"Ополченцы"
Рассказывают участники обороны Ленинграда
Лениздат, 1975
А. Ф. КУЗЬМИН
Кузьмин Альфред Федорович, учащийся ремесленного училища, в июле 1941 года
вступил в народное ополчение, стал бойцом 265-го отдельного пулеметно-артиллерийского
батальона. Дважды ранен, инвалид Великой Отечественной войны.
А. Ф. Кузьмин — член президиума Ленинградской секции Советского комитета ветеранов
войны.
ПЯТЬ ОГНЕННЫХ ДНЕЙ
Я учился в ремесленном училище. Возраст мой был далек от призывного, но я твердо
решил — на фронт. С дружком своим Павлом Филимоновым отправились в Октябрьский
военкомат. Попросились добровольцами. Первый вопрос:
— Сколько вам лет?
— По шестнадцати, — ответил Филимонов.
— Скоро будет семнадцать, — попытался я прибавить, но подтвердить это не мог,
паспорта у меня еще не было: я родился 21 сентября 1925 года.
— Идите домой, ребята. Вам еще рано на фронт, — сказали в военкомате.
От товарищей мы узнали, что идет запись добровольцев в Октябрьскую дивизию народного
ополчения. И здесь возраст служил помехой. Пришлось пуститься на обман: предъявили
заводские пропуска и сказали,[310] что паспорта в отделе кадров. Поверили. Нас
с Павкой зачислили в батальон, формировавшийся на территории Института физкультуры
имени Лесгафта.
Началась военная учеба. Трудились до седьмого пота: ползали по-пластунски, метали
гранаты, кололи штыком, изучали оружие. От зари до зари проходили эти изнурительные,
но очень пригодившиеся в бою занятия.
Батальон состоял в основном из молодежи. Были здесь студенты Института имени
Лесгафта, ЛИИЖТа, консерватории. Ленинградского института точной механики и
оптики, учащиеся Техникума физической культуры, 10-й средней школы Октябрьского
района, рабочие — главным образом судостроители, артисты и сотрудники Академического
театра оперы и балета имени С. М. Кирова.
18 июля наша часть, получившая наименование «265-й отдельный пулеметно-артиллерийский
батальон», вышла на боевой рубеж.
В четырех боевых ротах и вспомогательных подразделениях к началу боев насчитывалось
около 1400 бойцов и командиров. Мы заняли позиции в Красносельском секторе Красногвардейского
укрепленного района вдоль противотанкового рва, вырытого трудящимися Ленинграда.
На этом участке шириной около пятнадцати километров были сооружены сто сорок
три огневые точки — доты, дзоты, пулеметные ячейки. На каждый километр фронта
приходилось примерно три орудия и четыре пулемета.
На левом фланге линия обороны проходила южнее деревни Скворицы, на правом —
севернее деревни Финно-Высоцкое с выступом на юго-запад в районе деревень Терволово—Пелля—Хюттеля.
У Русско-Высоцкого мы перекрывали Нарвское (ныне Таллинское) шоссе. Здесь огневая
насыщенность была выше — до двенадцати орудийных стволов на километр — и сама
оборона более эшелонированной.
Июль и август мы занимались боевой учебой, совершенствовали свои позиции, оборонительные
сооружения.
Часто бывал во взводах комиссар батальона И. С. Нестеров. Заходил он и к нам.
Интересная у него была судьба. Нам, молодым, он казался человеком из легенды.
Иван Серафимович Нестеров плавал машинистом на «Челюскине», участвовал в челюскинской
ледовой[311] эпопее. Позже возглавлял Арктическое пароходство, руководил операцией
по снятию с дрейфующей льдины папанинцев и в мирное время получил высокие награды—ордена
Красной Звезды и Трудового Красного Знамени. Мы ведь совсем недавно играли в
челюскинцев и папанинцев, а теперь служили под началом участника этих легендарных
событий. Как было не гордиться! Слушали мы своего комиссара с огромным вниманием.
Еще чаще видели мы у себя военинженера 3-го ранга М. А. Краминского. Начальник
реставрационных мастерских стал начальником инженерной службы батальона, руководил
теперь строительством оборонительных сооружений. Был он уже немолод, участвовал
в гражданской войне. Но его энергии могли позавидовать многие молодые.
В конце августа над нашим участком обороны все чаще стали появляться вражеские
самолеты-разведчики. Они пытались обнаружить огневые точки. Мы постарались тщательно
замаскировать их. Один дот выглядел как сарай, другой был устроен в бывшем жилом
доме. Железобетонные купола были присыпаны землей, обложены дерном.
Левее нашего дота стояло зенитное орудие. Во время одного налета фашистской
авиации расчет погиб, орудие перебросили на другую позицию. Мы решили сделать
деревянный макет пушки и установили его примерно на том же месте, метрах в четырехстах
от дота. «Пушка» часто привлекала внимание вражеских самолетов и артиллерии.
