились и рассыпались комья земли и камни. Черный дым и пламя взметнулись к небу. Упала на землю сосна, стоявшая на вершине правой сопки.
Мы побежали к месту взрыва Над ним еще висела черная туча дыма и пыли. Справа от дороги лежала [17] отброшенная танковая башня. Груды камней и земли громоздились в седловине. Среди этого хаоса едва был различим развороченный корпус танка. Но ожидаемого прохода не оказалось. Взрывом наглухо закрыло седловину.
— Еще не легче! — вырвалось у Житнева, и, обращаясь к Леонтьеву, он добавил: — Во что бы то ни стало найдите обход! Пошлите в разведку самых расторопных! Назначьте командира.
Майор-пехотинец, обеспокоенный судьбой своих людей, находившихся под артиллерийским огнем противника, тоже решил предпринять меры.
— Предлагаю отвести стрелковые роты назад, — сказал он Житневу. — Раз танковая атака задерживается, незачем держать десантников под огнем.
Да, бой развертывался совсем не так, как предполагалось. И всё из-за аварии с головным танком и необычных условий местности!
Житнев согласился: десантников надо отвести назад. Если будет найден новый путь для танков, стрелки поддержат атаку в новом районе. Однако отвести пехотинцев не так-то просто: артиллерийский огонь противника всё нарастает, а наши танковые пушки молчат.
Выход подсказал Леонтьев. Он предложил, не теряя времени, поднять на сопку хотя бы один танк, — он сможет вести огонь с места.
Майор Житнев одобрил этот план.
Механик-водитель Колотилин побежал искать путь для танка. Через две-три минуты послышался обрадованный голос сержанта:
— Товарищ лейтенант, сюда! Нашел!
Пробежав шагов двести, мы оказались на сопке, которая была обращена в сторону противника отвесной скалой, а в нашу — крутым каменистым подъемом.
— Вот сюда, на эти камни положим бревна, и танк сможет пройти, — сказал Колотилин.
Казалось невероятным, чтобы танк мог вскарабкаться на подобную высоту, хотя бы и при помощи бревен. Но Леонтьев, которому я доложил об этом, решительно сказал:
— Нельзя медлить. Гоните танк!
Быстро спилили и уложили бревна. Танк подошел к подножью сопки. Это была машина водителя Федорова. [18]
— Трогай!
Танк двинулся, высоко задирая нос. Казалось, вот-вот он опрокинется. Но мотор вдруг заглох, и танк стал медленно ползти вниз.
— Кто так водит? Кто так машину водит? — коршуном налетел Колотилин на своего "подшефного".
— Мотор сдал... — виновато ответил тот.
— Сам сдал, а не мотор! Курья голова!
Донельзя смущенный, Федоров уступил место Колотилину.
Щелкнули бортовые фрикционы, рявкнул мотор — и танк, медленно перематывая гусеницы, вновь полез на сопку.
Все с волнением смотрели на танк, боясь, как бы он не перевернулся. Но танк медленно и упорно продолжал ползти на подъем.
— Жми! Жми! — кричали танкисты.
Колотилин "жал", и танк взобрался на сопку. Получив хороший сектор обстрела, он открыл меткий огонь. Леонтьев послал Федорова сменить Колотилина.
— По вашему приказанию сержант Колотилин прибыл, — доложил Семен. Он стоял навытяжку и тяжело дышал.
— Благодарю за смекалку и мастерство! — сказал Леонтьев.
Это была характерная его черта — замечать каждое доброе дело солдата.
— Служу Советскому Союзу! — ответил Колотилин, готовый к новым делам.

