Н.В. Калуцкий
Шесть суток и вся жизнь

Юнкеров с зелеными петлицами живыми в плен не брать.

Вторым батальоном, с которым мы вместе покинули училище, командовал капитан Антон Афанасьевич Золотарев. Вечером 17 августа его курсанты заняли позиции в районе деревень Пульево, Смольково, Дулицы, Алексеевка, чтобы преградить путь группе гитлеровских войск, рвавшихся к Красногвардейску (Гатчине).

В двадцатых числах августа до нас, курсантов 1-го батальона, дошел слух о том, что 2-й батальон полностью погиб в первый же день боев вблизи станции Елизаветино.

Это ужасное известие глубоко потрясло нас. Мы понимали, идет война и на войне погибают. Но чтобы вот так вдруг полег целый батальон — 700 человек... Невозможно было такое представить. Мы верили и не верили...

О том, что произошло со 2-м батальоном, я узнал уже после войны, в начале пятидесятых, когда учился в Москве в Военно-политической академии им. В.И. Ленина. Однажды при входе в метро увидел человека в форме полковника. Лицо его показалось мне очень знакомым. Решившись, подошел к нему.

— Извините, пожалуйста, мы не могли с вами встречаться раньше?

— Мир тесен... — улыбнулся он в ответ, внимательно глядя на меня умными серыми глазами...

Так была подарена мне судьбой встреча с Антоном Афанасьевичем Золотаревым.

Обладая исключительной памятью, Золотарев оказался к тому же замечательным рассказчиком. От него и узнал я, что же случилось на самом деле со 2-м батальоном. Как оказалось, он не погиб в первом же бою. Героически дрался с фашистами и с честью выполнил приказ командования фронта — задержать гитлеровцев на несколько суток до подхода основных сил.

На самом ответственном участке у дальней деревни Заполье стояла 8-я рота, которой командовал недавний выпускник училища старший лейтенант Пименов. Остальные роты, 5, 6 и 7-я, заняли рубеж обороны Смольково, Дулицы, Алексеевка.

Фронт батальона составлял десять километров. Из-за недостатка средств связь была установлена только с тремя ротами.

Кадровый военный, Золотарев отлично понимал, что батальону не сдержать наступления противника, имеющего превосходство в живой силе и технике, без хорошо налаженной разведки. Разведка — это сейчас было главным. Невозможно успешно вести оборонительные бои, не зная мест сосредоточения, плана действий, наличия резервов наступающих.

Штатным разведывательным подразделением батальон не располагал. За необходимыми разведданными посылались курсанты. Наиболее удачно действовала группа лейтенанта Николая Юхимца. Многие события войны, безусловно, растворятся в дымке времени, сотрутся подробности. Но никогда боец, хоть раз побывавший в; разведке, не забудет особую атмосферу человеческой теплоты, товарищеской дружбы, царящую среди разведчиков. Невозможно объяснить, чем это вызвано. Экстремальными условиями, в которых приходится действовать в тылу врага? Или тем, что разведчики не раз проверяли друг друга на крепость духа и надежность?

Конечно же разведка — это не сплошные подвиги и приключения. Как и любое дело на войне, разведка прежде всего труд. Тяжелый, изматывающий, лишенный подчас какого-либо ореола таинственности.

Но когда собираются разведчики в кругу друзей, рассказывает они только о самом интересном. С особым удовольствием вспоминали такой эпизод.

Выполняя очередное задание, группа Юхимца наткнулась на небольшой домишко, стоящий особняком. Двое — Абдуллаев и Сулейменов — осторожно подползли поближе. Заглянули в тускло светящееся окно. На полу вповалку спали гитлеровские солдаты.; "Ну, фрицы, будет вам сейчас веселое пробуждение!" — решил Юхимец. Бесшумно сняв часового, разведчики проникли в дом.

— Хенде хох! — крикнул Юхимец.

Ошарашенные немцы начали вскакивать, ища оружие. Поздно! В течение считанных минут с фашистами было покончено. Взяв документы и несколько трофейных автоматов, группа Юхимца растворилась в ночной темноте...

В результате рейдов поисковых групп удалось установить: во всех деревнях, прилегающих к нашему переднему краю, сосредоточено большое количество пехоты, танков, орудий и минометов противника. Огневые позиции оборудованы лишь кое-где. Судя по всему, фашисты собирались двигаться к Ленинграду безостановочно.

Вскоре данные разведки удалось подтвердить, захватив "языка". Отличилась опять группа Юхимца.

...Выполнив задание, уставшие разведчики возвращались в батальон. Было тихо, если не считать редкой, какой-то ленивой перестрелки. Шедший впереди Даниил Приходько поднял руку — осторожно! Оказалось, огневая точка противника. Пулемет, в углу сложены гранаты. И ни единого солдата.

— Отдохнем, товарищи, — скомандовал Юхимец. — А заодно и фрицев подождем. Всем хорошенько замаскироваться.

Минут через тридцать показался фашистский солдат. Что-то жуя, присел на бруствер. И тут же перед ним внезапно выросла огромная фигура Даниила Приходько. "Хенде хох", — тихо и ласково сказал немцу Приходько, словно здоровался со старым другом. Тот опешил от изумления да так и остался сидеть с открытым ртом. Разведчики скрутили незадачливому немцу руки, засунули в рот кляп — и в путь. "Язык" вначале не хотел отвечать на вопросы. Твердил одно и то же: "За нас думает фюрер, это должен знать фюрер". Но перед комбатом струсил. Со страхом поглядывая на капитана, боясь встретить твердый взгляд серых глаз, заикаясь, он начал говорить. Пленный сообщил, что по шоссе на Гатчину наступают два мотомеханизированных и один танковый батальон из состава 41-го моторизованного корпуса 4-й танковой группы, указал места их дислокации. Показания подтвердились захваченными документами.

Приближался день, когда курсантам 2-го батальона предстояло вступить в свой первый бой. Начался этот день с того, что в небе показались звенья вражеских бомбардировщиков. К счастью, противник не смог точно определить расположение хорошо замаскированных позиций. Бомбы падали мимо цели. Вслед за бомбами стали рваться снаряды и мины. Курсантов выручили хорошо оборудованные окопы: ребята отлично усвоили уроки начальника инженерной службы училища, участника боев в Испании, капитана Теренина.

Не успел окончиться артиллерийский налет, как затрещали вражеские пулеметы и автоматы. Началось наступление противника. Напряжение возрастало.

Юхимец с тревогой заметил, как оцепенели в ожидании курсанты. Если надолго оставить их в таком состоянии, это может привести к панике. Твердым, спокойным голосом, как бывало в училище, он приказывает проверить оружие, протереть и приготовить к бою связки гранат. Подошел политрук 6-й роты Логинов. Перебросился шуткой с курсантами. Он тоже понимал, каково им сейчас. Ребята отвлеклись, немного успокоились. Наконец связной курсант Моисеенко доложил:

— Товарищ лейтенант, сигнал!

Юхимец поправил снаряжение, вдохнул побольше воздуха и скомандовал:

— По фашистским автоматчикам — огонь!

Молодой офицер с радостью отметил, что и старые винтовки не так уж плохи. Если умело ими пользоваться, вместе со станковыми и ручными пулеметами можно создать плотную завесу огня и прижать фашистов к земле.

Гитлеровцы, не ожидавшие такого дружного отпора, сначала залегли, а затем, отстреливаясь, стали отползать. Курсанты обрадовались первому успеху и проводили их мощным "ура".

Но всем было ясно: последуют новые атаки. Так оно и вышло. Еще четыре раза поднимались гитлеровцы в атаку и четыре раза вынуждены были отходить на исходные позиции. Не дрогнули курсанты и перед фашистскими танками. Погибли Владимир Акимов и Виктор Глухов, но две машины с черно-белыми крестами заполыхали на поле боя, словно две скирды соломы.

Владимир и Виктор. Им было всего по двадцать. Их лиц еще не касалась бритва, и не было у них любимых девушек. Единственной и большой любовью была любовь к Родине, которую они без страха прикрыли собой. Изуродованные вражескими танками тела лежали на поле боя. Многие курсанты, потрясенные увиденным, не могли удержаться от слез.

Я твердо уверен, что Владимир Акимов и Виктор Глухов понимали, что погибнут. И вряд ли говорили себе в тот момент: "Идем на подвиг". Нет, они просто выполняли воинский долг. И чувство долга пересилило страх перед смертью.

