"Цитадель под Ленинградом"
И. А. РОССЕЛЕВИЧ,
бывший начальник радиостанции, депутат Ленсовета, доктор экономических наук,
профессор. Герой Социалистического Труда
Бой за Пижму (возможно, 5 сентября)
МЫ СТАЛИ БОЙЦАМИ
Я не помню многих фамилий и имен, но если бы мысль могла проявляться
на кинопленке, то, кажется, я полностью мог бы создать хронику своего вступления
на службу во 2-ю гвардейскую стрелковую дивизию Ленинградской армии народного
ополчения и последующих за этим событий.
23 июня 1941 года я подал заявление администрации предприятия с просьбой отпустить
меня в связи с[87] тем, что я решил добровольно уйти на фронт. Не отпустили,
и мы работали сутками. 4 июля меня пригласили в отдел кадров и спросили, не
передумал ли я. 5 июля я оформил все документы и прибыл в первую опытную школу
Петроградского района (теперь здесь нахимовское училище) на формирование.
Примерно через три недели нас перебазировали в район Павловска—Пушкина, а еще
через несколько дней мы, одетые и подученные, вышли на оборонительные рубежи
за Гатчину. Я был назначен начальником радиостанции 5 АК на автомашине «ГАЗ-2А».
Экипаж кроме меня и шофера состоял еще из трех человек: пожилого, в моем представлении
(лет сорока пяти, а мне было 23 года), радиста, прекрасного слухача и опытнейшего
связиста, начавшего работу еще в двадцатых годах и имевшего отношение к флоту,
молодого, даже по сравнению со мной, паренька, только что окончившего осоавиахимовское
училище, и стрелка-радиста родом из Сибири. Последнего звали Гришей. Наша рация
входила в отдельный батальон связи дивизии и, как правило, находилась в районе
расположения штаба.
Всякое было в эти августовские дни на подступах к Гатчине, но немцев в бою нам
видеть еще не приходилось. Над нами пролетали немецкие самолеты, мы слышали
их пушки, не один раз на марше и стоянке подвергались бомбежке и обстрелу. На
передовых бились бойцы стрелковых полков, батальонов, рот.
Добровольческие дивизии сумели остановить на этом рубеже двигавшегося быстрым
темпом врага. И не только остановить, но и задержать почти на месяц. Однако
силы были неравные. Я помню, как на подмогу присылали нам из Ленинграда то роту
милиции, то батальон НКВД... Снаряды — на вес золота, самолеты наши совсем не
появлялись. К началу сентября все остро почувствовали, что наши силы стали иссякать.
В эти дни была потеряна связь штаба дивизии
с двумя полками. Меня вызвал к себе начальник связи и предложил попытаться верхом,
вдвоем, взяв с собой переносную радиостанцию, добраться до полка и восстановить
связь. Увы, верхом мы ездить не умели, пришлось взять «линейку», запряженную
лошадкой. Отправились с Гришей.
Въехав в Гатчину, наш экипаж благополучно добрался до ее центра. И тут начался
первый в этот день массовый налет вражеской авиации. Бомбили кладби-[88]ще,
где располагалась наша артиллерия, и рядом стоявшую колокольню, на которой находился
корректировщик артогня. Авианалет походил на учебные маневры. Самолет за самолетом
методически, через равные промежутки времени, сбрасывал смертоносный груз. С
земли стреляли, но цели, увы, не достигали. Прошло, возможно, минут двадцать-тридцать
— время как бы растворилось в хаосе звуков, — и отбомбившиеся самолеты не спеша
поворачивали в сторону.
Отряхнувшись, мы стали выбираться из развалин на дорогу, уходившую, по нашему
представлению, туда, куда нас направляли. Лошадка бежала споро, но, не успели
мы отъехать и полутора километров, как начался второй налет авиации на то же
место. Снова пришлось бросить бедную лошадь и вместе с радиостанцией укрыться
в одной из воронок, которыми уже изобиловало окружавшее нас поле. Не буду описывать
казавшиеся вечными минуты томительного ожидания конца этого ада... Но самолеты
снова поплыли на запад. И мы тронулись дальше.
