277-й ОПАБ
"Ораниенбаумский плацдарм"
Воспоминания участников обороны Ораниенбаумского плацдарма. 1941-1944 гг.
Составители К.К. Грищинский и Л.И. Лавров
Лениздат, 1971.
Л. И. ЛАВРОВ,
капитан в отставке, бывший заместитель командира роты 219-го полка 11-й
стрелковой дивизии.
ИЗ ЗАПИСОК ОПОЛЧЕНЦА
В начале июля 1941 года вместе с другими сотрудниками Института
этнографии Академии наук СССР я вступил в армию народного ополчения. 18-й
отдельный пулеметно-артиллерийский батальон (позже ставший 277-м), куда меня
зачислили командиром взвода, формировался в помещении Академии художеств.
Взвод состоял из молодых рабочих табачной фабрики имени Урицкого и студентов
Ленинградского университета.
18 июля мы покинули Ленинград и пешком направились к станции Дудергоф. На
южных склонах Вороньей горы и у железной дороги из Лигово на Гатчину заняли
оборону. Но вскоре нам пришлось перейти на другой рубеж — к северу от Ропши.
Первая рота, в которой был и мой взвод, заняла позиции на возвышенности в
деревнях Разбегай, Райкузи и Ходокайзи. За деревнями виднелись засеянные поля,
а за ними, на высотах, была Ропша.
Сотни ленинградских женщин рыли глубокий противотанковый ров и эскарпировали
склоны высоты. Спешно сооружались доты и дзоты для пушек и пулеметов, которых
мы еще не имели.
Нам не хватало самого необходимого, и ополченцы как могли восполняли недостаток
снаряжения. Помнится, один из командиров привез откуда-то набор слесарных
инструментов. Кому-то удалось раздобыть телефонные аппараты и кабель. В одном
из ремесленных училищ нам изготовили машинки для набивки пулеметных лент...
Я обратился за помощью к академику И. И. Мещанинову, возглавлявшему ленинградские
учреждения [53] Академии наук. Он разрешил выдать теодолит, несколько биноклей
и карты. Помогли нам и сами сотрудники Института этнографии. Они принесли
свои бинокли и карты дачных пригородов. А вдова известного этнографа Л. Я.
Штернберга принесла даже... подзорную трубу своего мужа.
В начале сентября мы получили долгожданные пушки и пулеметы. Орудия доставили
прямо с Кировского завода. Это оказались танковые пушки, приспособленные для
размещения в дотах и дзотах.
Две 76-миллиметровые пушки были установлены в бронированных дотах. В пяти
дзотах поставили "сорокапятки". В четырех дзотах — станковые пулеметы.
"Вне плана" батальон получил две полевые 76-миллиметровые пушки,
очень пригодившиеся впоследствии. Наше тяжелое вооружение дополняли две вкопанные
в землю танкетки с 45-миллиметровыми пушками и ручными пулеметами Дегтярева.
Первые вражеские снаряды разорвались в расположении нашего батальона 11 сентября.
На следующий день огонь усилился. Стало ясно, что основной удар враг нацелил
на левый фланг линии обороны наших частей в районе Красного Села и там уже
идет жаркий бой. Противник бросил туда авиацию. Видим, как там почти непрерывно
рвутся бомбы, снаряды, мины. В деревнях горят дома. По гребню высоты, что
левее нас, черной точкой ползет вражеский танк. На высотах, которые утром
были нашими, взлетают белые ракеты. Из штаба батальона сообщили, что это принятый
у противника в эти дни сигнал: "Я уже здесь".
Стрельба постепенно удаляется на север. Это означает, что укрепленный район
немецко-фашистские войска прорвали левее нас и вышли к Красному Селу. Теперь
угроза нам возникает уже с тыла.
Располагавшаяся рядом с нами 11-я дивизия генерал-майора Н. А. Соколова 13
сентября заняла оборону на другом рубеже. Мы остались одни.
А над головой уже свистят пули. В соседней деревне Модекайзи, левее наших
позиций, появился противник. Его танк остановился у крайнего дома. Оттуда
до деревни Райкузи, где находился наш ротный командный пункт, гораздо ближе,
чем от командного пункта до наших дзотов. [54]
Мы оказались вынужденными принять бой в условиях "перевернутого фронта".