5

Огонь нашего танка не умолкал ни на минуту. Перерывы были только тогда, когда ствол пушки для охлаждения мы обертывали мокрыми куртками и комбинезонами или когда производили замену пулеметов и их стволов. Недостатка в боеприпасах танк не испытывал: мы питали его снарядами и патронами с других машин.
Наши десантники, поддержанные огнем с сопки, отошли на исходный рубеж. Но далось это нелегко. На поле боя осталось много убитых.
По вспышкам выстрелов противник засек танк, стоявший на сопке, и обрушился по нему ответным огнем. [19] Но танк, укрытый за гранитными валунами, был неуязвим.
Незаметно сгустились сумерки короткой июльской ночи. Положение нашей группы оставалось тяжелым. Разведчики, исходившие много километров вокруг и вернувшиеся около двенадцати часов, вновь подтвердили, что путей обхода нет.
Житнев, Леонтьев, заместитель командира стрелкового полка — все трое усталые и огорченные, коротко посовещались и решили запросить командование, как быть.
Я зашифровал радиограмму, написанную Житневым. Он докладывал о создавшемся положении, и между строк читалось: будь у нас, танкистов, такая сила, чтобы перенести машины через сопки на плечах, мы бы это сделали! Командир полка просил прислать взвод саперов-подрывников, чтобы успеть за ночь подготовить новый взрыв, притом такой, чтобы наверняка открылся путь к поляне. Самим нам это не сделать, к тому же нет у нас необходимого количества взрывчатки.
Радист с командирского танка связался со штабом 7-й армии и передал радиограмму.
В ожидании ответа Житнев и Леонтьев направились к танкистам, а заместитель командира стрелкового полка — к десантникам.
С наступлением сумерек артиллерийский огонь противника несколько стих. Воспользовавшись этим, наши пехотинцы еще ближе подтянулись к сопкам и, преодолевая поодиночке перевал, возвратились к танкам.
Фельдшер и санитары помогали раненым, готовили их к эвакуации в тыл.
Танковые экипажи сидели в машинах, дремали, прикорнув, кто как мог... Люди не только устали, но и проголодались. А кухня, где-то отставшая днем, всё еще была в пути.
"Что же будет дальше?.." Раньше в тревоге горячего дня этот вопрос не возникал. Теперь же хотелось оценить, что произошло. Мы видели: наши десантники понесли большие потери, танкам негде развернуться, к шоссе нам не пробиться. Правда, своими действиями мы оттянули сюда немало войск противника. Это чувствуется по тому сопротивлению, которое он оказывает. В какой-то степени мы облегчили положение наших товари-[20]щей, которые стоят перед Кочурой и Савойнаволоком. Но, совершив рейд к Калатсельге, мы ведь оторвались от своих войск. Вдруг противник обнаружит это и зайдет нам в тыл?.. "Однако такая опасность, видимо, учитывалась командованием, — возражал я себе. — Надо думать, мы — только авангард. Позади нас есть силы, которые в критическую минуту смогут прийти на помощь".
Я лежал на брезенте, разостланном в боевом отделении танка. Но уснуть не мог. Вдруг снаружи послышался голос:
— Товарищ лейтенант, вас вызывает командир батальона!
Я мгновенно вскочил и направился к Леонтьеву, — он успел возвратиться на сопку.
— Соберите командиров рот, — приказал мне комбат. — Вон там, под скалой, — он указал место. — Торопитесь.
Собрались быстро.
— Нам приказано возвратиться в Миккелицу, — объявил командир полка.
