• От автора
• Грозовое утро
• Были сборы недолги
• За каждую пядь земли
• На дальних подступах
• Перед решающими днями
• Последнее собрание
• Гарнизон вступает в сражение
• Бои за Дубровинский узел
• У переправы близ Салы
• «Мы не сдадимся!»

От автора

Грозовое утро

Приближался рассвет. На траве, на густом кустарнике и деревьях заискрилась роса. В серебристо- дымчатом воздухе все громче звучали голоса птиц. Оперативный дежурный 8-й армии майор Андрющенко, которому частенько приходилось проводить ночи без сна, любил наблюдать, как занимается новый день, любил легкую утреннюю прохладу, освежающую и бодрящую. Он взглянул на часы. Было двенадцать минут пятого. А еще через полчаса майор стремительно бежал к штабному блиндажу. Утреннее небо мгновенно заволокли черные тучи, вдали засверкали необычные молнии, послышались непривычные раскаты грома, сотрясая землю.
— Товарищи!.. — влетев в блиндаж, задыхаясь от волнения, произнес Андрющенко. — Товарищи, война!
Начальник штаба армии генерал-майор Ларионов поднял руку:
— Спокойно.
Он разговаривал по телефону с командиром стрелкового корпуса генерал-майором Шумиловым. Отдав необходимые приказания, Ларионов в раздумье положил трубку. На его мужественном загорелом лице мелькнула горькая усмешка. Он знал, что войска корпуса генерала Шумилова только нынешней ночью начали выдвигаться на оборонительные рубежи. И, конечно, не успели. Начальник штаба сказал, видимо, для себя:
— Ждали — не ждали...
В то же самое время, ранним утром 22 июня 1941 года, над пограничной заставой у Домрачева, расположенной на Буге, с ревом пронеслись самолеты с черной свастикой —за реки загрохотали орудийные залпы. Водную гладь, сверкающую отражением зари, заволакивал черно-серый дым.
— В ружье! — приказал начальник заставы капитан Лобанов.
В пограничных селах вспыхнули пожары. На заставе загорелась казарма. С противоположного берега доносился скрежет и лязг железа. Пограничники приготовились к бою.
— Справа мотоциклисты! — доложил наблюдатель.
Машины выскочили на бугорок. Десять, двадцать, тридцать... Остановились. Решив, должно быть, что пограничники оставили заставу, фашисты снова ринулись вперед, но были встречены дружным пулеметным огнем, и те немногие, кого не настигли пули, скрылись за бугорком.
— Что, гады, обожглись? — сурово произнес командир пулеметного расчета сержант Нечаев. — Не на тех напали.
Из-за реки вновь загрохотала артиллерия. Снесена наблюдательная вышка. Пламя охватило казармы, дома.
— На высотке «Северная» фашисты устанавливают пушку для стрельбы прямой наводкой, — сообщил наблюдатель.
— Снайперам уничтожить прислугу! — приказал начальник заставы.
Гитлеровцы в замешательстве. Падает один, другой... Снайперы бьют без промаха. Не сделав ни единого выстрела, потеряв половину расчета, фашисты разбежались, оставив пушку и убитых. А на заставе по-прежнему все гудело и дрожало от разрывов снарядов и мин. Гитлеровцы стреляли — за Буга, стремясь сломить сопротивление отважных советских пограничников. Под прикрытием мощного артиллерийского огня сотни вражеских солдат форсировали реку. Вот они уже выбрались на берег и приближаются к заставе. Наглые, самоуверенные. Пограничники, находясь в траншее и блокгаузах, хорошо видят врага, но не стреляют: пусть фашисты приблизятся, чтобы каждая пуля достигла цели...
— Огонь! — командует начальник заставы.
Падают фашисты, сраженные меткими пулеметными очередями и ружейными залпами.
Близок полдень. Отбиты три атаки. Застава в дыму и огне. Разрушена часть блокгаузов. В строю осталось двенадцать пограничников. Начальник заставы все еще ожидает подкрепление из отряда. Впрочем, он понимает, что и в отряде должно быть не легче. Надежда на помощь постепенно слабеет. Но не слабеет боевой дух воинов, молча, сосредоточенно отбивающих атаку за атакой.
«Умрем, но не сдадимся!» — живет уверенность в сердцах пограничников.
— Танки!
Прямо на заставу, на два оставшихся укрепления, ведя огонь, движутся бронированные чудовища. Только пятерых бойцов не тронули пули. Остальные, в том числе и командир, сражаются, истекая кровью. И вот пятерка отважных поползла со связками гранат навстречу вражеским танкам. Перебита гусеница у переднего, подожжен второй. Два других попятились назад. Но это не остановило пехоту противника. Она все яростнее рвется к блокгаузам. Убит начальник заставы. В строю семеро раненых пограничников. И все же они отбили эту атаку, неизвестно уже какую по счету.
Неистовствуя, фашисты обрушили на заставу артиллерийский ураган. В воздух взлетели перекрытия последнего блокгауза...
На другой день, когда гитлеровцы углубились на нашу территорию, колхозники похоронили изуродованные трупы героев...
Началась Великая Отечественная война. В неблагоприятных для нашей страны условиях советские люди показали, что их преданность Родине сильнее любого оружия. Об их мужество и стойкость в первые же дни войны разбилось немало отборных наступающих частей немецко-фашистских захватчиков и их вооруженных до зубов сателлитов.
...Ранним июньским утром на рава-русском направлении гитлеровцы превосходящими силами вклинились в нашу оборону. Однако советские воины сумели не только выбить противника, но и оттеснили его на исходные позиции.
Так же смело вступил в схватку с врагом небольшой гарнизон Перемышльского укрепленного района. Поддерживаемый подразделениями пограничной охраны, он успешно отбивал многократные атаки гитлеровцев, стремившихся форсировать реку Сан и захватить Перемышль. Лишь ценою огромных потерь в живой силе и технике фашистам удалось потеснить советских воинов. А какой героизм, мужество,воинское мастерство показали наши славные воины на одесском направлении, где командующим округом был генерал-полковник Черевиченко! Несмотря на успокаивающие сообщения ТАСС, что «По мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы», он приказал привести войска на границе в боевую готовность. Выполняя его распоряжение, командир 348-го полка подполковник Голаган в ночь на 21 июня скрытно вывел и расположил батальоны непосредственно на левом берегу Дуная, в районе Киликии.
И когда на рассвете 22 июня вражеские подразделения на ста восьмидесяти мелких и крупных судах начали переправу через Дунай, они были встречены массированным ружейным, пулеметным и минометным огнем. Около двух часов длился бой, завершившийся полным разгромом противника. Жестоко враг поплатился и в районе Измаила. Больше того, наши части при содействии Дунайской военной флотилии даже захватили плацдарм на правом берегу Дуная.
Подобных примеров можно привести множество. Советские воины мужественно встретили вероломного врага, не дрогнули перед его мощной военной машиной. Беспощадно истребляя противника, они вынуждали его вводить в бой все новые и новые дивизии.
Москва. Солнечное утро. На улицах вереницы машин, на тротуарах множество людей. И никто не подозревает, что там, на Западе, уже несколько часов льется кровь. Я иду к «Метрополю» в железнодорожную кассу за билетом. Завтра отправлюсь в Симеиз на отдых...
Но что это? Почему так тревожен голос диктора, предупреждающего о важном сообщении? Люди настораживаются, останавливаются у репродукторов.
— Граждане и гражданки Советского Союза!
Да, голос диктора не предвещает ничего хорошего. Ясно, произошло что-то очень важное...
— Сегодня в 4 часа утра...
Люди притихли, словно ждут, что зазвучат иные слова, опровергающие тревожное сообщение. Но таких слов не было.
Война! Не хотелось верить, что она все же началась. Я знал, что это такое. Дважды довелось мне участвовать в войнах, видеть убитых и раненых. Я понимал, что вспыхнувшая война будет нелегкой. Что же делать? Надо подать рапорт с просьбой отправить на фронт. Только на фронт!
...У кабинета начальника Высшей пограничной школы генерал-майора Крамарчука, где я работал старшим преподавателем, большая очередь. В приемной слушатели, не успевшие отправиться в отпуск или уже отдохнувшие. У всех рапорты с единственной просьбой: откомандировать на фронт, в действующую армию. Эта решение диктовали и долг и совесть советского человека, воина, всем сердцем любящего свою Родину, готового в любую минуту отдать свою жизнь за ее честь и свободу. Генерал Крамарчук пригласил преподавателей и слушателей школы в актовый зал.
— Благодарю, товарищи, за ваше патриотическое стремление немедленно отправиться на фронт, на защиту родного Отечества, — сказал он. — Пока на этот счет нет указаний, но они могут поступить в любую минуту. Поэтому все обязаны находиться в полной боевой готовности. В заключение генерал добавил: — Я только что разговаривал с начальником Главного управления пограничной охраны. Наши пограничники не дрогнули перед вероломным врагом, мужественно отбивают его яростные атаки, наносят большой урон в живой силе и технике.
...На улицах столицы, на стенах домов и витрин висели листовки: правительственные сообщения, приказы. Около них толпился народ. Переговаривались тихо. Выражение лиц — самое разнообразное: задумчивость, настороженность, решимость. Страшное известие москвичи встретили — мужественно, с присущим советским людям достоинством и самообладанием.

Были сборы недолги

I.
В семье старого рабочего железнодорожных изюмских мастерских Петра Лукича Колесника большой, радостный праздник: старший сын Алексей приехал на побывку. Петр Лукич никак не может наглядеться на стройного молодого человека, на его петлицы и кубики, на ласковые, как у матери, глаза. С сына он переводит свой чуточку увлажненный счастьем взор на сноху — Евгению, такую милую, а самое главное — предупредительную. Петр Лукич знал Женю по письмам и по фотографиям, а вот теперь видит ее рядом и очень доволен выбором сына: девушка красивая, общительная, да и рассудительности не занимать.
Сегодня семья Петра Лукича поднялась раньше обычного. Повидаться с братом и невесткой пришли другие сыновья Петра Лукича: Владимир и Григорий. Все в сборе.
— А ты, отец, ничего, не сдаешь. Молодец! — замечает Алексей. — Вот только волосы побелели.
— А чего мне сдавать-то, Алеша? — отвечает Петр Лукич. — Жить теперь совсем легко. Три сына — три опоры. Да и своих силенок еще хватает. У станка молодежи-то не уступаю.
За стол сели дружно, без церемоний: своя семья.
— Что ж, дети мои, — голос отца немного взволнован,— гляжу я на вас и не нарадуюсь. Хорошо живете. И мне хочется жить без старости.
Что может лучше всего украсить праздник, как не песня. Владимир затянул «Распрягайте, хлопцы, коней». Его поддержали остальные, и песня полилась широко и вольно, подобно полноводной реке.
— Кажется, кто-то стучит, — сказала Марфа Филипповна.
Вошла чем-то сильно взволнованная девушка из соседнего дома.
Что скажешь, милая? — спросила Марфа Филипповна.
— Война! Разве вы не знаете? Сегодня утром на нас напала гитлеровская Германия...
Оборвалась беседа. Помрачнели лица. Девушка ушла.
— Вот те штука, — произнес Петр Лукич. — Не о чем теперь рассуждать, дети, — строго сказал он. — Что ж, Алексей, выходит, в путь?
— Да, нужно собираться, — ответил лейтенант. — А тебе, Женя, надо остаться здесь.
— Что ты, Алеша, — не задумываясь, возразила Евгения. — Как это остаться? Нет, я с тобой.
— Куда ты поедешь, — вмешалась Марфа Филипповна. — Погляди на живот-то свой. Себя и дите загубишь.
Однако уговорам Женя не поддавалась.
— Не могу сидеть дома, — настаивала она. — Я буду полезной в гарнизонном госпитале. И Алеша рядом. Мы ведь три года не расставались. И вдруг в такой час... Нет, нет!
Кто-то включил радиоприемник. Передавали о налетах вражеской авиации на Киев, Минск, Житомир...
— Подумай, Женя, — сказал Алексей.
— Нечего и думать. Куда ты, туда и я. И все!
— Ну что же, — промолвил Петр Лукич, — мне это нравится. — И он обнял упрямую невестку. По-отечески нежно шепнул:
— Оберегайся, дочка.
Сборы были недолги. На перроне Петр Лукич, сдерживая подкатившиеся к горлу спазмы, сказал: — Вот вам мое слово, дети: защищайте Родину до последней капли крови. — Петр Лукич обнял Алексея, Женю, отвернулся, вытер глаза.
— Верь, отец, чести советского человека и командира не посрамлю... Верь!

II.
Александр Гупалов в 1927 году пришел с действительной военной службы и поступил на кировоградский завод «Красная звезда». Зачислили Гупалова разнорабочим. Но это его не огорчало. Главным для него было учиться, чтобы стать полезным стране, народу. И он учился — у старых рабочих, на партийных и профсоюзных курсах, вел большую общественную работу. Своей энергией и жизнелюбием, честностью и правдивостью Александр завоевал авторитет среди рабочих завода и города. Его избирают секретарем парткома предприятия, членом бюро, а затем и секретарем Кировоградского горкома партии.
Друзьям он часто говорил:
— Хорошо служить Родине — это значит уметь и знать, знать и уметь. Эти качества человеку дает учеба.
После окончания курсов политработников Александра Семеновича назначили в Кингисепп комиссаром отдельного пулеметно-артиллерийского батальона. Уезжая в Кингисепп, Гупалов не имел возможности проститься с женой, с детьми, но в коротеньком письме выразил им всю свою любовь: «Война идет за жизнь Родины, за жизнь каждого советского человека, за вашу жизнь и счастье, мои милые. Ваш муж и отец сумеет оградить честь и свободу своей страны, ваше счастье, мои дорогие, сумеет, пусть даже ценою собственной жизни...»
Комиссар Александр Гупалов был одним из героев Кингисеппского укрепленного района. Он не пропал без вести.

III.
Михаил Грачев недавно окончил военное училище и ему было присвоено звание лейтенанта. Он собирался наведаться в деревню близ Бежецка, навестить родителей, повстречаться со школьными друзьями. Но война началась в то самое утро, когда Михаил, проснувшись, перенесся мечтами в родной дом и мысленно отчитывался перед отцом. А что, собственно, отчитываться? Два кубика на петлицах гимнастерки говорят сами за себя. Но Михаил предвидел вопрос отца:
— А скажи, командир Грачев, что значит быть честным человеком?
Лейтенант задумывается.
— Быть честным человеком — это значит все свой силы, всю свою жизнь до конца дней посвятить Отечеству.
Мысленно он воспроизводит слова отца: — Верно. Твои подчиненные найдут в тебе хорошего командира. И учти: достоинство командира определяется достоинством подчиненных...
Получив назначение в Кингисепп, Михаил не решался попросить разрешения заехать домой. Но горячее желание угадал начальник училища.
— Можете на день-два заехать домой.
Путь от Бежецка до родной деревеньки, много раз исхоженный, Грачев преодолел быстро, подобно скороходу. Отец, высокий, сухощавый и уже ссутулившийся, стоял на крыльце. Он словно знал, что вот-вот должен появиться сын. Расцеловались. В доме встретила мать. По морщинистым щекам текут слезы.
— Плакать-то, мама, не надо, — уговаривает ее Михаил.
— Знаю, сынок, да на сердце нехорошо, будто чувствует оно что-то недоброе...
— Не накликай беды, — вмешался отец.
— Кто же кличет-то ее? — ответила мать, краешком платка вытирая слезы. — Ненадолго, небось, приехал?
— Сама понимаешь, — сказал отец.
Незаметно истекал день. Приходили родственники, друзья, которым так же, как и Михаилу, предстояло взять в руки оружие. Говорили о самом главном, о том, что фашистскую нечисть непременно уничтожим.
Прощались почти без слов, как и встретились. Только когда Михаил закинул за спину вещевой мешок, отец сказал:
— Умей, сынок, подавлять в себе страх. Кто знает, сколько еще придется отступать.
— Не беспокойся, отец, плохого обо мне не услышишь... Буду мужественно защищать свою страну, с достоинством и честью, не жалея сил и самой жизни, выполнять свой долг по защите Родины, как этого требует военная присяга. С присягой в сердце буду самоотверженно вести борьбу с фашистскими захватчиками.