Использовать для борьбы с противником огонь наших дотов и дзотов оказалось
невозможным: амбразуры глядели на юго-запад, а гитлеровцы наступали с востока.
Таким образом, получилось, что на нас — артиллеристов — легла задача удерживать
рубежи без пехоты и самим стать пехотой.
Из деревни Модекайзи фашистские танки и автоматчики устремились к нашему командному
пункту. В ту пору нас там было всего около тридцати человек. Заместитель комбата
лейтенант Цуканов решил было поставить заслон и обороняться, но потом приказал
с боем отступить. А сам вскочил на неоседланного коня и под пулями поскакал
в штаб батальона за помощью.
Во главе с командиром роты старшим лейтенантом Львовым мы стали отходить,
отстреливаясь из винтовок. Перешли неглубокую речку Стрелку и укрылись в кустах
на северной окраине деревни Разбегай. Здесь встретились с Цукановым. Он привел
с собой подкрепление из штаба батальона: командиров, кладовщиков, писарей.
Всего человек двадцать.
Это нас ободрило.
Старший лейтенант Львов скомандовал:
— Вперед, в атаку!
С криком "ура!" мы бросились к Ходокайзи. Враг дрогнул, стал отходить
и прятаться за дома.
— Стой! — крикнул, подняв вверх пистолет, Львов. — Половина группы со мной!
Остальные — в обход!
Фашисты не выдержали атаки и отступили. Выбив автоматчиков из Ходокайзи и
Райкузи, мы залегли и открыли огонь.
Смеркалось. Цепь наша лежала на картофельном поле. Впереди, за снопами ржи,
— гитлеровцы. Правее, за дорогой, из-за дома на окраине деревни Райкузи застрочил
станковый пулемет. Это стрелял младший лейтенант Басько. Пулемет он притащил
из одного нашего дзота.
Автоматчики стали отходить к Модекайзи. Вскоре перестрелка стихла. В этом
бою погибли замкомроты Филимонов, командир саперного взвода Лобанов, старшина
Новиков и некоторые другие. Не уцелел и герой этой схватки с фашистами Басько.
Пуля врага сразила младшего лейтенанта. [55]
Я отправился на командный пункт, где встретился со Львовым, Цукановым и другими
командирами. Там уже знали о наших потерях.
— Они пали с честью, — произнес Львов, сняв с головы пилотку. — Почтим их
память, товарищи.
Несколько минут мы стояли в скорбном молчании, мысленно прощаясь с погибшими
друзьями.
— Нас стало меньше, — сказал садясь Львов. — А бои предстоят тяжелые. Давайте
обсудим обстановку.
В результате прорыва противника к Красному Селу левый фланг батальона оказался
открытым. Задача наша состояла в том, чтобы, укрепив позиции на фланге и по
фронту, не допустить расширения вражеского прорыва в направлении Петергофского
шоссе. Сегодня это удалось. Удастся ли завтра?
Чтобы усилить левый фланг, решено было перевести туда гарнизоны некоторых
бездействующих дзотов. Сюда же выдвинуть и пулеметы. Южнее деревни Разбегай
выставить прикрытие. К деревне Модекайзи выслать разведку.
Утром 14 сентября с Ропшинских высот в небо пополз аэростат, с которого противник
стал корректировать стрельбу своих батарей. Вражеский снаряд попал в амбразуру
дзота у окраины деревни Разбегай. Орудие вышло из строя, а гарнизон понес
потери.
Из штаба батальона сообщили, что противник готовится к атаке. Мы всю ночь
не смыкали глаз.
Вражеское наступление началось с рассветом. Ему предшествовала ураганная артподготовка.
Несколько раз осколками нарушалась телефонная связь, и связисты старшего лейтенанта
Прокоповича ползком отправлялись устранять повреждения. В нашей землянке трещали
бревна наката, сыпалась сухая земля, от взрывной волны закладывало уши.