Миллионы Акимовых и Глуховых не дали сломить себя, устояли, как батальон Золотарева. Пылала земля, черной пеленой заволокло небо, но, задыхаясь от гари и дыма, люди стояли насмерть.

...Прорвав оборону 6 - й роты, группа фашистских танков приближалась к командному пункту батальона, который был расположен в первом эшелоне. Начальник штаба батальона предложил контратаковать противника. Но Золотарев решил не бросать в контратаку курсантов, приказав встретить врага, опираясь созданную круговую оборону. Дальнейшие события показали, что он принял верное решение.

Завязался тяжелый бой. В один из критических моментов Золотарев сам стал к прицелу. Курсант Коптеев начал подносить снаряды. Но подал снаряд не с той стороны — он не был обучен эму делу.

— Вот так давай! — крикнул ему капитан. — Быстрее! Пока стреляю, держи в руках следующий. Понял?

Но Коптеев не слышал его, он уже был мертв. Погибшего товарища заменил Довганюк. Вскоре один танк горел, другому удалось разбить соседнее орудие, но в этот момент он и сам оказался у Золотарева на перекрестии прицела.

За день батальон отразил пять атак. Оставив на поле боя четыре убитых танка и десятки трупов, противник отошел. Немцам так и удалось прорваться через боевые порядки курсантов. Выйти к шоссейной дороге гитлеровцы смогли в другом месте. Здесь же продолжали упорно держать оборону курсанты - пограничники, будущие командиры — боги войны, как образно называл офицеров Красной Армии Алексей Толстой. Это им и их сверстникам, всем нам Гитлер вил судьбу, о которой распинался перед подчиненными его подручный Гиммлер: "Для ненемецкого населения восточных областей должно быть высших школ. Для него достаточно наличия трехклассной народной школы. Целью обучения в этой народной школе должно быть только: простой счет, самое большее до пятисот, умение расписаться, внушение, что божественная заповедь заключается чтобы повиноваться немцам, быть честным, старательным, послушным. Умение читать я считаю ненужным..."

Конечно, неведомы были тогда курсантам эти указания Гитлера, твердо знали они одно: ненавистный враг должен быть уничтожен.

Вечером возле сгоревшей деревни курсанты вырыли первую братскую могилу. Устлали ее еловым лапником. Погибшие лежали тесно, плечом к плечу, словно и после гибели продолжали оставаться в боевом строю. Перед тем как бросить прощальные комья земли, их накрыли плащ-палатками. Вечернюю тишину троекратно взорвал оружейный залп.

Клянемся, — вперед выступил полковой комиссар Петр Михайлович Горский, — клянемся, что будем помнить вас, дорогие товарищи, всю жизнь! Боевые друзья, цвет советских пограничников, отдавшие свою жизнь за город Ленина, мы будем помнить вас до последнего часа!

Больше речей не было. Они и не нужны были. Просто молча постояли у свежей могилы. Молча поклонились погибшим товарищам и молча разошлись.

Дорого обошелся этот день, 18 августа 1941 года, и фашистам.

... И опять я восстанавливаю по рассказам, картам и документам события, происходившие во 2-м батальоне.

Ночь после первого дня боев. Узенькая тропка вьется вдоль переднего края. Днем - то по ней и не всегда пройдешь — простреливается немцами. Лишь ночью, когда тучи сплошной пеленой затягивают небо, по тропинке тихо-тихо поцокивают сапоги.

Командир батальона, взяв с собой двух курсантов, идет проверять пост боевого охранения 6-й роты. Стараясь остаться незамеченными, сошли с тропинки. Мягкий ковер травы заглушает шаги. Но как ни темна ночь, как ни стараются проверяющие, чуткое ухо часового уловило подозрительный шорох. Тихо, но властно звучит его голос:

— Стой! Пропуск?

Капитан Золотарев назвал пропуск и похвалил стоящего на посту Сергея Моисеенко. Молодец, службу знает.

Побывал командир батальона в ту ночь и в других подразделениях. Хотелось самому узнать, какое настроение у курсантов после первого дня боев, посмотреть, как ведутся оборонительные работы. Поинтересовался Золотарев, хорошо ли накормлены люди, какие проблемы у медиков. Командирам рот велел усилить охранение, почаще проверять посты.

—Уснет на посту часовой — вечным сном уснет все подразделение. Так что бдительность — вопрос жизни!

Присматриваясь к курсантам, Золотарев замечал, что они устали, не высыпаются, некоторые ранены. Но видел и гордость в глазах ребят, радость, что сумели выдержать первое испытание. Выстояли. Капитану захотелось поговорить с людьми не официально, а просто, по душам. И вскоре завязалась непринужденная беседа. Слово за слово, и разговор перешел на темы, не связанные с войной: говорили о родных, о любви и о том, какой будет жизнь, когда покончат с Проклятым Гитлером. Золотарев вернулся к себе довольный. Первый бой, первая победа, пусть маленькая, укрепила дух курсантов. Теперь он твердо знал: ребята не подведут. Они прошли через огонь, и этот огонь не расплавил, а закалил их души.

Сам комбат был спокоен, хотя и нелегко давалось ему это спокойствие. Но он привык сдерживать себя, контролировать свои поступки. И чем сложнее складывалась обстановка, тем увереннее выглядел капитан.

Золотарев был убежден, что паника начинается не с солдата, который закричал: "Окружают", а с растерянного выражения лица командира. Тут и управление подразделениями нарушается и бдительность теряется. Каждый думает лишь о себе.

Золотареву, так же как и Шорину, приходилось принимать решения самостоятельно, брать всю ответственность на себя. Ведь, как правило, соседей справа и слева не было, связь с вышестоящими штабами нередко отсутствовала. Приказы часто опаздывали и поэтому не соответствовали обстановке. Тут от комбата требовались решительность, инициатива и твердость.

... На рассвете 19 августа под натиском превосходящих сил противника стрелковое подразделение, занимавшее оборону справа от позиций курсантов, начало отходить, оставляя фланг 2-го батальона открытым. Отход превратился в паническое бегство. Над золотаревцами нависла угроза окружения. Кто видел панику на войне, тот знает, что это такое. Страх овладевает людьми безраздельно, заглушая голос разума. Паника ширится, взбухает, наполняя все вокруг безысходным отчаянием.

... Бойцы бежали. Растерянность и ужас охватили людей. Они уже ничего не соображали, ни о чем не думали, кроме одного — убежать. Казалось, уже ничто не в состоянии было остановить отступавших. Но тут перед толпой пехотинцев, словно из-под земли, выросла ладная фигура капитана - пограничника. Это был Золотарев!

— Орлы, вы, случаем, не заблудились? — Он стоял перед ними во весь рост, насмешливо улыбаясь. Пистолет в кобуре. — Гуляете здесь и заслонили моим пограничникам сектор обстрела своими спинами.

Бойцы невольно приостановились, переглядываясь между собой. Их лица выражали явное смущение. Невозмутимый вид командира, его неожиданные слова настолько были противоположны их поведению, что он сразу подчинил эту толпу себе, овладел вниманием.

Кто-то взволнованно воскликнул:

— Какое, к черту, заблудились! Фашисты прут, не видишь?

— Вот-вот здесь покажутся, — угрюмо добавили из толпы.

— Прут, говоришь? — Золотарев повысил голос. — Где ваши командиры?

— Убитые они, — ответил сиплый голос.

— Убитые? Эх, вы ... Оставили погибших на поругание и побежали. А стыд, конечно, не роса — глаза не выест. Сейчас мертвых командиров бросили, потом, глядишь, и Родину! — Теперь голос его звенел.

— Мы не хотели, так получилось, — виновато заговорили в толпе.

— Ну, хорошо! Коль получилось бежать сюда, то получится и бег обратно, к фронту. Теперь слушать мою команду! Патроны, гранаты есть?

— Есть!

— Тогда — в цепь! За мной! — И, выхватив из рук рядом стоявшего бойца винтовку, Золотарев без оглядки устремился вперед. Пехотинцы побежали за ним. Быстрее, быстрее... Вот они обогнали капитана. В яростном порыве налетели на фашистов, сметая их оружейным огнем, забрасывая гранатами. Опрокинули, заставили бросить захваченные окопы. Линия обороны была восстановлена.

В тот же день, часом позже описываемых событий, 5, 6 и 7-я роты курсантов подверглись налету фашистской авиации. Черными роями понеслись вниз бомбы, и закачалась, пошла ходуном земля. Не успела отбомбиться авиация, как открыла огонь артиллерия противника. На позиции батальона обрушились вражеские снаряды. Дым, пыль, грохот разрывов, крики раненых...