Мы же в результате этого чувствовали себя поспокойнее.
Первыми начали боевые действия наши разведчики, и они же первыми понесли потери.
27 августа погиб командир взвода разведки студент Кораблестроительного института
лейтенант Фарид Субаев, награжденный зимой 1939/40 года орденом Красного Знамени.
Через несколько дней был тяжело ранен разведчик Якубов. Часто ходили в разведку
О. В. Новгородов — наш снайпер, В. С. Великанов, Юрий Ауль, Ирина Орехова. Данные,
добытые разведчиками, позволили нашему командованию установить силы противника
на участке обороны батальона.
Дот, в котором находились мы с Филимоновым, стоял на опушке леса за деревней
Русско-Высоцкое. Сооружение было большое, с несколькими помещениями. Слева[312]
от 76-миллиметрового орудия была оборудована комната, обшитая тесом, по бокам
комнаты устроены нары, в центре стоял большой стол. Справа от орудия был расположен
отсек, где хранились НЗ, аккумуляторы, аппаратура связи. Ближе к выходу, с правой
стороны, в отдельной нише сложены ящики со снарядами.
Командовал гарнизоном дота Лев Антонович Алейников, мастер-судосборщик. Он был
старше всех по званию, носил в петличках «кубики». Если память не изменяет,
Л. А. Алейников имел звание старшего лейтенанта.
Николая Вахрушева назначили замковым, меня — заряжающим, Уткина — наводчиком.
Павлик был пулеметчиком, вторым номером, а когда пулемет вышел из строя, он
перебрался в дот и стал подносчиком снарядов.
Рано утром 7 сентября наступил наш час испытаний. На штурм позиций первой роты
гитлеровцы бросили вместе с пехотой танки. Мы встретили их прицельным огнем.
Оставив четыре подбитых танка и десятки трупов, противник вынужден был отойти.
Затишье длилось недолго. На нас обрушилась артиллерия и минометы, потом отбомбилась
авиация и снова — атака. И опять врагу преградили путь разрывы наших снарядов
и огонь несколько поредевших стрелковых подразделений одного из полков 3-й гвардейской
дивизии народного ополчения.
Так в течение дня повторялось несколько раз. Враг не продвинулся ни на шаг.
Основной удар противник наносил вдоль Нарвского шоссе на участке Пелля—Хюттеля—Русско-Высоцкое.
Первыми вступили в бой огневые точки второй роты старшего лейтенанта Белова,
расположенные с левой стороны шоссе, ближе к Кипени.
Бесстрашно сражался гарнизон, который возглавлял студент консерватории Яков
Бабель. Когда сооружение было повреждено и пушка вышла из строя, герои-ополченцы
продолжали вести огонь из винтовок, пока дзот не разворотило взрывом: видимо,
снаряд угодил в погреб с боеприпасами.
Бессмертный подвиг совершил студент консерватории Заур Гаглоев. Со связкой гранат
он бросился навстречу танку, угрожавшему позициям другого дзота, уничтожил танк,
но сам погиб.[313]
Санинструктор роты Валентина Нечаева, фельдшер Елена Шарыгина, сандружинницы
Людмила Апыхтина и Александра Прохорова всегда оказывались там, где нужна была
их помощь, и под вражеским обстрелом спокойно делали свое дело.
8 сентября противник после сильной артиллерийской подготовки предпринял новую
атаку. На позиции, обороняемые взводом лейтенанта Ю. Лещинского, двинулось более
десяти танков. Меткий огонь артиллеристов остановил их. Головная машина, окутанная
дымом, волчком завертелась у противотанкового рва. Вспыхнул еще один танк. Остальные
повернули обратно. Вражеских пехотинцев поливали свинцом наши пулеметчики. Десятки
трупов гитлеровцев остались перед огневыми точками на участке Русско-Высоцкого.
Бой продолжался весь день, не прекращаясь ни на минуту. Как только фашистские
танки и автомашины появлялись на шоссейной дороге и прилегающей к ней местности,
мы ставили перед ними огневую завесу.
Были минуты, когда наш дот так наполнялся пороховыми газами, что становилось
трудно дышать. Жаром тянуло от стреляных гильз и орудийного ствола. В критические
моменты боя мы не замечали ни духоты, ни жары. Лишь в короткие периоды относительного
затишья ощущали усталость и валились на пол там, где стояли, часто заходясь
тяжелым кашлем.
Но стоило наблюдателю сообщить о появлении противника, как вновь все оказывались
на местах и «отдохнувшее» орудие посылало снаряд за снарядом.