Атакующие гитлеровцы подобрались к одному из наших дзотов и попытались его
блокировать. Они уже взобрались на дзот и бросали гранаты в отверстие для
перископа. Положение гарнизона было критическим. Выручила дерзость и отвага
командира. Младший лейтенант Иванов с одним бойцом — семнадцатилетним пареньком
выскочили неожиданно из дзота и забросали фашистов гранатами. Жаль, не запомнилось
имя этого юного солдата. [56]
Во второй половине дня гитлеровцы, пытавшиеся атаковать наш командный пункт
с юга, были остановлены пулеметным и ружейным огнем.
Затем фашисты решили захватить дзот младшего лейтенанта Потапова. Они шли
колонной в полный рост, направляясь к дзоту.
С НП по телефону сообщали:
— Потапов открыл огонь. Колонна расстроилась. Противник бежит. Психическая
атака провалилась.
Расстреляв снаряды и вынув замки из орудий, Потапов и Иванов покинули вечером
дзоты и явились вместе с бойцами на командный пункт. Дзоты Альтшулера и некоторых
других бездействовали из-за того, что амбразуры были направлены в противоположную
от противника сторону. Поэтому пришлось и им последовать примеру Потапова
и Иванова. Оставались боеспособными лишь два дзота. Одним из них командовал
бывший аспирант университета младший лейтенант Маслов, другим — бывший ленинградский
рабочий сержант Прокофьев.
В ночь на 16 сентября лейтенант Цуканов приказал мне выяснить обстановку в
районе оставленных нами дзотов. С десятью бойцами я пошел через деревню Разбегай.
Здесь никого не оказалось — ни жителей, ни гитлеровцев. Миновав деревню, мы
добрались до брошенных огневых точек. Они не были заняты противником. В седьмом
часу утра я доложил Цуканову о результатах разведки. В это время фашисты снова
пошли в атаку, но были отбиты.
...И опять над позициями стелется сизый дым разрывов. Ожесточенная артиллерийская
подготовка! Она длится долго. Во многих местах разбиты и засыпаны ходы сообщения.
Старик ополченец Матвей Матвеевич Матвеев — бывалый солдат. У него еще отличное
зрение.
— Стреляют из Ропши, — замечает он. — Батарея возле церкви.
Комроты по телефону запрашивает младшего лейтенанта Маслова:
— Можете развернуть орудие на ропшинскую церковь?
— Да! — отвечает тот. — Самым краем сектора.
— Уймите фашистов! [57]
Артиллеристы Маслова открывают интенсивный огонь.
В это время в землянку входит старший политрук, представитель политотдела
42-й армии. Его фамилия — Филин. До войны он работал в Институте языка и мышления,
был научным сотрудником, специалист по русской диалектологии... Вокруг кромешный
ад. Один немецкий снаряд разорвался всего в каком-нибудь полуметре от землянки,
другой угодил в ее угол. И в этой обстановке мы с политруком вспоминаем сослуживцев,
говорим о темах, над которыми прежде работали и над которыми, надеемся, нам
еще удастся поработать... (Сейчас Ф. П. Филин возглавляет Институт языкознания,
он член-корреспондент Академии наук СССР.)
Стрелявшая по нашим позициям вражеская батарея замолкла.
— Маслов! Голубчик! Молодец! — кричит Львов в телефонную трубку.
— Снарядов! Осколочных снарядов! — требует Цуканов.
За снарядами отправляю бойца Савонина. Ему предстоит рискованная задача: под
сильным артиллерийским огнем пробраться через Райкузи и Ходокайзи к складу
снарядов.
А ведь в домах засели автоматчики!
Савонин с минуту колеблется, потом решительно выскакивает из землянки и, не
обращая внимания на разрывы снарядов, бежит выполнять задание. Возвращается
он возбужденный и сияющий:
— Ваше приказание выполнено!
Проходит несколько напряженных минут, и вдруг в землянку вбегает окровавленный
помкомвзвод. Он почти кричит:
— Дзот Маслова взорван!
— Кто остался в живых? — спрашивает Львов.
— Никого... Мой командир взвода Еременко тоже убит.
Тихо стало в землянке. Неожиданно умолкла и артиллерия. Издалека доносился
не то стон, не то ветер. Помкомвзвод метнулся к брустверу и закричал:
— Немцы!