— Держаться, товарищи! — подбадривает людей батальонный комиссар. — Держаться!

Черного от дыма и копоти, Данилина сразу и не узнать. В напряжении проходит еще несколько минут. И вдруг доносится: "Танки!"

Из воспоминаний бывшего лейтенанта Николая Юхимца:

"Вражеские машины появились примерно в километре от наших позиций. Зрелище такое, что на сердце сразу холодеет. Откровенно говоря, первая мысль была: это конец. Казалось, невозможно остановить эту железную лавину. Фашистские танки мы изучали только по схемам. И эти, настоящие, показались нам вдвое больше. На наших глазах черные громадины прошли через боевое охранение, выстрелами с ходу подожгли батальонный пункт боепитания. Снаряды начали рваться у нас за спиной. Казалось, земля смешалась с небом, дым застилал глаза. Не стало ни фронта, ни тыла".

Курсанты вступили в неравную схватку с врагом. Из-за кустов По фашистам ударили прямой наводкой четыре 45-миллиметровых орудия. Несколько немецких танков были подожжены, остальные замерли. И тогда вперед двинулась вражеская пехота. Ее встретили пулеметы. Но немцы продолжали упорно лезть вперед. Пули и снаряды выкашивали фашистских солдат, но, переступая через свои Трупы, не считаясь с потерями, они продолжали наступать. Немцы шли на прорыв.

Сама по себе атака была безрассудной. В ней не было и тени солдатской доблести. Что это было: массовое самоубийство? Скорее, хладнокровное убийство командирами своих накачанных шнапсом подчиненных. Отравленные алкоголем, солдаты ничего не соображали, и поэтому не оставалось в их движении ничего человеческого. Они шли вперед с упорством бездушной механической машины. И это было страшно.

... Пулеметчик Николай Гудименко сек фашистскую гущу, словно траву. Она ненадолго редела. Но вскоре серо-зеленые волны вновь и двигались дальше... И опять строчил пулемет... Но смыкались волны и катили, катили вперед...

И в какой-то момент Гудименко не выдержал. Сдали нервы. В ужасе схватился за голову и не помня себя побежал прочь, только бы не видеть этой серо-зеленой массы, поливающей перед собой свинцом.

К пулемету бросился лейтенант Юхимец и почти в упор принялся расстреливать фашистских солдат. Опомнившись, Гудименко вернулся назад. Командир взвода не сказал ни слова, понимая состояние Николая, лишь молча уступил ему место у пулемета.

Жестокий бой продолжался, росли потери курсантов. Погиб и Николай Гудименко.

Довганюк ползком добрался до НП командира батальона, доложил: немцы обходят слева. Выйти из боя было невозможно. Да Золотарев и не думал об отходе. Он приказал загнуть фланги. Роты заняли круговую оборону.

Фашисты шли со всех сторон. Курсанты с трудом сдерживали пьяные цепи.

Наконец силы гитлеровцев иссякли. Солдаты залегли и, не обращая внимания на понукания офицеров, в атаку не шли. Наступил момент, который решает исход боя. Капитан Золотарев молниеносно уловил этот момент. Последовал приказ — усилить огонь. Гитлеровцы не выдержали, начали пятиться, отползать. Пытавшиеся помочь пехоте танки были встречены связками гранат и бутылками с горючей смесью. Вражеская атака захлебнулась.

Пленные немцы потом рассказывали, что им еще не доводилось встречать столь упорного сопротивления.

Нелегко пришлось и 8 - й роте, оборонявшейся в отдалении у деревни Заполье.

В первых же схватках исключительную храбрость и боевое мастерство проявил командир роты старший лейтенант Пименов. Отличный спортсмен, герой волейбольной площадки, Пименов и в училище пользовался большим уважением. С восхищением наблюдали курсанты, с какой отточенной четкостью старший лейтенант выполняет приемы штыкового боя. А когда вступили в схватку с реальным противником, еще больше восхищались своим командиром, видя, как замертво падают фашистские вояки от его разящего удара. Пример командира помог не только стойко обороняться против численно превосходящих сил врага, но и ударить по нему.

Рядом с командиром 8-й роты всегда находился его связной Якименко. Отчаянный парень, он не отставал от Пименова ни на шаг и вместе с ним бил фашистов, прикрывая командира собой.

Контратака роты была настолько стремительной и неожиданной, что фашисты, несмотря на превосходство в силах, бросились наутек, многие побросали оружие. Ребята подобрали несколько автоматов, три ручных пулемета.

— Боятся, сволочи, рукопашной, — повеселели курсанты.

Но радоваться было рано. Немцы двинули танки. Правда, легкие. В здешних болотистых местах тяжелые лишались маневра. И все - таки это были танки. И они представляли серьезную опасность, тем более что артиллерия не могла поддержать 8-ю роту.

— Эх! Хотя бы несколько пушечек! — сокрушались курсанты.

— Отсечь пехоту от машин! — скомандовал Пименов. Задрожал в руках политрука Смирнова пулемет. А танки идут, они уже рядом. Один из них ползет прямо на его окоп. Он потянулся, было, рукой к гранатам, но, опережая его, перед стальной коробкой выросла фигура курсанта Зиневича со связкой гранат. Бросок, взрыв. У танка отлетает гусеница.

Неподалеку, уткнувшись в землю, замерла еще одна подбитая кем - то машина. Полыхнула ярким костром третья. Эту записали на счет Козина. Остальные, отстреливаясь из башенных орудий и пулеметов, стали пятиться назад.

Радость победы была омрачена гибелью комроты Пименова. Его подстерег фашистский снайпер. Говорят, летящую пулю не и не догнать. Но, пригнись старший лейтенант пониже, когда он обходил позиции курсантов, остался бы жив. И вот нет Устима Пименова. Каким запомнился он курсантам? Сильным, Добрым, веселым. Казалось, никогда не сходит с его лица приветливая улыбка. Все любили Устима за мягкость характера, обходительность и душевную щедрость. И вот нет любимого командира.

Командование ротой принял на себя молодой политрук Георгий Смирнов. И хотя он был ранен, но не вышел из боя и руководил им на своем фланге, одновременно действуя и как боец — пулеметом и гранатой. 8-я рота продолжала стойко держать оборону.

Отдельные группы немцев, застрявшие в наших тылах, пытались уйти обратно. Очень трудно было вести выборочный огонь по противнику, не поражая своих. Исход боя решили стойкость и мужество пограничников. Враг не прошел.

Не сумев прорвать оборону на участке 2-го батальона, фашисты усилили натиск на соседа слева. Ценой больших потерь им удалось потеснить здесь советских бойцов и создать серьезную угрозу левому флангу батальона. После чего, стремясь развить успех, гитлеровцы возобновили атаки, ведя наступление и с фронта, и с фланга. Батальон держался с трудом. Лишь с приходом темноты наступило затишье. Наше командование понимало, что в создавшейся обстановке пограничникам будет очень сложно удержать занимаемые позиции, и отдало приказ под покровом ночи сменить их.

И хотя батальон отступал, курсанты чувствовали себя в эту ночь победителями. Они стойко оборонялись, нанесли противнику серьезный урон.

Под Ленинградом сосредоточивались большие силы, и столь необходимые для укрепления фронта двое суток курсанты выиграли в жестоком бою.

В том, что батальон выстоял, не дрогнул, конечно же была немала заслуга его командира капитана Золотарева. Будучи сам человеком отчаянно храбрым, он относился к подчиненным бережно и оттого пользовался у них большим авторитетом и безусловным доверием. Другой отличительной чертой Золотарева было его умение мыслит творчески, не шаблонно.

Взять хотя бы такой пример. До войны уставы учили нас строить ячеечную оборону, то есть каждому солдату — отдельный окоп. Считалось, что так пехотинцы будут нести меньшие потери. Но в первом же бою Золотарев понял: от таких окопов мало проку. Одиночество вызывало у курсантов беспокойство. Они то и деле выглядывали: где их товарищи, не остались ли они одни? А если еще танки прут? И тогда комбат, хорошо понимавший психологическое состояние молодых бойцов, приказал копать траншеи. И они себя оправдали. Теперь каждый чувствовал себя гораздо уверенней. Стала более устойчивой и организованной оборона в целом.

Когда, получив приказ, батальон начал отступление, Золотарев остался с последней группой курсантов, осуществлявшей прикрытие отхода основных сил батальона. Он спрятал в кобуру пистолет и взял винтовку погибшего курсанта. Стрелял метко, не делая промахов.

К утру 20 августа золоторевцы заняли оборону на новом рубеже Луйковицы, Шпаньково.