Трудно пришлось расчету Мошникова. К исходу второго дня шрапнельные снаряды
были почти полностью израсходованы. Оставалось лишь немного бронебойных. Но
вот и ими уже нельзя было воспользоваться: заклинило пушку, прямым попаданием
снаряда дот был наполовину разрушен. Наводчик Борис Угаров, накануне подбивший
немецкий танк, снял орудийный замок и зарыл его в траншее. Командир роты Соловьев
приказал гарнизону покинуть сооружение. Группа смельчаков попыталась прорваться
на КП роты, но в живых остался лишь один Борис Сергеевич Угаров, ныне заслуженный
художник РСФСР, профессор, член-корреспондент Академии художеств СССР.
9 сентября бой разгорелся с еще большим ожесточением. В исключительно тяжелом
положении оказалась[314] четвертая рота. Гитлеровцы захватили населенные пункты
Мутакюля и Тервоне. Командир роты старший лейтенант И. Г. Трофимов был ранен,
но продолжал руководить подразделением.
Рота понесла большие потери, много было раненых. Командир приказал младшему
политруку В. И. Эккелю эвакуировать раненых в тыл. Делать это пришлось под непрерывным
вражеским огнем. Эккель зашел в землянку, где оставались последние пятнадцать
тяжелораненых бойцов. В этот момент над позициями батальона появилось свыше
сорока бомбардировщиков. Одна из бомб угодила в землянку. В. И. Эккель погиб
вместе с ранеными. Накануне в армейской газете «На защиту Ленинграда» была опубликована
его статья, в которой младший политрук писал: «Враг не пройдет в Ленинград,
за который мы готовы отдать свою жизнь». Он делом подтвердил эти слова.
В той же газете 10 сентября был помещен портрет девушки. Подпись под ним была
короткой: «Разведчица Н-ской части народного ополчения, учащаяся техникума физкультуры
Ирина Орехова». Когда газета поступила к читателям, Ореховой уже не было в живых.
Именно в это утро отважная комсомолка подняла в атаку группу ополченцев, оказавшихся
в окружении, и пала, сраженная осколком снаряда.
Стойко держался гарнизон дзота, которым командовал учащийся Техникума физкультуры
Виктор Кокарев. Подступы к огневой точке были усеяны вражескими трупами. Но
вот фашистский танк подобрался сбоку и стал методически расстреливать дзот.
— Его надо уничтожить. Кто возьмется? — спросил командир.
Вызвался комсомолец Михаил Корнев, отличный спортсмен. Прикрываемый своим товарищем
Евгением Кожемякиным, Корнев пополз к гитлеровскому танку. Противотанковой гранатой
он сбил гусеницу, а бутылкой с горючей смесью поджег танк. Но ополченец не увидел
своей победы: в тот момент, когда он метнул бутылку, его сразила очередь из
пулемета. Погиб и Женя Кожемякин.
Редели ряды наших бойцов, все меньше оставалось действующих дотов и дзотов.
У деревни Хюттеля осталась только одна огневая точка, с которой КП второй роты
еще имел связь.[315] Вражеский танк, прорвавшись, оказался вне сектора обстрела
нашего орудия я безнаказанно расстреливал дзот. Командир роты Белов видел это,
но ничем не мог помочь.
Гарнизон дзота погиб, наводчик орудия Лев Панин был контужен. Он очнулся лишь
на вторые сутки, когда над полем боя уже стояла зловещая тишина. Панин приподнялся
и увидел вдали группу немецких солдат. Собрав остатки сил, он вогнал в казенник
снаряд и дал последний выстрел по врагу. Тут же в дзот заскочил гитлеровец.
Удар прикладом по голове вновь лишил Панина сознания.
Лев Геннадьевич Панин — инженер Института растениеводства — оказался в плену.
Он вынес все ужасы фашистских лагерей и вернулся в Ленинград. Каждое лето до
конца своих дней он проводил в деревне Хюттеля, в домике рядом со своим дзотом,
на земле, ставшей для него священной.
10 сентября напряжение боя достигло предела. Враг бросил на позиции батальона
до двухсот танков, с воздуха обрушились бомбардировщики. Большинство гарнизонов
погибло.
Героически сражался взвод, занимавший позиции на северо-западной окраине Русско-Высоцкого.
Наводчик 45-миллиметрового орудия В. Г. Иванов вспоминает:
— Мы увидели, что дот, находившийся ближе к центральной улице села, окружен.
Оттуда сообщили по телефону, что гарнизон решил взорвать свое сооружение вместе
с фашистами. «Прощайте, товарищи, — донеслось из телефонной трубки,—отомстите
за нас...»
Между дотами были устроены скрытые бронированные точки, откуда ополченцы разили
врага пулеметным огнем. Их маленькие гарнизоны сражались до последней возможности.