IV.
Из Ленинграда в Кингисепп отправился бывалый воин, чапаевец Валерий Александрович Котик. Он был назначен комендантом укрепленного района.
После окончания военной школы имени ВЦИК Котик служил на Дальнем Востоке, затем в Прибалтике — в Эстонии. Способный командир и разведчик, Валерий Александрович отлично знал особенности пограничной службы и службы в укрепленных районах. Это и предопределило его назначение. Кингисеппу отводилась важная роль в защите Ленинграда. Через него из Эстонии проходил самый короткий путь к колыбели Октябрьской революции, и можно было не сомневаться, что гитлеровцы непременно воспользуются им. Котик это понимал и дорожил доверием.
Командованию он заявил:
— Пока будет жив хоть один подчиненный мне солдат, враг не пройдет.
Вместе с Котиком в Кингисепп ехал комиссар укрепленного района старший батальонный комиссар Михаил Александрович Карпов, участник войны с Финляндией. Внешне они ничем не походили друг на друга. Валерий Александрович невысокого роста, коренаст, с гладко выбритой головой. Михаил Александрович, напротив, высок, сухощав, рыжеволос.
В остальном же и самом главном и Карпов и Котик были под стать друг другу. Оба волевые и мужественные командиры, оба чуткие и отзывчивые, обладающие солидными военными знаниями и опытом.
Когда будущие герои Кингисеппского укрепленного района встретились, они крепко пожали друг другу руки, как бы заключая союз действовать всегда согласованно и обдуманно. Так оно и было: враг на себе испытал воинскую сноровку, находчивость, распорядительность и мужество этих командиров.
Со всех концов нашей необъятной Родины шли люди на фронт. Многие из них влились в ряды бойцов Кингисеппского укрепленного района, чтобы грудью преградить путь немецко-фашистским полчищам к Ленинграду. Бойцы и командиры не дрогнули: они до конца выполнили свой патриотический долг, вписав в истории Великой Отечественной войны одну из ее героических страниц.

За каждую пядь земли

I.
Немецко-фашистская полумиллионная группа армий «Север», в распоряжении которой находилось шестьсот танков и тысяча двести самолетов, 22 июня 1941 года перешла государственную границу и вторглась в пределы нашей Родины. Перед ней стояла задача: разгромить советские войска Северо-Западного фронта, оккупировать Прибалтийские республики и вместе с армиями, наступающими со стороны Финляндии, овладеть Ленинградом. Гитлеровское командование, опьяненное легкими победами на Западе, пыталось штурмом захватить город. Передовые части советских войск Северо-Западного направления встретили врага без страха и паники. Врагу было оказано упорное сопротивление на всех оборонительных рубежах, в каждом населенном пункте. Тесня наши войска, противник нес крупные потери в людях и технике.
С первых дней войны на пути к Ленинграду усиленно строились сооружения на оборонительных рубежах. Совершенствовались, расширялись и углублялись существующие укрепленные районы — Кингисеппский, Псковский, Островский. Заново создавалась Лужская оборонительная полоса. Строился Красногвардейский укрепленный район. Сооружались боевые позиции на реке Волхов и во многих других местах вокруг Ленинграда и в самом городе.
В этих работах, которые нередко проводились при бомбежках и обстрелах, вместе с инженерными войсками принимали участие и тысячи советских женщин, подростков, стариков.
Горечь отступления испытали в первый же день войны многие наши части. В шесть часов утра гитлеровцы заняли город Кретинг. В девять часов они захватили Тауроге. Затем двинулись на Кельм, стремясь отрезать пути отхода Советской Армии, окружить ее.
Непрерывными воздушными налетами, танковыми рейдами, засылкой в тыл диверсионных групп враг пытался вызвать страх, посеять панику и таким образом дезорганизовать обороняющиеся части советских войск. Но тщетно! Фашисты наталкивались на упорное сопротивление защитников города Ленина.
...Майор Андрющенко время от времени открывал журнал боевых действий и делал короткие записи. И всякий раз ему становилось не по себе: храбро дрались наши воины, но силы были явно неравны. Он писал:
«26 июня. К исходу дня армия отошла на Западную Двину. Своевременно взорвали мосты, особенно на реке Лиелуппе. Почти утерял боеспособность механизированный корпус. В жестоких боях за Шауляй он сильно пострадал от вражеской авиации, господствующей в воздухе. Части и подразделения корпуса разобщены. Работники штаба армии собирают их в район Межкуйчая. Отдельные полки мужественно дерутся у Грузджая в полном окружении противника... Через Ригу, на северный берег Западной Двины, идут отступающие войска. Преследуют их танки и в особенности авиация. Фашистские летчики гоняются не только за колоннами и мелкими группами войск, но даже за отдельными бойцами Наша авиация несет большие потери. Фашисты в воздухе обнаглели до предела...»
Майор Андрющенко тяжело переживал вынужденное отступление. Иногда ему ничего не хотелось записывать. Но он писал, успокаивая себя тем, что настанет день, когда он будет писать о бегстве фашистских орд с советской земли.
В ночь на 3 июля майор Андрющенко получил новое назначение. Его преемником стал капитан Никитин, молодой, горячий и решительный. Как офицер связи штаба армии, он почти непрерывно находился на переднем крае. Никитин хорошо знал Андрющенко, уважал его. И вот теперь в небольшом домике, где они были вдвоем, Никитин попытался выразить ему свое возмущение приказом штаба армии: «Атаковать противника, переправившегося через Западную Двину, овладеть Ригой...»
— Какими силами и средствами атаковать? Войска поредели, снарядов мало — не хватит даже для короткого артиллерийского налета. Танков недостаточно. Нет резервов. Перегруппировка войск нужна, а не атака!
— Ну, полегче, капитан, — перебил его Андрющенко. — Не забывайте, что вы в бою. Боевые приказы не критикуют, а точно выполняют.
— Но ведь мы — вдвоем, — успокаиваясь, проговорил Никитин. — Боль сердца, поймите.
— Учтите, капитан, связь непрерывно нарушается, данные разведки зачастую противоречивы. В такой обстановке ошибки почти неизбежны...
— Вы так думаете или просто успокаиваете меня? — спросил капитан, прищурив глаза.
— Вы и сами успокоитесь, — ответил Андрющенко. — Мне ясно одно: наше высшее командование плохого не сделает.
— Да. Но если мы пойдем в атаку, то после нее не сможем даже сопротивляться, — возразил Никитин.
— Сопротивляться будем, даже если останемся с вами вдвоем, — заметил майор.
— Я понимаю. И все же...
— Потерпите до утра: обстановка и приказ могут измениться. — Майор взглянул на часы. — А теперь... Мне пора.
— Я завидую вашей уверенности, — признался Никитин.
Андрющенко, еще раз пожав капитану руку, ушел в один из полков...
Тогда же, 3 июля, капитан Никитин записал в журнал боевых действий: «Под нажимом превосходящих механизированных войск противника продолжаем отход».

На дальних подступах

I.
Близ околицы села Дубровки, что недалеко от шоссе Кингисепп—Нарва, в причудливых зарослях кустарников стоит маленький тесовый флигелек. Он окрашен в зеленый цвет, и летом среди густой растительности почти незаметен. Это штаб-квартира коменданта укрепленного района.
...Только что взошло солнце. Его лучи упрямо пробиваются сквозь заросли к домику, играют на стеклах маленьких окон, врываются в полуоткрытую дверь. На крыльцо вышел комендант — Котик в майке, армейских галифе и старательно начищенных хромовых сапогах.
— Хорошо, — проговорил он, вдыхая широкой грудью свежий утренний воздух.
Со стороны села к флигельку приближаются двое военных, командиры. Они о чем-то оживленно разговаривают. Котик узнал в ранних путниках старшего лейтенанта Евдокимова и разведчика капитана Петрова. Да, сегодня они должны были встретиться, чтобы совместно во всех подробностях обсудить положение укрепленного района.
— Здравствуйте, непоседы, — запросто приветствовал их Котик. — А почему нет батальонного комиссара? Задерживается или?..
— Он приболел, — ответил Евдокимов. — Просил передать, чтобы начинали без него.
— Н-да, — неопределенно произнес комендант. — А место здесь, скажу я вам, отличное, курортное, хотя кругом и болота.
— Нынче болота повысохли, — уточнил Петров.— Для нас в теперешней обстановке это невыгодно. Подошли еще два командира. Котик предложил:
— Ну что ж, прошу в хату. Кстати, там и Биншток. — Потом спросил: — Кто будет докладывать?
— Евдокимов. Он старожил. Ему и карты в руки,— ответил Петров.
— Одну минутку, товарищи, — комендант поднялся — Сейчас прикажу подать перекусить что-нибудь. Я ведь приехал из Куземкина на рассвете, успел лишь немного привести себя в порядок и, признаться, голоден. Да и вы, надеюсь, не откажетесь от стакана чаю.
Котик вышел и, распорядившись, чтобы принесли чайник, быстро возвратился.
— Начинайте, Дмитрий Васильевич.
Евдокимов подошел к карте и начал доклад с подробной характеристики Кингисеппского укрепленного района.
Этот район был создан после окончания гражданской войны. Он имеет мощную оборонительную позицию, предназначенную для войск прикрытия нарвско-кингисеппского направления на бывшей советско-эстонской государственной границе. Поэтому протяженность его по фронту была довольно ограничена — всего сорок семь километров. Это как раз соответствовало ширине данного оперативного направления. Район не имел законченной системы противотанкового и противоартиллерийского огня.
В связи с образованием Эстонской ССР государственная граница была перенесена дальше на запад. Вооружение с оборонительных точек было снято, строительство законсервировано. Международная обстановка подсказывала, однако, что забывать о столь превосходных оборонительных рубежах, каким является Кингисеппский район, по меньшей мере, рано. Это было понятно еще до нападения немецко-фашистских полчищ. Поэтому здесь вновь развернули строительство. Протяженность оборонительных позиций увеличена в сторону Балтийского моря по линии Манновка—Куровицы до семидесяти одного километра.
Евдокимов показал на карте всю вновь возводимую оборонительную позицию.
— Как видите, — продолжал он, — рельеф местности самый разнообразный: равнины, холмы, леса и болота. В зависимости от условий местности расположены сотни долговременных железобетонных сооружений для пулеметов и артиллерии. Большинство тяжелых сооружений оборудованы насосами, так как весной и осенью не исключена возможность проникновения в них воды. Сооружения хорошо замаскированы. Но не будем обольщать себя надеждой, что гитлеровцы не знают о них. По крайней мере о некоторых из них... Старший лейтенант показал на карте места расположения долговременных укрепленных точек и, обращаясь к коменданту, добавил:
— Сооружения стоят на значительном расстоянии друг от друга. У большинства из них нет бойниц в тыл. Это серьезное упущение. Не все укрепленные точки имеют круговую оборону.
Далее Евдокимов коротко, но обстоятельно доложил о том, какие работы в районе ведутся теперь. Сооружаются железобетонные и дерево-земляные артиллерийские полукапониры, закрытые пулеметные точки. Роются противотанковые рвы, экскарпируются берега рек, устанавливаются каменные и железобетонные надолбы, проволочные заграждения. Дополнительно возводятся полевые сооружения для войск так называемого «полевого заполнения» и круговой обороны тяжелых сооружений.
— Вы удовлетворены ходом работ? — спросил Котик, считая, что Евдокимов закончил доклад.
— Да, — твердо ответил Евдокимов. — Большего от людей требовать невозможно.
— Хорошо. А как вы думаете, что известно о наших приготовлениях противнику?
Евдокимов ответил:
— Я уже говорил, что о существовании укрепленного района враг, конечно, знает. Что касается его расширения и совершенствования, то вначале едва ли об этом было известно. Сейчас здесь трудятся тысячи людей, и, разумеется, сохранить это в секрете невозможно.
Командиры долго молчали, допивая остывший чай. Да, действительно, как скрыть работу в столь широких масштабах, да еще в условиях, когда беспрерывно налетает вражеская авиация и забрасывает к нам шпионов и диверсантов? Сложившуюся обстановку хорошо понимали все присутствующие: и Котик, и Петров, и начальник штаба майор Биншток, и лейтенант Грачев. И оттого, что они это понимали, им было как-то не по себе.
Снова послышался густой баритон Евдокимова:
— Мы должны иметь в виду и еще одно обстоятельство. Фашистам известно, что подступы к Кингисеппскому району, Чудскому озеру и реке Луге во многих местах непроходимы и прикрываются болотами. Нынче же лето сухое, и мы, по сути дела, сейчас лишены этих естественных рубежей. С помощью предателей, знающих каждую тропу в болотах, гитлеровские войска ищут лазейки, удобные для незаметного и внезапного выхода к левому берегу Луги.
— Совершенно верно, — подтвердил Петров. — На болоте Пятовский мох немцы выбросили парашютный десант. А это болото всегда считалось непреодолимым препятствием в обороне на линии Нарва— Кингисепп— Котлы. Это должно насторожить нас и соседние с нами войска.
— Когда обнаружен десант? — спросил Котик.
— Вчера вечером.
— Принимаются меры к уничтожению десанта, — доложил начальник штаба. — О нем сообщено также командованию соседней части.
— Что ж, Дмитрий Васильевич, после вашего доклада я, пожалуй, каждую нашу точку найду без проводника, — сказал Котик. — Теперь давайте продумаем вопрос о комплектовании точек вооружением и людьми.
Вошел молодой боец, посыльный из штаба. Он подробно доложил, что на рассвете в районе болота Пятовский мох найден спущенный на парашюте большой груз с продовольствием и боеприпасами. Пулеметчики, выдвинутые ближе к болоту, сбили самолет «мессершмитт-109». Летчик взят в плен.
— Вольно! — приказал Котик. Боец облегченно вздохнул.
— Будем считать, товарищи, — серьезно сказал Котик, — что с сегодняшнего утра мы вступили в бой...

II.
Пленный фашистский летчик Рейнгард Гейн был доставлен лейтенантом Пантелеевым в штабную палатку. Рыжеволосый и длиннолицый немец дрожал, то и дело поглядывал на лейтенанта, на его карабин.
— Садитесь, — приказал Котик пленному, жестом указав на табурет. Гитлеровец не шелохнулся.
— Скажите ему пусть садится, — обратился комендант к переводчику. — И еще скажите: пусть не дрожит. Мы пленных не расстреливаем. Пленный робко сел.
— Итак, вы из Гамбурга, мелкий банковский служащий, в национал-социалистской партии не состоите...
— Да, да, — подтвердил гитлеровец, кивая головой.
— От вас самих зависит ваша судьба. Советую на все вопросы отвечать правдиво.
Пленный испуганно моргал глазами.
— С какой целью вы летели над болотом Литовский мох?
— Там находятся наши войска, — начал гитлеровец. — Часть из них проникла туда со стороны Пскова, часть была выброшена на парашютах. Сколько там солдат и офицеров — точно не знаю, но, видимо, не более трех батальонов.
Гитлеровец добавил, что дорожно-строительные части сооружают дороги, настилы, мосты. Пока же снабжение войск, которые должны форсировать Лугу, осуществляется с самолетов. Летчики ведут патрульную и разведывательную службу. Они должны предупреждать находящиеся в топком месте части в случае угрозы нападения.
— Сегодня я сбросил, — продолжал пленный, — несколько парашютов с продуктами и боеприпасами. Сфотографировал местность...
— Так, — в раздумье проговорил Котик. — Известны ли вам координаты расположения ваших войск в топком месте?
— Мое направление — Монастырей и Вороново. В другие пункты я не летал. — Гитлеровец подумал, потом, словно что-то вспомнив, добавил: — У вас на столе моя сумка. В ней имеется карта с точными координатами...
Комендант вынул из сумки карту и развернул ее. Пленный дал необходимые объяснения. Под конец допроса гитлеровец держался спокойно, должно быть, поверил, что жизнь ему будет сохранена. Когда пленного уводили, он уже не косился на карабин Пантелеева.
— Антон Григорьевич, — обратился Котик к начальнику штаба, — заготовьте разведывательную сводку, внесите в нее сбитый самолет, захваченные трофеи, показания пленного и немедленно отправьте в штаб оперативной группы и в штаб соседней дивизии. Карты, фотоаппарат, пленки доставить в штаб оперативной группы. Туда же отправьте пленного.
— А как распорядиться трофеями? Комендант ответил не сразу.
— Продовольствие, — сказал он, — передайте подразделению, сбившему самолет. Боеприпасы и оружие — на вооружение. — Затем, — Котик взглянул на Петрова и Евдокимова, — продумайте план разведки болота, хотя это и участок наших соседей. Надо непременно захватить языка. Найдите надежного проводника из местных жителей...
— Тут есть знакомый старичок — дед Корнил, — сказал Евдокимов. — Знает все ходы и выходы. Правда, ему уже за семьдесят, но он еще крепок.
— Действуйте, а я наведаюсь к комиссару.

