"Память"
В. Сергеев
Бои за Пижму;Бой
у Мозино
ОДНА СУДЬБА
Посылаю вам простенький снимок. Он сделан в июле 1941 года. Так я тогда выглядел
— стрелок 2-й гвардейской дивизии народного ополчения. Судьба моя не исключительна,
а типична. Я думаю, что о ней стоит рассказать потому, что таких, как я, были
десятки тысяч людей.
До войны я работал на Кронштадтском морском заводе. Был комсомольцем. По состоянию
здоровья в армии мне служить не довелось (был белобилетником), но военное дело
любил, в совершенстве знал винтовку, противогаз. Сдал все нормы на значок «Готов
к труду и обороне», имел значок «Ворошиловский стрелок». Начавшаяся война показалась
мне, как и многим, делом недолгим. Мы верили, что «город может спать спокойно»,
что воевать мы будем не на своей территории, а на вражеской, и что никакой враг
нам не страшен.
3 июля 1941 года Обращение Сталина к советскому народу не оставило камня на
камне от моего благодушного отношения к войне. Я осознал смертельную опасность,
нависшую над нашей Родиной, и понял, что долг каждого советского человека —
быть в рядах ее защитников. Немедленно подал заявление о направлении в действующую
армию. 10 июля Кронштадт провожал своих сынов-добровольцев, а 14 июля покидал
родной город и я в числе добровольцев 2-го отряда.
В Ленинграде нас разместили на Косой линии Васильевского острова. Тут я убедился,
что моих военных знаний явно недостаточно для того, чтобы воевать успешно. Мы
учились всему: окапываться, бросать гранаты, маскироваться, даже заворачивать
портянки и обмотки. Не удивляйтесь, трудно было многим. Помню, как мы долго
не могли научиться наматывать обмотки так, чтобы они не распускались на ходу.[23]
Ведь нам выдавали не сапоги с голенищами, а ботинки с шароварами. От ботинок
ноги обвертывали широкой лентой до колена.
Времени на учебу было немного. Мы «оккупировали» Смоленское кладбище и там тренировались
рыть окопы. Нас торопили, ведь первые дивизии ополченцев уже сражались на подступах
к Луге и в других местах под Ленинградом.
В начале августа закончилась наша учеба. Мы вошли в состав 3-го стрелкового
полка 2-й гвардейской дивизии народного ополчения. В нашем полку были рабочие
и служащие Кронштадта, Балтийского завода и трудящиеся Свердловского района
Ленинграда. Нам выдали новые винтовки, шинели, котелки. Мы получили возможность
выстрелить из наших винтовок в тире. Многие, как и я, стреляли боевыми патронами
впервые. Так закончилась боевая подготовка.
Пешим маршем мы прибыли в Ям-Ижору, где разместились в сараях и на сеновалах.
По ночам выходили на посты с винтовками без единого патрона, сохраняли» спящих
товарищей. Стоишь на посту и думаешь: что же я буду делать, если появится хоть
один фашист с автоматом? Стрелять по нему нечем, штыком его не успеешь достать,
будить товарищей бесполезно, так как они тоже безоружные. С тревогой мы ждали
утра. Кругом порой вспыхивали ракеты, но приказ есть приказ, и мы стояли.
Днем ночные тревоги забывались, снова шли занятия. Порой мы выходили помогать
ленинградским женщинам копать противотанковый ров вдоль реки Ям-Ижоры. Через
три дня нам выдали по одной обойме патронов, по одной гранате командирам отделений,
ротный миномет без единой мины, и на машинах мы поехали в район Красногвардейска
(ныне Гатчина).
Проезжали мимо горевших сел, мимо какого-то аэродрома, на котором догорали наши
самолеты. А навстречу по[24] дороге шли женщины, дети, гнали скот люди, изгнанные
войной. Ехали мы молча, без песен и шуток, чувствуя, что ждут нас впереди тяжелые
дни.
В ту же ночь мы вступили в бой у деревни
Пижма и к утру оставили ее. Враг наседал на нас техникой, которую мы видели
впервые, брал военным опытом, которого мы вовсе не имели, засыпал нас бомбами,
снарядами и минами. Самолеты фашистов каруселью вились над нами, как ястребы
над цыплятами. Втиснешься в окоп и чувствуешь, как вздрагивает земля и качает
тебя, как ребенка в люльке.