Вот что рассказывает боец Митрофан Тройнин:
— Вести огонь из своей огневой точки, оказавшейся в тылу противника, мы уже
не могли и вечером перебрались в расположенный рядом окоп. Всю ночь били по
немецким пулеметчикам, находившимся метрах в ста от нас. На рассвете десятого
сентября командир взвода лейтенант Цветков приказал выдвинуться ближе к селу.
Нас было человек десять. Мы прижимали гитлеровцев к земле, не давая им возможности
подняться в атаку.[316] Фашисты отвечали сильным минометным огнем. Пулеметчик
Кузнецов был убит, пулемет выведен из строя. Мы стали отходить к доту, сооруженному
на северной окраине села. Там еще некоторое время держались, потом поползли
к КП роты. Двести метров, отделявшие нас от командного пункта, мы преодолевали
короткими перебежками весь день. Многие были ранены или убиты, но подобрать
их из-за сильного огня мы не могли. К вечеру на КП роты собралось триста—триста
пятьдесят бойцов нашего батальона и одного из полков третьей гвардейской дивизии
народного ополчения. У нас оставалось семь пулеметов, артиллерии уже не было.
Ночью получили приказ отходить на север...
К исходу 10 сентября противник прорвал нашу оборону на левом фланге и стал продвигаться
к Красному Селу. А в Русско-Высоцком все еще сражались ополченцы нашей роты,
не позволяя расширить прорыв. Они наносили ощутимый урон врагу, хотя гарнизоны
заметно поредели.
В тяжелом положении оказался дот лейтенанта Юрия Лещинского. Гитлеровцы выкатили
на опушку леса орудия и стали расстреливать его прямой наводкой. Сооружение
было повреждено. Лещинский сообщил об этом на командный пункт роты. Командир
роты старший лейтенант Соловьев разрешил отойти. Лещинский ответил, что бойцы
не хотят покидать позиций, решили биться до последнего. Героический гарнизон
погиб. Но гитлеровцам это дорого обошлось: перед дотом остались горящие танки,
бронемашины, трупы вражеских солдат.
Вечером 10 сентября мы в последний раз связались с командным пунктом роты.
— Ждите дальнейших указаний, — передали Алейникову по телефону. На этом связь
оборвалась.
Командир отправил на КП посыльного — пожилого бойца Василия Ивановича. За храбрость
и густые черные усы мы прозвали его Чапаевым. С этой фамилией он и остался в
моей памяти.
Хозяйственная струнка и смелость Василия Ивановича не раз выручали нас. Еще
накануне, когда стемнело, он пробрался в Русско-Высоцкое, где уже хозяйничал
враг (от нас до села было пятьсот метров), и притащил несколько буханок хлеба
и котелок с медом. Как он это добыл, не сказал.[317]
С командного пункта роты Василий Иванович не вернулся, и мы остались в полном
неведении о сложившейся на участке батальона обстановке.
Связь оставалась у нас только с дотом, расположенным впереди, слева от Нарвского
шоссе. Он был в секторе нашего обстрела и наблюдения. Уцелел и соединявший нас
телефонный кабель.
Утром 11 сентября Алейников увидел через перископ, как этот дот тесным кольцом
окружили фашисты. Вдруг в телефонной трубке раздалось:
— Братцы, дайте огня! Нас окружили, пушка выведена из строя. Бейте фашистских
гадов!..
Через несколько секунд снаряды рвались у окруженного дота. Оставшиеся в живых
гитлеровцы поспешили укрыться. Но вот сидевший у перископа Алейников чертыхнулся
и приказал коменданту нашего дота, старшине А. И. Капустину выйти наружу, взобраться
на купол и корректировать огонь. Оказалось, вражеский снаряд разбил перископ,
наш дот стал «слепым». Всего несколько выстрелов произвело орудие, и через перископную
трубу донесся слабый голос Капустина, сообщавшего, что он ранен.
Из соседнего дота снова требовали огня. Наверх отправился другой корректировщик.
И его ранило.
— Товарищ старший лейтенант, разрешите мне,— Попросил Павка Филимонов.
Вызвался и я пойти на купол, но Павка сказал, что мне и здесь дела хватит.
— Правильно, Филимонов, иди! — сказал Алейников.
Павел пробыл на куполе дольше других. С его помощью были рассеяны несколько
вражеских групп, пытавшихся подойти к безоружному доту. Но не слышно стало и
Павкиного голоса. Он погиб, помогая боевым друзьям.
В наш дот ударило словно гигантской кувалдой. Потом еще, еще. Гитлеровцы выкатили
орудие правее церкви и открыли стрельбу прямой наводкой. Мы не могли отвечать:
орудие стояло вне сектора обстрела нашей пушки. И вот вражеский снаряд угодил
прямо в амбразуру. На какое-то время наступила тишина. Слышались лишь стоны
раненых. Как никогда раньше, ощущалось биение сердца, удары его глухо отдавались
в ушах.