III.
Комиссар Михаил Александрович Карпов лежал в невзрачной, полутемной комнате старого домика, давно оставленного хозяевами и кое-как приспособленного бойцами под жилье. Он мало заботился о личных удобствах, хотя его здоровье требовало иного отношения к себе.
— Ну, комиссар, это уже никуда не годится — лежать в такой дыре, в такую погоду, — начал сердито Котик и тут же упрекнул ординарца:
— Что же это, ты, дружок, не заботишься о комиссаре?
Ординарец, молодой еще боец, вначале смутился, потом набрался храбрости и ответил:
— Комиссар не признает никакой заботы. Он говорит, что здесь не курорт, а война.
— Иди на склад и скажи, что комендант приказал выдать палатку. Раскинь ее в саду и устрой в ней комиссара. Ясно? Действуй!
— Был в новом долгожданном батальоне? — спросил Карпов.
— Нет...
— Мне бы надо побывать там, да вот видишь — лежу, как трухлявое полено. Потрепали фашистские стервятники батальон. Под Котлами налетели. Командир батальона ранен, в госпиталь отправлен. Вот ведь как, не воевавши. Обидно.
Котик слушал и смотрел на сухое, сероватое с впалыми щеками лицо комиссара и невольно подумал: «И тебя, друг, наверно, придется отправить в госпиталь. Как ни жаль, а, видимо, придется».
— Врачи помогают? — спросил Котик. — Был кто-нибудь из них?
— Ты что, Александрыч, а чем они мне помогут? Трудно разобраться в моем недуге...
— А может, Миша, в госпиталь тебя, а?
Карпов повернул к стене голову и ничего не ответил.
— Ладно, ладно, — виновато продолжал Котик.— Я ведь по-товарищески, из добрых чувств. Завтра собираюсь созвать командный состав. Доложу об обстановке на фронте, на нашем направлении, обсудим задачи. Надо, чтобы каждый командир, каждый боец точно знал свое место, тщательно готовился к встрече с врагом.
— Завтра, пожалуй, к обеду я встану, — сказал Карпов.
— Лежи. Еще вот о чем хочу посоветоваться. 152-й батальон без командира. Думаю, Королев вполне справится. Молодой, правда, но дело знает, инициативный. Да и комиссар Шарапов ему поможет. А в новый батальон пошлем Голышева. Как твое мнение?
— Не возражаю. Только не медли.
— И еще. Кажется мне, что Биншток не на месте.
— Погоди с Бинштоком, не торопись, — перебил коменданта Карпов — Надо присмотреться к нему. Ты тут, по-моему, изрядно виноват. Чувствует он твою неприязнь к нему, а это сковывает его. Нельзя так, Александрыч, с человеком обращаться.
— Хорошо, комиссар, учту. А ты поправляйся. Ну-с, я поехал. Кстати, и «газик» подкатил. Всего доброго.

IV.
С сегодняшнего дня у коменданта новый шофер, из местных жителей, доброволец Васильев. Уже в годах, ладно скроенный, в солдатской форме он чувствовал себя непринужденно, словно другой формы никогда не носил. Котика он приветствовал по всем правилам устава.
— Да вы, видно, бывалый солдат, — ответив на приветствие, сказал комендант.
— Так точно, в мировой империалистической и в гражданской участвовал. Потом за руль сел, да так и прирос к баранке. А последние годы тут, в Кингисеппе, механиком на автобазе работал. И вот не вытерпела душа — подался добровольцем к вам.
— Значит, добрым шофером будете.
— Об этом не беспокойтесь. И стрелять не разучился. Что из винтовки, что из пулемета.
— В таком случае , мы с вами нигде не пропадем.
— Ни в коем разе, — подтвердил Васильев.
Подъехали к штабу. В машину сели Биншток и Королев. Биншток доложил коменданту, что пленный и документы отправлены по назначению.
— Отлично, Антон Григорьевич. — Голос Котика звучал дружелюбно. Он, видимо, внял совету комиссара. Эта перемена не ускользнула от Бинштока.
Сначала «газик» запылил по хорошо накатанной дороге, затем свернул на проселочную. Пришлось ехать и по тропкам, и даже по целине. Васильев вел машину с таким мастерством, так мягко, что Котик, не очень щедрый на похвалы, на сей раз не удержался:
— Виртуоз!
Останавливались у каждого огневого сооружения. Командиры взводов, отделений, старшие расчетов представляли своих подчиненных, докладывали о характере и особенностях укрепленных точек, о боевых задачах.
Котик, Биншток и Королев расспрашивали, давали необходимые указания. Начальник штаба внимательно записывал нужды гарнизонов маленьких крепостей.
Особенно продолжительной была остановка у дота, расположенного между селами Сережино и Манновкой. На высоком берегу Луги командиры, выбравшись из «газика», залюбовались открывшимися далями. Впереди, по берегам реки, заливные луга, за ними — желтеющие ржаные поля. Будто застывшие в этот жаркий безветренный день они погрузились в глубокую дремоту. И всюду, подобно островам в океане, зелень дубрав, густые куполообразные кустарники. Внизу неторопливо струит свои воды Луга. Под лучами солнца она похожа на длинное зеркало, покрытое нежной позолотой, в котором отражены тоже будто застывшие одинокие облачка: до того лениво они плывут.
— Благодать! — воскликнул Котик.
— Посмотрите назад, — посоветовал Королев. Комендант обернулся. Из глубоких амбразур железобетонной махины артиллерийского полукапонира, словно окостеневшие слоновые хоботы, тянулись стволы орудий. Они были нацелены в сторону реки. Чуть поодаль из бронекупола, напоминающего громадную башню танка, глядели спаренные пулеметы.
Коменданта и его подчиненных встретил Иван Васильевич Шарапов. Этот тридцатилетний комиссар отличался удивительным спокойствием и мужеством, умением зажечь бойцов словом, увлечь личным примером. После официального доклада он познакомил Котика с боевым хозяйством.
— Вижу, Иван Васильевич, стараетесь, — довольный осмотром, сказал Котик.
— А скажите, в чем нужда?
— В снарядах, — не задумываясь, ответил Шарапов.
— Дадим!
Котик и командиры с удовольствием отметили, что личный состав обоих укреплений готов к бою. Солдаты бодры, хотя и знают, что отсюда — без приказа ни шагу назад. Это и по уставу, и по неписаной традиции крепости.
В этот день комендант и командиры укрепленного района побывали в селах Свейске, Захонье, Кошкине, Сережине, Манновке. Заходили в дома, беседовали с людьми. Чувствовалось — беспокойно у них на сердце, но не показывали они тревогу. Те, что помоложе или совсем молодые, просили коменданта принять их в ряды защитников крепости.
— Коль уж мы живем в таком важном месте — нам и оружие в руки, — говорили местные жители.
— От помощи вашей не откажусь, — пообещал Котик. — Но пока мобилизацией распоряжается военкомат, а не я.
— А вы все же имейте в виду. Дома ведь и стены помогают. У нас местность своенравная. Кто ее знает, тот и в бою не пропадет, — убеждали селяне.
Поздно вечером вернулся комендант к своему маленькому флигельку. Прежде чем войти в помещение, он долго стоял на улице, смотрел на запад, откуда доносился тяжелый гул рвущихся бомб и снарядов.
...Место для совещания выбрали в старом парке. Комендант стоял около карты, прикрепленной к стволам вековых деревьев, ждал, пока командиры устроятся поудобнее. Но вот воцарилась тишина. Комендант коротко рассказал о создавшемся положении.
— Если судить по отступлению от Финского залива до Черного моря, то наши дела могут показаться весьма тяжелыми. Да они и в самом деле нелегкие. Но если учесть мужество, отвагу, героизм наших воинов с первых пограничных сражений, если взвесить, какая силища двинулась на нас, и мы, отступая, изматываем и уничтожаем ее, то пессимизму нет и не может быть места. Продвижение немецко-фашистских полчищ в глубь нашей страны встречает все более стойкое сопротивление...
— На фронте против нас — от залива Матсалу, на Балтийском море, на всей территории Эстонии, вплоть до Чудского озера — 8-я армия заставляет врага вводить в бой все новые и новые резервы, — продолжал Котик. — Враг пытается прорвать линию фронта в направлении Тюри и Тарту, но пока безуспешно. Наши войска не только отражают яростные атаки противника, но на отдельных участках смело переходят в контратаки. Их мужеству и отваге нет предела, но не хватает технических средств, чтобы остановить упорное продвижение гитлеровцев в направлении Ленинграда. Вдоль восточного берега Чудского и Псковского озер действует 38-й армейский корпус фашистов. Против войск Лужской группы ведут наступление 18-я танковая и 58-я пехотная вражеские дивизии, направляя основной удар в сторону Луги и Кингисеппа. Здесь же в боях участвуют две механизированные гитлеровские дивизии. Этими силами противник занял Гдов и продолжает идти на север. Его передовые части, поддержанные танками, овладели Омути. Вслед за ними движутся основные колонны немецко-фашистских войск. Обороняющая это направление наша 191-я дивизия отходит на Кингисепп.
— Словом, обстановка такова, — речь коменданта стала медлительней и строже, — что в скором времени, мы примем удар на себя.
— Наша ближайшая задача, — сказал в заключение Котик, — в течение двухт-трех суток подготовить дополнительную переправу через Лугу в районе Свейск—Салы, заминировать укрепленные точки, противотанковые рвы, надолбы и выделить охранение.
Когда Котик закончил свое сообщение и сделал необходимые указания, слово попросил старший политрук пограничной комендатуры Суховель. Он предложил взять под строгий контроль всякое передвижение по дорогам, особенно со стороны фронта.
— Совершенно правильно, — поддержал старшего политрука Котик. — Командирам подразделений приказываю задерживать проходящих и препровождать их в комендантский взвод. И последнее. Все вопросы, а они у вас, должно быть, есть, решим в рабочем порядке.

Перед решающими днями

I.
Фронт неумолимо приближался. Артиллерийская канонада, глухая несколько дней назад, теперь грозно гремела где-то неподалеку. По вечерам расползались зловещие пожарища, языки пламени и дым закрывали звезды. Стали ежедневными полеты фашистских стервятников над селами и дорогами, расположенными вокруг укрепленного района. Бомбы уничтожали дома, целые деревни. Сотни местных жителей, в основном женщин, рыли противотанковые рвы от крутого правого берега Луги, через Крикково, до шоссе, идущего в город Ленина. С восхищением смотрели бойцы на отважных женщин, ежеминутно рисковавших жизнью.
...Днем и ночью, на лошадях и пешие через вновь возведенную переправу двигаются на восток удрученные люди. Одни тянут тележки, толкают тачки, другие идут с узлами. Идут женщины, дети, старики. Их не щадят фашистские разбойники. Командир роты Урзулов, наблюдая бесконечное шествие эвакуирующихся, гневно выразил свою мысль, обращаясь к пулеметчику Артемьеву:
— Видишь, друг.. Этого нельзя простить!..
— Мы и не простим, — глухо ответил Артемьев. — Пока сердце стучит, буду беспощадно убивать и убивать фашистских гадов.
Жители деревень, расположенных в укрепленном районе, оставались пока на месте. Они убирали колхозные хлеба, работали на своих огородах. Часто после бомбежек вспыхивали пожары. Погасив их, колхозники снова занимались своими делами. До последнего момента делили они с бойцами и командирами все трудности.

II.
Пришел черед эвакуации семей командиров. В последнее время мужья редко наведывались «домой». Алексей Колесник сутками не видел свою боевую подругу. Не играл с любимыми дочурками — Людочкой и Женей — Андрей Голышев. Привыкли жены командиров долго ждать мужей, подогревая обеды и ужины, привыкли быстро провожать их по сигналу «Тревога». Какую, боль можно сравнить с болью расставания в столь тяжелую для страны пору! Придется ли встретиться? Где? Когда? Об этом, разумеется, не говорили. Но каждый думал об этом. Говорили о другом.
— Скоро ты будешь матерью, береги себя и ребенка, — наказывал жене Алексей в последнюю минуту перед эвакуацией.
— А как мне назвать его, Алеша?
— Девочку Ларисой, а мальчика Жорой. Согласна?
— Хорошо, Алеша.
Рядом прощался с женой и детьми Андрей Голышев.
— Никогда, ни при каких обстоятельствах, дорогая, не падай духом, — ласково и наставительно говорил он. — Я знаю, ты сильная, а теперь будь в десять раз сильнее. Это нужно для них, — он прижал к себе притихших дочурок. — И для тебя, и для меня тоже.
— А ты, Андрюша, не рискуй без пользы.
— Не надо об этом, — строго проговорил Голышев. — Знай, напрасно голову не сложу...
Прощались Королевы, Комаровы, Шаповаловы... А на дороге уже урчали моторы автомашин. Не стоит медлить. Всего в такие минуты не скажешь, а беды дождешься. В путь, в путь, пока еще солнце не показалось из-за горизонта, пока еще чистое небо...
Машины уже скрывались за поворотом, а Голышев, словно завороженный, все еще стоял на дороге. Он очнулся только тогда, когда почувствовал на плече какую-то тяжесть. Обернулся. Рядом стоял комиссар Гупалов. — На войне, Андрей Трофимович, глубокая задумчивость пагубна, — мягко, полушутя сказал он и снял руку с плеча комбата.
— Все же, Александр Семенович, мы — люди, — тихо ответил Голышев. — Понимаешь, грустно как-то...
— Понимаю... Оттого и не хотелось беспокоить. А дела наши неважные, откровенно скажу тебе.
— Что? Прорвали оборону? — Оцепенение, в котором только что находился Голышев, как рукой сняло.
— Да. Оборона прорвана, две дивизии 8-й армии окружены. Нависла угроза перехвата противником железной дороги и шоссе Таллин—Нарва.
...29 июля противник, введя в бой свежие резервы, прорвал оборону 8-й армии и получил реальную возможность отрезать часть наших войск. Сражение было жестоким. В бой вступили переданные в состав армии две стрелковые дивизии и артиллерийский полк. Тем не менее подавляющее превосходство противника в силе, особенно в технике, сохранилось, и он, овладев вскоре городом Тапа, перерезал железную дорогу и шоссе Таллин—Нарва.
Непрерывно подтягивая войска из резервов, гитлеровцы 6 августа вышли к южному побережью Финского залива.
Неблагоприятное положение складывалось в районе Нарвы. Развивая наступление после захвата Гдова, гитлеровцы оттеснили наши войска, достигли берегов рек Нарвы, Пяты, Долгой. Кровопролитные бои завязались в десяти километрах от города. Советские богатыри отстаивали каждый клочок родной земли и отходили только тогда, когда сопротивление уже было бессмысленным. Чтобы не дать врагу расширить плацдарм, была привлечена лужская оперативная группа войск, в состав которой входили и войска Кингисеппского укрепленного района.
Воины Кингисеппского укрепленного района тщательно готовились к встрече вероломного врага. Комендант и комиссар отдыхали не более четырех часов в сутки. Не досыпали другие командиры и политработники. Они старались донести до сознания бойцов жестокую правду о положении на подступах к Кингисеппскому укрепленному району, требовали усиленно готовиться к боям. Котик и Карпов лучше всех, конечно, знали слабые и сильные стороны укрепрайона. На его позициях должно быть расположено четыре батальона, в том числе два пулеметно-артиллерийских. А было всего три. Один пулеметно-артиллерийский батальон вскоре отправили за Нарву. Осталось два. Эти два были отлично подготовлены и на них можно было положиться. Голышев, Шарапов, Королев, Колесник, Гупалов, Биншток, десятки других командиров, комиссаров и политработников, партийные организации делали все возможное для подготовки стойких, умелых боевых подразделений. Накануне предстоящих сражений командование укрепленного района было обеспокоено тем, что не имело в своем распоряжении сил для контратак вклинившегося противника. Однако Котик и Карпов, посоветовавшись с командирами, приняли смелое решение создать такие силы.
На строительстве оборонительных сооружений трудились сотни рабочих Ленинграда — мужчины и женщины. Многие из них выразили желание участвовать с оружием в руках в поединке с фашистами. Вот из них, а также из бойцов, отбившихся от своих частей, вышедших из окружения, и из жителей сел Александровские Горки, Салы, Дубровка были сформированы четыре стрелковые роты по 200—250 человек каждая. Для санитарной службы подготовили добровольцев из девушек. В их числе были Надя Колесова, Лида Полякова, Тося Андреева, Валя Будылина и многие другие отважные патриотки. Комендантский взвод под командованием Михаила Грачева пополнился обстрелянными бойцами Сланцевского истребительного отряда. Его начальник Степан Моисеевич Моисеев, кадровый ленинградский рабочий, коммунист, стал правой рукой Грачева.
Хуже обстояло дело с оружием и боеприпасами. Недоставало семидесяти станковых и ста ручных пулеметов, четырехсот винтовок. Не хватало и противотанковой артиллерии. Однако через военные органы снабжения все же удалось получить для броневых артиллерийских сооружений сорокапятимиллиметровые пушки. Их предназначали для отражения танковых атак врага.
План обороны тщательно разрабатывался и уточнялся. Этим занимались наиболее опытные, тактически зрелые командиры — Степанов, Королев и Голышев. Учитывая, что огневых средств недостаточно, было решено выделить несколько подвижных групп с тем расчетом, чтобы они, переходя с места на место, создавали видимость плотной обороны. Маневрирование огнем — основа оперативного плана, и он получил одобрение всех командиров.
Воины укрепленного района готовились к встрече врата усиленно, напряженно.