Глаза у Житнева были красные от бессонницы. Но, как всегда, в решительные минуты воля его была сконцентрирована, и он сохранял удивительную способность, отдавая приказ, всё учитывать до мелочей. Чувствуя момент и настроение танкистов, он не преминул заметить:
— Пока мы тут "воду мутили", наши войска остановили противника у Котчуры...
— Выходит, не зря ходили! — обрадовался кто-то из оптимистов. — Всё-таки польза есть...
— А цена той пользе?
Но Житнев понимал, что слишком распространяться на эту тему сейчас не время. Он сурово оборвал:
— Тихо, товарищи. — И помолчав, снова заговорил: — Итак, возвращаемся в Миккелицу. На танки погрузить всех раненых...
Житнев не успел закончить. Откуда-то со стороны появился старшина Белоногов — немолодой танкист, служивший у нас в хозяйственном взводе:
— Товарищ майор, разрешите обратиться...
— Что случилось? — холодно посмотрел командир полка. [21]
И тут Житнев увидел, что лицо и руки Белоногова в крови; на нем изорваны брюки и гимнастерка.
— Докладывайте, — изменившимся голосом сказал Житнев.
— Беда, товарищ майор...
— Никакой беды... Говорите толком, что произошло.
— Я ехал сюда с кухней, — осмелев, заговорил старшина. — Немного оставалось до вас. И вдруг наша машина подорвалась на мине. Шофер и повар убиты... Не успел я опомниться, как с деревьев по нас открыли огонь "кукушки". С автоматов, гады, палят!
Белоногов рассказал, что ему с трудом удалось скрыться в лесу. Он пробирался к нам почти пять часов, чтобы предупредить об опасности.
— Ясно, — сохраняя спокойствие, сказал Житнев. — Идите.
Белоногов поправил на плече ремень автомата и устало зашагал к танкам.
Всем нам, собравшимся под скалой, стало ясно: противник обошел нас с флангов и уже появился в нашем тылу. Он минирует дороги, устраивает засады. Отходить будет нелегко.
Житнев быстро принял решение. Он наметил новый план действий:
— Батальоном командовать буду я. Вы, товарищ Леонтьев, — он обратился к комбату, — возглавьте отряд разграждения. Берите наших саперов и взвод пехоты. Ваша задача: разминировать дороги, готовить пути отхода. Вам, товарищ лейтенант, — Житнев указал на меня, — с пятью танками находиться в арьергарде, прикрывать отход колонны. Боковое охранение высылают десантники. Так? — спросил он, обращаясь к майору-пехотинцу.
— Так, — отозвался майор.
— Заканчивая, Житнев скомандовал:
— По местам!
Командиры рот отправились в подразделения.
Прошло всего лишь несколько минут, и вдруг в лесу, совсем близко от дороги, где стояли наши танки, послышалась автоматная стрельба, потом еще ближе хлопнули разрывы ручных гранат. В середине танковой колонны загорелась одна из машин. Мы бегом бросились к ней. Впереди бежал командир второй роты лейтенант [22] Курбатов. Ему оставалось добежать до своего танка метров пятьдесят. В это время из-за кустов вновь ударил автомат. Курбатов схватился за грудь и упал на землю...
Оказывается, противник уже подкрался к нашим танкам и забрасывает их гранатами, а нас обстреливает с деревьев. Проглядели наши дозорные!
Танкисты мигом заняли места в своих машинах, десантники укрылись за танками. Житнев приказал занять оборону, истребить пробравшихся к нам автоматчиков. Заработали танковые пулеметы. Десантники тоже открыли стрельбу.
Когда первая атака была отбита, Житнев приказал:
— Заводи!
Первым отправился отряд разграждения во главе с Леонтьевым. Вслед двинулись основные силы батальона, в том числе танк, который Федоров спустил с сопки.

