Дневник И.И. Виноградова
И.И.Виноградов "Немая атака"
| Предыдущий рассказ | Следующий рассказ |
УТРО
Ночь у нас прошла в дороге — то шли по обочине то попеременно
ехали на груженых штабных повозках, любуясь августовским звездным небом. А наутро
впереди [10] обозначился город, весь затопленный, как в половодье, туманом.
Фантастически-сказочно выглядели городские ворота Гатчины, словно плывущие над
сивым морем. На воротах была устроена площадка из досок, и там сидел в задумчивой,
спокойной позе пожилой богатырь, видимо уставший от своей дозорной службы. Все
как в сказке... Только счетверенный зенитный пулемет там, на площадке, жестковато
спорил со сказкой.
Уже было известно, что вчера здесь падали бомбы. Немецким летчикам не понравилось
это диковинное сооружение или богатырь на нем, и они пикировали несколько раз.
Богатырь стрелял. Бомбы рвались близко. Осколки щербатили камень, кусали бронзу,
но человека не задевали. Он стрелял. И кончилось будто бы тем, что немец задымил,
свалился на крыло, упал на землю. Богатырь вытер лоб.
— Поглядите, не осталось ли там живых летчиков! — крикнул он пехотинцам, залегшим
в канаве...
Сейчас он, пожалуй, дремал. Но когда мы проезжали под ним, он нас видел — я
чувствовал на себе его притаенный взгляд.
В городе уже были разбитые и обгорелые дома, кое-где краснело обнаженное живое
мясо кирпичной кладки. В черные проемы сгоревших домов вползали космы тумана.
На голубовато-белой веранде, открытой прямо на улицу, стояла неубранная ребячья
кроватка, на одной нижней петле криво висела дверь, кинжалами торчали острые
клинья стекол в переплетах. Людей совершенно не видно — вместо них поселился
в домах туман.
Мы тоже не задерживаемся в этом обезлюдевшем, уже прифронтовом городе, молча
проезжаем дальше и останавливаемся где-то в парке или в лесу. Здесь нет ничего
сгоревшего, ничего обугленного — одно только чистое, росное утро. И прекрасная
нескошенная полянка... Наши ездовые разнуздали лошадей, и те начали хватать
и рвать зубами траву. Бойцы разминали ноги. Обменивались какими-то утренними
словами. Гадали, далеко ли отсюда немцы и где сейчас могут быть наши саперные
роты, ушедшие несколько раньше нас, штабистов и тыловиков. Мне уже думалось,
что наши ребята побывали в деле и многие там, наверное, отличились. Я и сочувствовал
им, и немного вроде бы завидовал, но силь[11]нее всего было во мне чувство неловкости
перед ними — с тех пор как из роты меня перевели в штаб батальона, на «легкую»
должность старшего чертежника штаба. И в Ленинграде, и под Павловском, где мы
строили оборонительный рубеж, линейным саперам было тяжелее, чем мне. Под Павловском
они от темна до темна копали землю, рубили лес, строили блиндажи, а я спокойно,
хотя и в неудобстве, вычерчивал изящные профили траншей, планы артиллерийских
позиций, составлял кроки без меня установленных минных полей. Теперь — тоже.
Роты, возможно, уже под огнем (хотя большой стрельбы пока что не слышно), а
я — в таком благополучии, в такой лесной красоте.
Утро было действительно прекрасное, редкостное, все в сверкании крупной росы,
вроде бы еще чуть туманное, но уже и солнечное. Солнце побеждало туман. Уже
победило, загнало его в кусты и под кусты...
И вдруг здесь происходит нечто нечеловеческое, нелепое, злое до непонятности.
На поляне, совсем неподалеку, метнулся огонь, вскинулась веером земля, забарабанили
по стволам деревьев быстрые, поющие, секущие куски металла. Потянуло терпким
дымком, уже знакомым по учебным взрывам толовых шашек. Потемнело солнце. Шарахнулись,
кинулись в лес, прямо на деревья, кони. Повозки заколыхались на корнях, как
на волнах, — того и гляди опрокинутся. За повозками побежали люди. В лес, в
лес! Думалось, что стоит спрятаться за деревья — и все будет в порядке. Кто-то
ворчал, что не надо было и выезжать на чистое место. Ездовые кричали на лошадей.
Сутулясь сверх меры и все же заботясь о том, чтобы не выглядеть слишком испуганным,
я трусцой припустил за повозкой со штабным имуществом. Никто не догадался лечь;
всем еще казалось, что от снаряда можно убежать.
А новый снаряд разорвался вдруг впереди, где-то уже среди повозок...
Когда обстрел прекратился, один молодой солдат начал хвастать небольшой раной
на руке, между локтем и кистью. Кто-то перевязал его, впервые применив индивидуальный
пакет по назначению. Это был наш первый раненый.
А потом оказалось, что есть и убитый. Это был повар [12] третьей роты Затравкин.
Не разведчик, не минер, не подрывник, а повар. Убитый поутру.
Мы постояли над его могилой, аккуратно обложенной дерном, чувствуя какую-то
неясную вину перед ним и первое горькое удивление перед военной смертью.
В лесу опять было тихо, солнечно... и как-то постоянно тревожно. Все время думалось:
не ударят ли снова? Не появятся ли на полянке, вслед за снарядами, живые немцы?..
Лошади снова жевали траву и временами вздрагивали всей кожей. Без всякой видимой
причины. Неизвестно отчего. [13]
| Предыдущий рассказ | Следующий рассказ |