Орудия противника не раз принимались бить по нашему доту. На железобетонном
куполе появлялось все[318] больше и больше отметин, но пробить его все не удавалось.
Близко подходить к доту гитлеровцы не рискнули: они уже знали, что наши бойцы
подрывают сооружение в тот момент, когда его начинают штурмовать, и вместе с
собой уничтожают всех, кто оказывается рядом.
Мы с Уткиным забрались на ящики со снарядами. Я бросил туда тулуп. Сделал попытку
пошутить:
— На воздух взлетим без синяков, мягче будет... Уткин ничего не ответил. Мы
задремали. Нас разбудил старший лейтенант Алейников. Все, кроме раненых, были
на ногах. Угнетающе действовала непривычная тишина. Изредка ее нарушали стоны.
Я посмотрел на лежавшего у стены старшину, тяжело раненного в живот. Вспомнил,
как он меня недавно лечил. Я вернулся из разведки простуженный, с высокой температурой,
меня трясло, словно в лихорадке. Старшина собрал у ребят флаконы с одеколоном,
слил все в кружку и велел залпом выпить эту бурду. Меня тошнило, преследовали
всевозможные цветочные запахи, но зато к утру я уже был здоров. А теперь я ничем
не мог помочь старшине...
Пока мы спали, Алейников выходил на разведку и обнаружил, что у дота гитлеровцы
— правда, только со стороны амбразуры.
Молча смотрели мы на командира. Алейников низко склонил голову. Потом окинул
нас взглядом и произнес:
— Что дальше будем делать?
Было не совсем ясно, задает ли он этот вопрос нам или просто вслух размышляет.
Кто-то предложил:
— Если не пробьемся к своим, будем партизанить... Алейников повернулся к раненым.
Без слов было ясно: взять их с собой невозможно и оставлять нельзя... Старший
лейтенант подозвал меня и Уткина.
— Надо пробраться в Телизи, — сказал он, — разыщите штаб батальона и доложите
обо всем, что здесь произошло.
Николай Вахрушев вызвался идти с нами, Алейников ответил:
— Пойдут двое. — На минуту задумался и спросил: — А кто из вас моложе?
Выяснилось, что Уткин немного старше восемнадцатилетнего Вахрушева.
— Самые молодые и пойдут.[319]
Старший лейтенант протянул Вахрушеву карабин, мне противотанковую гранату.
— В случае чего знаешь, что с ней делать! Он не забыл снабдить нас пайком НЗ
и касками. В доте осталось семь человек, из них четверо раненых. Вооружение
— два карабина, две противотанковые гранаты да наган командира. Было еще немного
бронебойных снарядов и несколько ящиков снарядов меньшего калибра от старой
зенитной пушки. Вот и все...
Командир по-отцовски обнял нас и тихо открыл тяжелую, бронированную дверь...
Вспомнилось мне, как еще совсем недавно я разыскивал квартиру Льва Антоновича
Алейникова на Большом проспекте Петроградской стороны, чтобы вручить пакет из
штаба батальона. Я видел его тогда с дочуркой, которой только что исполнился
год...
Уходя из дота, я был убежден, что мы с Вахрушевым получили важное задание. Теперь
я не могу с полной уверенностью сказать, была ли в этом необходимость или Алейников
просто решил дать возможность нам, самым молодым в гарнизоне, остаться в живых.
Вероятнее всего, что наш командир не сомневался в трагической участи остающихся,
и ему хотелось, чтобы мы, так мало пожившие на свете, уцелели.
Было еще светло. Мы с Вахрушевым быстро скрылись в перелеске, подступавшем к
доту. Вскоре услышали немецкую речь. Притаились под густым кустом. Совсем близко
прошла группа гитлеровцев. Я еле сдержался, чтобы не швырнуть гранату. Когда
сказал об этом Вахрушеву, он ответил:
— Хорошо сделал, что не бросил. Граната пригодится на крайний случай... для
себя.
Мы вновь поползли туда, где должен был находиться штаб батальона. Вот и деревня
Телизи. Но что это? Какие-то выкрики на немецком языке. Значит, штаб в другом
месте. Повернули в сторону Горелова. На рассвете повстречали ополченцев 3-й
гвардейской дивизии. В штабе доложили, откуда мы, и узнали, что батальона нашего
уже нет.
...Осенью 1944 года я побывал на местах былых боев под Русско-Высоцким, у своего
дота. Толстый железобетонный купол был прогнут в нескольких местах, как[320]
будто от взрывной волны. Особенно там, где стояли ящики со снарядами. Попытался
пробраться в боевой отсек, но сделать это не удалось. Внутренняя деревянная
обшивка вся выгорела. Из-под толщи железобетона кое-где торчали обугленные бревна...