6

Шли узкой проселочной дорогой. Уже нещадно палило солнце. На броне танков лежали раненые. Они особенно страдали от жары. Но и работа танковых моторов была затруднена: своими телами и плащ-палатками раненые закрывали жалюзи. Воздух для охлаждения двигателей не поступал, моторы перегревались. Из "воздушных карманов" валил едкий синий дым: в моторах подгорало разжиженное масло.
Справа и слева у дороги высокой стеной стоял хвойный лес. Где-то впереди гулко ухали тяжелые взрывы. Это отряд Леонтьева подрывал на дороге мины. Позже мы узнали, что группа Леонтьева была обстреляна и во время схватки с вражескими автоматчиками комбат погиб...
Колонна повернула вправо. Дорога стала спускаться в лог. Место опасное. Здесь снова могли быть вражеские засады. Командир полка передал по радио: "Всем быть начеку!" И действительно, головные танки открыли пулеметный огонь. Лихорадочная перестрелка охватила всю колонну. Вражеские автоматчики, замаскировавшись среди деревьев, встретили нас сильным огнем. Гитлеровцы снова стали забрасывать танки ручными гранатами. Они сожгли в нашей арьергардной группе [23] две машины. Вскоре погибла и еще одна — подорвалась на мине.
В этом бою более всего пострадали раненые. Их, беспомощно лежавших на броне танков, вражеские "кукушки" бесчеловечно косили из автоматов. Мы помогали раненым как могли: прикрывали пулеметным огнем, втаскивали их в танки.
Надо было во что бы то ни стало пробиться дальше. Танковая колонна открыла огонь из всех пулеметов и пушек. Но, находясь в танке, разве увидишь, на какой сосне замаскировался автоматчик?
Мне, командовавшему арьергардом, Житнев приказал остановиться и вместе с группой десантников выслеживать и уничтожать вражеских "кукушек".
Танковая колонна продолжала отходить к Миккелице...