И снова батальон вгрызается в землю. Им, вчерашним курсантам, еще предстоит понять, что бесконечные физически усилия составляют главный смысл жизни людей на войне. Сейчас же, хотя все донельзя устали, работают не разгибая спины понимая, что хорошая траншея — это солдатская крепость.

"Степень живучести каждого курсанта измеряется теперь только глубиной вырытых окопов и траншей" — кажется, это сказанное с долей шутки изречение начальника инженерной службы училища капитана Теренина запомнят курсанты на всю жизнь.

Лопаты, ломы и кирки долбят жесткий грунт... Если бы еще не фашистские снаряды! Проклятые фрицы молотят не переставая. Готовятся к очередному наступлению.

Оглохший от грохота взрывов, перепачканный глиной, политрук 5-й роты Андрей Ильич Лихварь, где ползком, где полусогнувшись обходит траншеи. Стараясь перекричать грохот взрывов, наставляв курсантов:

— Глубже зарываться, глубже! Надо во что бы то ни стало выстоять. Скоро подойдет подкрепление и двинемся дальше. До Восточной Пруссии рукой подать, а там и до Берлина недалеко.

Родом из украинского села, Лихварь в каждом деле был по-крестьянски основателен. Все делал не торопясь, с толком, расстановкой.

Среднего роста, черты лица четкие, словно высечены из гранит Выразительные карие глаза смотрят спокойно и строго.

Политрук всегда был с курсантами. Рыл вместе с ними окопы, спал, как и они, урывками. В бою отличался отчаянной храбрость. Ко всем прочим его достоинствам следовало отнести и то, что несмотря на все тяготы фронтовой жизни, никогда не унывал, был бодр, подтянут и деятелен. Вот и сейчас успел провести накоротке совещание агитаторов. Рассказал о сложившейся обстановке, дал задание больше отличать умелых бойцов, следить за оказание помощи раненым.

Заметил политрук и то, что курсанты устали от переходов, боев, тяжелой работы. Особенно сникли ребята в 1 - м взводе. Как ни старался его командир лейтенант Петров встряхнуть подчиненных, поднять у них настроение, ничего не помогало. Они работали вял неохотно, отрешенно. Надо было помочь взводному.

—А во втором взводе дела идут намного лучше, - громко, чтобы слышали все, обратился Лихварь к лейтенанту. Тот понял политрука с полуслова.

— Не может быть! — с деланной недоверчивостью воскликнул он. — А ну-ка, Довганюк, сбегайте, посмотрите, что там у них.

Вернувшись, тот, едва переведя дыхание, доложил:

— Товарищ лейтенант, нас здорово перегнали... Поднажать бы...

И работа закипела. Они были давними соперниками 2-го взвода и уступать не собирались.

Планируя оборонительные бои, Золотарев требовал от командиров рот стойко, упорно обороняться, не позволять противнику продвигаться вперед, изматывать его и при каждом удобном случае — контратаковать. Вот почему Лихварь, заменивший раненого командира 5-й роты Усенко, решил на рассвете 20 августа провести контратаку, чтобы опередить гитлеровцев, сорвать их наступление.

В условленный час взвилась вверх ракета. Описала дугу в сторону вражеских позиций и, медленно опускаясь, погасла. Пора... Словно разжавшейся пружиной Лихваря выбросило на бруствер траншеи. Он выпрямился во весь рост и крикнул:

— Вперед! За Родину! За Сталина!

— Ура! — разноголосо подхватили курсанты и ринулись вслед за политруком.

Лихварь бежал впереди, строча из автомата, чувствуя горячее, прерывистое дыхание бегущих за ним курсантов.

До противника оставалось метров пятьдесят, не больше. "Если рвануть не задерживаясь, то на это уйдет несколько минут, — подумал Лихварь. — Ворваться в траншею, занять ее — самое верное дело". — И тут же скомандовал:

— Гранаты к бою! Вперед!

Сейчас он думал только об одном — как можно быстрее добежать до противника, бросить гранаты, заставить замолчать его пулемет. И он рванул еще быстрее, уже совсем не заботясь о своей безопасности. Пора! Летит точно в цель граната. Вражеский пулемет смолк. И почти в то же мгновение почувствовал Лихварь жгучую боль: пуля попала в живот. Тогда он закрыл левой рукой рану и, шатаясь, пошел вперед, стреляя и стреляя из автомата, пока не упал бездыханный.

Встречной контратакой фашисты заставили курсантов снова отойти на свои позиции. Но в суматохе боя ребята не забыли о своем политруке. Раненный в ногу курсант Ажниязов под ураганным огнем противника перетащил тело погибшего в свежую воронку, быстро забросал его пахнущей порохом землей. И лишь после этого, опираясь на винтовку, кинулся догонять своих.

Уже третьи сутки батальон капитана Золотарева продолжал держать изнурительную оборону. Все понимали, если бы не комбат...

По натуре человек общительный и жизнерадостный, в бою Золотарев отличался исключительной храбростью. Всегда рвался в самое пекло. Когда комиссар батальона Данилин попросил его излишне не рисковать, ответил: "Ты за меня не волнуйся. Смерти не боюсь, потому меня и пули обходят. А что до риску, на то и война, чтобы делить его со всеми". Дважды комбат подрывался на минах. В другой раз снаряд упал рядом, разорвался метрах в тридцати позади него, убив курсанта, капитана ранило в голову. Однако и после ранения не стал осторожничать. Сколько ни настаивал врач Иванов на медсанбате, сколько ни пугал Золотарева серьезными осложнениями — ничего не помогало. Комбат остался в строю. "А кто, — отвечал он Иванову, — командовать в такой заварухе будет? Может быть, вы, доктор, согласитесь? Ну так вот... Вы лучше голову мою какой-нибудь темной повязкой замаскируйте, а то превратили меня в белую ворону своими бинтами. Того и гляди снайпер на мушку возьмет".

Так и продолжал Золотарев воевать с осколком в голове. Вытаскивать его врачи опасались.

Но все эти подробности узнал я не от Золотарева. Повествуя с событиях августа 1941 года, Антон Афанасьевич не рассказывал мне о своих подвигах. А вспомнил, загрустив, вот какой эпизод.

Как-то ночью обходил комбат передовые охранения в сопровождении двух курсантов. Внезапно послышался свист шального снаряда. " Ложись!" — успел крикнуть Золотарев. И сам упал на землю. Один из курсантов бросился к нему и прикрыл своим телом. Грохнул взрыв, взметнулся вверх высокий черный столб, и вновь наступила тишина. "Товарищ капитан, вы живы? Не ранены?" — услышал Золотарев слабый голос лежавшего рядом курсанта. Поднявшись, увидел, что тот истекает кровью. Капитан достал индивидуальный пакет, быстро перевязал рану, и вместе с другим курсантом они понесли раненого в медсанбат.

"Друг ты мой дорогой, как же это? Мои осколки принял!" — шептал Золотарев.

По дороге в медсанбат курсант скончался.

"Стыдно, но фамилии его не запомнил, — сокрушенно сказал Антон Афанасьевич, заканчивая свой печальный рассказ. — Обстоятельства сложились так, что не успел ничего разузнать о нем. Будь она проклята, эта война! Жизнью человеку обязан, а не знаю, кого поминать..."

Да, если бы не Золотарев — не продержаться батальону третьи сутки, отражая бесконечные атаки превосходящих сил противника...

Особенно неблагоприятно сложилась обстановка на правом фланге 7-й роты. Противник обрушил на подразделение курсантов массированный удар танков и пехоты.

Машины шли зигзагами, меняя направление, чтобы сбить столку наших артиллеристов. И тогда первым из окопа поднялся Борис Средняков. Не растерявшись, он заменил погибшего командира взвода лейтенанта Великанова. Взвод продолжал отбивать атаки врага. Взять на себя руководство подразделением, да еще под огнем, решится не каждый. Для этого нужна сила воли и мужество!

Фашистские танки продолжали приближаться. Вот один из них, как будто приметив Среднякова, развернулся и пошел прямо на него. Борис приготовил связку гранат и стал ждать. "Это мой", — сказал он себе тихо.

А черная машина смерти уже совсем близко, так близко, что чувствуется ее горячее, смрадное дыхание. Пора! Борис со злостью метнул под гусеницы связку гранат. Раздался взрыв. Танк закрутился, дернулся. И тотчас же в моторную часть полетели бутылки с горючей смесью: это товарищи поддержали Бориса. Вражеская машина запылала. Второй танк связкой гранат подбил Василий Поддубный.