Наш дот стойко выдерживал бомбы и снаряды даже крупного калибра. То, что я увидел,
могло быть результатом взрыва внутри дота. Возможно, гарнизон подвергся атаке
огнеметного танка, вызвавшей взрыв боезапаса, а может быть, таким было последнее
решение Льва Антоновича Алейникова и всех, кто оставался с ним, — подорвать
дот вместе с наседавшим врагом.
Со своим товарищем, с которым вместе уходил из дота, Николаем Вахрушевым после
войны я встретился. Но кого-нибудь из других бойцов гарнизона до сих пор не
удалось разыскать.
Кусок обугленного бревна из нашего дота сейчас находится в музее 274-й средней
школы вместе с реликвиями других частей народного ополчения Ленинграда.
О том, что произошло в последние часы существования батальона, я узнал спустя
многие годы.
Гитлеровцы ворвались в Телизи и окружили штаб батальона. Бойцы и командиры заняли
круговую оборону. Пулеметным и ружейным огнем они отбивали натиск врага. Потом
поднялись в контратаку, гранатами и врукопашную прорвали кольцо. Вышли не все.
Подкосило пулей знаменосца. Командир отделения разведки Василий Смирнов сорвал
с древка алое полотнище. Мелькнула мысль: «Во что бы то ни стало пробиться к
своим, спасти знамя...»
Близкий разрыв бросил разведчика на землю. Его ранило в руку, в голову. Тяжесть
навалилась на плечи, но надо было встать... Сам дошел до медсанбата. Все, кто
уцелел при защите штаба, поместились в кузове грузовика. Двинулись в направлении
Стрельны. Как только Смирнов вошел в госпиталь, он спросил:
— Кто здесь из командного состава двести шестьдесят пятого батальона?
Смирнова проводили в палату, где лежал политрук второй роты. С. М. Городецкий
повернул голову в его сторону.
— Разрешите доложить, товарищ политрук,—негромко произнес Смирнов, — знамя батальона
сохранено, вынес его на себе.[321]
— Молодец!.. — Политрук сделал передышку. — Знамя сдай... комиссару госпиталя,
В живых остались немногие. Защищая подступы к родному городу, погибли командиры
рот Белов, И. П. Понкин, командир взвода, несшего боевое охранение в районе
деревни Скворицы, Дмитрий Богданов и многие другие.
Тяжелые ранения получили командиры рот С. И. Соловьев, И. Г. Трофимов. В госпиталь
отправили командира нашего батальона К. И. Рождественского, комиссара И. С.
Нестерова.
Батальона не стало, но свою задачу он выполнил. Пять дней ополченцы сдерживали
натиск врага. Пять дней, которые, вероятно, что-то значили в планах высшего
командования...
21 сентября 1941 года я был ранен. Меня демобилизовали. Поступил на Балтийский
завод, занимался ремонтными работами на линкоре «Октябрьская революция». Прошло
немного времени, и я снова пошел на фронт. Второй раз добровольно вступил в
ряды Красной Армии.
В 1943 году после тяжелого радения меня вновь демобилизовали по инвалидности.
В семнадцать лет я стал пенсионером. Не смог с этим смириться. Скрыв инвалидность,
добился зачисления в действующую армию в третий раз.
Но это уже другая история.
Минуло более тридцати лет. Но не забыть нам тех трагических и героических дней.
Мы, уцелевшие, нередко собираемся вместе там, где еще сохранились следы окопов
и траншей, стоим у дота, на котором укреплена мемориальная доска, ходим по земле,
в которой покоятся наши боевые товарищи, — она могла стать и нашей могилой.
Местные жители иногда видят здесь пожилого человека без ноги. Это командир четвертой
роты И. Г. Трофимов, чудом оставшийся в живых. Его вынес с поля боя ополченец
Г. Л. Бренер. У самого ближнего к шоссе дота можно увидеть бывшего наводчика
орудия Бориса Сергеевича Угарова.
Приходит жена Капустина, коменданта нашего дота, надеется, что найдет зарытый
в землю дневник мужа. [322] Медленно ходят по полям бывший политрук роты Сергей
Матвеевич Городецкий и бывший разведчик Василий Петрович Смирнов. Встретились
они впервые лишь четверть века спустя. Сергей Матвеевич наконец узнал фамилию
ополченца, спасшего батальонное знамя,
Бывал здесь секретарь партбюро батальона С. А. Кокотихин, на встречи приезжают
помощник начальника штаба по разведке А. В. Гамбиев, М. А. Коваль, П. О. Антонов,
В. Г. Нечаева, Ю. А. Тоидзе, В. А. Кокорев, А. Е. Григорьев, О. Ф. Тарасов,
А. Д. Шмуклер, Л. Ф. Белый, М. М. Кузнецов, Б. А. Погодин, Г. В. Цыкин, А. В.