7

Примерно через час наш арьергард тоже продолжил путь. Опять гусеницы легких танков с трудом преодолевали дорогу, усеянную валунами; опять машины утопали в болотистых низинах. Снова на нашем пути появлялись вражеские автоматчики.
Ходовая часть машины Колотилина износилась больше других: этот танк еще на пути к озерам много раз брал на буксир другие застрявшие машины. К вечеру обнаружилось, что поломано много траков и танк дальше продвигаться не может. На другой машине что-то случилось с мотором — он заглох.
Маскируя свет электрической "переноски", мы принялись ремонтировать танки. Но безуспешно: не хватало запасных деталей (мы расходовали их еще на пути к озерам), не было нужного инструмента, приспособлений... А время шло... Уже давно погас закат, уже лес потемнел и как бы приблизился, окружив нас тесным кольцом. На дороге остались только мы — десять танкистов с двумя неисправными машинами и два отделения десантников.
И вот уже ночь на исходе. Дозоры, расставленные еще с вечера, снова докладывают: поблизости опять действуют фашистские автоматчики, они обходят нас волчьими тропами; за лесом сосредоточивается вражеская артиллерия. Ясно — нас окружают... [24]
Я связался по радио с командиром полка и доложил о создавшейся обстановке. Житнев приказал:
— Танки уничтожьте, сами с людьми пробирайтесь скорее к нам...
Майор назвал населенный пункт, куда теперь направлялся наш батальон. В памяти не сохранилось название этой небольшой карельской деревни, но помню, что на кодированной карте она была обозначена цифрами "8513".
Не легко танкисту расставаться со своей машиной. С первого дня службы ему внушают: "Береги боевую машину как зеницу ока. В танке — твоя сила. Тебе дано это оружие Родиной, и перед ней ты в ответе". Но что оставалось делать в создавшейся обстановке?..
Выключив рацию, я подошел к Колотилину:
— Танки будем взрывать. Снимите с них пулеметы и забирайте свои вещи...
Колотилин широко раскрыл глаза, удивился. Он хотел что-то сказать, но в этот миг послышался голос дозорного, который заставил нас обоих прислушаться:
— Стой! Кто идет?
— Свои... Из боя вышли...
— Стой! Без команды — ни шагу! — настоял дозорный.
Я пошел на его голос. В темноте насчитал девять человек. Они стояли в нерешительности: видимо, уже не ожидали в этих местах услышать окрик советского часового или дозорного.
— Подходи, кто там первый! — предложил я.
Под ногами прохрустели сухие ветки.
— Откуда вы? Кто такие?
— Из окружения пробиваемся, — ответил один из красноармейцев.
— Что плетете, какого окружения?
— Еще утром нас обошли.
Голос был усталый, доверительный. Но неожиданно вмешался кто-то другой и грубо оборвал:
— А ты, собственно, кому докладываешь? Хватит нам начальников... Завели в мышеловку, а теперь еще допрашивают?! Айда, ребята! Довольно, навоевались!
Впервые за все дни войны, за все годы моей службы в армии я услышал подобное. Никогда даже в мыслях наших танкистов не было недоверия к своим команди-[25]рам. Их приказ — закон. На том держится наша армия... Как ни трудно было отступать, как ни горестны были лишения, но никто из нас не брал под сомнение намерения своих командиров, их преданность Родине. Трудно было сдержать себя, и я скомандовал:
— Стой!.. Кто завел? Кто погубить хочет? Отвечай!
Я пошел вперед, но кричавший, почуяв неладное, стремглав бросился в кусты.
— Остальные тоже навоевались? — спросил я.
— Так он же не наш, — развел руками боец, голос которого был уже знаком мне.
— Не ваш? А откуда взялся?
— Черт его знает... В лесу повстречался.
— Вот как! Жаль, что не задержали мы этого крикуна.
Старший по званию, я обязан был взять на себя командование и подошедшими бойцами.
— Вот что, товарищи, — сказал я. — Пристраивайтесь к нам.
— Мы что, мы готовы, — нерешительно отозвался один.
— Известное дело, вместе надежнее...
Я присмотрелся. Это говорил невысокого роста пожилой старшина в очках, узкоплечий, с давно небритым лицом. Рядом стоял молодой долговязый солдат, заметно сгорбившийся, со впалой грудью, в коротких сапогах, голенища которых едва доставали до икр. Левая рука у него была перевязана; он ни на шаг не отставал от старшины и вторил каждому его слову:
— Конечно, вместе лучше. Один в поле не воин.
— Тогда за мной! — повел я пехотинцев к поврежденным машинам, где оставались танкисты.
По дороге я присматривался к людям, вышедшим из леса. Мое внимание привлек пожилой солдат, который прихрамывал и чмокал губами. Его шинель, основательно изодранная и грязная, висела на нем, как наброшенное на плечи одеяло. Пилотка, сползшая на самый лоб, напоминала какой-то колпак. Из туго набитых карманов брюк и шинели торчали сухари и хвосты селедок. Солдат что-то жевал.
— Вы кто такой? — строго спросил я бойца.
Тот не ответил. Только поднял глаза и выплюнул остатки пищи. [26]
— Языка лишились, что ли?
Лениво подняв руку, солдат указал на запад:
— Оттуда...
Голос его прозвучал глухо, тихо.
— Сам догадываюсь, что оттуда. Но почему такой вид?
— Не любо — не смотри.
— Любоваться нечем! Мало на бойца вы похожи!
Солдат хотел что-то возразить, но его остановил сосед-боец, тот, что был в очках:
— Командир с вами говорит, а вы, Иваничкин, грубите. Нехорошо!
Иваничкин с сердцем плюнул и вновь стал жевать. "Странный человек", — подумал я. Между тем мы подошли к танкам.
— Располагайтесь пока здесь, в сторонке, — объяснил я пехотинцам. — Ждите команды.
Колотилин уже успел убрать из танков пулеметы, магазины к ним, часы, — всё, что могло нам пригодиться. И теперь держал тряпку, смоченную бензином...
— Действуй! — скомандовал я.
— Есть действовать!
Но странно, вместо того чтобы зажечь тряпку и бросить ее в моторное отделение танка, Колотилин наклонился в люк механика-водителя и к общему удивлению завел мотор. Он заработал сначала медленно, затем всё быстрей и быстрей. Колотилин отскочил в сторону. Из люка вырвался бурый дым, вспыхнуло пламя. Водитель подбежал ко второй машине и тоже зажег танк. Это удивило меня. Я подошел к Семену:
— Зачем мотор завел?
Колотилин выпрямился, ответил:
— Мотор — что сердце у бойца... И пусть стучит, не останавливается. До последнего...
Колотилин дальше других смотрел, многое передумал и про себя решил: "Положение трудное, нас обходят. Что ж, всё равно будем драться! До последнего!.."
Пламя бушующего огня поднялось высоко над лесом и скоро погасло. Но мотор всё еще работал. Послышался треск и взрыв. Это лопнули бензобаки. Фонтаны огня рассыпались пылающими клочьями. [27]