Последнее собрание

I.
8 августа в 12 часов дня, после мощной авиационной и артиллерийской подготовки, фашисты повели наступление с плацдармов на Луге, которые они захватили у Ивановского и Сабска. Вклинившись в нашу оборону, противник взял населенные пункты Ветка и Среднее село. Советские войска, оказывая врагу упорнейшее сопротивление, стремились приостановить его продвижение. 10 августа гитлеровцы выбросили в тылу наших войск воздушный десант, что позволило им продолжить наступление и приблизиться к Молосковицам и Веймарну. Наше командование контратаками пыталось восстановить положение. Однако фашистские войска, непрерывно пополнявшиеся свежими силами, продолжали наступление. Более того, они наращивали мощь атак на участке Красницы—Александрово, что южнее Волди, стремясь перерезать железную дорогу. Ожесточенные бои на этом небольшом участке длились четыре дня. Противник порой вводил в бой до пятидесяти танков, с утра до ночи беспрерывно действовала его авиация. К исходу дня 14 августа фашисты овладели станцией Веймарн, населенными пунктами Брюмден, Карпово, Выбеги, Колошницы. Танки прорвались даже на станцию Молосковицы, но были встречены сильным артиллерийским огнем и отошли.
Неспокойно стало в Кингисеппе. Город то и дело подвергался ударам с воздуха, обстрелу артиллерии дальнего действия. Бомбы и снаряды обрушивались и на укрепленный район. Через переправы на Нарве и Луге непрерывным потоком двигались тыловые воинские подразделения, эвакуированные из Эстонии.
Ежедневно, в полуденный час, над укрепленным районом появлялся вражеский самолет-разведчик, который чаще всего кружил над колхозом «Первое мая». Едва он скрывался, в небе появлялись фашистские стервятники. В безветрие и сушь вспыхивали дома, сараи, овины Дубровки, Калмотки и других деревень. Ослепительное пожарище не прекращалось ни на один день. Пламя валило стропила, обрушивало стены, пока не превращало заботливо построенные здания в груду серого пепла. Но самое страшное произошло днем 14 августа. Всю свою звериную ярость враг обрушил на эвакуируемых и беженцев, передвигавшихся по дороге на Ленинград. Десятки самолетов около двух часов свирепствовали над шоссе и проселочными дорогами, расстреливая женщин, детей, стариков. Это был огненный смерч. Люди, машины, повозки — все было превращено в страшное месиво. Личный состав укрепленного района потерь не имел. Не пострадали и долговременные сооружения. Даже уцелел зеленый домик коменданта.
И все же этот варварский налет заставил Котика перенести штаб подальше от дороги. Выбор пал на бывший барский дом с глубокими подвалами, где когда-то находилась пограничная комендатура. 16 августа Котик получил приказ командования фронта пропустить через укрепленный район войска 8-й армии, понесшие большие потери, и отразить атаки противника.
Командиры укрепрайона понимали, что приказ осложняет условия обороны. Дело в том, что в ряде мест пришлось сделать проходы. Это нарушило систему заграждений и ослабило возможность эффективной борьбы с противником в предполье, то есть на подступах к укрепленным позициям. Враг неизбежно допускался в этих условиях на плечах отступающих наших войск непосредственно к огневым сооружениям. Другого выхода не было.
Вместе с войсками 8-й армии на правый берег реки переправился и 266-й пулеметно-артиллерийский батальон. В ночь на 16 августа он, преследуемый противником, вошел в Дубровку. Правда, ненадолго. Бойцам и командирам не пришлось сражаться с врагом рука об руку со своими товарищами из гарнизона укрепленного района. По приказу командования батальон занял оборону на подступах к Кингисеппу.
— Гитлеровцы появились на этих подступах во второй половине дня, 16 августа, — вспоминает комиссар этого батальона Василий Петрович Северюхин. — Мы только что успели освоиться с позициями, как на нас был обрушен шквал артиллерийского огня. Затем фашисты бросились в атаку на город. Пушек у нас не имелось, и, понятно, бороться с танками было весьма трудно. До наступления темноты отбили шесть яростных атак. Несколько раз вступали в рукопашную схватку. Ночью батальон по приказу командования покинул свои позиции. Защитники 21-го Кингисеппского укрепленного района остались один на один с врагом...
Комиссар Карпов в последний раз созвал совместное партийно-комсомольское собрание. Оно проводилось под вечер, на лужайке, скрытой деревьями. К месту сбора коммунисты и комсомольцы шли по одному, по двое, чтобы не привлекать внимания противника. Люди рассаживались вблизи окопов на случай обстрела или бомбежки. Гремела канонада. Раскаленный воздух пах дымом и гарью. Листва деревьев, опаленная огнем, пожухла и свернулась.
У комиссара Карпова еще более впали щеки: недуг за последние дни, как на зло, усилился. Только воля и ненависть к врагу поддерживали его силы. Среди бойцов и командиров он всегда был уравновешен, тверд и бодр. Вот и сейчас, открыв собрание, он держался так, словно его ничто не беспокоило, кроме одного — предстоящего сражения. В сущности, так оно и было: все помыслы Карпова сосредоточились на том, чтобы достойно встретить врага, нанести ему жестокий удар. Говорил он тихо, но каждое его слово звучало громким призывом: стоять насмерть!
— Враг рвется к городу Ленина, к колыбели Великого Октября, — сказал комиссар. — Его не останавливают громадные потери: он вводит в бой все новые и новые дивизии, обеспечивая превосходство как в живой силе, так и в технике. Мы будем стоять на нашем рубеже железной стеной. Будем истреблять врага до последнего патрона, до последнего дыхания. Ляжем здесь костьми, но не допустим, чтобы фашисты овладели городом Ленина! Ни шагу назад, товарищи!
Коммунисты и комсомольцы слушали своего комиссара внимательно. Слово получил боец 152-го батальона Василий Ильин. Оправив гимнастерку, он сказал:
— Несколько дней назад меня приняли кандидатом в члены партии. Я подал заявление в тот момент, когда над нашей Родиной нависла смертельная опасность. В заявлении писал: клянусь в борьбе с фашистами не щадить ни сил, ни жизни. Эту клятву повторяю и сейчас. Каждый убитый нами гитлеровец, каждый сожженный танк — это вклад в будущую нашу победу. Я верю в родную партию коммунистов, верю в окончательную победу советского народа. В нашей роте не найдется такого человека, который испугается врага...
Коммунисты и комсомольцы в своих выступлениях говорили, что у бойцов настроение отличное, боевое, что они готовы на любые испытания во имя любимой Родины.
От имени коммунистов 263-го батальона выступил командир роты Алексей Белоруков:
— Наш батальон сформирован и занял боевые рубежи недавно. Но я заверяю собрание: каждый командир и боец с честью выполнит боевую задачу.
Вскоре на собрание прибыл старшина отдельной роты связи Терентьев. Он извинился за опоздание и доложил, что его бойцы установили подземную связь между всеми укрепленными точками.
— Молодцы! — не удержался Карпов. Надземная связь была нарушена бомбёжкой и обстрелами. Связисты вот уже несколько суток подряд работали непрерывно, отдыхая по очереди не больше двух часов. Сообщение старшины о завершении работ было встречено с понятной радостью: проложена надежная связь.
Страстную речь на собрании произнес Михаил Грачев. Большой знаток истории, он напомнил присутствующим о боевых традициях русского народа, о его беззаветной любви к своей родной земле, которую во все времена защищал он, не щадя живота своего и всегда изгонял врага.
— Русские воины, оборонявшие крепости, никогда не сдавали своих твердынь, — говорил Грачев. — Вспомните Псков. При Иване Грозном там насмерть стояли русские богатыри. А Кингисепп? Это испокон веков русская крепость.Новгородцы создали ее здесь против тех же немецких псов- рыцарей! Называлась она Ям, впоследствии Ямбург. Враги несколько раз пытались овладеть этой крепостью, но всегда с позором отступали... Упомянул Грачев и о знаменитых суворовских походах, об Отечественной войне 1812 года, и о Севастопольской страде, и о разгроме белогвардейских полчищ Юденича. Экскурс Грачева в историю, его рассказ о ее боевых героических страницах бойцы слушали, затаив дыхание.
— Мы наследники ратной славы наших дедов, отцов, старших братьев, — продолжал Грачев. — И плох тот наследник, который в час испытания не приумножит славу старших поколений. Так приумножим эту славу — преградим врагу путь к Ленинграду. Не бывать фашистам в городе Ленина!
— Не бывать! — повторили коммунисты и комсомольцы.
— Товарищи! — сказал комиссар Карпов, закрывая собрание. — Мы можем вступить в бой с часу на час. Предлагаю: бойцов и командиров, проявивших себя в битвах с врагом, принимать в комсомол и в партию в боевой обстановке. О росте рядов партии, комсомола никогда не надо забывать. Коммунисты и комсомольцы — главная сила народа.
...Смеркалось. Участники собрания спешили в подразделения. Надо было еще раз побеседовать с бойцами, еще больше укрепить их веру в победу.
С этими мыслями шли к себе во взвод и Грачев с Моисеевым. На западе в сгущающихся сумерках зловеще полыхало зарево пожарищ. Горел и Кингисепп, а это уже совсем близко. Отчетливо доносилась пулеметная и ружейная стрельба. Где-то справа, чуть ли не в тылу, гремели артиллерийские залпы.
— Ненависти к врагу и любви к Родине нам не занимать, — рассуждал Моисеев. — Было бы побольше техники да боеприпасов — давно бы остановили фашистов.
— Верно, — согласился Грачев. — Я вот что скажу: нам выпала тяжелая доля. Тяжелая и великая: сдерживать и изматывать превосходящие силы противника. Я, возможно, не доживу до победы, но люди потом скажут всем нам спасибо за то, что мы несли свою тяжелую ношу с честью.
— Ты прав. Красная Армия, народ одолеют врага, уничтожат его.
— Кажется, у штаба наши машины?
— Наши, — подтвердил Грачев.
И хотя было совсем темно, они, еще не доходя до машин, узнали своих шоферов Жаворонкова и Уранова.
— Как дела? — осведомился Грачев. Он подошел к Жаворонкову. Всегда жизнерадостный, обладающий чувством юмора, солдат в эту минуту был чересчур уж серьезен, даже скован.
— Что случилось-то? — спросил Грачев. — Еле проскочил, — помолчав, произнес шофер. — Собственно, даже не знаю, как проскочил. Видите,вся машина пулями прострелена. У Гатчины фашисты перерезали шоссе.
— Н-да. Отъездились в Ленинград. Давно вернулся?
— Минут пять назад.
— И все не можешь успокоиться?
— Я так гнал машину, — виновато заговорил Жаворонков, — что потерял часть груза. От толчков... Не подумайте, что с перепугу гнал. На войне чего же за себя бояться... За груз беспокоился.
— Молодец!
Приказав разгружать машину, Грачев с Моисеевым прошли в штаб. Оба они понимали, что с перехватом фашистами шоссе и железной дороги положение гарнизона укрепленного района сильно осложнилось.

Гарнизон вступает в сражение

После собрания Голышев и Гупалов зашли в штаб укрепленного района, а потом вернулиеь к себе, на хутор Артемьево. Они жили вместе, и, когда выдавалась относительно свободная минута, оба склонялись над картой и вслух размышляли о положении на Ленинградском фронте.
— Я не сомневаюсь, фашисты готовят нам западню, — говорил Голышев. — На лобовой удар они не пойдут. Это ясно. Они уже заняли Молосковицы. Под угрозой Котлы. Возможно, город уже в руках врага, а это значит — перекрыты и шоссе, и железная дорога. Насколько я понимаю, они двинутся прямиком к Финскому заливу. — Голышев вопросительно взглянул на комиссара и, не дождавшись одобрения или возражения, продолжал: — От Нарвы они двинутся на Кингисепп, а от устья реки Нарвы — вдоль берега Финского залива, чтобы полностью нас окружить и обеспечить связь со своим флотом.
— Довольно мрачный анализ, — заметил Гупалов. — Но, судя по направлению ударов противника, он верен. Наше положение весьма критическое.
— Но не безнадежное. Наш Дубровинский узел — крепкий орешек. Конечно, фашисты по нему обрушат мощный удар, поскольку мы перекрываем все направление Нарва—Кингисепп. Но мы хорошо вооружены, у нас отличные оборонительные сооружения, превосходное прикрытие — лесные массивы и болота. О людях я уже не говорю: они будут драться до последнего. Единственная наша слабость — тыл. Укрепления там плохо приспособлены для круговой обороны. Но многое, однако, будет зависеть от соседей, их стойкости и мужества...!
— Самый уязвимый наш участок, — продолжал Голышев, — это четвертая рота. Ее оборона тянется узким клином на юг, вдоль берега реки. Если гитлеровцы овладеют Кингисеппом, то они сразу бросятся к ней, чтобы захватить мосты.
Голышев снова взглянул на Гупалова. Тот стоял задумчивый и, казалось, к чему-то прислушивался. Звуки доносились привычные — уханье артиллерийских снарядов, непрерывная перебранка пулеметов. Бой у Кингисеппа не затихал.
— Я, Андрей Трофимович, отправлюсь в четвертую роту, — сказал Гупалов. — Вместе с политруком Павловым обойду укрепленные сооружения, побеседую с бойцами.
— В случае чего, немедленно сообщи. Уверен, первый удар, со стороны Ново-Порхово будет нанесен именно по четвертой роте.
...Гупалов и Павлов обходили оборонительные позиции. Большинство бойцов отдыхало.
— Беспокоить никого не надо, — сказал Гупалов командиру пулеметного отделения Степанову, который собирался поднять своих бойцов. — Пусть отдыхают. Как настроение?
— Отличное, товарищ комиссар!
— Рота не дрогнет, Александр Семенович, — подтвердил Павлов, когда они пробирались к доту-31. Незримые в темноте часовые то и дело требовали пароль. В доте бодрствовал один лишь пулеметчик Берминов.
— Не спится? — спросил Гупалов.
— Только что встал, товарищ комиссар. — Он улыбнулся и смущенно добавил: — Чертовщина приснилась. Вроде бы идут гитлеровцы, а «максим» мой не работает...
— Проверить встал? В порядке ли пулемет? Так он у меня всегда в порядке.
Этой же ночью, посоветовавшись с Гупаловым, командир четвертой роты Юрьев выдвинул для прикрытия артиллерийских сооружений у мостов два пулеметных взвода, которые расположились близ кирпичного завода.
Для прикрытия дота-31 на специально оборудованную позицию поставили расчет пулеметчика Берминова. Эти меры были приняты как нельзя более своевременно. На рассвете фашисты начали мощную атаку второго батальона 546-го полка у Ново-Порхова. Четвертая рота приготовилась к бою. Ее командир Юрьев и политрук Павлов внимательно следили за ходом сражения. Прошел час, второй, третий. Сила атаки противника нарастала. Разрывы снарядов и мин приближались к позиции роты, артиллерия дальнего действия обстреливала укрепленный район.
— Батальон отступает, приготовиться к бою! — распорядился Юрьев. — Подпустить врага на прицельный огонь!
Гитлеровцы атаковали роту на «плечах» отступающих бойцав второго батальона. Мощный, точный заградительный огонь, который хладнокровно открыли пулеметчики Степанов, Ханов и Уткин, косил густые цепи фашистов.
— Не пройдете, гады! — цедил сквозь зубы Уткин.
Все три пулеметных расчета действовали слаженно. Едва гитлеровцы прижимались к земле, они прекращали огонь. Поднимались и устремлялись вперед — отважные пулеметчики тотчас уничтожали их.
Артиллерийские налеты противника на горстку смелых воинов не достигали цели: пулеметные гнезда были отлично оборудованы и только прямое попадание могло вывести расчеты из строя. Кроме того, у пулеметчиков были запасные позиции и они умело маневрировали. Дважды к смельчакам пробирался политрук Павлов. По-разному, но с одной просьбой обращались они к нему:
— Пусть артиллеристы не пропускают танки, а с пехотой мы справимся.
Степанов, когда Павлов снова пришел в разгар атаки, сказал:
— Зря рискуете, товарищ политрук. Пока пулеметы целы и мы живы, враг не пройдет!
Смельчаки пулеметчики и артиллеристы, которые успешно вели борьбу с танками, заставили гитлеровцев прекратить атаки.
Но во второй половине дня при поддержке бронемашин и танков фашисты снова предприняли наступление в обход кирпичного завода.
Мужественно встретил врага пулеметчик Берминов. Он не струсил, когда остался один и когда видел, что его окружают. Отважный воин беспощадно громил врага до последнего патрона и погиб смертью храбрых. Десятки гитлеровцев были уничтожены метким огнем пулеметчика.
Неудачно сложилась обстановка и у защитников дота-31. После того как артиллерийский огонь противника вывел из строя все три пулемета и заклинил одну из амбразур дота, командир батальона Голышев доложил обстановку Котику.
— Ваше решение? — спросил комендант.
— Немедленная контратака из глубины обороны.
— Одобряю! Действуйте!
В распоряжение Голышева Котик выделил часть резервов, привлек на помощь подразделения 546-го стрелкового полка. Голышев сам повел бойцов в атаку. В короткой кровопролитной схватке врат дрогнул и откатился на исходные позиции. В жаркой схватке наши бойцы уничтожили свыше пятидесяти гитлеровцев, подбили и сожгли два танка.
Этот успех еще выше поднял боевой дух советских воинов.