Лапин, А. С. Погодина, И. Г. Яблоков, И. Г. Кихтенко и другие оставшиеся в живых
участники сражения.
Посещают места былых боев матери, жены. Осторожно ступают они по земле, каждый
клочок которой мог быть могилой их близких, мнут в руках мокрые от слез платочки...
В последний раз я был здесь с группой школьников. Они собрали букеты полевых
цветов и бережно сложили их у дота с мемориальной доской.
Я смотрел на юные лица и вспоминал своих товарищей, которые были немногим старше
этих мальчишек и девчонок, средний возраст бойцов нашего батальона не превышал
двадцати лет. Кем бы они стали? Квалифицированными рабочими, инженерами, учеными,
артистами? Может быть, Яша Бабель, студент консерватории, был бы сейчас выдающимся
музыкантом, лауреатом международных конкурсов. А Заур Гаглоев, бросившийся с
гранатами под танк, стал бы прославленным композитором. Они отдали свою жизнь
ради того, чтобы эти школьники, благоговейно стоящие перед старым, замшелым
дотом, могли осуществить любую мечту... Они всегда в памяти современников и
идущих за ними поколений! [323]
"На стапелях под огнем"
Сборник воспоминаний и очерков (Сост. С. А. Боголюбов).
Лениздат, 1986.
стр. 325—329
А. Ф. КУЗЬМИН (1925-1983),
доброволец 265-го ОПАБа
Батальон задачу выполнил
Основу нашего батальона составляли судостроители с "Судомеха", студенты
Института физкультуры им. Лесгафта, ЛИИЖТа и других организаций нашего района,
а также учащиеся техникума физкультуры, ремесленного училища № 1, 10-й и 252-й
средних школ.
Сохранились в памяти минуты прощания с Институтом им. Лесгафта, где формировался
и проходил воен[325]ное обучение наш батальон. Выстроившись, мы замерли в ожидании
команды. Распахнулись железные ворота, и вдруг... Не военный марш и не походная
песня, а задушевное танго "Мама" в исполнении Клавдии Шульженко полилось
из распахнутого окна на четвертом этаже. Это девушки-студентки выставили на
подоконнике патефон, чтобы проводить нас столь полюбившейся всем песней.
Гул шагов уходивших не смог заглушить эту песню, она запала в душу, звучала
в ушах...
Еще совсем недавно мы сидели за партами ремесленного училища, стояли у станков
и присматривались к стапелям, мечтая стать судостроителями. Только из нашего
ремесленного ушли на фронт добровольцами более 250 учащихся, мастеров и преподавателей.
Среди них мастера А. Я. Олейников, А. И. Прокофьев, С. М. Лисицин, П. О. Антонов
и В. П. Смирнов (в критический момент он спас знамя батальона, тяжело раненный,
вынес его с поля боя и сдал комиссару госпиталя).
38 мальчишек правдами и неправдами добились зачисления в армию и отправки на
фронт. В этой группе находился и я со своим другом Павликом Филимоновым. Оба
мы были зачислены в гарнизон большого дота, что находился за поселком Русско-Высоцкое,
под Красным Селом. Гарнизон невелик - одиннадцать человек: командир старший
лейтенант Лев Алейников, Павел Филимонов, Николай Вахрушев, Уткин, Алексей Капустин,
пожилой боец Василий Иванович, которого мы прозвали Чапаем, я да еще четверо
бойцов, фамилий их, к сожалению, не помню.
Как могли, благоустраивали свое фронтовое жилье, усиленно маскировали большой
холм нашего дота, овладевали 76-мм пушкой и новым перископом (мы сами его устанавливали
в доте).
7 сентября 1941 г. утром перед нашими дотами у Русско-Высоцкого появились фашистские
танки. Их встретили огнем. Оставив на поле боя несколько подбитых машин, фашисты
повернули обратно. А затем последовали артподготовка и бомбовые удары. А после
короткой паузы опять поползли тяжелые танки, изрыгавшие огонь и смерть.
Ствол пушки накалился, а враг все лез и лез. И мы не прекращали огня ни на минуту.
Бой шел уже больше часа, мы задыхались от пороховых газов. Гильзы забили весь
каземат. Я дослал очередной снаряд в казенник. Вахрушев сделал выстрел. [326]
- Молодцы, ребята! Еще одно попадание! - подбодрил нас Алейников, стоявший у
перископа.
От прямого попадания в амбразуру железобетонный дот глухо загудел. Все мы оглохли
от грохота разрывов.
Четыре дня 265-й ОПАБ вел смертельную схватку с врагом. На исходе 10 сентября
враг прорвался в районе деревни Пеллы, в двух километрах от Русско-Высоцкого,
на участке 2-й роты. Большинство гарнизонов дотов полностью погибло. Некоторые
подорвали свои укрепления, подпустив немецкие танки и пехоту поближе. Геройски
отдали на этом рубеже свои жизни за Родину Миша Корнев и Загур Гаглоев - каждый
из них подбил по танку.