Проехав еще километров пять, мы увидели горящую деревню. Это было наше местоназначение,
и на душе стало легче. Однако радовались мы рано. Вокруг что-то начало посвистывать.
Необстрелянные, мы не сразу поняли, что это свистят пули, что между нами и Гатчиной
уже успела просочиться вражеская цепь и издали ведет огонь по одиночной повозке,
то есть по нам. Стало неприятно от сознания того, что немцы отрезали нас от
места расположения штаба дивизии.
Оставив на окраине горящей деревни повозку, мы бросились искать местных радистов
или штаб. Почти с ходу нас перехватил военный с наганом и чуть было, говоря
языком уставов, не применил к нам оружие как к дезертирам, так как ничего вначале
не хотел слышать, а только видел, что мы не в рядах отбивающихся бойцов. А бой
был здесь — рядом, вокруг, везде. Пришлось тоже кричать. Понял. Обрадовался:
ведь связи не было уже второй день, а тут подмога. Два радиста в полку были
живы, но рация вышла из строя. Быстро с их помощью восстановили связь. После
этого нам приказали, оставив рацию, выходить к Тайцам, где была одна из баз
дивизии. Но как это сделать? Полк сжимали со всех сторон, он держался из последних
сил. «Залезайте в автомашину!» — крикнул какой-то командир. Но она была заполнена,
и мы отказались: места там были дефицитны, да и лошадка все еще бы-[89]ла жива
и стала нам дорога не только как военное имущество, а как спутница во всех наших
мытарствах. Когда мы отъехали от догоравшей уже деревни, увидели цепь, которая
шла с тыла на ту же деревню. Мы снова залезли в воронку, готовясь дорого продать
свою жизнь. Но это оказались наши, советские воины, которые шли на помощь полуокруженному
полку. Цепь была не густой. Как в кино, хотелось кричать «ура».
Не буду описывать дальнейшие километры. Тут было все: и мины, и бомбы, и пулеметные
очереди с самолета. Где и как мы ехали, каким образом перебрались через противотанковый
ров, не бросив линейку, не знаю, но к вечеру добрались до бывшего санатория,
расположенного в Тайцах. Мы были молоды, большую часть пути проделали на лошади,
но, когда спустились в землянку, были в таком состоянии, будто нас долго били:
болело тело, болели кости...
Мы спали всю ночь и ничего не слышали. А утро началось с печального: во время
ночного налета убило лошадь, которая нас вывезла из полуокружения, и это событие
омрачило настроение. Днем мы вернулись на радиостанцию. А через несколько дней,
в ночь на 13 сентября пехота прорубила проход через лес, и штаб дивизии, его
службы, остатки полков стали ранним утром выходить на дорогу Гатчина — Пушкин.
Двигались по ней в сторону Ленинграда и мы в том числе. Нам повезло: стоял сплошной
туман, немцы били по дороге «на всякий случай», не видя цели. Однако и при этом
было много жертв. На подходе к Пушкину мы остановились у какого-то домика. Устали
страшно, так как перед этим не спали несколько дней. Спустились в подвал дома,
надеясь укрыться и отдохнуть, а там вода. Плавают доски, что-то вроде плотиков.
Кто-то сел на плотик, сейчас же задремал и оказался в воде. Засмеялись: силен
русский человек.
Надоело. Спать нельзя. Вышли наверх. Кто-то ругается. Оказывается, между нашей
рацией и домом остановилась машина с боеприпасами и шофер ушел. Махнули рукой,
набили полную машину легкоранеными и по приказу двинулись дальше. Мы уже были
обстреляны, мы уже стали бойцами.
Наверное, хватит. У каждого в военной биографии есть свой эпизод, который запомнился
на всю жизнь больше всего. Мне врезались в память эти два. А ведь впереди еще
были госпиталь и вся война на Ленинградском фронте.[90]