II.
Весьма неблагоприятно складывались дела под Кингисеппом. Фашисты, наступая двумя группами, непрерывно теснили нашу 191-ю дивизию.
Отступая, дивизионные саперы взорвали шоссейный и железнодорожный мосты через Лугу. Защитники укрепленного района, оставшиеся в артиллерийских сооружениях, были окружены. До последнего дыхания они оставались верными воинской клятве. Когда иссякли боеприпасы, воины взорвали укрепления, уничтожив и себя, и наседавших на них гитлеровцев.
Падение Кингисеппа поставило фланг и тыл укрепленного района под угрозу окружения. Комендант Котик обратился к своему соседу — командиру 191-й дивизии полковнику Лукьянову за помощью: просил выделить несколько подразделений. Лукьянов с ответом медлил. Котик доложил просьбу непосредственно командующему 8-й армией. Вскоре поступил приказ. Для прикрытия левого фланга и тыла выделялись три батальона дивизии. Приказ гласил: «Несмотря на [не]ясность обстановки и ее сложность, во взаимодействии командования дивизии и укрепленного района царит абсолютная неразбериха, которая может привести к катастрофе».
Поэтому старшим назначался командир дивизии Лукьянов. Ему было приказано построить оборону наличными силами и удерживать укрепленный район. Но несмотря на принятые срочные меры по выполнению приказа, положение гарнизона оставалось крайне тяжелым. Днем и ночью не стихали артиллерийская канонада, пулеметный и винтовочный огонь противника. Защитники левого фланга укрепленного района продолжали мужественно отбивать яростные атаки врага, стремившегося сомкнуть кольцо окружения. Бой шел, не стихая ни на минуту, весь день 17 августа. Советские воины стояли насмерть, сражались находчиво и ожесточенно.
Только благодаря самоотверженной стойкости бойцов и командиров прочно удерживалась единственная переправа через Лугу у деревни Салы, через которую отходили остатки отступающих частей и подразделений 8-й армии. Одиночки и мелкие группы бойцов задерживались и вливались в состав защитников укрепленного района.
А на его гарнизон, кроме сотен снарядов и бомб, обрушивались тысячи фашистских листовок—пропусков. В них в самых мрачных красках описывалось положение нашей армии, в самых радужных тонах рисовался «рай» плена. Бойцы, не читая, уничтожали гитлеровские фальшивки.
В ночь с 17 на 18 августа Голышев направил разведчиков во главе с командиром взвода Гришиным на левый фланг, в сторону Кингисеппа, к реке Падожица, чтобы выяснить там обстановку. Разведчики, потеряв двух бойцов, вернулись в четыре часа утра. Гришин доложил:
— Фашисты сосредоточиваются по всему берегу. За пехотой находятся танки и броневики. Сколько их, сказать не могу, но, судя по рокоту моторов, много.
...На востоке занимался новый день. Что-то он принесет защитникам крепости? Командирам во всяком случае было ясно: противник стремится окружить укрепленный район. Но для этого должны соединиться его нарвская и кингисеппская группировки. Следовательно, основные удары он будет наносить по шоссе: от Кингисеппа в тыл укрепленного района и от Нарвы — на восток. Если планы врага разгаданы верно, то надо ожидать завтра или в ближайшие дни наступления на Дубровинокий узел.
Расчеты оправдались ровно через час после доклада разведчиков: ранним утром гитлеровцы начали сильную артиллерийскую и минометную обработку наших позиций.

Бои за Дубровинский узел

После артиллерийской подготовки фашисты рванулись в стык первой и третьей рот 263-го батальона, который находился у Нарвского шоссе. Пулеметным взводом первой роты, оборонявшим стык, командовал молодой, энергичный и рассудительный младший лейтенант Посохов. Потери от артиллерийского огня во взводе были незначительны и он сохранил полную боеспособность. Наши командиры и бойцы понимали, что лучше всего бить врага с близкого расстояния. Это не только ошеломляло противника, но и наносило ему наибольшие потери. Поэтому Посохов предупредил расчеты:
— Сохранять выдержку, огонь открывать одновременно, бить фашистов прицельным огнем.
Свыше часа взвод Посохова сдерживал яростные атаки врага, нанося ему большой урон. Отказавшись от лобовых атак, фашисты попытались вклиниться в стык, обтекая взвод.
Но расчет гитлеровцев не оправдался. Сзади, в ста метрах от первой линии обороны, шла вторая, на которой был расположен пулеметный взвод младшего лейтенанта Белокурова.
Голышев, внимательно следивший за развитием боя, отдал командиру роты Пчеле приказ: под прикрытием пулеметов Белокурова взвод Посохова отвести на вторую линию обороны. Это было сделано организованно, хотя и с некоторыми потерями.
Голышев находился на командно-наблюдательном пункте батальона в специально устроенном гнезде на высокой и густой ели. Он отлично видел все поле боя.
Около двух часов продолжалась битва на второй линии обороны. Противник непрерывно подбрасывал свежие силы, надеясь сломить наше сопротивление.
Бойцы сражались храбро. Но Голышев не хотел рисковать. Тем более он знал, что в конце концов гитлеровцы предпримут танковую атаку. Он приказал ротам повзводно отходить в район хутора Артемьево под прикрытие огня долговременных сооружений и здесь же расположенной артиллерийской батареи.
Решив, видимо, что советские войска обессилели, гитлеровцы попытались окружить боевой рубеж третьей роты.
— Не беспокойтесь, — передал Гупалов командиру роты. — Сейчас мы проучим фашистов...
Удивительно быстро, оперативно, используя выгодность позиции, Голышев из глубины обороны со стороны хуторов Горки и Звено организовал контратаку.
Гитлеровцы были отброшены, а третья рота благополучно отошла на указанный ей рубеж.
Трехчасовое успешное отражение атак, затем блестящая контратака показали, что без поддержки танков и авиации фашисты даже при численном превосходстве не могут устоять против советских бойцов. В ротах шутили:
— Здорово у гитлеровцев сверкают пятки, когда они бегут от русского «ура». Прямо, любо смотреть.
Отбиты еще две атаки. Взбешенные неудачным наступлением и большими потерями, фашисты открыли по нашим позициям ураганный артиллерийский огонь. Били то по площадям, то прицельно, выпускали сотни и сотни снарядов и мин, рассчитывая уничтожить советских воинов, укрывшихся в полевых и долговременных укреплениях.
Серо-грязный дым расстилался над землей. Неутомимые и бесстрашные девушки-санитарки Надя Колесова, Лида Полякова и Тося Андреева, ныряя из окопа в окоп, из воронки в воронку, отыскивали раненых и тут же оказывали им помощь. Об эвакуации не могло быть и речи. Даже тяжелораненые понимали это и не требовали от девушек невыполнимого. Они и без того были признательны им, этим отважным боевым подругам с санитарными сумками.
Наконец артиллерийский огонь начал затихать. Сквозь рассеивающуюся пелену дыма стало видно, как со стороны Кингисеппа по шоссе движутся неприятельские танки, бронемашины, а за ними — цепи пехоты. На передних танках написано: «Русские, сдавайтесь!».
Капитан Голышев внимательно следит за движением колонны. Холодная улыбка кривит его губы. Командир батальона знает, что хотя продолжительный артиллерийский огонь гитлеровцев и нанес серьезный урон его подразделениям, но не обескровил их, не лишил стойкости. Все легкораненые остались в строю. Комбат отдает, приказ артиллеристам:
— Танки не должны пройти! Подпустить их как можно ближе!
Вот с головного танка грянул первый выстрел. Снаряд разорвался в зарослях. Командиры и бойцы молча наблюдают. Иногда они переглядываются друг с другом, гневно произносят:
— Гады!..
— Мы вам покажем «Русские, сдавайтесь!»
Сплошной гул сотрясает воздух.
— Не стрелять!
Напряжение достигает высшего предела. Пятьсот метров. Дистанция подходящая, можно бить по танкам. Но по подземным проводам снова звучит приказ:
— Не стрелять!
Бронированные чудовища увеличивают скорость. За ними спешит пехота. Командиры артиллерийских орудий Алексеев, Петухов и Маляров неослабно следят за приближающимися громадами и ждут приказа. Когда до танков осталось не более 250 метров, раздалась команда комбата:
— По фашистским танкам, огонь!
Одновременно ударило семь орудий. Загорелись четыре вражеские машины. Языки пламени сразу же слизали ультимативное «Русские, сдавайтесь!».
Открыли огонь и пулеметчики, прижав к земле вражескую пехоту. Залпы орудий, свист снарядов, такающая скороговорка пулеметов — все это слилось воедино. Уцелевшие танки попятились назад. Под прикрытием сильного артиллерийского и минометного огня еще несколько раз поднималась пехота противника, но мгновенно залегала. Шрапнель, мины и гранаты вносили в ее ряды опустошение.
Капитану Голышеву, да и другим командирам было ясно, что фашисты подтянут новые силы и атаки будут продолжаться. Из подразделений доносили: потери хотя и значительны, бойцы полны решимости сражаться до последнего. «За нами Ленинград» — эта мысль не покидала советских воинов в самые тяжелые часы схваток, — она прибавляла им силы и бодрости.
За ходом боя непрерывно наблюдали комендант Котик и его ближайшие помощники. Воспользовавшись коротким затишьем, обсудив обстановку, Котик и Голышев дали указания переменить некоторые артиллерийские и пулеметные позиции, усилить фланги.
После очередной артиллерийской подготовки, перевалив железную и шоссейную дороги, появилась вторая группа наступающих гитлеровцев, более многочисленная, чем ранее. В бой против врата вступили наши оборонительные линии, расположенные перпендикулярно к Нарвскому шоссе.
Фашистские танки с ходу открыли огонь, потом остановились, продолжая выпускать снаряд за снарядом. Снова двинулись вперед, изрытая клубы пламени, но натолкнулись на прицельную, искусную стрельбу наших артиллеристов.
По пехоте ударили пулеметчики. Наступавшие замешкались, однако не оставили своих замыслов. Танки исчезли, а пехота обеих гитлеровских групп короткими перебежками стала приближаться к нашим позициям.
Особенно настойчивым противник оказался на флангах второй роты. И тут опять сказали свое слово артиллеристы Петухова, Алексеева и Малярова. Выкатив орудия на прямую наводку, они расстреливали врага шрапнелью. И хотя орудийная прислуга сильно поредела, меткие залпы не прерывались: помогали раненые.
На стыке первой и второй рот гитлеровцам удалось было проникнуть в тыл, но заслон во главе с лейтенантом Грачевым, который предусмотрительно выставил Котик, заставил врага откатиться назад.
И все же кое-где гитлеровцам удалось вклиниться в расположение наших боевых порядков. Наибольшую угрозу представляли вражеские автоматчики, взявшие в полукольцо наших отважных артиллеристов.
И вот, когда сгустились сумерки, лейтенант Грачев с горсткой храбрецов смело атаковал фашистов. Мощное «ура» оказалось настолько неожиданным для просочившегося противника, что он, беспорядочно отстреливаясь, отошел на исходный рубеж.
Этой смелой, мужественной вылазкой бойцы во главе с Михаилом Грачевым помогли артиллеристам без потерь сменить огневые позиции. Правда, годных осталось только четыре орудия, вынесенных на руках.
Комендант укрепленного района, выслушав поздно ночью донесение Грачева, обнял и поцеловал молодого лейтенанта.
Ночь была беспокойной. Эвакуировались раненые, подвозились боеприпасы, ремонтировалось и заменялось поврежденное оружие, приводились в порядок пулеметные и артиллерийские позиции. Шла обычная фронтовая подготовка к новой встрече противника.
Тылом до начала наступления гитлеровцев руководил начальник штаба 263-го батальона старший лейтенант Василенко. Это благодаря его энергичным действиям батальон был обеспечен всем необходимым для ведения боя.
Гупалов и Голышев в эту ночь не смыкали глаз. Они обошли все роты, артиллерийские и пулеметные расчеты. Бойцов и командиров они знали в лицо, многих по имени, но теперь некоторых из них они не досчитались. Ряды батальона сильно поредели.
— Фашисты могут разрушить доты из железа и бетона,— говорил Гупалов Голышеву, — но разбить наши души они не в силах. И нет на земле такой силы...
Не сомневался в этом и Голышев.
— Сегодняшний бой — суровое испытание, — как бы продолжая мысль комиссара, сказал он. —Люди верят в нашу победу и потому так отчаянно дерутся...
Им, присевшим отдохнуть за кустарником близ боевого охранения, родная русская земля, пахнущая гарью и кровью, была в эту ночь дороже и прекраснее, чем вчера, чем позавчера, чем много, много дней назад...
Заалел восток. Чуть отступила темнота над полем боя. В оцепенении стояли подбитые и обгоревшие танки противника, лежали трупы захватчиков. Царила предутренняя грозовая тишина.

II.
В полдень 18 августа началась мощная артиллерийская подготовка врага, а затем со стороны Кингисеппа показались танки и около двух батальонов пехоты противника.
Фашисты атаковали наши позиции, расположенные близ хутора Артемьево. Прикрытие, выставленное южнее железной и шоссейной дорог Нарва-Кингисепп, не выдержало натиска гитлеровцев, и они вклинились в передний край узла нашей обороны.
Завязался ожесточенный бой, в котором обе стороны несли большие потери. Однако фашисты непрерывно пополняли наступающие подразделения свежими силами и бой не ослабевал ни на минуту.
Гарнизоны дотов и прикрывающее их так называемое «полевое заполнение» мужественно отражали атаки врага в хуторе Артемьево и в окрестностях Дубровки. Деревня пылала. Невредимой оставалась только колхозная мельница, возвышавшаяся над равниной, подобна маяку средь бушующего моря.
Командир батальона Голышев вместе с комиссаром Гупаловым находился в доте-24, превращенном в командно-наблюдательный пункт. Подземная связь действовала отлично, и Голышев ясно представлял себе обстановку, которая ежечасно менялась. Но ему приходилось не только руководить ротами, а и участвовать в отражении атак фашистов на дот-24.
Догадались ли гитлеровцы, что здесь обосновался командный пункт оборонительного узла или по каким-то другим тактическим соображениям, но они вели атаку дота непрерывно и яростно, хотя он был превосходно замаскирован и прикрыт: впереди проволочные заграждения, густые заросли кустарника с окопами вокруг него и ходами сообщения для пулеметчиков и стрелков. Правда, кусты и врагу позволяли маскировать свое движение к нашим позициям, но едва фашисты выходили из них, как сразу же попадали под губительный пулеметный огонь. Несмотря на большие потери, гитлеровцы снова и снова пытались заблокировать дот и полевые укрепления.
...Заняв село Дубровку, гитлеровцы упорно и настойчиво атаковали укрепленные пункты, расположенные между другими селами и рекой Салы. Наши подразделения отошли из полевых укреплений, а маленькие гарнизоны дотов продолжали героическое сопротивление в полном окружении.
Майор Котик хорошо понимал опасность, в которой оказались осажденные доты и дзоты. Спасти их можно было только решительной, энергичной контратакой. Связавшись с командиром 191-й дивизии полковником Лукьяновым и получив от него сильную артиллерийскую поддержку, он организовал контратаку.
Советские бойцы стремительно двигались вперед, навязывая противнику рукопашную схватку. Гитлеровцы не выдержали атаки и бежали, а бойцы осажденных дотов и дзотов с восторгом восприняли родное и грозное «ура», возвестившее об освобождении их от блокировки. Их упорное сопротивление увенчалось полным успехом. В этой контратаке, руководимой Котиком, особенно отличились подразделения Петрова, Глебова, Стеселько, Симонова и Первушина.