Фашистские автоматчики шли не одни, впереди они гнали пленных с поднятыми
вверх руками. [58]
После минутного оцепенения лейтенант Цуканов приказал отходить.
Все друг за другом пошли по ходу сообщения. Я же вернулся в землянку, удостоверился,
что ничего не оставлено важного, и бросился догонять своих. Но мне не повезло.
Ход сообщения разветвлялся, и я потерял след остальных. Пока раздумывал, куда
бежать, к позиции подошли гитлеровцы. Пришлось спрятаться в ближайшую землянку.
Приготовил к бою гранаты, дозарядил винтовку и жду, а вражеские солдаты все
в землянку не заглядывают.
Потом ко мне присоединились два отставших бойца. Один из них — И. П. Гасс
— был ранен в бедро. Я перевязал его.
По оставленным позициям у Райкузи и Разбегай наша артиллерия открыла сильный
огонь. Вокруг рвались снаряды. Обидно было бы погибнуть от своего же артогня.
Но нам повезло: землянка уцелела, никто из гитлеровцев в нее так и не заглянул.
С наступлением темноты мы выбрались из своего убежища и поползли по картофельному
полю. Оно было освещено отсветом огня: слева от нас догорал дзот, в котором
погиб со своими бойцами младший лейтенант Маслов; справа горели дома в деревне
Райкузи и мост через речку. Двигаясь вперед, мы внезапно заметили несколько
фигур в касках. К счастью, ни они, ни мы не успели выстрелить. Оказалось,
что встретили своих. Их было пятеро во главе с ротным военфельдшером Макаровым.
Теперь нас стало восемь. Путь к реке лежал через занятую немцами деревню Райкузи.
Мы поднялись и, стараясь оставаться незамеченными, тихо перешли ее единственную
улицу. До реки добрались незамеченными, но тут я нечаянно задел винтовкой
за чью-то каску. Звон металла был услышан в деревне: вспыхнула осветительная
ракета, и раздались выстрелы. Бугорок на другом берегу реки, за которым мы
залегли, спас нас от автоматной очереди и трех разрывов шрапнельных снарядов,
которых не пожалел враг на нашу группу.
Секрет из двух бойцов, попавшийся нам за рекой, сообщил, что батальон отступил
к деревне Настолово и в соседний лес. Утром 17 сентября в двух километрах
южнее Петергофа мы присоединились к своей роте. Тут [59] мы узнали, что противник
захватил станцию Володарская и вышел к Финскому заливу. Мы оказались отрезанными
от Ленинграда.
От Ропши на Петергоф двигались отходящие войска. Над головой не смолкал гул
моторов фашистских самолетов. Они бомбили шоссе и обстреливали колонны и обозы
из пулеметов. Запряженные кони вставали на дыбы и кидались через канавы на
проволочные заграждения. Солдаты то рассеивались по обочинам, то снова собирались
на шоссе и продолжали идти к Петергофу. Время от времени им приходилось расступаться,
чтобы пропустить машины с ранеными. Шагая, они поглядывали на небо, откуда
приходила смерть.
Мрачные мысли теснились в моей голове. Измученные, давно не спавшие солдаты
идут к Петергофу, как в землю обетованную. Но что он им даст? Город отрезан
от Ленинграда. За ним — море, которое фашисты решили сделать нашей могилой...
Нет, дальше отходить некуда!
Рота собралась в опустевшем совхозе вблизи деревни Марьино. За четыре дня
непрерывных боев она уменьшилась более чем в три раза.
Пользуясь кратковременной передышкой, я заглянул в Новый Петергоф. Здесь были
стрелковые и артиллерийские окопы. В парках стучали топоры. Там сооружали
блиндажи и завалы. Возле Большого дворца, запертого на все замки, стояла зенитная
батарея. Время от времени она вела огонь. От Стрельны с узлами и детьми брели
беженцы. На улицах — молодежные патрули, вооруженные охотничьими ружьями.