Увидев, как горят их танки, немецкие автоматчики почувствовали себя неуверенно, замешкались. Командир роты лейтенант Жариков решил, что настал удобный момент для контратаки. Он подал сигнал и бросился вперед, за ним — политрук Овчинников и вся рота.

О том, как действовал в этом бою капитан Теренин, узнал из докладной записки начальник Политуправления войск НКВД СССР:

"Капитан Теренин (начальник инженерной службы училища) во время прохождения колонны фашистски танков, выскочив из окопа с командой подразделению "Вперед, на уничтожение фашистских гадов!", повел курсантов на разгром танков. Под руководством капитан Теренина курсанты метали связки гранат, бросал бутылки с горючей смесью. Танки один за другим выводились из строя. Всего в этом бою было уничтожен семь танков и их экипажи".

Отмечены в этом документе также курсанты Сиденков и Дудник. Из семи подбитых танков три отнесли на их счет.

Немцы затихли. Наступила небольшая передышка. Первым заметил пылающую легковую машину на поле боя Иван Довганюк вместе с курсантами Семенцом и Средняковым побежал к ней. Пожилой немецкий офицер безуспешно пытался открыть исковерканную дверцу. Шофер и охрана были перебиты. Быстро вытащив фашиста прихватив большой черный портфель, ребята поспешили обратно. Сквозь треск автоматных очередей до них донеслись крики: "Генерал! Генерал!" И они поняли: в их руках важная птица.

Стараясь не попасть в своего, гитлеровцы стреляли не очень уверенно. Но когда генерала в серой замшевой куртке доставили н командный пункт батальона, он был мертв: все-таки попали. Золотарев и комиссар батальона вначале очень огорчились потере такого ценного "языка", однако ознакомление с картами и другими захваченным документами показало, что и без него можно обойтись.

К концу дня 20 августа на соседних участках нашей обороны противник продвинулся далеко вперед. Чтобы не попасть в окружение, 2-й батальон получил приказ отступить и к 7 часам утра закрепиться на новом рубеже, проходящем северо-восточнее и восточнее деревни Большие Борницы, перекрыв шоссейную и железную дорога. Эти пути связывали Кингисепп с Красногвардейском, открывали дорог на Ленинград.

Батальон начал отход на новый рубеж. И хотя курсанты до конца выполнили поставленную задачу, горько было осознавать, что они опять отступают. Нет на войне для бойца ничего тяжелее и трагичнее, чем услышать скорбное с тяжким придыханием: "Отходим!" И прежде чем встать из окопа, помедлит боец, виновато оглянется вокруг, как бы нечаянно прикоснется задубленным лицом к земле, на которой лежал, защищаясь ее могучей твердостью. Как же оставить тебя, земля, политая кровью людской, отдать врагу? Поднимется боец и, угрюмо опустив голову, медленно пойдет прочь, сутулясь не от тяжести винтовки и вещевого мешка, а от тяжких, невеселых дум.

Еще несколько часов назад никто во 2-м батальоне и не помышлял об отступлении. Курсанты дрались отчаянно. Казалось, продержись они еще немного, и подоспеет помощь, которую обещали прислать. И тогда наверняка можно будет зайти фашистам в тыл со стороны заболоченной низины, совместными усилиями смять противника и если не уничтожить его начисто, то, по крайней мере, нанести ощутимый урон, заставить присмиреть на этом участке.

Так думал капитан Золотарев, находясь на наблюдательном пункте, откуда хорошо было видно поле боя. Он уже начал обдумывать замысел ответного удара, но вскоре с горечью понял, что ничего не получится: обещанные подразделения ополченцев так и не подошли, а силами одного батальона такую дерзкую контратаку было не осуществить.

...И вот уже больше двух часов шагает колонна. Неизвестность гнетет людей больше, чем сама опасность. За недолгое время, пока вели бои, многие уже притерпелись к достоянному соседству смерти, и теперь не ощущение страха, не боязнь за свою жизнь, а вот эта неизвестность — что случится дальше и долго ли придется отступать — мучает каждого.

В мерклом свете лунной ночи видно, как то и дело взлетают в воздух ракеты, долго мерцая синеватыми бликами. Не успеет погаснуть одна, как тут же летит другая, шипя и брызгая искрами. Ракеты взлетали в ночное небо с поразительной методичностью, словно по секундомеру.

— И как только не надоест фашистам пустяками заниматься? — не выдерживает курсант Иван Евстафьев.

— Почему пустяками? — вступает в разговор Сергей Моисеенко.

— Ну как же... Ракетницей вон забавляются. Как мальчишки!

— Видно, не от хорошей жизни. Это же они со страху.

— С какого такого страху? — удивляется Евстафьев. — Не пойму. Гитлеровцы начали войну, прут на всех колесах и чего-то все же боится?..

Комиссар батальона Данилин, шагавший рядом с курсантами, объяснил: фашист, хоть и нахально лезет, а все равно боится — земля-то для него чужая, небось из-за каждого куста ждет выстрела, всюду мерещится ему пуля.

Вернулась высланная Золотаревым разведка.

— Товарищ капитан! В Борницах — немцы, — доложил лейтенант Волошко.

— Как? Откуда взялись? — удивился комбат, зная, что батальону поставлена задача занять новый рубеж обороны возле Больших Борниц.

— Полчаса тому назад выброшен десант.

— Товарищ Волошко, вы точно проверили?

— Точнее некуда, — грустно ответил лейтенант. — Одного курсанта потерял. Самого чуть не ухлопали.

...Уничтожить немцев было приказано 7-й роте. Десантники были сброшены небольшой группой с целью создать панику в тылу отступающих. Автоматчики с засученными рукавами носились по деревне и палили во все стороны, создавая много шуму. Действительно, вначале показалось, что их, по меньшей мере, человек сто. Но командир 7-й роты лейтенант Жариков спокойно разобрался в обстановке. И вскоре прицельным огнем парашютисты были уничтожены.

Прибыв рано утром в новый район обороны, золотаревцы обнаружили сделанные на совесть траншеи, окопы, дзоты. Хорошо поработали ленинградцы. Оставалось лишь расчистить траншеи, убрать мусор и занять оборону. На этот раз выдалось время для отдыха. Немцы "развлекали", сбрасывали с самолета листовки. Много листовок бумаги не жалели. В них фашисты нагло утверждали, что Москва ими уже занята, а Сталин вместе с правительством удрал в Сибирь. Вывод — сдавайтесь. Такая листовка и служила своеобразным пропуском для сдачи в плен.

К сожалению, лишь мерзкая ложь фашистских листовок была единственной внешней информацией, которая поступала в этот критический момент в батальон. Но страха не было. Была только жгучая ненависть к фашистам. Да порой охватывала душу тоска: если погибнешь здесь, ни родные, ни товарищи не узнают, где ты сложил свою голову. Им останется только верить, что честными были твои последние минуты.

И все-таки ни танковые клинья фашистов, ни беспардонное вранье Геббельса не могли сломить дух советского солдата в тяжелом сорок первом.

Несмотря на захват немцами большой территории в начальный период войны, им не удалось уничтожить советские войска в первых же боях и тем самым обеспечить беспрепятственное продвижение в глубь страны. В ходе упорных оборонительных сражений в приграничных районах наша армия нанесла врагу значительный урон в живой силе и технике.

По данным немецкого генерального штаба, к середине июля немцы потеряли более 100 тысяч солдат и офицеров, почти половину первоначального состава танков, а их авиация к 19 июля лишилась около 1280 самолетов. В середине июля уже вводились в сражение наши стратегические резервы. Противодействие противнику со стороны Красной Армии возрастало. Наметилась тенденция к затяжной войне, неожиданная для фашистского руководства, планировавшего завершить войну за несколько месяцев.

В день двадцатипятилетия Победы в своем выступление Георгий Константинович Жуков так сказал о первых днях войны:

"Долго обходили это время молчанием. Начинали повествование только с контрнаступления под Москвой. А между тем все было решено уже в первые месяцы".

Войну, как известно, развязывают политики, а ведут солдаты, побеждает та армия, воины которой обладают более высокие моральным духом. Без веры в победу, без идеи, без любви к свое Родине солдат — не солдат. Курсанты-пограничники были истинными защитниками своего Отечества. Они оставались ими и в самые тяжелейшие дни отступления.

Солнце поднималось все выше. Понимая, что в этот день батальон предстоят тяжелые бои — обстановка была критической, — комиссар батальона Данилин, посоветовавшись с командиром, решил провес собрание партийного актива. На нем присутствовал только что прибывший председатель Ленинградского облисполкома, член Военного совета фронта генерал Соловьев.