III.
Вскоре после того как бойцы укрепленного района во взаимодействии с подразделениями 191-й дивизии совершили блестящую контратаку, из штаба фронта поступил приказ: частям 8-й армии сосредоточить севернее Кингисеппа сильную группировку и с утра 19 августа атаковать противника в направлении Большая Пустомержа—Ястребино, чтобы коротким мощным ударом вернуть Кингисепп. Когда приказ поступил в штабы частей, некоторые наиболее опытные командиры считали контрнаступление нецелесообразным. Комиссар укрепрайона Карпов, ознакомившись с приказом, казалось, должен был бы радоваться: с возвращением Кингисеппа фашисты были бы вынуждены оставить свои позиции у укрепленного района. Однако, хорошо зная состояние частей 8-й армии, Карпов сомневался в успехе планируемой наступательной операции. Дивизии, полки и батальоны были далеко не полнокровными. Ощущался недостаток в артиллерии и боеприпасах. При таком положении, размышлял Карпов, самое разумное — жесткая оборона. Может быть, штаб фронта выделит дополнительные, свежие силы? Но в приказе об этом ничего не говорится.
Когда с наблюдательного пункта возвратился в штаб Котик, Карпов спросил его:
— Каково твое мнение, комендант, о приказе?
— Будем выполнять, — как-то озабоченно ответил Котик. — Батальоны 191-й дивизии уже покидают наши позиции. Больше того, мы обязаны передать этому соединению тридцать противотанковых орудий.
Котик задумался, потом продолжил:
— Я не собираюсь критиковать приказ, но, честное слово, удар на Кингисепп едва ли оправдан. Превосходство фашистов подавляющее. Даже если нам удастся взять Кингисепп, то в нашей обороне в районах Порхов — Ивановское, Псков — Остров останутся громадные бреши открытыми...
— Да, я с тобой согласен, — сказал Карпов, — в данный момент необходима крепкая оборона. Укрепленный район, если его усилить, мог бы успешно выполнить эту задачу.
Наши войска, предназначенные для наступления, 20 августа начали штурм Кингисеппа. К исходу дня они заняли северо-западную окраину города. На другой день атаки были продолжены. Противник, располагая резервами, ввел в бой свежий пехотный полк, много танков. Активно действовала его авиация.
191-я дивизия, понеся серьезные потери, вынуждена была оставить освобожденную часть города и отступить за реку Касколовка.
Иначе и не могло быть. Потери наши не восполнялись, и, следовательно, развивать успех не представлялось возможным. Вторая группа войск, также предназначавшаяся для удара на город, но с другой стороны, сама оказалась под мощным натиском противника и с боями отступала.
Рассредоточение частей самым неблагоприятным образом отразилось на положении укрепленного района. Но и в этих условиях его подразделения мужественно продолжали отражать атаки наседавших гитлеровцев. Особенно усиленным атакам подвергался дот-24, в котором по-прежнему находились Голышев и Гупалов, руководившие боем. Политруки Колмановский, Павлов, Гришин, бывшие в других дотах, личным примером воодушевляли бойцов. Под жестоким огнем пробираясь в окопы и к пулеметным гнездам на подступах к дотам, они организовывали короткие, стремительные контратаки, разрушая планы противника на окружение. Первая попытка гитлеровцев блокировать дот-24 длилась непрерывно в течение двух часов. В этом бою пулеметный расчет младшего командира Шубина, ловко меняя позиции, подпуская врага на близкие дистанции, открывая по нему уничтожающий огонь, отлично и примерно маневрировал. Гитлеровцы каждый раз откатывались назад, оставляя на поле боя убитых. Когда политрук Павлов предложил уставшему Шубину сменить его у пулемета, тот даже обиделся.
— Покуда фашистские гады будут лезть, бить их я не устану, — ответил пулеметчик.
После двухчасовой вражеской атаки наступила короткая передышка. Санитары оказали помощь раненым. Стрелки и пулеметчики пополнили свои запасы боеприпасов, подкрепились. Комиссар Гупалов, побывавший в подразделениях, говорил Голышеву:
— С такими бойцами и смерть не страшна. Держатся молодцами!
Передышка кончилась. Снова загремела артиллерийская канонада. Фашисты рвались к отбитой у них атакой Котика Дубровке. Если им удастся захватить ее, то их нарвская и кингисеппская группировки соединятся. Тогда положение осложнится: воины укрепленного района окажутся один на один с врагом.
Началась новая атака гитлеровцев. Снаряды и мины рвались, вздымая землю. И опять основной удар был направлен в расположение дота-24.
— Все та же тактика, — сказал Голышев Гупалову. — Расчет на окружение. Правда, теперь фашисты это делают мелкими группами.
Плотный огонь наших пулеметчиков и стрелков, расположенных на подступах к доту-24, сеял в цепях наступающих гитлеровцев смерть и панику. И все же к исходу дня Дубровка пала. Ее захватили фашистские войска, продвигавшиеся со стороны Нарвы. Гитлеровцы считали, что, заняв этот населенный пункт, они завершили операцию по соединению нарвской и кингисеппской группировок своих войск. На самом же деле это было далеко не так. Укрепленный узел Дубровки продолжал жить и сражаться, а в этом враг убедился на следующий день.
...С утра противник выдвинулся из Дубровки с намерением пересечь шоссе. Мощный огонь дота-24 заставил его отступить. Вновь завязался длительный, изнурительный бой. Фашисты стремились заблокировать героический гарнизон дота вместе с обороняющими его подразделениями. Ряды советских защитников редели, иссякали и запасы боеприпасов.
О тяжелом положении бойцов Дубровинского оборонительного узла знали и Котик, и Карпов. Для непосредственной связи с Гупаловым Карпов направил политрука Колмановекого, которому встретиться с комиссаром батальона не удалось. Но в деревне Калмотка он увидел политрука Павлова, чудом прорвавшегося из почти осажденного дота.
— Командование батальона решило драться до последнего, — сообщил Павлов. — Иного выхода нет. Дот вместе с пехотными подразделениями окружен.
— Об этом мы знаем, — ответил Колмановский.— Сможет ли Голышев продержаться до вечера?
— Я уже сказал: драться до последнего.
Этой крайней меры не одобряли ни Котик, ни Карпов, которым Павлов обрисовал обстановку. Котик обдумывал, что можно предпринять для спасения осажденных. Пришлось обратиться непосредственно в штаб армии. В распоряжение коменданта был выделен дивизион 122-миллиметровых пушек. И Котик незамедлительно приступил к организации ударной группы, чтобы из глубины обороны прорвать блокаду.
В это же самое время старшина Терентьев занялся восстановлением связи, которая была нарушена накануне вблизи дота-24. По-пластунски переползая к воронке по ходу кабеля, Терентьев обнаружил повреждение. Связь снова начала действовать.
Вскоре загрохотала артиллерия с правого берега. Голышев точно указывал цели. Атакой из глубины обороны руководил сам Котик Кольцо окружения разорвано, гитлеровцы отброшены. Удерживать далее дот-24 командование сочло нецелесообразным. Слишком он был выдвинут вперед, и ему вновь грозила блокировка. Поэтому дот был подорван. Командование батальона перебазировалось в дот-17, самый мощный из долговременных сооружений, представлявший самостоятельный опорный пункт: на подходах к нему в комплексе с прочными крытыми окопами и ходами сообщения были установлены сложное проволочное заграждение, мины, надолбы и завалы. В нем имелись наблюдательные средства и телефонная связь с соседними дотами Дубровинского узла обороны — 12, 13, 18, 19, 20-м... Единственно, что недоставало, — артиллерии. Голышев, проверив все боевые позиции, сказал Гупалову:
— Отсюда мы отправим к праотцам не один десяток гитлеровцев. Свяжись с тылом, пусть подбросят боеприпасы — патроны и гранаты.
Между тем фашистские орды, тесня наши части, заняли почти весь левый берег Луги. Только несколько подразделений 191-й дивизии еще держались на узкой кромке берега у Салы и Горки. Узнав об этом,. Голышев не изменил своего намерения продолжать сражение. О своем решении он доложил коменданту Котику.
Без надобности не рискуйте, — услышал Голышев в трубку шлос Котика. — Действуйте по собственному усмотрению. Чем могу, окажу поддержку.
Голышев знал, что Котик слов на ветер не бросает. Это укрепляло его решимость продолжать сражение с превосходящими силами врага. Оставлять столь прекрасные позиции без боя он считал преступлением.
Бои развернулись почти у всех дотов. Особенно наседал противник на дот-13, взятие которого фашистами могло пробить брешь в общей системе обороны Дубровинского узла и в какой-то мере нарушить взаимодействие его защитников. Ценой больших потерь врагу удалось сломить сопротивление этого маленького гарнизона. Оставшиеся в живых бойцы отошли к доту-12. Гитлеровцы блокировали и его. Лейтенант Колесник, установив пулемет на покрытии дота, меткими очередями косил наседавших фашистов.
Голышев с тревогой следил за боем, но оказать существенной поддержки доту-12 не имел возможности. ... Это сделали комендант Котик, начальник штаба Биншток и старший лейтенант Евдокимов. Они задержали отходившие за Лугу две роты 559-го полка и организовали контратаку. Враг был отброшен.
Тогда обозленные гитлеровцы повели планомерный обстрел дота из тяжелых орудий. Голышев приказал лейтенанту Колеснику отвести бойцов в расположение дота-10, прикрывавшего переправу через Лугу у села Салы, а дот-12 взорвать. Бойцы с грустью смотрели, как медленно поднялось, а затем рухнуло их железобетонное укрепление.
Возможно, что взрыв дота-12 и дал повод к тому, что штаб 8-й армии 20 августа донес Военному Совету фронта о том, что «Дубровинокий узел обороны оставлен. Подразделения, взорвав доты, отошли на правый берег Луги».
Это был преждевременный похоронный звон. В действительности мужественные патриоты Родины еще двое суток продолжали самоотверженную борьбу с врагом. Одиннадцать дотов линии оборонительного узла нанесли противнику существенные потери, замедлив и в какой-то степени ослабив его наступление на город Ленина.