На них возложена охрана внутреннего порядка в городе. Жители с теплотой относятся
к военнослужащим. Незнакомый старик почти насильно затащил нас в дом, накормил
вареной картошкой. Потом старик попросил свою дочь-парикмахершу побрить нас.
Мы с удовольствием расстались со своими отросшими за дни боев бородами.
В ночь на 19 сентября нас разбудили. Командному составу объявили, что по приказу
штаба фронта части 8-й армии на рассвете переходят в контрнаступление. Нам
надлежало немедленно прибыть на передний край — на опушку леса, севернее Настолова
и Разбегая.
Колонна бойцов зашагала по Ропшинскому шоссе. На нем валялись трупы убитых
лошадей, зияли совер[60]шенно свежие воронки. Пока мы спали, немецкая артиллерия
послала сюда не один десяток снарядов. Сейчас фашисты уже били по Новому Петергофу,
на окраине которого горел ярким пламенем большой деревянный дом.
Прибыв к месту назначения, мы узнали, что еще вчера группа бойцов нашего батальона
во главе со Львовым и Альтшулером снова заняла один из оставленных нами ранее
дзотов у южной окраины деревни Разбегай. Теперь часть бойцов роты должна была
пробраться к дзоту, которым командовал сержант Прокофьев, а остальным предстояло
пройти незамеченными мимо занятой противником деревни Разбегай и соединиться
с группой Львова.
На рассвете начальник штаба батальона сказал:
— Пора!
Мы вышли из леса. Впереди, на фоне ясного неба отчетливо вырисовывались дома
деревни Разбегай и силосная башня. Возле этой башни находился дзот, в котором
засели наши бойцы во главе со старшим лейтенантом Львовым.
Передавая команды по цепи шепотом, приседая при каждой вспышке вражеских ракет,
наша группа приближалась к деревне. Гитлеровцы заметили нас, когда до силосной
башни и дзота оставалось не более 200 метров. Их мы преодолевали ползком.
Через несколько минут я уже был внутри дзота. Старший лейтенант стоял, прислонясь
к орудию, и ежился от утренней прохлады. Выглядел он уставшим и как будто
постаревшим за одни сутки.
— Видите, каково тут житье, — сказал Львов. — Свои далеко, а фашисты рядом.
Они нас видят, а мы их — нет. С тылом у нас связь только ночью. Переговоры
со штабом батальона, с Прокофьевым и батареей артполка ведем по рации. Впрочем,
пойдемте в землянку, а то сюда вчера через входное отверстие угодила мина!
Теперь, с прибытием нашей группы, в гарнизоне старшего лейтенанта Львова насчитывалось
42 человека. Утро и первая половина дня прошли относительно спокойно.
Нагоняя дремоту, радист Эрлих в сотый раз монотонно повторял: [61]
— "Волга", "Волга"! Говорит "Ока", говорит "Ока"!
Около полудня противник начал артиллерийскую подготовку. Она длилась часа
полтора-два. Когда умолкли орудия, пошла фашистская пехота.
Гитлеровцы окружили дзот и приблизились к нему метров на пятьдесят. Слышно
было, как офицер зычным голосом подавал команды идти в атаку, но солдаты не
поднимались.
Помкомвзвод Серебрянников выглянул из-за бруствера хода сообщения и скатился
вниз мертвым. Наблюдать стал старшина Король, но и его задела пуля. Заменивший
его вскоре боец Жолтиков, студент экономического отделения университета, был
убит...
— Приготовить ручные гранаты! — скомандовал Львов. В этот момент тяжело раненный
в голову старшина Король, глядя на командира помутневшими от боли глазами,
сказал:
— Комроты! Решай же что-нибудь, да поскорее! Немцы вот-вот прыгнут в окопы...
И старший лейтенант решил.
— Радист! — крикнул он Эрлиху. — Передайте на батарею: "Огонь на меня!"
Когда огневой налет закончился и бойцы нашей роты поднялись, отряхивая насыпавшуюся
на них землю, гитлеровцев вокруг позиции дзота не было. Силосную башню разбило.
Наступила тишина, которой на фронте и радуешься и не доверяешь. Присаживаемся
и молчим.
— "Волга", "Волга"! Говорит "Ока", говорит "Ока"!