Первое время мы кланялись каждому снаряду, хотя не каждый летел именно к нам.
К этому надо было тоже привыкнуть. Личный пример командиров и политруков, коммунистов
и бойцов с боевым опытом делал из нас настоящих солдат, которыми мы все-таки
стали через несколько недель. Я помню, как в один из боев за треклятую Пижму
(а она переходила из рук в руки несколько раз) командир 1-го батальона нашего
полка Грунев, много раз раненный, поднимал нас в атаку, и с возгласом «3а Родину!
За Сталина! Вперед!» мы вышибали фрицев, хотя и теряли многих своих товарищей.
Самой главной победой для нас была победа над собой, над своим страхом. И если
в дальнейшем нам приходилось отступать, то теперь мы это делали уже организованно,
без паники, строго по приказу командиров. И никак не иначе. Отступив, накапливали
новые силы, чтобы атаковать снова. Ожесточенные бои нам пришлось вести под Гатчиной.
Полк и вся дивизия были основательно истощены, но защищали рубежи обороны до
последней возможности.наверх
В конце августа мы получили приказ отходить
от Гатчины небольшими группами, чтобы оторваться от противника и не оказаться
в окружении. Боеприпасов почти не оставалось, все дороги были перерезаны противником.
Группа, в которой я находился, пробиралась к своим лесными чащобами; шли ночами,
питались остатками сухарей, ягодами, пили болотную воду.
Вышли к какому-то селу. Неподалеку проходила железная дорога и была станция
не то Мозино, не то Мазино, сейчас в точности не помню. Командир группы приказал
нам занять оборону на окраине села. Мы стали окапываться. Моим соседом по окопу
оказался боец по имени Сергей. Я лишь успел узнать, что он не то жил, не то
бывал в моем Кронштадте, так как упоминал в разговоре наш Морской завод и название
некоторых кронштадтских улиц.[25] Более близкому знакомству помешало сообщение
прибывшего Авизного о том, что коммунистов и комсомольцев приглашает к себе
политрук по срочному делу. Мы пошли. Собралось нас человек двадцать. Политрук
был ранен. Правая рука висела на перевязи. Он был весьма возбужден. Сказал,
что, по данным разведки по направлению к нашему селу движутся несколько немецких
танков. К утру они могут появиться у нас. Есть лишь немного гранат и ящик бутылок
с зажигательной смесью. Если танки пройдут к селу, его будет не удержать. Единственный
выход, сказал политрук, встретить и истребить танки при помощи бутылок и гранат
на подступах к селу. Он предложил создать из добровольцев группу истребителей.
В группе оказались Сергей и я. Политрук привел нас к шоссейной дороге. По обеим
обочинам мы стали рыть окопы укрытий и маскировать их. Сергей находился от меня
метров за двадцать. Почти всю ночь мы копали, готовили бутылки и ждали утра.
На рассвете послышался гул моторов, и на большой скорости к нам приблизились
три легких немецких танка,
Как только они подошли к нам, в них полетели бутылки. Вскоре два последних танка
вспыхнули и завертелись на дороге. Но первый оставался невредимым. Он свернул
с дороги и ринулся на нас. Стал зарывать гусеницами бойцов живыми в окопе.
В этот момент я увидел Сергея. Его окоп был в стороне, через дорогу, и ему пока
ничто не угрожало. Но Сергей подбежал к танку и бросил в него бутылку. Она вспыхнула.
Однако Сергей не остановился, а, подбежав почти вплотную, бросил еще одну. Танк
вспыхнул огненным факелом. И в ту же минуту произошла трагедия: горящая жидкость
выплеснулась на одежду Сергея. Он бросился на землю, пытаясь сбить пламя, но
продолжал гореть. Когда мы подбежали к нему и накрыли плащ-палаткой, Сергей
уже не подавал признаков жизни. Погибли еще двое из тех, кто попал под гусеницы
танка. Всех их мы похоронили у шоссе, на котором происходил этот поединок.
Пока я жив, подвиг Сергея (фамилия его осталась неизвестной и для меня) будет
жить в моем сердце как пример беззаветного героизма и мужества.[26]