8

Уничтожив танки, мы поспешно скрылись в глубь леса, не замеченные противником.
Я должен был принять решение: как быть дальше.
"Нас тридцать девять человек: двенадцать танкистов, остальные пехотинцы. С чего начать?" — подумал я. Но ответить было нелегко.
Танкистов я знал хорошо. И они знали меня. В них я был уверен: люди одного подразделения, они были спаяны крепкой дружбой и дисциплиной. Но остальные бойцы — народ разношерстный, люди, случайно встретившиеся на горькой дороге отступления... Измотанные в тяжелых боях, голодные, оборванные, они мало походили на бойцов организованной армии. Таким был Иваничкин... Еще опаснее казался тот крикун, который вчера скрылся в кустах... Были, правда, среди пехотинцев и такие, как старшина в очках, — человек располагавший к себе. Но он почему-то проявлял осторожность, больше присматривался к другим, чем выказывал себя...
"Надо пробиться к своим — это главное! Случайно собравшийся отряд превратить в боеспособное подразделение. Только тогда мы сможем выполнить нашу задачу. Значит, начинать надо с того, чтобы получить над отрядом командирскую власть", — созрело решение.
Я отвел бойцов еще дальше в лес и сказал:
— Мы пробьемся к своим. В этом можете не сомневаться. Но для этого нужна крепкая дисциплина.
На меня ожидающе смотрели тридцать восемь пар глаз.
— Перед воинским уставом мы все в ответе: я — как командир, вы — как бойцы. Поэтому требую порядка. Нарушителей дисциплины буду строго наказывать...
— А ты кто такой? — вдруг услышал я позади.
Грузный, высокий детина с кудрявым чубом подался вперед и прислонился к дереву, держа автомат на груди:
— Скажи лучше, чем кормить будешь?.. Э, да что, братва, его слушать? Не видите, каков начальник? Жрать нечего, а тут про устав... — Не закончив, он вскинул автомат.
В голосе и манере говорить, в словах нетрудно было [28] узнать вчерашнего крикуна. Второй раз отпустить его было бы преступлением.
— Ух ты, гад! — вырвалось у меня.
Но не успел я поднять пистолет, как кто-то, опережая меня, произвел два выстрела... Вслед наступила гнетущая тишина. Что же произошло? Негодяй успел выстрелить? Нет. Его опередили. Я невредим. А он уже корчится в предсмертных судорогах. Кто же стрелял? Вижу — Колотилин. А еще кто?
Я стал искать глазами этого второго.
Им оказался старшина в очках, который не расставался с молодым бойцом, раненным в руку.
— Я еще вчера хотел шлепнуть этого подлеца, да улизнул, — сказал старшина, приближаясь. Он указал на убитого: — Ясно дезертир... А думал заручиться нашей поддержкой.
— Кто вы? — невольно спросил я.
— Старшина Максимов! — Он козырнул (было заметно, что далось это ему с трудом) и достал из кармана гимнастерки красноармейскую книжку и партийный билет: — Вот читайте.
В билете значилось: "Максимов Павел Максимович, год рождения 1899, время вступления в партию 1924 год".
— Помогай, Максимыч! — сказал я, не скрывая радости, и возвратил документы. — Помогай как коммунист.
— Не сомневайтесь, вижу...
Я присмотрелся к нему.
Лицо Максимыча было продолговатым, морщинистым. Глаза внимательные и чуть прищуренные. Позже я узнал, что это профессиональная привычка: до войны Павел Максимович много лет проработал у мартеновской печи. Кадровый ленинградский рабочий, он и теперь, в первые дни войны, еще сохранял черты "гражданки". Помнится, что гимнастерку, например, он расправлял не как мы, военные, — не разглаживал складки у пояса и не собирал их сзади, а дергал за полы, как это делал со своей рабочей одеждой. Он и за пилотку нередко брался так, словно у нее был козырек с защитными очками... Но Максимыч был из тех, кто очень скоро стал закаленным солдатом. <...> [29]

<...>

Отряд я разделил на два взвода. Командовать первым назначил Колотилина, вторым, по рекомендации Максимыча, — пехотинца Шарова, того высокого с большими руками парня, который пришел вместе со старшиной.
Максимыч стал комиссаром отряда.

9

Путь движения я наметил по карте. По нашим расчетам предстояло пройти километров тридцать, и тогда в районе "8513" мы сможем соединиться со своими войсками. Пока же кругом были лес, болота, волчьи тропы. Скорость движения определили два километра в час. Медленно? Да. Но мы устали, проголодались. К. тому же, решили продвигаться только ночью.
...Идем лесистой лощиной. Тихо, душно. Вечереет. На траве появляется роса, на болотах и в низинах редкий туман. Всё отчетливее разносятся людские голоса, хотя мы стараемся идти как можно тише. Но что поделать — в лесу даже сухая ветка трещит под ногой как пистолетный выстрел... Надоедают комары: шея, лицо, руки сплошь покрыты волдырями и расчесаны до крови. Пот разъедает глаза и тело.