Собрание было деловым. Короткие выступления больше походили на клятвы.

Взволнованный услышанным, Соловьев искренне поблагодарил курсантов за стойкость и мужество:

— Спасибо! Ваш пример воодушевляет всех ленинградцев! Приказ батальону, который передал Соловьев, был короток: любой ценой остановить продвижение противника по дороге на Красногвардейск. Генерал рассказал о сложившейся на Ленинградском фронте обстановке, о том, что фашисты все ближе подходят к городу.

— Надо убедить бойцов и командиров, — говорил Соловьев, — что дальше отступление невозможно, что задача выполнима и недалек день, когда Красная Армия погонит фашистов на запад. А главное, товарищи, спокойствие, твердая рука и надежные окопы. И тогда нас не столкнут с места.

— А чего нам беспокоиться, товарищ член Военного совета? — поднялся Довганюк. — Мы дома, на своей земле. Это фашисты пусть за свои шкуры дрожат. Мы понимаем: нас ждет беспощадный бой — не на жизнь, а на смерть. И мы победим. Это слово всех нас, курсантов.

Началось обсуждение предстоящего боя. Выступил начальник политотдела училища полковой комиссар Горский.

— Идет большое сражение с применением танков и артиллерии, — начал он. — Но в нем остается место и штыку. — Он ходил в атаку вместе с курсантами и говорил об этом со знанием дела. — Нужно экономить патроны и гранаты, расходовать их только по видимым целям.

Горский предложил сократить дневной паек наполовину, посоветовал больше внимания уделять ведению ближнего боя. К полковому комиссару обратился военврач Иванов:

— Нужен табак. Тыловики не понимают, как это важно. Раненые требуют: "Доктор, режь, но сначала дай покурить".

Горский тут же отдал коробку "Казбека". За ним и остальные командиры начали доставать из карманов мятые неполные пачки "Беломора". Других запасов не было. Сегодня такой поступок кажется несущественным, малозначительным, а тогда... Впрочем, до конца понять его значение, наверное, может только курящий фронтовик.

Партийные активисты пошли в траншеи, чтобы разъяснить людям Остановку и причины, вынудившие прибегнуть к экономии боеприпасов и питания. Некоторые преподаватели предлагали не очень распространяться перед курсантами насчет тяжелого положения батальона, полагая, что это вызовет у них неуверенность. Узнав об этом, Горский рассердился:

— Ложное мнение! Людям всегда нужна правда. Ложь еще никого не сделала смелым. Солдаты не боятся трудностей, если верят, что их командир знает, как их преодолеть! Сознание правды придает сил.

Петр Михайлович говорил твердо, убежденно, с полным сознанием своей правоты. Ему трудно было возразить.

Запомним этот августовский день сорок первого года. Знать, поистине опасной была обстановка на этом участке фронта, если в курсантский 2-й батальон, небольшую тактическую единицу, прибыл председатель Ленинградского облисполкома, член Военного совета фронта генерал Соловьев, а в 1-й батальон — секретарь обкома партии, член Военного совета генерал Кузнецов. Значит, слишком большая опасность нависла над Ленинградом, если командующий фронтом маршал Ворошилов лично ставит боевую задачу и лично ведет в атаку морскую бригаду. В эти минуты всех, от рядового до командующего фронтом, беспокоила судьба Ленинграда. И все их мысли, вся энергия, все силы были направлены на одно — не сдать врагу город.

...В 14 часов 21 августа немцы начали наступление. Сначала в небе появились вражеские бомбардировщики. С оглушительным воем они летели на позиции подразделений. Бомбы ложились сериями, вспухая внизу черно-желтыми облаками.

Вслед за воздушным ударом последовал артиллерийский обстрел. С угрожающим гулом низвергались мины, оглушительно рвались тяжелые снаряды, монотонно свистели в воздухе осколки. К счастью, артобстрел не причинил батальону особого вреда. Видно, фашисты не очень точно представляли себе начертание переднего края.

К вечеру атаки противника усилились. Поддержанные с воздуха, танки и пехота фашистов обошли батальон с флангов и вскоре замкнули кольцо окружения.

Почувствовав свое превосходство, немцы в открытую пошли на поредевшие цепи курсантов. Но те не отступали, поклявшись во что, бы то ни стало продержаться до прихода своих частей.

Золотарев хорошо понимал: позиция, которую они удерживают, для немцев словно кость в горле. И они сделают все, чтобы уничтожить батальон и продвинуться вперед, ближе к Ленинграду.

— Экономить боеприпасы, — снова напомнил комбат.

А гитлеровцы наседали. Казалось, еще чуть-чуть и они ворвутся в окопы. Оставалась последняя надежда — оружие ближнего боя — гранаты! Золотарев отдает команду. В гуще набегающих фашистов раздаются взрывы. Едкий дым заволакивает позицию.

Схватка была горячей. И вскоре, встретив дружный отпор курсантов, немцы, оставляя убитых, откатились назад.

И тут последовала обжигающая душу команда Золотарева:

— Приготовиться к контратаке!

По цепи от курсанта к курсанту пошло: "Приготовиться к контратаке!" И у каждого замерло и еще сильнее забилось сердце. Золотарев понимал, как трудно будет курсантам подняться, но понимал и то, что бездействие, пассивное ожидание еще тяжелее. И еще хорошо понимал комбат, что нельзя давать противнику передышки, возможности перегруппироваться, набраться сил. Да, трудно, очень трудно командиру, отдающему приказ на контратаку. Нужно мгновенно все просчитать, все взвесить. Золотарев принял решение — контратака!

Ротам поставлены задачи, особенно сложная — шестой: осуществить обход с фланга. Во главе роты — старший лейтенант Останний, отличный командир, напористый, смелый, способный быстро и правильно оценить обстановку, принять верное решение. Золотарев уверен — он не подведет.

С 7-й ротой в атаку шел начальник политотдела полковой комиссар Горский. Курсанты помнили его слова, сказанные перед боем:

— Смелее, товарищи! Вместе с нами в цепях моряков-балтийцев в бой идет товарищ Ворошилов!

Соседом по обороне 2-го батальона действительно была морская бригада. Ворошилов, приехав на передний край, сам повел моряков в атаку. Эта весть мгновенно облетела наш участок фронта, подняла боевой дух защитников Ленинграда. Маршал на поле боя! Лично во главе атакующих! Многие в эту минуту вспомнили, наверное, слова песни: "... И первый маршал в бой нас поведет".

А все-таки — нужно ли было командующему фронтом, маршалу, идти с винтовкой в руках в атаку? Была ли в этом необходимость? Трудно сейчас ответить на этот спорный вопрос. Знаю одно — нас, курсантов-пограничников, стоящих насмерть у стен Ленинграда, присутствие на поле боя в этот тяжелый августовский день легендарного командарма очень воодушевило.

Воодушевило оно и моряков. Сменив каски на бескозырки, в одних тельняшках, они бросались в штыковую, приводя в ужас фашистов.

После боя Ворошилов похвалил моряков за мужество, но приказал бескозырки отобрать и впредь быть в касках.

Контратака курсантского батальона усиливалась. В первых цепях шли преподаватели училища старшие политруки Васильев и Самохвалов, капитаны Теренин, Ступеньков, Старушенко, Матышев, редактор газеты училища политрук Свистунов начальник связи лейтенант Воложко. Никто не остался в штабе в этот решающий час.

...Приближалась ночь, но в лесу, где с новой силой разгорался жестокий бой, было светло как днем. Рота лейтенанта Останнего шла цепью вперед. В ее рядах — и старший политрук Васильев. Вдруг он пошатнулся, стал медленно оседать — пуля пробила левую ногу выше колена. Курсанты подхватили раненого уложили в ближайшую воронку, перевязали. Но Васильев решил что сейчас не время вылеживаться. С трудом выбравшись из воронки тяжело прихрамывая, он, стараясь не обращать внимания нестерпимую боль, бросился догонять атакующих. Вот он уже в цепь курсантов. До позиций противника осталось метров двести. И навстречу хлестнуло огнем. Равномерное движение нарушилось Васильев поднял над головой автомат.

— За мной! Вперед!

И вновь ожили курсантские цепи.

Вражеская пуля сразила старшего политрука, когда он был нескольких шагах от позиций врага.