IV.
Когда ударные группы 8-й армии были сняты для взятия Кингисеппа, к Дубровинскому узлу обороны со стороны Нарвы почти беспрепятственно приблизились крупные силы противника, поддерживаемые танками. Они с ходу атаковали вторую роту 152-го батальона, которая занимала оборонительный рубеж в районе Кобеляки. Встретив упорное сопротивление, гитлеровцы приостановили атаку и выкатили орудия для стрельбы прямой наводкой. Медленно, словно изучая местность и высматривая цель, под их прикрытием двигались танки.
Младший лейтенант Барчуков, организовавший отпор врагу из дота-15, докладывал командиру батальона Королеву:
— Танки противника впереди и на флангах. По ним бьют пушки из полукапониров и трехорудийная батарея. Подожгли два танка. Сейчас бой ведем на ощупь...
Барчуков продолжал хладнокровно руководить боем в пределах видимости. Но вот к доту устремился тяжелый танк. Из его пушки полыхнуло пламя. Но второго снаряда танк выпустить не успел, пораженный метким артиллерийским выстрелом. Четко действовали пулеметчики и стрелки, вынудив вражескую пехоту залечь.
Комбат Королев пробрался в дот-15 в тот момент, когда к переднему краю приблизились еще три вражеских танка. Маневрируя, они нащупывали цели для ударов. По ним открыла огонь наша артиллерия.
— Как дела? — спросил Королев.
— Пока в порядке, — ответил Барчуков. В перископ комбат видел два горящих танка и один подбитый, а вокруг десятки трупов гитлеровцев.
Фашисты не унимались, стремясь преодолеть стойкое сопротивление защитников дота. Небольшой группе вражеских пулеметчиков удалось приблизиться к нему. Барчуков и два бойца — Нестеров и Семенов, вооружившись гранатами и выйдя по ходам сообщения из дота, завязали с ними бой. На помощь нашим героям поднялись бойцы из ближайших окопов. Гитлеровцы были уничтожены. Но в короткой схватке погиб Нестеров и ранен Барчуков. Левая рука его повисла как плеть. Бой продолжался. Королев наблюдал за единоборством танка и соседнего дзота. Вдруг лицо его сморщилось, глаза на секунду закрылись. Раздался оглушительный взрыв. Королев понял, что произошло. Когда танк с ходу налетел на дзот, его защитники, жертвуя жизнью, взорвали свое укрепление.
Мужественно сражались и бойцы блокированного дота-16, поддерживаемого соседями: из 51-то и 52-го дзотов короткими очередями строчили станковые пулеметы. Тщетными были отчаянные попытки гитлеровцев сломить волю и мужество советских бойцов. Тогда к доту-16 фашисты выдвинули огнемет.
Королев приказал бойцам немедленно покинуть сооружение. Забросав фашистов гранатами, они вырвались из вражеского полукольца.
Гитлеровское командование, будучи не в силах сломить нашу оборону, изменило тактику: фашисты приступили к массированному обстрелу укрепленных точек, выдвинув против них и броневых пулеметных гнезд орудия на прямую наводку и огнеметы. Отважные советские воины в ответ на это обстреливали орудийные расчеты гитлеровцев из пулеметов, совершали вылазки из дотов, скрытно подбирались к огневым точкам противника и забрасывали их гранатами и бутылками с горючей жидкостью. Те, которые погибли в этой ожесточенной схватке, погибли смертью храбрых, те, которые отошли на новые рубежи, отошли с честью, готовые к новым сражениям с ненавистным врагом.
Отважные советские воины последней линии обороны Дубровинокого узла еще двое суток наносили фашистам большие потери.
С рассветом гитлеровцы пошли в атаку. Вначале это было прощупывание, разведка. Возможно, они рассчитывали, что ночью наши воины покинули позиции и перебрались на правый берег реки. Оставив у дотов десятка полтора убитых, гитлеровцы отошли. А вскоре начали артиллерийский и минометный обстрел на всю глубину оборонительного узла. Запылали дома Калмотки и Жабино. После артиллерийской обработки крупные силы фашистов двинулись против дота-17. Но атака эта была успешно отбита. В одиннадцать часов наблюдатели доложили Голышеву, что вокруг опорного пункта гитлеровцы сосредоточивают пехоту, устанавливают минометы и пулеметы. Подготовку к новой атаке, теперь уже более тщательную, заметил и Голышев. По телефону он предупредил всех командиров.
— Товарищ комбат, — обратился к Голышеву командир отделения сержант Ранкевич, — разрешите нам накрыть фашистов.
Сержант изложил план вылазки.
— Местность подходящая, к самому носу врага подберемся, — сказал в заключение Ранкевич.
— Действуйте! — согласился комбат. Вооружившись гранатами, бойцы отделения Ранкевича по одному выбрались из дота. Воины, а их было восемь, сразу рассредоточились. Они осторожно ползли вперед и вскоре будто растворились среди мелких зарослей, травы и бугров. Голышев, Гупалов, все оставшиеся в доте волновались. Комбат предупредил соседние опорные пункты о дерзкой вылазке бойцов Ранкевича, приказал следить за их действиями и незамедлительно оказать поддержку. Такое же распоряжение было отдано оборонительным линиям, расположенным между опорными точками.
Минуты шли за минутами. Редкая перестрелка показывала, что смельчаки остаются незамеченными. Прошло ровно полчаса. За это время по всем расчетам расстояние от дота до передовых позиций гитлеровцев уже можно было преодолеть.
— Видимо, залегли, — предположил Гупалов. Голышев промолчал.
Прошло еще десять томительных минут.
— Атакуют! — воскликнул Голышев.
Он видел, как начали взлетать на воздух от разрывов гранат комья земли. Бойцы широко рассредоточились, и казалось, что атакуют не восемь смельчаков, а целая рота. Фашисты открыли ураганный артиллерийский и минометный огонь, и теперь уже невозможно было следить за действиями бойцов. В сложившейся обстановке каждый из них принимал необходимые решения самостоятельно. Гитлеровцы сильно били из орудий по нашим дотам. Однако вражеская пехота не поднималась. Стало ясно, что на сей раз фашисты решили ограничиться только артиллерийским налетом. Ранкевич и его бойцы не возвращались. В доте чувствовалось беспокойство, хотя вслух его никто не выражал. Связист передал трубку комбату.
— На проводе дот-18, — сказал он.
— Слушаю, — лицо Голышева просветлело. — Передай: молодцы! — Положив трубку, сказал: — Ранкевич со своими бойцами в доте-18. Не вернулся Петр Сафонов. Он убит. Ранкевич легко ранен. Во время этой вылазки бойцы не только внесли переполох в ряды гитлеровцев, но и немало их истребили. Тот же Петр Сафонов полностью уничтожил пулеметный расчет.
Артиллерийский и минометный обстрел оборонительного узла с короткими перерывами продолжался весь день. В атаку гитлеровцы бросились ближе к вечеру после шквального огня. Рота 546-го полка, расположенная между дотами 18, 19 и 20-м, не выдержала обстрела и отошла в Калмотку. Фланги оказались открытыми. Вокруг этих дотов разгорелся сильный бой. Бойцы самоотверженно отбивали атаки противника, нанося ему большие потери. Многие были ранены, но продолжали сражаться. Среди них сержант Ранкевич, старшина Терентьев, младший лейтенант Белокуров и еще около двадцати бойцов и командиров.
Уже сгущались сумерки, а гитлеровцы так и не смогли сломить сопротивление значительно ослабленного батальона Голышева. На подступах к оборонительным рубежам фашисты оставили сотни трупов своих солдат и офицеров.
Покидая передовые позиции, Котик сказал Голышеву:
— Александр Семенович, в вашем батальоне осталось не более двухсот человек, а подкреплений ждать неоткуда. Но он на выгодном рубеже и сдерживает натиск почти двух полков противника, нанося ему большие потери. Следовательно, об отходе на новый рубеж пока не может быть и речи. Если же в этом возникнет необходимость, указаний от меня не ждите. Действуйте, исходя из обстановки.
— Вы сказали то, о чем я сам думал.
— Вот и хорошо.
С утра бой возобновился с новой силой. Артиллерия противника работала беспрестанно. Самолеты для бомбовых ударов по дотам до этого дня почти не использовались. Отлично замаскированные, с воздуха они не просматривались. На сей раз фашисты бросили на укрепленный узел и авиацию. Обороной дотов 18, 19, 20-го руководил Голышев, а Гупалов оставался в 17-м. Подземная связь действовала безотказно. В четыре часа дня, Голышев сообщил Гупалову:
— Принял решение оставить доты. Дал команду их гарнизонам отходить на правый берег Луги. Сам с небольшой группой бойцов, и командиров пробьюсь к вам. Дот-17 будем держать...
Связь оборвалась. Гупалов понял, что бойцы начали разрушать свои железобетонные «домики». Дот-17, если не считать не связанных с ним дотов 10-го и 11-го, расположенных у самой переправы около села Салы, остался единственным опорным пунктом на левом берегу Луги. На него и обрушили гитлеровцы мощь артиллерийского и авиационного ударов. Отлично сделанные окопы, пулеметные гнезда и ходы сообщения надежно укрывали советских воинов от осколков и пуль. Спасения не было только от прямого попадания.
Гитлеровцы начали обтекать дот-17 и в то же время просачиваться в пылающую Калмотку. Командир пулеметного взвода младший лейтенант комсомолец Белокуров, маневрируя, меткими очередями уничтожал цепи наступающих фашистов. Заметив наседавшую с тыла большую группу гитлеровцев, он развернул пулемет и, пренебрегая опасностью, открыл по ним огонь.
— Получайте, гады! — воскликнул он. Но вот пулемет замолк. Белокуров погиб смертью храбрых. Пал на поле боя и секретарь партийного бюро батальона политрук Николаев, который занял место Белокурова. Раненые Пчела, Гришин и Павлов оставались в строю, отбивая бешеные атаки разъяренных фашистов. Двадцать пять храбрецов, из которых половина получила ранения, отражали натиск во много раз превосходящих сил противника. Подступы к доту были усеяны вражескими трупами.
Голышев отдал распоряжение всем укрыться в доте.
К вечеру оборвалась связь с Калмоткой, куда ворвались фашисты. Дот-17 остался маленьким островком среди огненного кольца. Гитлеровцы обрушили на него всю мощь пушек и минометов. Дот содрогался, но, по-прежнему сопротивляясь, наносил урон фашистам. Положение казалось безнадежным. Ведь никто, кроме Голышева, не знал, что из железобетонного убежища есть ход. И вот, когда гитлеровцы против дота выдвинули огнеметы, пулеметчик Шушин, обращаясь к Гупалову, с удивительным хладнокровием сказал:
— Товарищ комиссар, настал час взорвать дот. Мы свое сделали.
— Родина нас не забудет, — поддержал его политрук Павлов.
— Последнее слово за комбатом, — в тон им ответил Увалов.
— Не беспокойтесь, друзья! Нас не так просто взять, — возразил Голышев. — Бейте, уничтожайте врага!
Пулеметы безостановочно строчили, не допуская гитлеровцев к укреплению. Все вокруг горело. В сгущающихся сумерках пламя было особенно ярким. Пылали кустарники, проволочное заграждение. Едкий дым проникал внутрь дота.
— Не собирайтесь умирать, друзья! — послышался голос Голышева. — Из дота есть подземный выход к берегу Луги...
— Ура! — глухо прозвучало в подземелье объятого пламенем дота.
Сержант Ранкевич, отодвинув ящики, открыл люк и все увидели темный, узкий коридор, похожий на крытый ход сообщения. Из него потянуло сыростью, но в дымном доте она была свежей, бодрящей струей.
— Через эту потерну мы выйдем почти к самому берегу реки, — объяснил Голышев. — Первым пойдет отделение сержанта Ранкевича. Метрах в десяти от выхода займете оборону. Ясно?
— Так точно! — ответил Ранкевич.
— За отделением Ранкевича, — продолжал комбат, — следует старшина Терентьев со своими связистами. Далее, лейтенант Посохов и раненые. Я, комиссар и пулеметчик Шубин со своим расчетом, лейтенанты Павлов и Гришин оставим дот последними.
Комендант Котик, узнав, в каком тяжелом положении находится группа Голышева, собрал бойцов специальных подразделений и организовал атаку. Отбросив часть переправившихся на правый берег гитлеровцев, бойцы перешли реку. Однако на пути к Калмотке натолкнулись на фашистских автоматчиков и вынуждены были залечь. Как раз в это время над дотом-17 забушевало яркое пламя. Ввязываться в бой уже не имело смысла. Котик, уверенный в том, что Голышев выведет бойцов, в сгущавшейся темноте поднял воинов и пытался пройти к месту, где должны были выйти храбрецы Голышева.
Ранкевич, выйдя в это время со своими бойцами к реке, сразу же занялся обеспечением переправы группы Голышева. Вскоре появился и сам Голышев. Отблески пожарищ озаряли берег. Скрыть передвижение было трудно. Неизбежно завязалась перестрелка с гитлеровцами, находившимися на левом и правом берегу реки. Голышев руководил переправой. И тут оказалось, что некоторые бойцы не умеют плавать. Как быть?
— Товарищ комбат, — послышался тихий голос сержанта Николаева. — Я спортсмен, пловец. Попробую...
— Действуйте, — сказал Голышев. Николаев разделся, вошел в воду и стал помогать бойцам переправляться через Лугу.
По месту переправы гитлеровцы вели минометный и пулеметный огонь. Голышев и Гупалов поплыли последними. Враг словно ждал этой минуты и усилил минометный обстрел реки. С правого берега тревожно наблюдали за взрывами вокруг Голышева и Гупалова. Замечательным командирам не суждено было соединиться со своими отважными бойцами. Оба они погибли, до конца выполнив долг перед Родиной..