<...>

10

По карте устанавливаем, что впереди, в двух километрах, находится бывшая колхозная усадьба. Решаем послать туда разведчиков. Максимыч рекомендует поручить разведку Шарову:
— Человек он надежный. Еще в финскую воевал, потом на завод вернулся. Под Ленинградом монтёрил. Теперь опять с первых дней на фронте. У нас в разведке был... Парень клыкастый, не скрою, но прямой. Если кого не взлюбит, рубит с плеча. А в деле — незаменимый. Исполняет всё мигом, без слов.
И вот Шаров перед нами.
— Нужно разведать, кто занимает колхозную усадьбу. Сможешь? — спрашиваем Шарова.
— Сейчас надо?
— Да.
— Мне одному идти?
— Нет, возьми двух бойцов. Можешь по своему выбору.
— Есть взять двух бойцов!
Переглядываюсь с Максимычем: до чего решителен и спокоен Шаров! Комиссар улыбается: "Я же говорил — человек надежный".
Отряд продолжает отдыхать. [33]
Но вот возвращается Шаров:
— Усадьба занята противником. Там человек тридцать У дома стоит повозка. На поляне пасутся лошади.
Посоветовавшись с Максимычем, принимаем решение: противника атаковать.
Отряд поднимается по тревоге. Все построены. Ставлю задачу: Колотилин с семью бойцами оседлает дорогу правее нас, а Смирнов с четырьмя бойцами — тропу, идущую левее. Основные силы отряда пойдут прямо. Ударим сразу с трех направлений.
Разошлись по местам. Моя группа, действуя в центре, залегла на опушке леса, метрах в стапятидесяти от усадьбы. На продолговатом бугре различаем большой деревянный дом, правее и ближе — баню. Между лесом и баней прохаживается часовой. В углу леса, на поляне слева, пасутся две лошади. Временами они настораживают уши в сторону дороги, чуя, очевидно, приближение людей — группы Смирнова.
— Разрешите часового снять? — спрашивает Шаров.
— Обожди. Рано. Держи его на мушке.
С этого момента, куда бы часовой ни шел, за ним всё время движется дуло шаровского автомата.
Тихо. Слышны только шорохи да пофыркивание пасущихся лошадей.
Колотилин где-то задержался: почему нет его сигнала? Но вот раздался выстрел. Разорвалась граната. Что произошло? Колотилин натолкнулся на вражеское охранение? Медлить нельзя!
— Стреляй! — крикнул я Шарову.
Треснула короткая очередь. Часовой повалился на землю.
Люди молча побежали к постройкам. Там среди вражеских солдат поднялась паника. Застигнутые врасплох, они в одном белье повыскакивали из дома, попадая под огонь наших автоматов.
Максимыч продвигался рядом со мной. Вот он швырнул в окно гранату. Посыпались разбитые стекла. Взрыв. Внутри дома — крики. Несколько вражеских солдат бросились бежать за баню, в кусты. Но сюда уже подоспела группа Колотилина.
Через несколько минут бой стих. Трудно сказать, уцелел ли кто из солдат противника. Во всяком случае, [34] пока мы находились в усадьбе, никто нас больше не беспокоил.
Трофеи были немалые: пара лошадей, повозка с боеприпасами, восемь велосипедов, три пулемета, шесть автоматов, пистолет, три ящика с толом, пятнадцать винтовок... Всё нужное взяли. А съестное? Нам явно не повезло. Мы смогли набрать лишь немного затхлых сухарей да около двух килограммов галет. Этим, конечно, отряд не накормишь.
Но Максимыч подал мысль: одну лошадь употребим на мясо, а вторую сохраним. Будем перевозить на ней отрядное имущество.
Весть эта сразу распространилась по отряду, и всем стало веселей.
Тут же в бывшей колхозной бане выломали два чугунных котла, чтобы варить в них мясо. Котлы погрузили на повозку.
Обрадованные первым успехом, не задерживаясь, мы двинулись дальше.