Позднее военврач 2-го батальона Иванов вспоминал: "Можно было только удивляться мужеству этого человека. Первое тяжелейшее ранение получил в финской кампании. Оказалось задет позвоночник. "Жить, возможно, будешь, — сказали врачи. — Воевать — никогда!" — "Посмотрим!" — ответил Васильев. Выжил! И опять в бой, теперь уже с немцами. Ранен был второй раз — отправили в медсанбат. И вдруг узнаю: Васильев сбежал. на поле боя. Продолжать лечение наотрез отказался..."

- Вот такая судьба... такой человек..., — добавила военфельдшер Зеленина.

Неравный бой продолжался... Каждый, кто когда-либо выходил из окружения, знает, что это такое, когда одни пытаются таранным ударом вырваться из кольца, а другие изо всех сил не дают этому кольцу разомкнуться.

Из воспоминаний бывшего курсанта Михаила Гавырина:

"Нас осталось уже совсем немного. Большинство моих товарищей погибли смертью героев. Никогда не забуду своего друга курсанта Ивана Демченко. Он потерял левую руку, правой бросал гранаты, зубами выдергивая чеку. Погиб под танком".

С флангов неожиданно ударили вражеские пулеметы, начали рваться мины. Фашисты вели прицельный перекрестный огонь, и рота вынуждена была залечь. Немцы, полагая, что пограничники подавлены и не способны к сопротивлению, поднялись в контратаку. Тут-то и резанули по ним ручные пулеметы, застучали прицельные винтовочные выстрелы. Гитлеровцы вынуждены были отступить. Но ненадолго. Контратака немецких автоматчиков повторилась. И снова им пришлось отступить. Еще раз атакуют немцы... еще...

Взбешенные неудачами, фашисты начали вымещать злобу на тяжелораненых, в бессознательном состоянии попавших к ним в плен. Своими глазами видели бойцы боевого охранения, как враги привязали свою жертву за ноги к одному танку, а за руки к другому и машины тронулись... Так лютой смертью погиб курсант Николай Скородумов. Весть о зверской расправе фашистов облетела все подразделения. Потрясенные курсанты поклялись отомстить за гибель товарища.

Из воспоминаний бывшего курсанта Бориса Среднякова:

"Воевали мы отчаянно! Сражаться так, как сражались мои товарищи в окружении, способны были только люди, беспредельно преданные Родине. Мы мстили за Николая Скородумова, за других погибших товарищей".

Прорвать окружение удалось только 7-й и 5-й ротам и саперному подразделению. Они заняли оборону, оседлав дорогу, ведущую на Гатчину. Золотаревцы взорвали и сожгли шесть средних танков противника, убили семь офицеров, захватили два пулемета, много автоматов, винтовок, пистолетов, гранат и Патронов.

К сожалению, находившиеся на флангах 6-я и 8-я роты не сумели вырваться из окружения и были отрезаны от своих. Установить с ними связь не удалось.

Утром следующего дня гитлеровцы вновь вызвали авиацию. В батальоне кончались боеприпасы и продовольствие. А враг продолжи сжимать кольцо окружения. И тут курсанты еще раз убедились неординарности мышления своего командира.

Золотарев все рассчитал точно. Риск был минимальным. Дело в том, что фашисты отличались пунктуальностью, атаковали шаблонно, не утруждая себя разнообразием приемов и способов. Атаке всегда предшествовали удары авиации и артиллерии.

Этой особенностью завязки боя и решил воспользоваться комбат. Заслышав гул самолетов, идущих на бомбежку, он на глазах у фашист броском отвел курсантов с занимаемых позиций. Немецкая пехота обрадовалась, решив, что это отступление, и устремилась за подразделениями батальона. И тут последовал налет фашистской авиации.

"Юнкерсы" сделали круг над траншеями. Ведущий вошел крутое пике и сбросил бомбы. За ним ринулись остальные. Тактика нанесения удара у фашистских летчиков была проста: цель выбранную ведущим, поражают все. Визжа и воя, "юнкерсы" входи; в пике в одной точке. И с неба сыпались и сыпались бомбы на головы… своих же солдат.

Первый заход, второй, третий... Вместе с бомбами фашист сбрасывали пустые бочки, ведра, шпалы, тазы. Все это усиливало грохот и, по замыслу немцев, должно было оказывать психической воздействие на русских.

Курсанты оставались вне досягаемости бомб. И весь этот спектакль с шумовым оформлением их очень развеселил. Они смеялись, хлопа друг друга по спине и порой отпускали в адрес врага крепкие словечки и выражения.

На немцев, занявших курсантские траншеи, эта бомбежка собственными самолетами оказала сильное воздействие, и не только психическое. Понеся большие потери, фашистская пехота вернулась на исходные позиции. Курсанты же вновь заняли оставленные траншеи.

Однако положение 2 - го батальона продолжало ухудшаться. Исключительно неблагоприятным оно стало, когда оказалась прорванной оборона соседа слева и противник получил возможность для выхода во фланг и тыл 5-й роте... Перефразируя поэта, — смешались в кучу танки, люди... В одном месте прорвались танки противника, в другом просочились автоматчики. Не было единой линии фронта. Схватки завязывались то тут, то там, переходили в рукопашную. В сплошном дыму и грохоте взрывов трудно было обличить утро от вечера, день от ночи. Казалось, что огромное количество оружия, изрыгавшего огонь со всех сторон, искорежило само время. И теперь измерялось оно не сутками, часами и минутами. Теперь единицей его измерения стал бой.

Обстановка по всему Ленинградскому фронту ухудшалась с каждым днем. Фашисты заняли станцию Чудово и перерезали Октябрьскую железную дорогу, связывающую Москву с Ленинградом. 16-я гитлеровская армия получила возможность наступать на Ленинград с юго-востока. Дивизии 18-й армии и 4-й танковой группы противника настойчиво рвались к городу с юго-запада и юга. Он оказался в огромном полукольце, фланги которого упирались в Копорский залив и Чудово. Над Ленинградом нависла непосредственная угроза вторжения вражеских войск.

В последнюю декаду августа сорок первого года под Ленинградом стояла редкая для этих мест жара. Над шоссейными и проселочными дорогами клубились тучи серой пыли. На фронт шло пополнение: танки, артиллерия, маршевые роты. А к Ленинграду тянулись толпы беженцев. В безоблачном небе хозяйничала фашистская авиация. Немецкие летчики ради развлечения гонялись на бреющем полете за одиночками, расстреливая их из пулеметов. По ночам далеко окрест видны были мрачные сполохи пожаров — горели села, города, огонь уничтожал несжатые хлеба. Фронт неумолимо приближался к Ленинграду.

…Немцы в очередной раз забросали курсантов листовками. “Иваны, переходите к нам! Шнапс будет, сало дадим, бабы есть”, — соблазняли гитлеровцы.

Брезгливо вертя в руке фашистский листок, Сергей Моисеенко подошел к группе курсантов.

— Слушай, Ваня, — обратился он к Ивану Пугачеву, — чего, это фашисты тебя в гости зовут? •

— Русский мат хотят изучить, — нашелся Пугачев и тут же продемонстрировал знание всех его этажей. Потом заключил: — И все из-за моего имени — Иван. Иванушка, как правило, во всех, сказках дурачок.

— Так то ж в сказках, — шутливо утешал друга Сергей. — тому же он потом даже очень умным оказывается. А ты вдвойне умен, потому как двойной Иван — Иван Иванович. — И, переждав дружный смех товарищей, уже серьезно добавил: — Подожди, Ваня, скоро немцы бояться будут твоего имени!

23 августа. Все та же изнуряющая жара. Беспощадное солнце над головой. Перед позициями 2-го батальона стоит густая непроницаемая дымовая завеса, заволакивающая всю местность. Верный признак того, что враги готовятся к новому наступлению. Золотарев выдвинул свой командный пункт ближе к переднему краю и теперь напряженно вслушивался, улавливая далекое эхе артиллерийских выстрелов. Через несколько секунд на позициям батальона начали рваться снаряды и мины. Золотарев взглянул на часы — 14.00.

"Приготовиться к бою!" — передал комбат в роты сигнал. Глаза забивало поднятым в воздух песком. Мелкие осколки сыпались свинцовым дождем, секли все живое. Казалось, никому уже не подняться с земли. Но сумел, не понятно как, пробраться через сплошную завесу огня в окруженную 8-ю роту полковой комиссар Горский. Он видел, что она находится на самом опасном участке, и решил, что его место там.