У переправы близ Салы

I.
Вторая рота 152-го батальона, принявшая первый удар врага, оставив часть дотов, упорно удерживала доты 10-й и 11-й, а также примыкающий к ним старый парк. Это был последний маленький плацдарм на левом берегу Луги около переправы близ Салы.
Командовал ротой старший лейтенант Василенко. Используя естественные выгоды позиций, он искусно руководил обороной, всякий раз отбрасывая врага от единственной уже теперь переправы на правый берег.
В последние дни сражений за укрепленный район гитлеровские самолеты почти беспрерывно «висели» над переправой, бомбили и ее, и села Салы и Крикково. Вот и сейчас за переправой раздался сигнал воздушной тревоги. А вскоре со стороны Кингисеппа показалась многочисленная группа вражеских самолетов. В ту же минуту противник усилил артиллерийский и минометный обстрел. Самолеты круто развернулись, от них начали отделяться маленькие точки.
Десант!..
Василенко понял замысел врага: помочь своим частям, наступавшим на Крикково, и перерезать единственный путь отхода войск 8-й армии на север.
Старший лейтенант не мог участвовать в уничтожении фашистского десанта, выброшенного на правый берег. Он приказал своим бойцам усилить бдительность, потому что гитлеровцы, рассчитывая на замешательство в советских войсках, видимо, предпримут атаку на доты, чтобы полностью очистить левый берег.
Однако десант не вызвал замешательства. Комендант Котик, поддерживавший непрерывную связь с Василенко, сообщил ему:
— Десант успешно уничтожается. Держитесь...
То, что затея фашистов с десантом провалилась, Василенко видел и сам. Наши войска, расположенные на правом берегу Луги, встретили воздушных пиратов дружным огнем из всех видов оружия. Отлично действовали артиллеристы, расстреливая гитлеровцев шрапнельными снарядами. Но, как и предвидел Василенко, нажим на левобережные доты усилился. Яростно атаковал противник дот-11 на подступах к населенному пункту Пулково, расположенному на самом берегу Луги. Этот дот защищал пулеметный взвод младшего лейтенанта Басманова. Фашисты несколько раз пытались блокировать его и уничтожить. Однако советские воины героически оборонялись.
Но вот на исходе боеприпасы. По приказу Котика Басманов взрывает дот, расчищая путь гранатами, пробивается к реке и переправляется на правый берег. Его отход поддержали артиллеристы полукапонира Сережино, открыв по Пулкову ураганный огонь.
С этого часа на левом берегу в руках бойцов укрепленного района остался прекрасный древний Сальский парк с дотом-10, крепким дзотом и не менее крепким бывшим барским домом. Недалеко от парка против урочища Старая Мельница чернел противотанковый ров. Позиции для обороны были здесь превосходные, и старший лейтенант Василенко не собирался их сдавать, если, разумеется, не последует на то приказания.
Комендант Котик также считал, что, пока есть возможность, парк необходимо отстаивать. Более того, для поддержки Василенко Котик направил комендантский взвод во главе с лейтенантом Михаилом Грачевым и придал ему сборную роту. Всего в распоряжении Грачева насчитывалось более двухсот бойцов.
— Пробрались удачно? — осведомился Василенко у Грачева.
— Двое раненых. Отправил в медпункт, — доложил лейтенант.
Наступило затишье. Парк, хотя и значительно поредевший, служил хорошим укрытием. Бойцы занимали оборонительные позиции быстро и бесшумно. Грачев обратил внимание на то, что каменный полуподвал барского дома совершенно пуст. Он предложил расположить в нем пулеметный расчет и нескольких стрелков. Василенко согласился.
Когда расчет занял позиции, выставил засады и усилил наблюдение, Василенко и Грачев снова обошли оборонительный рубеж. Кажется, все предусмотрено: с какой бы стороны противник ни начал готовиться к атаке, он будет замечен наблюдателями, устроившимися на деревьях, и встречен плотным огнем пулеметчиков и стрелков.
— Ну что ж, теперь мы еще повоюем, — сказал Василенко. Он посмотрел на Грачева пристально, оценивающе, потом, чуть склонив голову, словно чувствовал перед лейтенантом какую-то вину, добавил: — Понимаешь, Михаил, каждый убитый боец — жгучая боль сердца. Иногда кажется, зря стал командиром...
— Каждый командир переживает. Война не бывает без жертв.
— Знаю и все же ничего не могу с собой поделать, — проговорил Василенко. — Знаю и другое: как командир — поступаю правильно, а потерял бойца, то думаю: моя это ошибка.
— Понимаю, трудно тебе, а как помочь?.. Василенко махнул рукой и направился к доту-10, который служил командно-наблюдательным пунктом, а Грачев — в дзот. Бойцы отдыхали, и только наводчик Плотников, облокотившись на «максима», зорко всматривался через амбразуру в сторону врага. Ему хорошо были видны опушка далекого леса, противотанковый ров.
Младший лейтенант Круглов доложил старшему лейтенанту Василенко:
— От Дубровки двигаются две небольшие группы гитлеровцев. Одна идет вдоль дороги к Калмотке, другая — через урочище Старая Мельница...
Василенко уже и сам видит, как фашисты, свернув к березовой аллее парка, скрываются в противотанковом рве. Ясно, отсюда они сделают рывок и попытаются атаковать. В то же время Грачев покинул дзот и направился на западную окраину парка, где оборону занял взвод младшего лейтенанта Круглова. Однако минут двадцать ему пришлось пролежать в окопе. Из-за опушки леса вырвались десятка полтора фашистских самолетов. Он беспрепятственно бомбили парк, обстреливали его с бреющего полета.
Грачев шел по траншее, подбадривая бойцов. Из противотанкового рва выскочили гитлеровцы. Маскируясь среди зарослей, они приближались к нашим позициям.
— Подпустить ближе. Стрелять, когда будут преодолевать поле, — говорил пулеметчикам и стрелкам Грачев.
Он добрался до пулеметного гнезда Круглова, когда тот открыл огонь. Как по сигналу, грозно зарокотал весь западный фланг обороны.
— Побежали! — возбужденно воскликнул Круглов, поражая врага меткими очередями. Уцелевшие фашисты метнулись обратно в ров. Из дзота по ним ударила противотанковая пушка. Шрапнельные снаряды разрывались над рвом. И хотя никто не видел, достигает ли шрапнель цели, все, рядом с кем стоял Грачев, были уверены в этом.
Не менее жаркий бой разгорелся и на противоположном фланге, невдалеке от Калмотки. Тут защитников парка энергично поддержали орудия дотов, находящихся на правом берегу Луги. Вторая группа гитлеровцев также отошла, оставив на поле боя десятки убитых.
Под вечер фашисты предприняли еще одну атаку. Они двигались от Калмотки, но уже вдоль извилистого берега, заросшего кустарником. Совсем недавно здесь наши бойцы сдавали на «хорошо» и «отлично» зачеты по стрельбе. Теперь они поражали не мишени, а живую цель — до зубов вооруженного врага. Первыми огонь открыли пулеметы и орудия с правого берега. Гитлеровцы продолжали атаку. Четко заговорили пулеметы из дота-10. Молодой пулеметчик Говард, находившийся между дотом и берегом реки, вел меткий огонь по врагу.
Еще одна группа гитлеровцев напала на юго-восточный угол парка. Здесь занимало оборону отделение младшего сержанта Моисеева.
— Пусть фашисты подойдут поближе, — сказал он, — ни одного не упустим. — Сам Моисеев занял место у пулемета.
Стреляя на ходу, вражеские автоматчики ускоряли бег. Моисеев, а за ним и все бойцы дружно открыли огонь. По инерции гитлеровцы, которых миновали пули, продолжали бежать вперед. Их уничтожали гранатами.
Как только закончился бой, к Моисееву прибыл Грачев.
— Что же это ты, чуть было не прозевал! — напустился он на командира отделения.
— Нарочно подпустили фашистов поближе.
— Рисковать не надо, — заметил Грачев, осматривая поле боя, на которое уже опускалась ночь.
— Мы не рисковали, товарищ лейтенант, — возразил Моисеев. — Точно рассчитали. Мало кто из гитлеровцев унес ноги.
Вечернее затишье длилось недолго. Захватив наши соседние опорные пункты, фашисты не чувствовали себя спокойно. Ведь советские воины знали в укрепленном районе каждый кустик, каждую ложбинку, скрытно могли проникнуть в стан гитлеровцев. Это тревожило их, и они всю ночь вели беспорядочный ружейный, пулеметный и минометный обстрел наших позиций.
Старший лейтенант Василенко приказал без особой нужды не стрелять. И хотя противник серьезно затруднял эвакуацию раненых, подноску пищи и боеприпасов, приказ командира выполнялся безоговорочно.
Ночью у защитников небольшого кусочка левого берета побывали Котик и Карпов. Они побеседовали с командирами и бойцами.
— За нами Ленинград, — говорил Карпов. — Советские войска оказывают все более мощное сопротивление врагу. Не допустить его к городу Ленина, везде и всюду уничтожать — вот какова задача. Поэтому мы не можем оставить левый берег Луги.
— Мы это понимаем — сказал сержант Аликберов, пулеметчик дота-10.
Котик и Карпов поблагодарили бойцов и командиров за мужество и стойкость. Комендант приказал Василенко и Грачеву подготовить список особо отличившихся для представления их к правительственным наградам.
В заботах и хлопотах ночь прошла быстро. Василенко, Грачев, да и другие командиры вздремнули часа по полтора-два. Когда над рекой заалела заря, они уже бодрствовали, отдавали последние распоряжения. С рассветом противник активизировался. Нарастала мощь его артиллерийского и минометного огня. Было ясно: за ночь фашисты подтянули тяжелые орудия, минометы.
— Всем, кроме наблюдателей, находиться в укрытиях, — распорядился Василенко.
Железобетонный дот-10 вздрагивал. Если бы старший лейтенант Василенко мог в эти минуты выйти из своего надежного убежища, он увидел бы, что надстройка над дотом разнесена в пух и прах. У Жабино гитлеровцы перешли реку бродом и на правом берегу повели наступление на Крикково, стремясь блокировать доты Кошкинского узла обороны. На левом берегу, используя его складки и кустарник, они подобрались почти вплотную к парку и, поддерживаемые пулеметным и минометным огнем, пошли в атаку.
Дот-10 с левого берега и дот-7 с правого, как и накануне, били по противнику мощно и точно. Помогал им дот-9.
Бой нарастал. Вдоль реки, на обоих ее берегах, стоял сплошной ухающий гул. Гитлеровцы поднялись во весь рост и бросились к парку. Василенко, все утро находившийся на передовой позиции, решил возвратиться в дот-10, чтобы лично руководить огнем. Недалеко от бывшего барского дома он встретил лейтенанта Грачева.
— По всей видимости, фашисты сегодня не остановятся ни перед какими жертвами, — сказал Василенко.
— Похоже, — согласился Грачев.
Около дзота взорвался снаряд, второй. Умолкла наша пушка, помогавшая пулеметчикам и стрелкам сдерживать натиск противника.
«Надо усилить оборону подвала», — подумал Василенко и, пригнувшись, побежал к доту. Грачев, выждав несколько секунд, бросился к дзоту. Лицевая часть его была разворочена, орудия выведены из строя. Рядом, в траншее, лейтенант увидел двух бойцов.
— Живы?
— Малышев и Короткое убиты.
— Пулемет цел? — Цел!
Грачев вбежал в полуразрушенный дзот, за ним — бойцы.
— Забирайте ленты и в подвал, — приказал лейтенант. Сам он потащил пулемет.
С правого берега загрохотала наша артиллерия. Василенко корректировал ее огонь, и снаряды ложились точно в цель. Атака гитлеровцев ослабла. Младший лейтенант Круглов, пользуясь затишьем, обошел свои боевые позиции.
— Раненых семь, но двое из них остались в блиндаже, — доложил боец Коньшин. — Делают перевязку друг другу.
Круглов заглянул в блиндаж.
— Почему не уходите? — строго спросил он.
— Так у нас, товарищ младший лейтенант, пустяки, царапины, — ответил один из них. По голосу Круглов узнал пулеметчика Ильина, херсонца, воина смелого и решительного.
— Смотрите, сгоряча все кажется пустяком, — предупредил он.
— Так нынче, видать, весь день будет горячим, — возразил Ильин.
Круглов понимал: сегодня отсюда мало кто выберется живым и невредимым.
Затишье продолжалось. Старший лейтенант Василенко всем командирам передал приказ: в случае неблагоприятного развития боя отходить под прикрытием дота и уцелевшего дома. Раненых отправлять немедленно.
Командир отделения младший сержант Моисеев, когда ему был передан приказ, сказал раненому — бойцу Варвенянскому, сидевшему рядом с ним:
— Хоть я и уважил твою просьбу, Семен, а зря. Давай-ка уходи.
Тот недоуменно взглянул на командира.
— Да разве я не могу! — Он привстал, схватил винтовку. Боль исказила его лицо.
— Ступай, — приказал Моисеев. — Я за тебя повоюю. — Варвенянский безропотно повиновался.
После мощного артиллерийского налета фашисты снова ринулись в атаку. То в одной, то в другой стороне парка завязывались рукопашные схватки. Число защитников последнего «пятачка» на левом берегу Луги уменьшалось, а противник подбрасывал все новые и новые группы автоматчиков. Мужественно отбиваясь, советские воины отходили под защиту дома и дота. По указанию Василенко специальная команда во главе с младшим лейтенантом Андреевым переправляла на правый берег Луги раненых.
Гитлеровские автоматчики попробовали отрезать путь к переправе, сомкнуть кольцо окружения. Взвод лейтенанта Грачева двумя пулеметами опустошал наступающие цепи противника. И все же гитлеровцам удалось пробраться к дому.
Грачев приказал перебраться в подвал пулеметчикам и трем стрелкам, а всем остальным во главе с младшим лейтенантом Андреевым переправляться на правый берег.
Заметив, что фашисты проникли в здание, Василенко вызвал артиллерийский огонь с правого берега прямо на дом. Цель была поражена с первого залпа.
Раздался сильный треск. Василенко тут же дал отбой.
— Удачный момент для отхода. Быстро! — скомандовал Грачев.
На крыльцо выскочили ошеломленные фашистские автоматчики. Из окон полуподвала в них полетела связка гранат, ударили пулеметы. Уцелевшие гитлеровцы вновь скрылись в доме.
— Что будем делать, товарищи? — обратился Грачев к бойцам. — Вырваться невозможно.
— Биться до конца! — твердо ответили бойцы.
Около окон — разрывы гранат. Две из них влетели в полуподвал, но на лету были кем-то подхвачены и выброшены обратно. Бойцы, находившиеся в полуподвале, не отчаивались. Они хладнокровно, расчетливо отбивали наскоки противника. Вдруг послышалось:
— Рус, сдавайся!
В ответ раздались пулеметные очереди и винтовочные выстрелы.
Младший лейтенант Андреев, перебравшийся на правый берег, сообщил командованию укрепленного района, что Грачев с группой бойцов оказался в безвыходном положении.
Впрочем, для Грачева прямые попадания в дом не имели никакого значения. Когда здание содрогнулось, он даже подумал, что снаряды принесли смерть еще нескольким гитлеровцам. Но в ту же самую минуту у оконцев полуподвала начали рваться гранаты, потом пополз едкий желтовато-черный дым. Фашисты применили дымовые шашки и этим предрешили судьбу горстки отважных советских воинов. Полуподвал заполнялся дымом.
— Гранаты! — скомандовал Грачев, распахнув дверь. — За мной!
Гранаты полетели на подступивших к подвалу фашистов. Что-то тяжелое сбило Грачева с ног. Лейтенант упал, не успев выбежать.
— Вперед! — приказал он.
Какие-то доли секунды Грачев еще слышал взрывы, стрельбу, но потом все куда-то провалилось. Он не помнит, сколько времени пролежал в полуподвале. Очнувшись, почувствовал тяжелую боль в голове, во всем теле. Было невыносимо жарко. В полуоткрытую дверь врывалось пламя. Попробовал встать, но не смог. Пополз, предварительно приготовив пистолет. Выбрался наружу, огляделся. Напрягая последние силы, добрался до кустов. Снова прислушался и пополз дальше, к переправе. Вдруг совсем рядом услышал шорох, притих.
«Кто бы это мог быть? Гитлеровцам прятаться тут нечего», — подумал он.
— Так это же наш командир, — тихо прошептал кто-то.
Грачев на мгновение закрыл глаза, потом открыл и увидел двух своих бойцов: Тавлиярова и Коньшина.
«Значит, не все погибли!» — обрадовался лейтенант.
Они тоже были ранены, но легко. Могучий Тавлияров и худощавый, но крепкий Коньшин помогали лейтенанту ползти вперед. Враг заметил их, когда они переправлялись через реку. Но на автоматные очереди гитлеровцев последовал с правого берега интенсивный пулеметный огонь наших бойцов.
Тройка храбрецов выбралась на правый берег реки. Их встретили комиссар Карпов, капитан Юнусов, руководившие боем около переправы, и военфельдшер Берзина. Грачев, ослабевший от потери крови, снова потерял сознание.
— Немедленно в санчасть, — приказал Карпов Берзиной, а капитану Юнусову сказал: — Ну вот, а мы их считали погибшими.
К исходу дня 24 августа противник ворвался в Салы, оборону которого возглавлял Василенко, и полностью овладел селом. Это предрешило судьбу дота-10, блокированного врагом. Но маленький гарнизон, который поддерживала артиллерия с правого берега, еще долго сопротивлялся. Последнее сообщение из дота начали передавать в девять часов вечера.
— Приняли решение... — на этом связь оборвалась. Фашисты подтянули к доту огнеметы. Но им не удалось использовать это оружие. Когда стемнело, над дотом высоко к небу поднялось и тут же упало яркое пламя, возвестив о героической гибели его защитников: сержанта Аликбетова, братьев Григорьевых. Имена остальных, принявших решение взорвать себя, но не сдаваться, пока неизвестны. Комендант Котик, комиссар Карпов, командиры и бойцы, ставшие свидетелями этого героического подвига, низко склонили головы.
— Да сохранится память о них в веках, — тихо, ни к кому не обращаясь, проговорил комиссар Карпов. Но его слышали, и в ответ также тихо и торжественно прозвучало:
— Сохранится в веках!

«Мы не сдадимся!»

Отважные воины Кингисеппского укрепленного района оттянули на себя крупные силы противника и оказали ему упорнейшее сопротивление.
Перемалывая живую силу и технику врага, мужественные защитники укрепленного района способствовали отходу наших войск на основных магистралях и выбору наилучших оборонительных позиций на подступах к городу Ленина. Бойцы и командиры, в рядах которых преобладали коммунисты и комсомольцы, сражались до конца в самых сложных условиях.
С потерей левобережных укреплений славные защитники Ленинграда сосредоточились в Кошкинском узле обороны — своей последней цитадели на правом берегу Луги.
Здесь, в районе Крикково, оставался в наших руках единственный узел дорог. Через этот узел шли наши войска, чтобы занять новые позиции.
Кошкинский оборонительный узел вступил в бой 24 августа, когда на левом берегу реки, в парке еще продолжали героическое сопротивление бойцы Василенко и Грачева.
После нашего неудачного штурма Кингисеппа фашистам удалось сосредоточить крупные силы пехоты, артиллерии и танков на правом берегу.
Командир 152-го батальона старший лейтенант Королев силами двух рот, сформированных из красноармейцев и командиров бывшего Дубровинского оборонительного узла, организовал крепкий заслон на подступах к Кошкину, Сережино, Манновке, Орловке и Орлам. Сюда же штаб армии направил Литовский полк. Однако последний был остановлен фашистами. И все же его помощь оказалась существенной, так как он отвлек на себя немалые силы противника, которые были бы целиком брошены против защитников Кошкинского узла.
Особенно яростным атакам фашистов подвергался дот-7. Накануне вечером здесь побывал комиссар Карпов. Он рассказал, что положение на фронтах по-прежнему тяжелое, но причин для уныния нет. Продвижение врага в глубь нашей территории повсюду замедляется. Это свидетельствует о начале истощения немецко-фашистских орд, об усиливающемся сопротивлении и активности советских войск.
После беседы к Карпову подошел уже не молодой бравый с виду пулеметчик Михаил Гаврилов. — Товарищ комиссар, я дрался за Родину, не щадя жизни, — сказал он и посмотрел на своего командира, на бойцов. — Они подтвердят.
— Правильно! Солдат храбрый и человек хороший! — раздались голоса.
— Вот мое заявление, — волнуясь, продолжал Гаврилов. — Завтра бой. Если погибну, прошу считать меня коммунистом.
— Коммунистом мы будем считать вас с этой минуты, — пожимая огрубевшую руку Гаврилова, сказал комиссар.— А от смерти, конечно, никто из нас не гарантирован.
— Я потому и говорю, — подтвердил пулеметчик. — Спасибо.
Пулеметчику Гаврилову и суждено было стать героем дня. Отбивая атаки гитлеровцев, он с исключительным мастерством вел огонь. Когда поступил приказ оставить дот-7, Гаврилов вызвался прикрывать отход своего подразделения в Кошкино.
— Действуйте и главное — не горячитесь, — удовлетворил его просьбу Колесник. — Жизнь товарищей — в ваших руках.
Разрушив этот дот, бойцы начали отход к доту-8. Здесь были комбат Королев, комиссар Шарапов, лейтенант Колесник, уполномоченный особого отдела Евдокимов, лейтенанты Комаров и Андреев. Всего человек тридцать воинов. Королев только что положил телефонную трубку. Он разговаривал с Котиком.
Командно-наблюдательный пункт батальона — дот-8 занимал выгодное место. Дот был расположен севернее Кошкино, в лесисто-болотистой местности, скрыт кустарником. Из него отлично просматривалась вся окрестность. Оставлять такую позицию, не использовав ее да конца, было просто неразумно. Королев и Шарапов посоветовались с командирами.
— Держаться! — таким было общее решение, о чем доложили Котику.
Гитлеровцы возобновляли атаки. Единственно, чего они не использовали, — авиацию, да и то лишь потому, что небо было хмурым.
Уже дважды фашисты предпринимали «психические атаки», идя во весь рост. Когда они приближались вплотную к доту, их забрасывали гранатами. Только Колесник и комсорг Иванов израсходовали свыше двухсот гранат. В одну из таких атак был убит пулеметчик Гаврилов и тяжело ранен командир батальона Королев.
— Иван Васильевич, — сказал он Шарапову, — принимайте командование...
Новые и новые цепи гитлеровцев наседали на наши траншеи, окопы, на дот.
Комиссар Шарапов знал: комендант Котик не сможет помочь осажденным. Ему было известно, что две свободные роты, которыми Котик располагал еще утром, во второй половине дня понесли тяжелые потери. Чтобы сдержать натиск врага, комендант ввел в бой весь свой резерв. Впрочем, Шарапов и не помышлял о помощи. На запросы Котика он отвечал коротко, с достоинством:
— Ведем упорные бои.
Даже когда все обороняющиеся вынуждены были уйти в дот, Шарапов спокойно доложил:
— Продолжаем отражать атаки.
Гитлеровцы подобрались к доту почти вплотную.
— Рус, капут! Сдавайся... —
Но осажденные отвечали им ожесточенным огнем. Попытки врага взять дот в лоб не удавались. Предприняв очередной штурм, гитлеровцы попытались воспользоваться люком для перископа. Евдокимов и Андреев успели закрыть его стальными задвижками.
Что делали немцы вокруг дота, точно никто не знал. Долго длилась тишина. Но вот раздался сильный взрыв. Разбита заслонка одной из амбразур. Погиб Евдокимов, тяжело ранены Шарапов и большая часть бойцов. Амбразуру снова заклинило. Умирающий Шарапов отдал последнее приказание:
— Вооружитесь гранатами и попытайтесь вырваться. — Он подозвал комсорга Иванова: — Останешься жив, передай мою предсмертную просьбу командованию: всех, погибших и живых, представить к наградам... А это возьми, — он передал небольшой окровавленный сверток, — сдай в партийную организацию.
Шарапов закрыл глаза.
Снова взрыв. Погиб лейтенант Колесник. Дверь распахнул политрук Соловьев. Первым к выходу бросился лейтенант Андреев, за ним Иванов, потом все оставшиеся в живых бойцы и, наконец, политрук Соловьев.
Боевые позиции Кингисеппского укрепленного района сужались. Однако он по-прежнему приковывал к себе значительные силы противника. Особенно ожесточенные бои завязались вокруг артиллерийского полукапонира Сережино, гарнизон которого героически защищался. Подземная телефонная связь с полукапониром еще действовала. Карпов только что собирался связаться с гарнизоном, но его опередили. Связист передал ему трубку.
— Общее решение гарнизона, — услышал Карпов суровый, мужественный голос. — По примеру дота-10 взорвать полукапонир! Комиссар ничего не ответил. Он немного постоял, потом вышел из штаба. Сняв фуражку, Карпов стал смотреть туда, где вот-вот должно подняться пламя и где под грудой бетона будут погребены герои.
И вот оно поднялось. Карпов закрыл глаза. Донесся глухой взрыв.
Поступил приказ и из штаба армии. В нем говорилось: «Взорвать все боевые долговременные сооружения и к исходу дня 30 августа сосредоточиться в селе Теменгонт».
Этот приказ был выполнен точно и своевременно.

ОПАБы

Главная страница