11

Вновь взошло солнце. Пробираемся топкими болотами. Под ногами хлюпает коричневая грязь, выжимаются пузыри. Нередко ноги вовсе проваливаются в болотную жижу. Но люди продолжают идти — безмолвно, опустив головы.
Лошади, везущие повозку с котлами и трофейным оружием, тяжело и часто дышат, фыркают, храпят. Они покрылись белыми хлопьями пены. Животные совсем выбились из сил. Нам приходится тащить повозку чуть ли не на своих руках.
В лесной глуши останавливаемся на дневку. В лагере тихо. Лишь слышно, как где-то рядом плещется небольшая речка.
Готовится обед. Шаров и Колотилин разделывают зарезанную на мясо лошадь. Комиссар, решив, что накормить людей сейчас самое важное, сам моет и устанавливает котлы.
Через полчаса уже трещат дрова. Сизый дымок тянется кверху. В кипящих котлах варится мясо. Максимыч, вооружившись мешалкой, сделанной из ольхи, как заправский повар — с засученными рукавами — стоит у котлов. [35]

<...>

— Нарезвился, Аника-воин? — спросил я его. — Вижу, придется тебя волочить.
— Идем в свой полк и вдруг "волочить"? Да что вы, товарищ лейтенант? — удивился Семен.
Справа у дороги начался высокий лес. Где-то в глубине его послышался знакомый треск походного электросварочного агрегата. Донеслись редкие удары тяжелого молота. Прогудел и стих шум танкового мотора... Значит, полк уже совсем рядом. Каким-то особенным теплом, теплом родного очага повеяло из леса! И мы зашагали еще быстрей.
Но радость наша оказалась недолгой. Мы узнали горькие вести. Наш 2-й танковый полк по-прежнему действовал разрозненными подразделениями: батальон танков "БТ" старшего лейтенанта Лелюха воевал северо-западнее станции Эсойла, батальон "Т-28" капитана Казаринова — в районе Котчуры, танки "БТ" капитана Дружинина где-то в другом месте, а наш батальон — в районе Кокт-озера. Танки применялись в самых трудных и невыгодных условиях местности и обстановки, без должной поддержки и взаимодействия с пехотой и артиллерией, — и полк понес большие потери как в людях, так и в технике. В нашем батальоне, кроме Леонтьева, погиб замкомбат Герой Советского Союза Павел Кирьянов. Не вернулись с поля боя лейтенанты Павел Бажо, Сергей Скрипников, Александр Коломенский, механики-водители Петр Татарчук, Василий Бордецкий, Иван Мельников, Петро Оселедец... Не хотелось верить, что среди нас нет больше этих мужественных, умелых танкистов, замечательных боевых товарищей.
...Когда все пришедшие со мной бойцы были устроены, переодеты и накормлены, меня вызвал командир полка майор Житнев:
— Рассказывайте, как вы там воевали?
Я доложил о действиях нашего отряда. Командир полка слушал молча и всё присматривался ко мне. Лишь изредка задавал вопросы, уточняя обстановку, в которой происходило то или иное событие.
— Что ж, действовали правильно, по-военному, — выслушав доклад, заключил скупой на похвалу майор. Помолчал, вздохнул, потом добавил: — А ведь, наверное, не ожидал, что придется т а м побывать?
— Так точно, и в думах не было.[54]
— Ну, ладно, — вставая сказал Житнев. — Пока отдыхайте.
— А потом?
— Потом? — удивился Житнев. — Воевать будем! — и он тронул меня за плечо.
Признаться, я всё еще был под впечатлением того, что узнал в штабе полка о потерях в людях и технике.
— Чем воевать будем?
— Ах, вот ты о чем!.. К нам придет пополнение, дадут новые машины. Больше уверенности, лейтенант!
И он заговорил о том, что теперь, как никогда, нам важно поверить в свои силы:
— У нас были неудачи. Это верно. Но и рейд к Калатсельге, и действия вашего отряда в тылу, и многие другие дела танкистов — примеры того, что наши люди в любой обстановке находят выход из положения. Приобретем опыт, будем воевать лучше!
Но дальше воевать в Карелии ни майору Житневу, ни мне, ни ряду других офицеров нашего полка не пришлось. В конце августа 2-й танковый полк был расформирован на отдельные батальоны. Что касается нашего 4-го батальона, то он вообще перестал существовать. Оставшиеся у нас огнеметные танки "Т-26" мы передали другим подразделениям. Штаб полка вместе с группой офицеров получил предписание отправиться в Ленинград. [55]