Представление о предназначении комиссара у Петра Михайловича Горского было такое: быть с людьми, и прежде всего с теми, кто оказался в самом трудном положении. Именно они считал Горский, больше всего нуждаются в его слове, а еще больше — в личном примере. Вот почему не было ни одной атаки 2-го батальона, в которой полковой комиссар не принимал бы личного участия. Обвешанный гранатами, с винтовкой наперевес, он шел вместе с курсантами, подбадривая оробевших. Действовал в бою умело и бесстрашно. И в обыденной обстановки думал и заботился Петр Михайлович о подчиненных.

Из воспоминаний бывшего курсанта Ивана Довганюка:

"Обронил я письмо. Дело было вечером. Шарил-шарил по траве в темноте — не могу найти. И так стало обидно, что аж сердце защемило. Письмо-то из дому было, а вот прочитать не успел. Вдруг слышу:

— Что потерял?

— Письмо! — отвечаю.

Это был Петр Михайлович. Подошел ко мне, осветил траву фонариком, нагнулся и тоже стал искать. И нашел ведь! Вот, говорит, бери да не теряй больше. Я обрадовался, схватил письмо и даже не заметил, как полковой комиссар ушел".

Пройдя первую мировую, закалившись в огне гражданской, Горский подходил к войне творчески. "Уж раз приходится воевать, — говаривал он, — то надо, по крайней мере, этому учиться. Война — не драка на кулаках и не только соревнование в технике — чья убойнее. Она еще и состязание умов".

Присмотревшись к немецкой гранате с длинной рукояткой, Петр Михайлович обнаружил, что при всем удобстве этой рукоятки, позволявшей забрасывать снаряд гораздо дальше, именно ее длина и является существенным недостатком гранаты, так как время горения запала у нее примерно на две секунды больше, чем у нашей. Поэтому после падения на землю она взрывалась не сразу.

Сделав такое открытие, Горский понял, что, обладая некоторой ловкостью и быстротой реакции, можно смело возвращать фашистские "подарки" обратно. В бою попробовал. Получилось. Тогда поделился своими соображениями с курсантами и показал, как это делается. Потренировавшись, курсанты довольно быстро научились "отпасовке" и стали часто применять ее. Граната с длинной рукояткой превращалась в бою в своеобразный бумеранг, возвращавшийся к немцам. И при тогдашней нашей нехватке боеприпасов это было очень кстати.

…Горского любили. И когда он появился в окруженной роте, ему очень обрадовались. Он рассказал о .состоявшемся в Смольном партактиве, об обращении Военного совета фронта к защитникам города. Затем обошел всех раненых, находившихся в воронках и траншеях.

— Товарищи! От вашей роты осталась горстка людей. Но удержать занимаемый рубеж надо во что бы то ни стало. Я обращаюсь ко всем, кто может держать в руках оружие: поддержите своих товарищей. Иного выхода нет.

— А что, снова полезут? — раздался ломкий мальчишеский голос.

— Полезут. Фашисты понимают: если сомнут нас, то выйдут на прямую дорогу к Ленинграду. Так что прошу вас еще немного продержаться, товарищи!

Первым поднялся политрук 8-й роты Смирнов. Вся голова в; бинтах, оставлены лишь щелочки для глаз. Правая рука на перевязи. Винтовку держал в левой. За ним подошли еще несколько раненых. Немцы все гвоздили и гвоздили. Казалось, никогда не кончится завывание мин, грохот взрывов. И вдруг все смолкло. И в этой тишине, заволакивая все кругом, поползла вверх темная завеса дыма. "Под ее прикрытием, — догадался комиссар, — немцы пойдут в атаку". Он подал сигнал приготовиться. Прошло несколько минут, и в сплошном сизом тумане послышался глухой топот множества ног. Фашистов подпустили поближе и внезапно открыли огонь. Стремясь посеять панику в рядах курсантов, гитлеровцы пустили в ход разрывные пули, но атака захлебнулась — немцам пришлось отойти. И тогда на позиции 8-й роты двинулись танки.

Фашистским машинам удалось с ходу преодолеть первую траншею. Своими глазами курсанты видели, как гусеницами вражеского танка был раздавлен пулеметный расчет. Все произошло в считанные секунды. Глаза Горского загорелись гневом.

— Смотрите, товарищи, смотрите! Если мы не уничтожим их они и по нас проедутся! Смерть фашистам! Огонь!

И бой закипел с новой силой. Уже ярким костром пылают фашистских танка. Но вот еще одна стальная коробка, устрашающ рыча, рванула вперед. Танк шел прямо на окоп комиссара. Не на того напал! Размахнувшись, Горский бросает бутылку с горючей смесью. Ему помог курсант Дмитрий Зиневич, метнувший связку гранат. Охваченный пламенем танк замер.

Бой продолжался. В траншеях и окопах шла рукопашная, полковой комиссар Горский дрался наравне с курсантами...

Из записок командира батальона капитана Золотарева:

"Был один волевой настрой, одна мысль — выстоять. Большие Борницы несколько раз переходили из рук в руки. До сих пор не перестаю удивляться силе дух курсантов-пограничников. Приходилось подпускать немецкие танки на десять — пятнадцать метров. Случалось, они начинали утюжить наши окопы, а курсант прижмется к земле и ждет удобного момента, чтобы бросить связку гранат или бутылку с горючей смесью. Таяли ряды отважных пограничников. Спасти могло лишь одно — стремительный бросок вперед. Но как поднять голову от пахнущей пороховым дымом земли, если над ней гуляет огненный смерч?"

Из воспоминаний бывшего курсанта Павла Щербакова:

“... Боеспособных бойцов все меньше и меньше. А на подкрепления и пополнение оружием рассчитывать не приходится. В резерве — только солдатское мужество.

Мы задыхались от запаха пороха, горелого человеческого мяса, раскаленного металла и золы, глохли от воя пикирующих "юнкерсов", свиста бомб, уханья снарядов, визга осколков, скрежета разрывов, гудения танков, лязга гусениц и крика фашистов.

Во рту песок, в глазах песок, ничего не видно даже вблизи. В короткие минуты затишья из немецких репродукторов доносилось: "Курсанты! Сдавайтесь! Вы окружены! Мы пощадим вас, дадим водку!"

Мы продолжали обороняться..."

Шли шестые сутки неравной схватки золотаревцев с превосходящими силами противника. Все туже сжималась петля окружения. Было много раненых, иссякли патроны и гранаты, кончились бутылки с горючей смесью, не поступало продовольствия.

Из записок командира батальона капитана Золотарева:

"23 августа. Все роты окружены. Борьба идет в радиусе 400 —500 метров. Опорные пункты, занимаемые ротами, простреливаются со всех сторон. Фашисты бьют из ротных минометов. Артиллерию и авиацию перестали применять — боятся поразить своих. Ожидаем новой атаки..."

Окружив курсантские роты, гитлеровское командование рассчитывало на быструю ликвидацию узлов сопротивления. теоретически расчет был верен. Однако в своей "формуле победы" фашисты не учли один очень существенный коэффициент — мужество советских курсантов-пограничников, стоявших насмерть и продолжавших сражаться до последнего мгновения.

И в этот день немцам так и не удалось окончательно разгромить истерзанный жестокими боями, истекающий кровью батальон Золотарева. Однако дальше обороняться уже было нечем. Как же тяжело было на душе у комбата! Никогда не было и не будет ему так тяжело!

В конце дня поступил приказ на отход и Золотарев через связных распорядился выходить из окружения мелкими группами.

Измученные, голодные, без боеприпасов и продовольствия, забрав тяжелораненых, золотаревцы покидали свой последний рубеж обороны. Шли мимо пылающих домов Больших Борниц, не находя в себе сил прямо посмотреть в глаза жителям, потому что в их глазах читали немой скорбный вопрос: "Неужели уходите?"

Шли лесами и болотами, минуя забитые немцами дороги. Пробирались небольшими группами к Ленинграду.

По-разному сложатся судьбы оставшихся в живых золотаревцев. Кто-то погибнет в последующих боях, кому-то посчастливится встретить День Победы. Сейчас же, когда пробирались они лесными тропами к Ленинграду, падая от усталости, с потемневшими от голода, а некоторые с бледными от потери крови лицами, им не в чем было упрекнуть себя. Они не струсили, не дрогнули. Сделали все, что было возможно в человеческих силах, и даже больше.

Из докладной записки начальника Политуправления войск НКВД СССР:

"Курсанты Ново-Петергофского училища в течение шести дней удерживали важный рубеж обороны на подступах к Гатчине. Неоднократно без поддержки артиллерии, танков и авиации, неся тяжелые потери, бросались в атаку..."

Схема боевых действий 2-го курсантского батальона.