— начал радист очередной разговор с КП батальона.
Но "Волга" почему-то не отвечала.
Смеркалось.
В тылу по направлению КП батальона послышалась перестрелка. Значит, потерпев
неудачу у нашего дзота, немцы зашли слева в тыл. Оборвалась радиосвязь и с
дзотом Прокофьева, а потом и с батареей, которая нас поддерживала. Мы оказались
полностью изолированными.
Ночью Львов приказал всем покинуть дзот и пробиваться к своим, а сам остался
в землянке с политруком и Эрлихом, тщетно пытаясь связаться с кем-нибудь по
рации. Когда бойцы собрались там, где кончался ход сообщения, я вернулся к
оставшимся, чтобы поторопить их. [62]
— Я же сказал, чтобы нас не ждали, — прервал меня Львов. — Мы потом догоним
вас. Идите выполнять приказ.
Альтшулер и я повели бойцов в деревню Настолово. Из Разбегая противник открыл
интенсивный огонь и все время освещал нас ракетами. Мы двигались рассредоточенно.
Здоровые помогали раненым. Некоторые совершали перебежки с самодельными носилками
из винтовок. Король оттолкнул помогавших ему и пошел самостоятельно.
Лес, где находился командный пункт батальона, прочесывался немецкими автоматчиками.
Там не умолкала стрельба. Стоявший перед лесной опушкой дзот сержанта Прокофьева
горел. Время от времени в нем рвались ящики со снарядами и в воздух летели
огромные снопы искр. Весь гарнизон дзота погиб. Вот почему прервалась связь.
При прорыве фашистов к батальонному КП героически пали в бою несколько командиров,
в том числе и мой бывший сослуживец по институту Н. Б. Шнакенбург.
Дойдя до Настолова, мы пересчитались. Все были налицо, за исключением Львова,
политрука и радиста. Судьба этих храбрых товарищей до сих пор неизвестна.
В Настолово пробрались несколько вражеских автоматчиков. Они обстреляли нашу
группу. Кругом полыхали пожары. Горело что-то в лесу.
Мы направились в сторону Нового Петергофа. Голодные и усталые, проспали до
утра в деревне Марьино.
20 сентября все уцелевшие подразделения батальона собрались в Новом Петергофе,
у Большого дворца. Здесь получили приказ 21 сентября выступить в Ораниенбаум.
Стоял яркий солнечный день. Мы ехали на грузовой машине мимо парков и дач
по Приморскому шоссе, с которого открывается панорама Кронштадта. То и дело
приходилось объезжать транспортеры, пушки, кухни и колонны войск. Новенькие
гимнастерки бойцов свидетельствовали, что они еще не бывали в боях. Бойцы
прибыли из Ленинграда на баржах под огнем противника.
Вижу, как самолеты бомбят Кронштадт. Мощным ударом с воздуха противник пытался
распахнуть морские ворота Ленинграда. До сих пор мне еще не приходилось видеть
таких больших налетов вражеской [63] авиации, как в тот день. Не видел и такого
заградительного огня зенитной артиллерии. Стреляли корабли Балтийского флота,
форты Кронштадта и Ораниенбаум. Сплошной гул стоял над заливом. Огонь зениток
не давал самолетам точно выходить на цель. Несколько самолетов задымились
и упали в воду.
Вот и каменная арка при въезде в Ораниенбаум. Город еще не пострадал от бомб
и снарядов. Открыты продовольственные магазины и парикмахерские, только на
галантерейных магазинах — замки. На бездействующем вокзале работала столовая
для военнослужащих.
Раздается сирена, и прохожие скрываются в убежищах. После переднего края,
где сиреной не предупреждают об артиллерийских налетах и бомбежках, звук ее
почему-то кажется особенно неприятным.
До боев в Райкузи наш батальон входил в состав 42-й армии. После того как
противник вышел к Финскому заливу, главные силы армии отошли к Ленинграду,
а правый ее фланг, в том числе и наш батальон, оказался изолированным на Ораниенбаумском
плацдарме. На этом же плацдарме осталась отрезанной 8-я армия, в состав которой
предстояло влиться нашему батальону.