Командир батальона К. И. Рождественский и комиссар И. С. Нестеров были тяжело
ранены. Командир 4-й роты И. Г. Трофимов и политрук 2-й роты С. М. Городецкий
в тяжелом состоянии были отправлены в госпиталь. Только два дота (наш и соседний),
оказавшиеся в окружении, продолжали вести огонь, не давая гитлеровцам продвигаться
по Нарвскому (ныне Таллинскому) шоссе. Вечером 10 сентября мы в последний раз
связались с командным пунктом роты.
- Держитесь изо всех сил!..- передали Алейникову по телефону. И связь оборвалась.
Командир отправил на КП посыльного-бойца Василия Ивановича. Однако он не вернулся,
и мы остались в полном неведении о сложившейся на участке батальона обстановке.
Связь оставалась только с дотом, расположенным впереди нас, слева от Нарвского
шоссе. Утром 11 сентября Алейников увидел в перископ, что этот дот окружили
фашисты. Вдруг ожил телефон:
- Братцы, дайте огня! Наша пушка выведена из строя. Бейте фашистских гадов!
Через несколько секунд наши снаряды стали рваться у окруженного дота.
Сидевший у перископа Алейников приказал Капустину выйти наружу, взобраться на
купол и корректировать огонь, так как вражеский снаряд разбил перископ и наш
дот "ослеп". Всего несколько выстрелов произвело орудие, но тут через
перископную трубу донесся слабый голос Капустина, сообщившего, что он ранен.
А из соседнего дота снова требовали огня. Наверх отправился другой корректировщик.
И его ранило.
- Товарищ старший лейтенант, разрешите мне, - попросил Павел Филимонов. [327]
Вызвался и я пойти на купол, но Павел сказал, что мне и в доте дела хватит.
- Правильно, Филимонов, иди! - сказал Алейников.
Павел пробыл на куполе дольше других. С его помощью было рассеяно несколько
вражеских групп, пытавшихся подойти к окруженному доту. Вскоре умолк и Павкин
голос - Филимонов погиб, выручая боевых друзей...
Враг не переставал молотить снарядами по нашему доту. Оказывается, гитлеровцы
выкатили орудие на прямую наводку. Мы не могли отвечать: вражеское орудие стояло
вне сектора обстрела нашей пушки. И вот снаряд угодил в амбразуру, вывел наше
орудие из строя.
На железобетонном куполе появлялось все больше отметин, но пробить его немцам
не удавалось. Близко подходить к доту гитлеровцы не рисковали. Когда стемнело,
Алейников вышел на разведку и установил, что они залегли у дота, правда, только
со стороны амбразуры. Молча смотрели мы на командира. Алейников, взглянув на
меня и Уткина, сказал:
- Надо пробраться к Телези, разыскать штаб батальона и доложить обо всем, что
здесь произошло.
Николай Вахрушев вызвался идти с нами, но Алейников ответил:
- Пойдут двое. - На минуту задумался, спросил: - Кто из вас моложе?
Выяснилось, что Уткин чуть старше восемнадцатилетнего Вахрушева.
- Самые молодые и пойдут!
Старший лейтенант протянул Вахрушеву карабин, а мне - противотанковую гранату.
Спросил:
- Знаешь, что с ней делать? - и велел надеть каски.
В доте осталось семь человек, из них четверо раненых. Вооружение - два карабина,
две противотанковые гранаты да наган командира. Было еще немного недострелянных
бронебойных снарядов и несколько ящиков снарядов меньшего калибра для зенитной
пушки позиции которой располагались возле дота.
Командир по-отцовски обнял нас и тихо открыл тяжелую бронированную дверь. Вспомнилось
мне, как еще совсем недавно я разыскивал квартиру Льва Антоновича Алейникова
на Большом проспекте Петроградской стороны, чтобы вручить пакет из штаба батальона.
[328] Я увидел его тогда с дочуркой, которой только что исполнился год.
Уходя из дота, я был убежден, что мы с Вахрушевым получили важное задание. Теперь
я не могу с полной уверенностью сказать, была ли в этом необходимость. Скорее
всего Алейников решил дать возможность нам, самым молодым, остаться в живых...
Осенью 1944 г. я побывал на местах былых боев под Русско-Высоцким у нашего
дота. Толстый железобетонный купол просел в нескольких местах. Похоже, что он
был подорван изнутри.
Попытался пробраться в боевой отсек, но сделать это не удалось. Внутренняя деревянная
обшивка вся выгорела. Из-под толщи железобетона кое-где торчали обугленные бревна.
Наверно, гарнизон дота подвергся атаке огнеметного немецкого танка.