22 сентября мы — трое офицеров — побывали в штабе 8-й армии. Он находился
в лесу южнее деревни Большая Ижора. Нам заявили: ждать приказа в Ораниенбауме.
В ночь на 23 сентября батальону приказали выступить в Мартышкино, где на другой
день из него выделили стрелковую роту под командованием Альтшулера для пополнения
219-го полка 11-й дивизии, оборонявшей Старый Петергоф. Вместе с остальными
я оказался в резерве и решил пойти проводить роту до переднего края.
По восточной окраине Старого Петергофа проходит и сейчас глубокая и широкая
канава. Войска заняли здесь оборону. Соседние дома стояли пустые. Некоторые
были разрушены снарядами. Один дом горел. Вражеские автоматчики пытались овладеть
Старо-Петергофским вокзалом, но были отброшены. В тот день я последний раз
видел Цуканова. Несмотря на сложную обстановку, оп шутил, подбадривал бойцов.
Дня через два Цуканов был убит снарядом вражеского танка. [64]
Бойцы и командиры 277-го батальона возвратились в Ораниенбаум. Оттуда нас
перевели в деревню Пеники, где 27 сентября из нашего личного состава командование
сформировало одну роту для пополнения 2-го полка 80-й стрелковой дивизии (бывшей
1-й гвардейской дивизии народного ополчения).
Полк занимал позиции недалеко от деревни Большие Илики, южнее Ораниенбаума.
К месту назначения рота добралась ночью. За опушкой леса, перед фронтом, простиралось
чистое поле с возвышенностью, на которой стояла занятая противником деревня
Агакули. 2-й полк понес серьезные потери в предыдущих боях и фактически состоял
из одного батальона. Рядом с ним держал оборону латышский стрелковый полк.
Все последующие дни несколько пополненный 2-й стрелковый полк не раз пытался
наступать на Агакули, но отсутствие необходимой авиационной и танковой поддержки
заставляло его возвращаться на исходный рубеж. 5 октября в результате нескольких
упорных атак возвышенность, на которой находилась деревня, была наконец взята.
Я заболел и оказался в резерве полка, а затем в запасном полку, размещавшемся
вблизи Большой Ижоры. 28 октября получил назначение в 11-ю стрелковую дивизию,
занимавшую оборону в Старом Петергофе. К месту новой службы шел пешком — машин
на дороге почти не попадалось. И неудивительно — горючее на Ораниенбаумском
плацдарме ценилось на вес золота.
Стояла зима. Когда добрался до Ораниенбаума, было уже темно. Вооруженный винтовкой
милиционер потребовал погасить папиросу. Светомаскировку тут соблюдали строже,
чем на переднем крае.
Штаб 11-й дивизии размещался в подвале бывшей дачи герцога Лейхтенбергского.
От здания сохранились лишь полуразрушенные стены. Под ногами хрустели осколки
ваз и дорогих украшений.
Меня назначили в 219-й стрелковый полк. Там определили заместителем командира
3-й роты минометного батальона. Такие батальоны тогда еще только создавались.
Огневая позиция минометчиков находилась под естественной террасой рядом с
Приморским шоссе. После ожесточенных сентябрьских боев наступило затишье.
Обе стороны врылись в мерзлую землю... [65]
Наши 82-миллиметровые минометы ведут огонь по району, расположенному за Старо-Петергофским
вокзалом. Стреляют часто по нам и гитлеровцы. Старшина ворчит:
— Весь снег перепачкали. Не из чего вскипятить чаю.
В Старом Петергофе еще остался кое-кто из мирных жителей. Это женщины и дети.
Покинув разбитые дома, они перебрались в землянки. Трудно им, но они упорно
ждут. Женщины ходят в Ораниенбаум, где многие продолжают работать и где выдают
им по карточкам хлеб. Ходьба сопряжена с риском — Приморское шоссе под вражеским
огнем. Дети сидят в землянках почти целый день одни. В минуту затишья из соседней
землянки выбегают двое ребят. Они прыгают и с криками "Огонь!" бросают
снежки в сторону, где притаился настоящий, а не придуманный враг.lsector.narod.ru